Поверь — когда в нас подлых мыслей нет, Нам ничего не следует бояться. Зло ближнему — вот где источник бед, Оно и сбросит в пропасть, может статься. Данте Алигьери
Если будешь творить зло, возмездие обязательно настигнет тебя. (Того, кто неправ, непременно настигнет возмездие, по-другому просто не может быть.) Тетрадь смерти (Death note)
***
Однажды в Агните приятель рекомендовал Мариусу хорошего торговца лошадьми. Встретившись и разговорившись с ним, Кришан обратил внимание на симпатичного паренька, который вел под уздцы благородного жеребца, чтобы показать покупателю. — Это мой пасынок Ливиу, — сказал мужчина. «Мальчишка в моем вкусе, — смекнул Мариус, оценивающе разглядывая красивого юношу, почти мальчика, — так сразу и не скажешь, что плебей». Синеглазый, высокий молодой человек действительно был очень хорош собой. Отчим Ливиу давно зарабатывал на жизнь торговлей и немало повидал на своем веку разных людей. По взглядам, бросаемым Мариусом на юношу, он безошибочно понял, в каком качестве того заинтересовал пасынок. Сделав вид, что поверил в байку о помощнике для конюха, он с легкостью расстался с Ливиу, получив увесистый кожаный мешочек с монетами. «Деньги не пахнут», — рассуждал отчим юноши, чувствуя на ладони приятную тяжесть золотых дукатов. Он заключил очень выгодную сделку, продав втридорога жеребца и избавившись от лишнего рта — сына покойной жены от первого брака. Тем более, надо было кормить еще троих после смерти супруги от скоротечной болезни.***
За полтора месяца до описываемых событий в замок пришло письмо, несказанно обрадовавшее графского брата. О содержании Мариус предпочел пока молчать, этот козырь он решил попридержать до нужного момента. Эрих писал, что больше никогда не вернется домой и вообще в Трансильванию. Он собирался оформить документы, чтобы владение замком и большей частью состояния Герберт получил после женитьбы, а до этого времени распоряжаться всем имуществом единолично будет Мариус. К тому же Его Сиятельство поручил младшему брату найти подходящую партию для сына и заранее одобрял его выбор. Мариус торжествовал. Он даже думать не мог о такой удаче! Кришан не знал, разумеется, что его брат умер, а письмо отправлено вампиром, в которого превратился Граф фон Кролок. «После женитьбы Герберта. Если, конечно, он женится. Кто сказал, что это вообще произойдет? — Мариус смотрел на «кольцо Борджиа», ставшее его талисманом. — Яда там достаточно еще не на одного человека… Нет, не получится. Если Герберт умрет от неизвестной болезни, это будет выглядеть подозрительно». Гибель Габриэлы удалось объяснить тяжелой беременностью, благо, прибывший с опозданием доктор оказался сговорчивым и охочим до золота. Убитый горем Эрих поверил, что лихорадка беременных и жидкая кровь отняли у него любимую. «Нет, кантареллой воспользоваться не получится, Герберт должен жить. Но так, чтобы он не захотел или не смог жениться. Чтобы я был рядом с ним и продолжал распоряжаться состоянием до его смерти, — Мариус усмехнулся. — Почему бы нет? Не все же создают семью». Мысли его приобрели совершенно четкую направленность. Теперь, почувствовав полную свободу и безнаказанность, Мариус решал, как ему лучше действовать. Он давно смотрел на Герберта не как на племянника, а совсем другими глазами. «Он уже не ребенок, вырос, стал совсем взрослым. Почему красавчику обязательно должны нравиться женщины? Он же сдружился с Ливиу», — Мариус очень внимательно присматривался к общению племянника и помощника конюха. «Если так, тем лучше для меня. Надо подчинить его, сделать бессловесным, послушным моей воле, а иметь сразу двух красивых, молодых любовников будет замечательно», — низменные, порочные мысли зрели в голове негодяя, вызывая улыбку в предвкушении приятных перемен в жизни. Но, крайне осторожный и хитрый, он решил запастись терпением и не торопил события, рассудив, что Герберт все равно от него никуда не денется, а пока можно довольствоваться помощником конюха. Мариус был доволен. В отсутствие Эриха стало возможным не ездить в Агниту, а развлекаться дома, имея под боком юного любовника. Тем более, зная, что проклятый старший брат никогда не вернется домой. Но все пошло совсем не так, как хотелось бы. Герберт, словно когда-то в детстве, мешал ему. Тогда он не давал Мариусу общаться с Габриэлой, а теперь необычайно быстро сдружился с мальчишкой, наплевав на сословную разницу. Искусственно изолированный от общения со сверстниками, впервые в жизни Герберт обрел друга. Мариус с недобрым прищуром смотрел вслед юношам, когда они уезжали кататься или уходили гулять в окрестностях замка. «Дрянной мальчишка, я тебе покажу. Лишил меня законного, оплаченного удовольствия», — злился Мариус на племянника, но предусмотрительно держал себя в руках. Однажды все-таки его терпению пришел конец. Мариус привык издали наблюдать за юношами, когда те не подозревали, что кто-то на них смотрит, и что же он видел? Жалкий плебей кладет руку на плечо Герберту, а тот тянется к Ливиу губами! Эта картина взбесила его, увиденное совсем не совпадало с его планами. Он не собирался уступать племяннику игрушку, за которую отвалил уйму денег, а мысль о том, что Герберт может быть с кем-то другим, Мариус вообще не рассматривал, он для себя уже давно все решил. Мнение Виконта его совсем не интересовало, на него он вообще не собирался обращать внимание. «Тем хуже для вас и лучше для меня», — пронеслось в голове у Кришана, когда он увидел попытку робкого поцелуя. Уже почти не контролируя себя, Мариус с криками набросился на растерянных парней, упрекая Герберта в том, чего и близко не было, обвиняя в пороках, о которых молодой человек в то время не имел ни малейшего понятия, угрожая написать Эриху в самых красочных подробностях. О, эти двое, безусловно, заслужили самое суровое наказание! Мариус отвел опешившего Герберта в его комнату и запер там, да юноша и не сопротивлялся, слишком уж был в смятении. А затем… Затем Мариус действовал удивительно хладнокровно, хотя внутри у него бушевал вулкан. Он отпустил из замка всех до единого слуг, благо, дело происходило накануне Дня Святых Анны и Иоакима, родителей Пресвятой Девы Марии, и неожиданные выходные работников очень обрадовали. Они благодарили хозяина за доброту и заботу.***
