Расстояния

Первый день практически всегда бывает бесконечным. Это Алеша испытывал на своей шкуре нечасто – делегации случались не каждый месяц, но всегда основательно. Что предыдущие инженеры-нефтяники, что до этого машиностроители, что еще раньше. И наверняка если шеф снова сошлет его куда-нибудь, это будет такая же круговерть со знакомством, определением статусов, присматриванием, поиском общего языка, говорильней, говорильней, говорильней. И предстоящий день не будет ничем примечательным – обычный день, обычное столкновение двух разных менталитетов. Татьяна Николаевна и Инна тихо переговаривались в метре от него. Протасов осматривал стены и потолок. Володя оглядывал людей. Ковалевский молча шел рядом с Алешей. С каким-то недоумением, приправленным горьковатым и ароматным отчаянием, Алеша ощущал, как на загривке волосы вставали дыбом, по спине пробегали мурашки и беззастенчиво сохли губы. В сумке, кажется, должен заваляться тюбик с бальзамом для губ. Все, что угодно, любое самое невнятное действие, лишь бы занять руки, зудевшие от невыразимых желаний, лишь бы не думать о причинах, по которым пошли пятнами щеки. Алеша нащупал тубу и механическими движениями вытер губы, а затем смазал их бальзамом. Он еще немного растер губами бальзам и заметил краем глаза в полированной металлической стене лифта пристальный взгляд Ковалевского. Алеша с трудом отвел глаза, попытался рассмотреть лицо, убедился, что не красный совсем, только уши розовее, чем обычно, и с невозмутимым видом уставился на табло. Лифт остановился. Алеша огляделся. Обычный широкий больничный коридор с широкими же дверями. Вывеска над входом была большой и однозначно указывала, что они пришли на место. - В принципе, узнаваемо, - сказала Инна, имея в виду надпись. Алеша согласно кивнул головой и нажал на клавишу автоматического открытия двери. - Хитро, - хмыкнул Протасов. – Давай, Матвеич, возглавляй. Ковалевский неторопливо пошел вперед, очевидно поджидая остальных. Володя с любопытством подошел к флакону с дезинфектантом, закрепленному на стене, и пробежался глазами по составу. Он выдавил из флакона немного жидкости на руки, растер, понюхал. - Вот с чего я дурею в этой Германии, - сказал он. – В придорожном туалете туалетная бумага и горячая вода. В больнице дезинфектанты на каждом шагу. И никому не надо. Кстати, с глицерином. Инка, не бойся, потри ручки. Пахнет хорошо. Алеша усмехнулся и пошел к регистрационному посту. Проходя мимо Ковалевского, он тихо сказал: - Я пока поинтересуюсь, на месте ли профессор. Если вы не против, Лев Матвеевич, - не удержался Алеша, бархатным голосом выговорив его имя и ухмыльнувшись одной стороной рта. Ковалевский прищурился, принимая вызов. - Алеша, ты чего? – спросил Протасов, подходя к нему и глядя, как тот озабоченно хмурит брови и смотрит в другой конец коридора. - Мне только что объяснили, как пройти в кабинет профессора, - недовольно признался Алеша. – По-моему, из лабиринта Минотавра проще выбраться. Второй поворот налево, потом до конца коридора, по лестнице на один этаж подняться и до зоны отдыха, а там второй коридор по правую сторону. У меня нет топографического кретинизма, - мрачно добавил он. – Но если бы он был, у меня хотя бы какое-то оправдание было. А так я просто идиот, не способный понять, как тут разобраться. Володя ободряюще похлопал его по плечу. - В нашем медицинском тоже те еще катакомбы были. Я умудрялся даже на четвертом курсе на каждой неделе новый закуток в неизвестном коридоре находить. - Господа гусары, молчать, - ледяным тоном приказал Ковалевский, угрожающе глядя на открывшего было рот Протасова. В глазах его, прикрытых тяжелыми веками, поблескивали веселые искринки. - Суров ты, Лев Матвеич, ой суров, - в притворном покаянии повесил Протасов голову. - Ладно, Сусанин, пошли, что ли? – обратился он к Алеше. – Будем искать твоего профессора. С секретаршей профессора, доктора, заслуженного