Наконец-то он мог все делать так, как считал нужным, это был день ЕГО торжества и безграничной власти. В первую очередь Мариус разобрался с неблагодарным Ливиу. С ним он совершенно не церемонился. Дрянной мальчишка отработал деньги, которые за него были заплачены! Для начала Мариус его хорошенько высек у столба, но, если в «доме распутниц» он обычно успокаивался после того, как охаживал плетью очередную проститутку, то вид избитого, окровавленного юноши, наоборот, взбудоражил его. Ливиу был очень испуган и, вероятно от боли, не совсем понимал, что с ним происходило. Мариус взял его грубо и несдержанно, затем еще дважды, мальчишка не плакал, не просил пощады, просто обмяк и никак не реагировал. Сплюнув раздраженно, Мариус связал по рукам и ногам юношу, потерявшего сознание, перекинул его через плечо и пошел прочь от замка. Будучи хорошим охотником, он прекрасно знал все окрестности и уверенно шел в нужном ему направлении. Огромный муравейник неподалеку от подножия горы стал еще больше с того времени, когда Мариус там был в последний раз. Кинув раздетого Ливиу на высокую кучу, он с мстительным интересом наблюдал, как на окровавленное тело начали заползать первые насекомые. Мальчишка пошевелился и застонал, и это все, что он мог: связанный по рукам и ногам, с кляпом во рту, Ливиу был обречен на страшную, медленную гибель. Но однообразное зрелище заняло бы слишком много времени, поэтому Мариус бросил последний взгляд на корчившегося юношу, развернулся и направился обратно в замок.***
То, что происходило дальше, Мариус прекрасно сохранил в своей памяти и воспроизводил мысленно потом часто и в мельчайших подробностях. Провалившись в сон, он вновь пережил события давнего летнего дня и последующей ночи, словно рассказывал в очередной раз самому себе историю окончательного нравственного падения Мариуса Кришана. Будучи на тот момент в физическом плане человеком, а не вампиром, он, по сути дела, человеком-то не мог называться вовсе, скорее, ему подошло бы «исчадие ада», потому как не могло быть оправдания его поступкам. Герберт был самонадеян и глуп: он подумал, что все произошедшее закончится обычным разговором, что за глупый мальчишка! Старался показать себя хозяином, совсем неправильно себя вел. Вместо того, чтобы быть послушным, сопротивлялся, дерзил, словно специально злил его! Осмелился сказать, что Мариус совсем не фон Кролок, а жалкий приживала, щенок вовсе ничего не соображал. Пытался говорить с ним, словно господин, требовал ответа, где его дружок. Он не понимал, кто теперь хозяин, просто вывел из себя, нельзя было не проучить его за непочтительность. Но наказание не подействовало, гаденыш упорно старался показать превосходство, смотрел с презрением, даже посмел плюнуть ему в лицо, и это, находясь в таком зависимом положении! Просчитался, дружок, сильно просчитался. Если бы просил пощады, умолял, тогда он, Мариус, не был бы так строг с ним, но Герберт оказался удивительно недалек, начисто лишен чувства самосохранения. Интересно, на что он рассчитывал? Придя в спальню Виконта, а, вернее, дотащив племянника кое-как, Мариус сел отдохнуть, глядя, как избалованный слабак теряет сознание, но продолжает выражать недовольство. Пришлось вновь проявить строгость и успокоить его. Он раздел и привязал покрепче неженку за руки к балясинам, оставалось лишь дождаться, когда красавчик придет в себя. Щенок долго не мог очухаться, Мариус даже успел сходить за вином и вернуться с бутылкой и бокалом и, сидя в кресле, ожидал, когда Герберт откроет глаза. Сначала он хотел принести масло, чтобы подготовить ангелочка, но передумал. Мальчишка должен был сразу узнать свое новое, истинное место, для этого придется быть с ним самую малость жестким, это пойдет на пользу. Вино слегка кружило голову, настроение было чудесное. Герберт очнулся и вновь угрожал обо всем рассказать Эриху. Глупец! Кто такой Эрих, при чем тут он вообще? Впрочем, племянник же ничего не знал. Было даже забавно слушать его, но быстро надоело. И тогда наступил долгожданный момент, о котором мечтал Мариус. Безусловно, у Герберта никого еще не было, да он совсем и не сомневался. Прекрасно зная, как надо обращаться с девственником, Мариус, тем не менее, решил не давать поблажки, лишь попытался сделать немного удобнее для себя, вошел сначала пальцами, смоченными кровью со спины Герберта, не желая ждать слишком долго. Конечно, мальчишка быстро сломался, начал кричать и плакать. Но опять вел себя неправильно — вместо просьб о пощаде громко проклинал его. И тогда Мариусу показалось, что он теряет рассудок. Схватив Герберта за волосы и притянув его голову к себе, заставляя прогнуться в спине, он вошел сразу, без масла, лишь смазав свой мощный член кровью племянника, практически без подготовки. Преодолевая сопротивление, он сам весьма болезненно ощущал тесноту и жар, окутавшие его возбужденное достоинство. Связанные руки сковывали движения, не давали Герберту вырваться, а Мариус тем временем почувствовал, помимо тесноты, горячую влагу и уже несдержанно, во весь голос стонал от удовольствия. Было невыносимо, сладостно-прекрасно; вновь притянув за волосы Герберта и развернув его лицо к себе, он смотрел в заплаканные изумруды глаз и видел в них безмерное страдание. Совсем как в глазах Габриэлы, отравленной им и испытывающей нечеловеческие мучения. Резко входя до упора и все еще не достигнув пика удовольствия, Мариус закрыл глаза и представлял себе то Эриха, то Габриэлу, то племянника, их искаженные болью лица калейдоскопом мелькали перед ним. Вбиваясь все быстрее и глубже, он царапал ногтями обезображенную плетью спину, чувствовал горячую, кровавую тесноту, обволакивающую член, слушал крики страдания и боли, звучащие для него словно неземной красоты музыка. Его жажда отмщения и желание обладать достигли апогея — пульсирующий член изливался, наполнял ненавистное и одновременно желанное тело. Насильник упал на Герберта, наматывая длинные пряди окровавленных волос на пальцы и замер. Лишь отстранившись от оскверненного юноши, Мариус заметил, что весь его живот испачкан кровью Герберта, а по ногам племянника стекает смешанная с кровью сперма. Он ощутил блаженство на грани эйфории, не просто чувствуя физическое удовлетворение: непризнаный графский сын был, наконец, отомщен за несправедливость и обиды. Были у Мариуса девственники до Герберта, но ни разу не испытывал он такого наслаждения. Боль и ужас юного фон Кролока и его бессилие перед могуществом всесильного теперь хозяина — восхитительное и прекрасное чувство, его тело стало легким, невесомым. Именно так Мариус представлял себе счастье: помимо физического удовлетворения, радость от доставленного унижения. Он растоптал гордыню Герберта, смешал заносчивого мальчишку с грязью, сделал живой куклой для утех. Так он думал, а, уходя, обещал вскоре вернуться и продолжить развлечение. Мариус решил пожалеть глупого племянника и принести масло. — Не зря я назвал тебя Виконтессой, с девственностью ты расстался с кровью. Мне понравилось быть первым, это было прекрасно.Теперь я твой хозяин-спартиат, а ты мой послушный илот. Ты же любишь древнюю Грецию, так почувствуй себя покоренным жителем Гелоса. Виконт любил античную историю, так почему было не напомнить о ней? Мариус даже представить себе не мог, что изнеженный и слабый Герберт опять поступит по-своему, сможет двумя взмахами ножа по запястьям свести на нет, лишить его только что обретенного чувства превосходства. Мальчишка решил расстаться с жизнью, лишь бы досадить ему, не дать вновь насладиться подчинением и торжествовать. Как же хотелось свернуть наглецу шею, а вместо этого пришлось выхаживать вздорного родственника, ведь его жизнь была залогом благополучия Мариуса. Похоже, он повредился рассудком, ну и черт с ним, лишь бы продолжал жить. Хотя обладать ничего не соображающим, апатичным существом вовсе не так приятно, как подавлять протест и ставить на колени вновь и вновь, чтобы изысканный красавчик исполнял его извращенные прихоти и желания (уж он-то хорошо знал все тонкости мужской близости!), как представлял Мариус в своих фантазиях. Герберт так и не исполнил его заветную мечту — обладать коленопреклоненным аристократом по-другому, не давая возможности выкрикивать проклятия. Как хотелось больно сжать пальцами белокурую голову и направлять, насаживать на мощный член, заставить ласкать языком и обнимать горлом, не давая лишний раз вздохнуть… Заполнять собой, брать глубоко и резко, а потом излиться в рот, окончательно осквернив ненавистное и желанное столько лет существо — это стало бы воплощением самых сокровенных чаяний. От одной мысли об этом Мариус моментально возбуждался, а из-за невозможности исполнить желаемое, с проклятиями сам себя доводил до разрядки. Судьба вновь смеялась над ним! Вместо «игры на флейте» приходилось проявлять заботу, чтобы видели слуги, и, в случае чего, могли свидетельствовать о его участии и сочувственном отношении к потерявшему разум племяннику. Мариус надеялся, что Эрих не узнает о несчастье с сыном, писать об этом он не собирался, это уж точно. Даже если и умрет, то младший брат тут вовсе не при чем, он делал все, что мог, для счастливой жизни племянника. Так произошедшее выглядело со стороны. На самом деле он рвал и метал, не мог смириться с тем, что всего лишь раз ощутил невероятное блаженство. После насилия над Гербертом Мариус не получал удовольствие от посещения «дома распутниц», не помогало даже то, что исполнялись самые невероятные его капризы, ему это не приносило никакой радости, только физическое удовлетворение. Мариусу хотелось чувствовать себя вновь и вновь внутри восхитительного, горячего тела, оставлять на нежной, дрожащей коже отметки принадлежности ему одному. Он сам ухаживал за Гербертом, умывал его, переодевал, перестилал постель. Сколько раз Мариус целовал лежащего без сознания племянника, был нежен, вылизывал шею, прикусывал мочки ушей и ласкал соски, оглаживал юное тело. Он стал необычайно заботлив: наносил бальзам на изуродованную спину, бинтовал запястья, но факт оставался фактом — перед ним лежал безжизненный истукан, которого так хотелось заставить хотя бы что-нибудь чувствовать. Кришана бросало из крайности в крайность — не привыкший к отказам и невозможности получить желаемое, он свирепел в бессильной ярости. Герберт угасал, он больше не хотел жить. Мариус, глядя на него, вспоминал Габриэлу в последние дни жизни. Такое же бледное, худое лицо, заострившиеся скулы, впалые щеки. Про таких говорят: «В гроб краше кладут». От слабости Виконт уже совсем не просыпался, словно находился на границе между жизнью и смертью. Мариус понял: игрушка перехитрила его. Оставалось дожидаться конца, похоронить с почетом и постараться сделать так, чтобы Эрих подольше ничего не узнал. А потом… он обязательно придумает что-нибудь.***
На улице гремел гром, дождь лил, как из ведра. Самозваный хозяин замка начал погружаться в сон. В это время раздался страшный грохот, и дверь, закрытая изнутри на замок, была сорвана с петель. Перед Кришаном стоял ненавистный старший брат, но как же он изменился! Очень бледный, с горящими глазами и ярко-алыми губами, во всем черном, он казался не живым человеком, а самим Дьяволом во плоти и был страшен в гневе. Эрих начал обвинять его в доведении Герберта до гибели, от неожиданности Мариус залепетал в свое оправдание что-то совсем бессвязное, но брат его не слушал. С нечеловеческой силой он поднял Мариуса, поставил рядом с собой и оголил ему шею. Последнее воспоминание в жизни — красные глаза с вертикально вытянувшимися зрачками и длинные, как у волка, белоснежные клыки, Эрих со всей силой не просто кусает, а вгрызается ему в шею. Очень сильная, нестерпимая боль, и его собственный громкий крик, полный беспредельного ужаса. Жизнь оборвалась, наступило бессмертие.***