доктора, заведующего клиникой торакальной, сердечной и сосудистой хирургии Маттиаса Шаттена госпожой Фальк Алеша неоднократно общался по телефону и был почти не удивлен, выяснив воочию, что представлял ее примерно так, как она выглядит – невысокой, плотной, с короткой основательно зафиксированной стрижкой и очками для чтения на выразительном арийском носу. Она извинилась, пояснив, что профессор говорит по телефону, а пока не хотят ли гости кофе? Гости кофе хотели. Госпожа Фальк пригласила их в небольшой конференц-зал, в котором их уже дожидались кофе и чашки. Алеша молча радовался тихой минутке. Он старался садиться подальше от Ковалевского, но к его глубокому сожалению остальные члены делегации в каком-то молчаливом единодушии упорно оставляли ему место именно рядом с шефом. И Алеша сидел рядом с Ковалевским, удобно устроившимся в кресле и пившим кофе, вежливо отвечал на вопросы, которых оказывалось все больше, держал в руках остывающий кофе, и улыбался, пытаясь скрыть за улыбкой жар от близости и яркое осознание каждого жеста, каждого движения бровей Ковалевского. А он молчал, загадочно улыбаясь - Алеша видел это краем глаза, в отражении в окне, чувствовал копчиком, - созерцал кофе в чашке, которую он бережно держал сильными красивыми пальцами, и слушал нервно-легкомысленный треп коллег. Алеша не знал, откуда к нему пришло это знание, скорее осознание, что Ковалевский очень успешно скрывает свои истинные настроения за маской благодушности, тогда как на самом деле насторожен и собран. Он пытался разбудить голос рассудка, снова и снова повторяя себе, что это всего лишь работа, всего лишь гости, и не стоит позволять эмоциям одерживать верх, но Ковалевский подносил чашку к губам, и волосы на Алешином затылке снова вставали дыбом. Профессор Шаттен, жизнерадостно ворвавшийся в конференц-зал, был воспринят Алешей чуть ли не как свой персональный спаситель. Татьяна Николаевна и Инна обменялись многозначительными, но скорее одобрительными взглядами, что побудило Алешу чуть внимательней посмотреть на профессора. Обычный, плотного сложения, не самый щеголеватый профессор с тщательно уложенными волнистыми волосами, в белой рубашке с темно-желтым шелковым галстуком, костюмных брюках и форменном кителе поверх. В сравнении с Протасовым - исключительно щеголеватый. В сравнении с инженерами, которые были почти за месяц до этой поездки - метросексуал высшей пробы. Рядом с Володей или Ковалевским он не был особо примечательным, разве что обувь и галстук стоили примерно столько, сколько Ковалевский скорее всего в месяц получал. Но его жизнелюбие и почти детское любопытство сразу расположили к нему Алешу. Даже Татьяна Николаевна потеплела. Алеша встал и протянул профессору руку. Стандартным образом представившись, подмешав в голос чуть больше почтения, чем применил бы в общении с профессором вне своего рабочего времени, Алеша отступил в сторону, отстраненно следя за тем, как профессор здоровается с Ковалевским, как они оценивают друг друга, прицениваются, приходят к каким-то выводам и рассаживаются: Лев Матвеевич - на облюбованное им место, профессор Шаттен, обойдя и лично поприветствовав остальных, уселся во главу стола. Фрау Фальк тут же подскочила, чтобы налить кофе. Профессор Шаттен начал не очень пространную приветственную речь о том, как он рад, что у него появилась возможность приветствовать в своей клинике гостей из далекой России. Он всегда уважал людей в стране с такой непростой судьбой и климатом, имел опыт работы со странами бывшего советского лагеря, и так далее и тому подобное. Алеша переводил эту традиционную, очень изящно сформулированную и искреннюю чепуху, которая имела целью подогреть и расположить к себе аудиторию, с вежливым интересом смотрел на профессора, а на периферии зрения Ковалевский соблазнял его своими руками. Он то скрещивал пальцы обеих рук, то легким движением касался