Он умер… Но почему он все чувствует? Темнота… И больше ничего… Вдруг он стал что-то слышать: слова, слова, мужские голоса… Он вновь погружается в пустое безмолвие… Мариус не мог знать, что Витторио оторвал Эриха от выпитого почти досуха тела, что ненавистный брат дал ему немного своей бесценной крови, открывая путь в бессмертие. Раздев до пояса и приковав Мариуса цепями к столбу, Эрих не торопился напоить кровью гнусного предателя. Он не хотел позволить подонку вонзиться в его плоть, поэтому небольшим ножичком, похожим на скальпель, рассек запястье и накапал крови в бокал, немного, ровно столько, чтобы предатель не погиб от жажды. Витторио, его возлюбленный друг, запечатал надрез бережно и нежно. Сколько прошло времени, неизвестно. Мариус вновь стал слышать голоса, не разбирая слов, только звук. Ему было очень плохо. Казалось, изнутри его сжигал огонь, он бежал по венам, жег под ребрами, пульсируя в висках и расплавляя глазницы, доставлял невыносимую боль. В пересушенное горло словно влили раскаленный свинец. Не было сил кричать, даже открыть рот не получилось бы самостоятельно. Мариус хотел пошевелиться, но не мог. Он был очень голоден, его разум помутился, атрофировались все чувства, кроме обжигающего изнутри жара и страшного голода. Хотелось сорваться и бежать, круша все на своем пути, организм требовал погасить эту боль и жажду, хотелось… убивать? Рыча, вгрызаться во все живое, что встретится на его пути. Но, прикованный к столбу, он не мог даже лишний раз шелохнуться и чувствовал, как последние остатки сил покидали его. Неутолимая жажда — самое страшное испытание для новообращенного вампира. Мариус совсем перестал соображать; то, что с ним происходило, можно назвать одним словом — страдание, настолько сильное, нестерпимое, что все пытки инквизиции померкли бы перед ним. «Наверно, это ад…» — единственное, что промелькнуло в парализованном муками мозгу. Внезапно стало легче, огонь словно отпустил его: в горло полилась какая-то жидкость, совсем немного, несколько глотков. Пить было неприятно, появился металлический привкус во рту, зато Мариус сумел шевельнуться, слух его вновь стал различать не просто голоса, а отчетливо звучащие слова. — Пей, скотина, — это был Эрих. Он резко оттянул за волосы голову Мариуса назад и влил в рот тонкой струйкой противную жидкость. Почти сразу последовало пробуждение. Он открыл глаза, сначала все было смутным, нерезким, но постепенно контуры предметов приобрели четкие очертания. К тому же Мариус стал чувствовать свое тело. Осоловевший негодяй не сразу понял, где он, а, сообразив, начал дергаться, кричать и сотрясаться в конвульсиях. Он узнал это место — камера пыток в подземелье замка. Мариус был здесь несколько раз, с интересом разглядывая орудия для изощренных мучений, тогда они будоражили его воображение. Теперь же он понял, что руки его подняты вверх и нет возможности ими пошевелить. Ноги тоже не слушались его. Он был раздет по пояс и прикован цепями к столбу в центре камеры пыток, его взгляд уперся в «колыбель Иуды» и «испанского осла». Мариус содрогнулся. — Очнулся, подонок, — услышал он голос Эриха и в этот момент почувствовал боль. Брат был бледен и смотрел на него с ненавистью. За спиной раздался свист плети, стало больно, но по-другому: боль не сжигала изнутри, спина же превращалась кровавое месиво. — За Герберта, — раздался незнакомый мужской голос, и вновь свистела плеть, Мариус чувствовал, как кровь течет по спине, мучитель продолжал экзекуцию и оставался невидимым. Решив его «успокоить», Витторио взял плеть и отвел душу, вымещая в этих ударах боль и страдания юного Виконта. Мариус кричал, скулил, но его крики были наглухо скрыты за толстыми стенами древнего подземелья. Затем его сменил Эрих, и Мариусу осталось только удивляться, почему он еще жив до сих пор. Граф молчал, стиснув зубы, но когда Мариус был на грани потери сознания, он прекратил и процедил сквозь зубы ту же фразу: — За Герберта, — и добавил, — не думай, что это все. Каждый следующий раз ты будешь страдать еще сильнее. Разумеется, никто не сказал Мариусу об обращении. Он был почти без сознания, но вдруг увидел ТАКОЕ, что даже зажмурился и резко открыл глаза, подумав, что померещилось. Эрих и его новый друг… целовались?! Так, как всегда хотелось целоваться ему самому — чувственно, бесстыдно, с пошлым смакованием, отметая все предрассудки. Не таясь ото всех, не прячась за опущенными шторами и закрытыми дверями «дома распутниц», как он, чувствуя желание и страшась разоблачения, терзая несчастных юношей и не получая взамен ничего, кроме животного страха и обреченной покорности. Эти же двое были абсолютно раскованы и прекрасны в своей свободе и раскрепощенности. Их руки оглаживали тесно прижатые друг к другу тела, сотрясаемые дрожью, оба такие красивые и похожие, в почти одинаковых костюмах, забывшие о том, где они находятся. Казалось, для них не существовало ничего вокруг, кроме друг друга, воздух раскалялся от растущего взаимного желания влюбленных. Забыв на мгновение обо всем, происходящем с ним, Мариус смотрел на брата и незнакомца, испытывая одновременно зависть и недоумение. Внезапно мужчина отстранился от Эриха и, глядя Мариусу в глаза, сказал с легким акцентом: — У нас нет доминанты и ведомого. Мы равноправны. Ты же это хотел спросить? На сегодня твой лимит вопросов исчерпан. — Как Вы узнали? Я же молчал… — начал Мариус и осекся. — Вы меня так и оставите? Голодного, раздетого, в этом каменном мешке? Я замерзну и умру! — запаниковал он. Эрих взял плеть и ударил с оттяжкой по спине несколько раз. — Надеюсь, это тебя согрело. И да, ты не умрешь Ты уже покойник. Они молча ушли, оставив Мариуса наедине с его мыслями, в которых царил полный сумбур.***
Осознание сказанного пришло не сразу. Когда брат и его друг удалились, Мариус сначала подумал о наказании у позорного столба, которое скоро должно закончиться. А потом, конечно, его выдворят из замка, ну так он же вовсе не беден, отец оставил ему сбережения, особняки и земли. Так что надо перетерпеть, наверное, не так уж и долго. Быть может, его еще накажут разок-другой, но раз Эрих его до сих пор не убил, то дальше-то точно не станет это делать. Скорее всего, Герберт не умер. Как странно, что он совсем не чувствовал холода. И тут вспышкой в голове проскочило воспоминание, короткое, но ужасное — клыки монстра в обличии брата вонзаются в шею и недавние слова Эриха о том, что он уже мертв. Закованное в цепи тело не могло шевелиться, но голову к плечу Мариус все же прижал и ощутил сильную боль. Суеверный ужас объял младшего сына покойного Мейнарда. Каково это — быть вампиром, он не представлял, но, зная бытующие поверья, невероятно испугался. Он ругался, кричал, срывая голос, плакал, но вокруг него была тишина, звенящая своей пустотой. На стене висел затухающий масляный светильник, Мариус клял Эриха теперь и за то, что тот оставил его в темноте. Внезапно он понял, что все видит: свисающие с потолка цепи, стол с лежащими на нем орудиями пыток, многочисленные изуверские приспособления. Но самое главное — напротив него пугающе стояли «колыбель Иуды» и «испанский осел». Устав от криков, Мариус впал в оцепенение. Сколько оно продолжалось, непонятно, счет времени был давно им потерян. С удивлением Мариус осознавал, что не очень-то и устал, стоя у столба, что не простудился, а страшные раны на спине быстро перестали беспокоить. Вскоре ему вновь стало плохо. Также, как в тот момент, когда он очнулся в пыточной камере в первый раз. Он водил языком вдоль зубов и чувствовал острые, длинные клыки, о которые с непривычки поранил язык и ощутил металлический вкус крови. Обезумев от жажды, он с невероятной силой пытался разорвать цепи, но изделия кузнецов прошедших столетий не поддавались даже мощи теряющего рассудок вампира. Не зная, кому теперь молиться, Мариус мечтал об одном — заснуть, чтобы перестать чувствовать, но сон не приходил, не спасал от страданий. И когда остатки сил совсем покинули его, он услышал скрип ключа в замке, и дверь открылась. Это был Эрих. Он молча достал из кармана маленькую бутылочку и вылил содержимое в рот Мариуса. — Еще… мало… — прошелестело еле слышно. Граф, не говоря ни слова, молча стоял и смотрел, как приходит в чувство когда-то близкое ему по крови существо. Он даже в мыслях не называл больше Мариуса братом. — Достаточно, чтобы ты не погиб, ровно столько, и ни каплей больше. Ты будешь все чувствовать и страдать от жажды, мечтать о конце, но я не дам тебе этого облегчения. Будешь мучиться, теперь это твой удел. Больше Эрих не сказал ни слова, достал из кармана плеть и вновь, как в прошлый раз, молча выпорол его. Слушая крики и мольбы о пощаде, он лишь плотнее сжимал губы, глаза его пылали, не предвещая ничего хорошего. После этого, оставив окровавленное тело висеть у столба, он удалился.***
И вновь тянулось время, медленно и однообразно. С потолка изредка капала вода, Мариус, чтобы занять себя, считал капли, сбивался и начинал снова. Потом его вновь накрыло ужасающее ощущение жажды, со всеми прелестями невероятных страданий и осознанием собственного бессилия. Мучения казались бесконечными, Мариус бредил, видел страшные картины бойни, реки крови, слышал стоны раненых. Он наклонялся, чтобы напиться, в этот момент все исчезало, он стоял один на выжженной, потрескавшейся земле. Изредка приходил какой-то горбун, молча поил его кровью и уходил. По крайней мере, не наказывал плетью. Самым ужасным было, когда о его существовании вспоминал Герберт. Виконт никогда не приходил один, все время с любовником Эриха, которого звали Витторио. А еще он догадался, что Герберта одного не подпускают к нему. Нежный и чувствительный в недавнем прошлом племянник стал очень жестоким и несдержанным. При одном виде Мариуса он начинал шипеть и скалил клыки, наказывал особенно яростно и больно. Хлыст с утяжелителем в его руке рассекал тело до самых костей. Витторио неоднократно оттаскивал Герберта, когда мальчишка в истерике готов был вцепиться ему в глотку. Из разрозненных фраз Мариус понял, что его нельзя уничтожить из-за какого-то кодекса чести, мучить можно, а лишить существования — никогда. Виконт бесновался, шипел, но уходил восвояси, несдержанно ругаясь последними словами. Однажды Герберт пришел один. Этот кошмар Мариус с содроганием вспоминал много раз, и все время удивлялся тому, как легко отделался. — Сегодня, надеюсь, никто не помешает, — нехорошо сощурившись, сказал Герберт, закрывая за собой дверь и ставя подсвечник на стол. Мариус от резкого света зажмурил глаза. — Зачем ты пришел? Недостаточно наигрался? — прошептал Мариус потрескавшимися, пересохшими губами. — Или проявить участие? Меня еще слабо мучает жажда, я могу терпеть. — С некоторых пор мне чуждо сострадание, зато хорошо знакомо желание отомстить, — угрюмо ответил блондин. Он подошел вплотную к позорному столбу и разомкнул ключом замки, скрепляющие цепи над головой заключенного и на его ногах. Оставшись без опоры, Мариус, словно куль с мукой, упал на пол — сказались многие месяцы неподвижного стояния. Не давая ни мгновения передышки, Герберт поволок его, держа за цепь, и тут Мариус понял, что задумал ненормальный мальчишка: они приблизились к «колыбели Иуды». Железная четырехгранная пирамида с очень острой вершиной считалась одним из самых страшных инструментов пыток, всегда приводила к смерти от внутренних разрывов и потери крови. Ослабший Мариус не мог оказывать сопротивление, и племянник без труда водрузил его на ужасное приспособление. Раздался треск разрываемой ткани, а вслед — громкий, душераздирающий крик, от которого, наверно, задрожали бы стекла в окнах замка, не будь такими толстыми стены в подземелье. Глаза Мариуса наполнились слезами, боль пронзила все тело, начиная от места проникновения острия пирамиды, и до кончиков пальцев, пульсации в висках. Герберт, между тем, методично закрепил браслеты от цепей на запястьях лютого врага и принес четыре тяжелые каменные болванки. Пытка должна была стать нестерпимой: чтобы усилить мучения, к запястьям и лодыжкам на цепях подвешивали каменные утяжелители, тянущие тело вниз и насаживающие глубже на острую железную верхушку «колыбели Иуды». Отойдя в сторону, мстительно сощурившись и прикусив губу, Виконт смотрел, как на пол потекли струйки черной, мертвой крови. У Мариуса не было сил сказать ни слова, он свесил голову на грудь. «Ну вот и все, — с обреченным безразличием подумал пленник, — теперь