чашки, поднимал ее и подносил ко рту, волнительно выпрямляя и снова сгибая пальцы, медленно опускал чашку и неторопливо поворачивал ее на блюдце, влево-вправо, и Алешу бросало то в жар, то в холод. А Ковалевский поигрывал чашкой, одобрительно кивая головой, улыбаясь и посмеиваясь, когда на это рассчитывал профессор. Профессор Шаттен начал с презентации. Хорошо, Алеша был с ней уже знаком, потому что она, сделанная для коллег, изобиловала профессионализмами и уводила с центральной магистрали в трущобы, о которых он и не знал. А профессор все говорил, забывая иногда менять слайды, рассказывал, все более увлекаясь. Он размахивал руками, объяснял, что уже сделано за двенадцать лет, которые он возглавляет клинику, а что еще предстоит сделать. Ковалевский подобрался, подался вперед и чуть склонил голову, так, чтобы не выпустить профессора Шаттена из поля зрения и не упустить ни слова из того, что переводил Алеша. Двойная нагрузка; у него снова пересохли губы. Он улыбался, переводил страстную речь профессора, вопросы Ковалевского, которого интересовало практически все в клинике, и старался не думать. О том, что у Ковалевского потрясающая линия скул, что его шея невообразимо элегантным образом переходит в плечи, что его пальцы следует воспеть в оде, настолько они были красноречивы. Протасов заинтересованно следил за Шаттеном, время от времени переводя взгляд на монитор под потолком. Володя сделал глоток кофе и поставил чашку на блюдце, которая неловко звякнула. Инна недовольно покосилась на него, Татьяна Николаевна под шумок сменила позу. Профессор заулыбался, поинтересовался, не хотят ли гости еще кофе, попросил Алешу передать ему кофейник и снова вернулся к презентации, но сменил темп на более неторопливый. Ковалевский откинулся на спинку кресла и неспешно вытянул ноги. Затем заложил руку за спину и положил вторую на стол, повернулся к Алеше и подмигнул, улыбнувшись краем рта; обменялся многозначительным взглядом с Протасовым и улыбнулся дамам. Профессор дал гостям возможность познакомиться с брошюрами и проспектами, а сам обратился к Ковалевскому, с каким-то почти детским удовлетворением называя его Herr Kollege. Он просиял, когда Ковалевский начал свой ответ с такого же обращения, откинулся на спинку кресла и сложил на груди руки. Алеша облизал губы и задумчиво посмотрел на чашку. Еще кофе значило еще большее обезвоживание. Он потянулся к бутылке с водой. Ковалевский проследил за ним пристальным взглядом и перевел взгляд на профессора. - Herr Kollege, - начал он бархатным голосом. На Алешину беду: он как раз брался за стакан. С идеей попить воды пришлось повременить, Алеша не был уверен, что сможет недрогнувшей рукой взяться за стакан после такой дозы афродизиака. – Мы очень благодарны вам за представление вашей клиники. Вы неимоверно заинтересовали нас, я думаю, что месяца будет катастрофически мало, чтобы в достаточной степени оценить ваши достижения. – Ковалевский посмотрел на монитор, на котором стоп-кадром замер последний слайд презентации с банальным „Thank you“, давая возможность Алеше перевести свои слова. – Я с огромным удовольствием рассказал бы о моем отделении, но боюсь, это будет выглядеть далеко не так внушительно. – В его голосе прозвучало что-то, очень похожее на гнев. Или Алеше показалось. Его слова были полны очень хорошо скрываемых страстей – злобы ли, бешенства, еще чего-то, знакомого Алеше до того момента только из книг и фильмов. Чего там точно не было, так это зависти. Хотя если судить по глазам Володи, с которыми он пересматривал фотографии операционных залов, зависть в его словах была бы понятной и объяснимой. Татьяна Николаевна внимательно слушала Ковалевского. Протасов поднял глаза и снова опустил их в проспект. Ковалевский улыбнулся вежливой улыбкой. – Мы с неменьшим удовольствием осмотрели бы клинику. Чтобы, так сказать, получить более объемное впечатление. На этих словах Ковалевский