точно конец…» Неожиданно дверь за его спиной распахнулась и обмякшее, истекающее кровью тело сняли с пирамиды две пары сильных рук. Мариус лежал на полу и сквозь пелену ускользающего сознания увидел, как Эрих отвесил пощечину сыну. — Опять! Ты не даешь мне расправиться с мерзавцем! — кричал блондин на отца. — Мой милый мальчик, — Витторио подошел к Виконту, — ты же все знаешь. Ни ты, ни Эрих не можете уничтожить эту тварь теперь, когда он стал избранным не-мертвым. — Я готов к изгнанию, лишь бы его больше не было! — бесновался Герберт. — Почему ВЫ не можете избавить нас от гнусной гадины? — Ты не представляешь, что такое изгнание, — мягко ответил Витторио, — поверь, это совсем не для тебя. Я тоже не могу его уничтожить. Как глава трибунала вампиров, я должен неукоснительно следить за выполнением всех правил, а не нарушать их, иначе сам стану преступником. Герберт разрыдался, плечи его сотрясались. Витторио обнял юношу и гладил по голове. Стоящий в стороне Эрих смотрел на Мариуса с ненавистью. Когда блондин немного успокоился и затих, Витторио подошел к Мариусу и стал снимать с него утяжелители. Взгляд итальянца остановился на мизинце негодяя, быстрым движением, пока не видели фон Кролоки, Витторио снял кольцо Борджиа и положил себе в карман. Вдвоем с Эрихом они поставили заключенного к столбу и закрепили цепи над его головой. Герберт был не в силах на это смотреть и быстро вышел прочь. — Дорогой, расскажи мне подробно о смерти Габриэлы, — попросил Витторио. Они ушли, и в этот раз очень долго никто не приходил к Мариусу. Наступивший вскоре приступ жажды был особенно ужасен.***
Для Мариуса наступило время возмездия. За все преступления, совершенные человеком при жизни, жестоко расплачивался вампир. Когда истекающее кровью тело вновь приковали к позорному столбу, Мариус уже с трудом соображал и даже не понял, что с его руки оказалось снято смертоносное кольцо. Вскоре начался приступ жажды, он наступил раньше, чем следовало ожидать из-за потери крови во время пытки. Мариус мечтал об одном — чтобы все это прекратилось, мечтал закончить свой путь, ждал избавления от страданий. Он ощутил себя вампиром пока только с одной стороны, самой ужасной, испытывая неутолимую жажду и не зная ничего о бессмертии и своих новых сверхъестественных возможностях. В горло полилась кровь, Мариус сделал глоток. Открыв глаза, он увидел перед собой итальянского друга Эриха. Тот оторвал от его губ бутылку и отошел в сторону. Пристально глядя на Мариуса, Витторио достал из кармана и поднес к его глазам кольцо, снятое с пальца раньше. — Откуда? — опешил Мариус. — Когда вы сняли его? — Я все знаю. Ты убил Габриэлу. Не пытайся меня обмануть, я все прочту в твоей голове. Тем более, мне хорошо знакомы подобные вещицы, — угрюмо сказал Витторио. — Моя фамилия по матери — Борджиа, я знал Чезаре и Лукрецию Борджиа, это мои родственники. Поэтому мне сразу стало ясно, что жена Эриха отравлена кантареллой. Ты все продумал до мелочей и даже не допускал возможности разоблачения. Затем ты едва не погубил Герберта и убил его друга. Мы нашли останки Ливиу у подножия горы, — голос обвинителя звучал все мрачнее. — Эрих совершил ужасную ошибку, сделав тебя бессмертным. По возможности я постараюсь это исправить. С каким удовольствием я лично проведу экскурсию по этой замечательной комнате и заставлю тебя ощутить все прелести от применения милейших вещиц! Здесь поистине великолепная коллекция. Времени впереди много, мы все успеем, а сегодня ты ответишь за гибель несчастной Графини. Витторио подошел к столу с разложенными на нем орудиями пыток и взял принесенный им бокал с вином. — Полусладкое красное из лучших виноградников Абруцци, — продолжил он, пригубив. — Поистине бесподобный напиток. Ты сейчас его выпьешь, но с небольшой добавкой. Итальянец открыл кольцо, об устройстве которого знал все, и высыпал содержимое в бокал с вином. Порошок быстро растворился, Мариус неотрывно смотрел за движениями рук Витторио. — Сейчас ты выпьешь отравленное вино, но не погибнешь, к сожалению, зато мучения будут ужасны. Мой родственник Александр VI скончался от кантареллы, симптомы у него были те же, что у бедняжки Габриэлы. За все надо платить, даже в не-жизни. Ты еще слишком легко отделался. Ты умрешь от яда и воскреснешь вновь. Ни Эрих, ни Герберт не знают о том, что ты сделал с Графиней. Они мне очень дороги, и я не допущу, чтобы из-за такого ублюдка оба оказались клятвопреступниками, я не сумел бы их сдержать. Так что благодари Тьму за продолжение своего жалкого существования. — Я не буду пить, — процедил сквозь зубы Мариус, — я и так слишком много страдаю. Вы не сможете меня заставить. — Попробуй, — интонация итальянца не предвещала ничего хорошего. Пристально глядя в глаза негодяя и, гипнотизируя взглядом, он произнес: — Сейчас. Ты. Выпьешь. Все. Мариус, как зачарованный, послушно открыл рот и выпил поднесенное к губам вино. Отравленный напиток быстро начал свое действие. Там, где раньше билось сердце, пронзила острая, нестерпимая боль, она разливалась, бежала по мельчайшим сосудам, по всему телу, но особенно сильна была в голове и в животе. Хотелось согнуться, сжаться, но Мариус не мог: он стоял с вытянутыми вверх зафиксированными в цепях руками и прикованными к полу ногами. Пленник громко кричал, срывая голос, проклиная вновь и вновь своих мучителей, в первую очередь Витторио, а тот стоял в стороне и удовлетворенно кивал головой: все шло, как он предполагал. Тело у столба то висело, безжизненно обмякнув, то напрягалось в сильнейших судорогах. От громких воплей Мариуса закладывало уши, и Витторио, подойдя вплотную, заткнул ему рот носовым платком. — Стоило бы тебя заставить замолчать с помощью железного кляпа, — сказал итальянец, отойдя к столу и беря в руки лежащий ошейник. — Однажды, в прошлой жизни, я пришел посмотреть на аутодафе, стоял в толпе зевак. Специальные приспособления, которые надели на приговоренных, заглушали их вопли и не давали перекрикивать духовную музыку. Железная трубка внутри кольца перекрывает глотку и не позволяет издать ни звука. Обычно ими пользуются судьи во время пыток, чтобы еретики не мешали им разговаривать. Очевидно, в роду Эриха были инквизиторы. Вот уж не думал, что увижу так близко и буду держать в руках славную вещицу. Витторио с интересом рассматривал инквизиторское орудие и продолжал рассказывать, как шипы, расположенные на кляпе, дробят небо и пронзают насквозь подбородок жертвы. Но Мариус уже не воспринимал его слова. То, что он чувствовал, было страшнее, чем «колыбель Иуды». Вампир даже мысленно обратился к Богу, прося смерти и избавлении от страданий, он понятия не имел, что может существовать настолько сильная, неукротимая боль. Ненадолго рассудок вернулся к Мариусу: Витторио облил его водой из ведра. — Теперь ты узнал, каково было Габриэле. Ты не пощадил женщину, носившую под сердцем дитя, твоего племянника или племянницу. Ты убил двоих, невинное, нерожденное создание, и ангела в женском облике, тогда же ты убил душу Эриха. То, что ты испытываешь сейчас, лишь малая доля заслуженных страданий. Мучения твои закончатся не скоро. Резко развернувшись на каблуках, Витторио направился прочь, дверь за ним с грохотом захлопнулась.***
Он потерял счет времени. Для Мариуса не существовало ни дня, ни ночи, ни времен года. Он постоянно находился в состоянии заторможенности, не думал ни о чем, лишь отсчитывал капли воды, ударяющейся о камень в углу его темницы. Прекрасно видящий в темноте, однажды он заметил, что на гладком каменном полу появилось небольшое углубление, совсем крошечное. Время шло, и это было уже словно выдолбленное в камне блюдце, наполняемое капающей с потолка водой. Затем очень медленно и незаметно в каменном полу образовалась небольшая ямка. Очевидно, прошли года, даже десятилетия, слившиеся в одну бесконечную, однообразную ночь. Единственным «развлечением» было чувство вспыхивающей жажды, которую он никак не мог научиться терпеть и доставлявшей сильнейшие страдания, сжигавшей изнутри дотла. Но всегда после долгого голода крови появлялся горбун, молча поивший его и сразу же уходивший. Несколько раз Мариусу было особенно плохо, он уже думал, что никто не появится, но о нем все же помнили, и после самых тяжелых приступов он получал немного крови из рук фон Кролоков. «Ровно столько, чтобы ты не погиб окончательно, но и не смог забыться, не чувствуя жажду», — так однажды сказал итальянец. Изредка приходили то Эрих, то Герберт в сопровождении Витторио, которого Мариус после выпитого отравленного вина боялся и ненавидел едва ли не сильнее, чем брата и племянника. Их приход всегда заканчивался наказанием, но если у брата была в руках обычная плеть, то Герберт приносил хлыст с утяжелителем.***
Время шло. Фон Кролоки приходили все реже, а значит, и наказывали его нечасто, кровь ему приносили теперь горбун и подтянутый, симпатичный вампир, изредка говоривший несколько слов с акцентом (это был Иштван), сказавший, что он камердинер Его Сиятельства. Утолив жажду и еще не впав в обычную апатию, Мариус часто вспоминал свою жизнь, времени у него было предостаточно. Он не мог понять, где же просчитался, почему оказался в камере пыток, как так получилось, что Эрих его разоблачил. Ни тени раскаяния о содеянном не возникло ни разу, лишь сожаление, что ему так не повезло. Когда приближался очередной приступ жажды и удлинялись клыки; ненависть, помноженная на долгие десятилетия мучений, захлестывала все его существо. Он в полубреду представлял, что ему хотелось бы устроить ненавистным родственникам и итальянцу, и мечтал об отмщении. На заданный однажды им вопрос о том, какой сейчас год, камердинер Эриха только хмыкнул и ничего не ответил. Казалось, прошла целая вечность с однообразной очередностью: короткий всплеск здравого сознания после приема крови, постепенно угасающий, переходивший в отупляющее, бездумное безразличие, сменявшееся быстро нарастающим голодом с приступами ярости, бредом и долгими страданиями, желанием освобождения в смерти, затем — выпитая кровь. И вновь все шло по замкнутому кругу, иногда с разнообразием в виде ударов хлыста по спине. Поэтому пленник очень удивился, когда однажды дверь в его темницу открылась раньше, чем наступила жажда. Пришли сразу двое — горбун и камердинер Эриха, что было тоже необычно. Не разговаривая с ним, прислужник брата открыл замки на браслетах его оков и терпеливо ждал, когда упавший на пол Мариус придет в себя. Но ожидание затянулось, камердинеру пришлось воспользоваться нюхательной солью. Пленник мотнул головой и очнулся. — Вас желает видеть Его Сиятельство, — прозвучал бесстрастный голос, — оденьтесь. Горбун протянул сложенную стопку одежды, а сидящий на полу Мариус старался понять происходящее. Тело, обездвиженное долгое время, с трудом слушалось его. Мариус провел ладонью по бедру и понял, что на нем нет никакой одежды: бриджи, в которых он был поставлен к столбу, давно истлели от старости и высокой влажности. Вампир дотронулся до волос — всегда ухоженные шелковистые, волнистые локоны, его гордость, свалялись, словно липкий, грязный войлок на подстилке под ногами крестьянина. Но больше всего поразили ногти — длинные и острые, абсолютно черные, они были словно высечены из камня. — Его Сиятельство НЕ ЛЮБИТ ждать, — напомнил камердинер. — Я помогу одеться, пойдемте быстрее.***
Неуверенно стоящего на ногах Мариуса камердинер практически донес до кабинета. У вампира голова шла кругом: возможность двигаться, костюм коричневого цвета, непривычные ощущения от ткани, прилегающей к телу и сам факт того, что он приближается к графским покоям, выбирается из подземелья — все это были очень многообещающие знаки для него. Но вид Эриха не предвещал ничего хорошего, Его Сиятельство был на редкость мрачен, даже зол. Он лишь коротко кивнул Иштвану, когда тот поставил Мариуса около дверей. — Твое стояние у столба закончено, я так решил. Ты отправляешься на кладбище, не желаю тебя видеть. Будешь спящим не-мертвым в отдельном склепе. Веди себя тихо-тихо, ничем не напоминай о твоем присутствии, иначе вернешься в пыточную камеру, — Граф раздраженно взмахнул рукой, указывая на дверь. — Так что же… Я свободен, прощен? — Мариус не верил своим ушам. Эрих моментально оказался рядом, схватив его за шею и резко сжал, впиваясь острыми ногтями, во рту его сверкнули клыки. — НИ-КОГ-ДА! Ты никогда не будешь прощен, понял? Ты мне не брат, ты грязный ублюдок, и если посмеешь что-то замыслить против меня и Герберта, очень пожалеешь. — Но я хочу сначала помыться в замке! —воскликнул Мариус. — И потом, здесь много комнат, мне надо прийти в себя… — Каков наглец! — возмущенный, громкий голос Графа гремел, долетая до высоких сводов. — Вон! Помоешься в пруду, тебе не грозит простуда! О замке думать забудь! Его Сиятельство вновь схватил Мариуса за шею, длинные, острые ногти вонзились в белую кожу, оставляя не просто отметины, а очень болезненные ранки, из которых выступила кровь.***