развел руками и очертил в воздухе неопределенную фигуру, на Алешину голову продемонстрировав ему чистые линии кистей рук и восхитительные сильные запястья. Он перевел. Кажется. Кажется, он неплохо перевел, и кажется, никто не заметил испарины. И кажется, Алеша становится фетишистом. Профессор выстрелил из своего кресла и радостно улыбнулся: - С удовольствием! С огромным удовольствием, Herr Kollege! Я как раз запланировал свободное время до обеда. Ковалевский встал, за ним остальные. Алеша наглым образом осушил стакан и побежал догонять их. А профессор уже обосновался в холле и рассказывал, как и когда был пристроен этот корпус и какие цели ставились при его проектировании. - Мужик здорово шпарит, - вежливо улыбаясь, сказал Протасов Алеше. – Без бумажки. Не хуже, чем Никита Сергеич. Только лысина хорошо замаскирована. Татьяна Николаевна тихо хрюкнула, стараясь не смотреть на шевелюру господина профессора. Протасов глядел на Алешу, который виновато ему улыбался, и профессор Шаттен одарил его сочувственным взглядом, мол, кто их знает, этих русских. Ковалевский сдержал ухмылку, но под тяжелыми веками резвились черти. Профессор продолжил рассказывать о клинике, все так же стоя в рекреации. Володя стал сбоку от него и сзади, чтобы можно было беспрепятственно зевать, не мозоля глаза уважаемому господину. Даже в глазах Инны померкло восхищение всем европейским. Алеша терпеливо переводил, отлично понимая одну вещь: до обеда осталось ни много ни мало – тридцать две минуты, судя по часам на противоположной стене. Никто ничего нового с ними зачинать не будет. Обед – это святое. И профессор наверняка не хочет саботировать железобетонные немецкие устои, покушаясь на обеденное время коллег. И Алеша улыбался сухими губами и переводил идеологическую муть. Ковалевский поддерживал общение, задавая вопросы, как-то комментируя. Протасов тоже не забывал вставлять свои пять копеек – не очень двусмысленных, к Алешиному облегчению. Не совсем продуктивно. Не совсем бессмысленно. За пятнадцать минут до обеда. Ровно без пяти минут двенадцать профессор Шаттен прекратил растекаться мыслью по древу и предложил прерваться на обед. Он энергично потряс руку Herr’у коллеге и той же энергичной походкой унесся делать законную паузу. Протасов изобразил скорбное лицо. - Скажи, Алексей, это он нас промариновал, чтобы в обед не залезть? – обратился он к Алеше. Тот усмехнулся и кивнул головой. - Вы сейчас ни в одну службу, ни в какую администрацию не дозвонитесь, - пояснил он. – Потому что обед. - Понятно тебе, Танька? – хмыкнул Протасов. – А ты все до полуночи пашешь. Как же – очередь, больные в коридоре, им в область несолоно хлебавши возвращаться. Алеша опустил глаза. Сибирь, откуда они родом – это огромные расстояния и редкие больницы. А врачей не хватает даже в Германии. - Не лезь со своим уставом в чужой монастырь, - тусклым голосом сказал Ковалевский, сверля окно нечитаемым взглядом. – Обед так обед. Он развернулся и пошел к лифтам. Время после обеда тянулось почти так же бесконечно. Отделения менялись одно за другим. Сотрудники в них смотрели на русских с особым любопытством, иногда в ущерб работе, охотно включались в разговор, охотно демонстрировали, что знают пару русских слов, например, «матрешка», пытались повторять другие слова, которым их радостно учил Володя, интересовались, говорят ли коллеги из России по-английски, и тут же пытались говорить с ними на этом языке. Алеша аккуратно самоустранялся, с каким-то антропологическим интересом наблюдая, как вели себя кардиологи в хирургическом отделении – вежливо улыбаясь, но оглядывая все, включая потолок, в то время, как кардиохирурги – Ковалевский, Протасов, Володя чуть ли не в рот говорящему заглядывали. И как на их лицах отражался тот самый вежливый интерес в кардиологической клинике, в то время как Татьяна Николаевна и Инна начинали выстреливать вопрос за вопросом, с горящими глазами выслушивая ответы. Алеша отмечал, как испарялись остатки скованности, как они с цепким интересом наблюдают за всем, в том числе передвижениями медсестер, как их вопросы смещаются из плоскости общих тем к профессиональным, и с тихим ужасом думал, что если они еще и про какие-нибудь артерии говорить начнут, то он выбросится из окна. Пятый этаж, внизу гранитная плитка. Должно получиться основательно, даже до реанимации довезти не успеют. А ведь ангиология – о ужас! – их тоже интересовала. Ближе к вечеру их пригласил на кофе директор клиники кардиологии, тоже профессор, доктор, но не заслуженный доктор, с голливудской улыбкой и рябоватой кожей по имени Отто-Уго Энгельс. Он был куда более степенным, чем Шаттен, обменялся вежливыми приветствиями с Ковалевским, Протасовым и Володей, но обращался преимущественно к Татьяне Николаевне и Инне, видя в них родственные души. И снова говорильня по делу, около дела, вместо дела, кофе, печенье, говорильня. Ковалевский удобно расположился напротив Алеши, с любопытством глядя на монитор с очередной презентацией, и великодушно молчал. Алеша мог с чистой совестью переводить взгляд с профессора Энгельса на Татьяну Николаевну с Инной и наслаждаться чудным состоянием отрешенности. Великодушие Ковалевского простиралось не так уж и далеко. Он мог не издеваться над Алешей тембром своего голоса, а ведь в течение всего дня очень эффектно получалось: Ковалевский выслушивал ответ, пояснение, вопрос, выслушивал Алешин перевод и совершенно неожиданно начинал отвечать неуловимо насыщенным и вибрирующим голосом, ухмыляясь уголком рта и скашивая глаза на Алешу, мол, понял ли? Алеша понимал и так же невесомо сдабривал похожими интонациями свой перевод, глядя на тех, кому переводил, но чувствуя всем естеством пристальный взгляд Ковалевского. Ковалевский соизволил отойти на второй план, давая возможность дамам насладиться бенефисом, и избрал для себя хранить молчание. Но в кабинете Энгельса он сидел напротив Алеши, время от времени поднося чашку с кофе к губам, и держал он ее бережно, но надежно, сильными, умелыми, надежными пальцами и опускал ее на блюдце неспешным и плавным движением. Алеша старался избегать этого зрелища. Но он ЗНАЛ, что и почему делает Ковалевский. Из сектора клиники кардиологии выход нашелся очень быстро. На улице было подозрительно светло. Тротуары были сухими, небо бледно-голубым. Трава стыдливо зеленела на безупречно чистых газонах. - Покурить бы, - печально вздохнул Володя. - Ты же не куришь, - меланхолично отозвалась Татьяна Николаевна. - Ну вот я и страдаю, тетя Таня. Покурить хочется, а не курю. Дилемма. - Бреши больше, от этого ты страдаешь, - скептически отозвался Протасов, закуривая. – Ничего же, что я так просто посреди улицы курю? – обратился он к Алеше. Алеша пожал плечами, механически улыбнулся и оглянулся. - Если вы хотите быть безупречно законопослушным, то во-он там место для курения. А вообще достаточно выбросить окурок в урну, - терпеливо сказал он. - Вот так, наверное, мы и сделаем. Танька, сигарету дать? Хочешь же. - Потом, - отмахнулась она. – Пошли, что ли? Вечер был странно умиротворяющим. Алеша был благодарен гостям Германии за то, что они просто шли, наслаждаясь хорошей погодой, но куда больше за то, что они молчали и не задавали больше никаких вопросов. - А скажи мне, друг Алексей, - неожиданно сказал Протасов. - Друг Алексей, – послушно отозвался Алеша. Протасов засмеялся. - Балбес, - добродушно сказал он. – Тут же магазины есть? - Есть, и даже много. - Танька, ты со мной, или младшее поколение зашлешь? - Олег Сергеевич! – жалобно протянула Инна, а взамен получила снисходительное похлопывание по плечу. - Давай, не ленись, - строго отозвалась Татьяна Николаевна на ее стенание. – Потом ко мне идите. - Видел? – гордо посмотрел на Алешу Протасов. – Слона на скаку остановит. Истинно русская женщина. Алеша широко улыбнулся, весело глядя