Мариус сквозь сон почувствовал опасность, не даром он был избранным вампиром. Выбросив руки вперед и одновременно открыв глаза, бессмертный сжал за скулы Сару, острые клыки которой прокусили кожу и больно впились ему в шею, но выпить крови она не успела. Юная вампирша отпустила шею напарника и была моментально отброшена к противоположной стене, ударившись с такой силой, что на нее сверху посыпались банки с разными ведьмиными снадобьями. Моментально оказавшись рядом с девушкой, Мариус влепил ей хлёсткую пощечину и, достав из кармана камзола лайковые перчатки, выскользнул из чулана в занавешенную комнату. (Перчатки он надевал всегда, когда ходил в трактир, прятал длинные ногти, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание). Снаружи уже рассвело: плотная ткань шторы слегка посветлела. Подойдя к столу, где у Зоицы были сложены атрибуты ведьмовского ремесла, Мариус с опаской взял нож с серебряным лезвием и рукояткой из камня. — Быстро встала, — скомандовал он, вернувшись в чулан. Но Сара не торопилась, сидя на полу, она трогала шишку, оставленную на голове упавшей банкой. Рывком подняв запищавшую девушку за волосы, Мариус швырнул ее на матрас, навис над ней и поднес к шее нож. Вампир провел, слегка касаясь, лезвием под подбородком, Сара закричала от боли и страха. Мариус с холодным любопытством смотрел, как порез, тоненький, словно волос, краснеет, расползается вширь и начинает плавиться, чернеть по краям. Сара металась под тяжелым мужским телом, крутила головой, тогда вампир прижал ее лоб ладонью к матрасу, а другой рукой вновь провел ножом, уже чуть ниже. — Я сейчас тебя уничтожу, мелкая дрянь, — с ненавистью сказал он. — Ты мне не нужна, обойдусь без тебя. Сара, глотая слезы и закусив губу, вжалась в матрас, глядя на Мариуса с животным страхом.***
Зоица быстро шла по лесу. Она с трудом дождалась рассвета и сразу же поспешила домой, чувствуя беду. Новости, которые ведьма узнала накануне, не позволили ей заснуть, она проворочалась всю ночь, так и не отдохнув. Уже на подходе к избушке Зоица услышала истошный женский крик. — Да чтоб вам пусто было, — раздраженно пробормотала она под нос и вошла внутрь. С порога ведьма увидела, как абсолютно голый, но в перчатках Мариус держит руки у шеи Сары. Блеснуло лезвие, Зоица все поняла. — Отойди, быстро, — приказным тоном сказала она. — И верни нож на место. — Уйди, ведьма, — прорычал Мариус, — не мешай, а то я тебя высушу. — Попробуй, — Зоица по-прежнему стояла в проеме. — Наступило чудесное утро, ты, наверное, соскучился по солнцу? — она резко открыла дверь. Мариус метнулся в сторону, прячась за выступ стены. — Хорошо, все, все, — согласился он, и, когда дверь закрылась, положил нож на стол. — Бесстыдник, — презрительно сказала Зоица, глядя на обнаженного вампира. — Ни капли стеснения, хоть бы срам прикрыл. Отпусти девчонку, разговор будет после заката. — Забирай, — Мариус вытолкнул скулящую Сару в комнату и закрылся в чулане. Зоица намазала какой-то мазью шею вампирши, дала ей тулуп и отправила в кладовку. Вечером предстоял непростой для ведьмы разговор. День только начался, а парочка несносных вампиров уже утомила ее.***
Лишь только село солнце, Зоица распахнула двери в чулан и в кладовку, Сара и Мариус уже проснулись. — Ну вот что, послушайте. Вы загостились у меня, пора и честь знать. Я помогла тебе, и даже сделала больше, чем следует: не только от беды отвела, но и приютила вдвоем с девчонкой, — ведьма разговаривала с Мариусом, не глядя на Сару. — Ваше присутствие вредно для Клуж-Напоки, и терпеть это я больше не буду. Зачем ты убила мальчика? — Зоица резко обернулась к вздрогнувшей от неожиданности Саре. — Это не я, — запротестовала вампирша, — это все он! Он обижает меня, я не хочу уходить, можно мне остаться? Мариус ухмылялся, глядя на изворачивающуюся Сару. — Ко всему прочему ты еще и лгунья, — жестко ответила ведьма, — я тебе предлагала остаться, но ты отказалась сама. Теперь я узнала тебя лучше. Тебе нельзя доверять, совсем, ни капельки. Каким бы негодяем он не был, — Зоица вновь обращалась Мариусу, — ты умен и меня не тронешь. Я тебе помогаю, а значит, нужна. Но мое терпение кончилось. Уходите. — Он меня высушит, мне страшно оставаться с ним! Я никуда не пойду! — упиралась Сара. — Мне тебя совсем не жаль, — все также холодно ответила ведьма, — убирайся на все четыре стороны. — Я уйду, — Мариус надел шляпу и взял трость, — мне самому тут все обрыдло, и ты надоела со своими нравоучениями. — Вампир вышел, не оглянувшись. — Подождите, Ваша Милость! — на ходу натягивая куртку, Сара бросилась со всех ног вслед за Мариусом, который нисколько не замедлил шаг. Девушка бегом догнала его, и уже когда была рядом, споткнулась и упала на землю. Мариус незамедлительно ударил ее тростью. Зоица стояла возле избушки и смотрела вслед уходящей парочке негодяев. — Даже не поблагодарили, хотя о чем я. Хорошо, что наконец-то убрались. Надеюсь, больше не свидимся. Ведьма подумала, что в недобрый час прародительница Петрана дала клятву оберегать Мариуса от бед. Ей очень не хотелось впредь помогать негодяю-вампиру. «Что-нибудь обязательно придумаю, чтобы не вытаскивать их из очередной переделки. Мариус сам ищет неприятности, сам пусть и расхлебывает». Зоица испытала заметное облегчение от того, что в ее домике вновь станет тихо и спокойно.КОНЕЦ 19 ГЛАВЫ