на Татьяну Николаевну. Стати она была примечательной, сравнимой с очень изящным легким танком, слону явно не поздоровится. Она приосанилась, расправила плечи и кокетливо повела плечом, с трудом сдерживая довольную улыбку. - Тебе все равно обломится, Протасов, - торжественно сказала она. – Давайте, чешите уже. - Ну, Сусанин, веди. А то каждый день в ресторане сидеть и в тарелку плевать удовольствия мало, да и душа шнапса просит, - наигранно-бодро сказал Протасов. Алеша склонил голову и указал рукой, куда идти. Алеша пытался сбежать от радушия Олега Сергеевича и Инны. Он сделал последнюю попытку перед дверью номера Татьяны Николаевны, но от Протасова разве сбежишь? Протасов мало того, что впихнул его к Татьяне в номер, так еще и нажаловался ей, что Алексей брезгует их компанией. Алеша попытался оправдаться под угрожающим взглядом настоящей русской женщины, но был усажен рядом с не самым мелким Володей, которому было сказано держать ухо востро. Володя с готовностью кивнул головой и опустил тяжелую руку на Алешино плечо. Алеша жалобно на него посмотрел, но в ответ получил лишь сурово нахмуренные брови и веселый взгляд. - Татьяна, ты представляешь, тут столько водок, что не в каждом супере у нас есть, - энергично возмущался Протасов. – Но водку мы и дома попьем. А пока будем хлебать местный самогон. Алеша говорит, что это типа местной достопримечательности. Как она, еще раз, называется? – повернулся он к Алеше. - Printen-Kräuter-Likör, - произнес Алеша слегка осипшим голосом. – Типа настойки на травах. Володя перехватил бутылку и начал с умным видом изучать надпись на этикетке, мелким шрифтом извещавшую о составе. - Ох и дряни туда намешано, - буркнул он наконец, протягивая бутылку Протасову. Инна посмотрела на этикетку, приподняла брови и утянула кусок сыра. Протасов лихо налил ликер в пять стаканов и потянулся было налить его и в шестой, но был остановлен Алешей, легко, но непреклонно сказавшим: - Мне вина. - За первый день, Алексей! – попытался возмутиться Протасов. - Вина, и желательно совсем чуть-чуть. – Алексей отрицательно качнул головой, улыбаясь и глядя прямо на него. - Олег, оставь, - вступилась Татьяна. – Мальчик весь день бегал. Даже поесть толком не успевал. - Но в пятницу будешь пить этот ликер, - пригрозил Протасов. Алеше могло показаться, но на него был брошен очень странный, ехидный и почти презрительный взгляд. И он даже знал, кто его бросил. Этот кто-то снова сидел напротив него, щурил свои темные глаза и насмехался крупным ртом. Алеше было почти все равно. Он мечтал только об одном – вытянуться на кровати и перестать улыбаться, дать отдых мышцам во всем теле, избавиться от напряжения бесконечного дня и чуть-чуть приглушить гул в голове. Спиртное бы только помешало отдыху. Он сидел в кресле, слушал шум в ушах, в который время от времени вмешивался чей-то вопрос, механически на него отвечал и следил за руками, охватывавшими стакан, за губами, прикасавшимися к его краю, за кадыком, двигавшимся по сильной шее, за глазами, останавливавшимися на нем слишком часто и слишком оценивающе. Он с благодарностью принимал от Татьяны Николаевны очередной бутерброд, безразлично жевал его и следил за плечами, двигавшимися в согласии со словами, за руками, что-то рисовавшими в воздухе, за ладонями, время от времени обращавшимися к нему, и плавился внутри. Опустив глаза, Алеша посидел немного, попытавшись справиться с наваждением, внезапно нахлынувшим на него – желанием прикоснуться к ладоням губами, обрисовать языком каждый бугорок на них, обласкать каждый палец в просьбе сыграть на нем, и поднял глаза на что-то доказывавшего Протасову Володю. И снова этот взгляд на периферии, оценивающий и любопытный. Алеша дождался паузы и сказал: - Я хотел бы поблагодарить вас за очень интересный день и вечер. С вашего позволения я откланяюсь. Он посмотрел на Ковалевского – глава делегации, как-никак, затем на остальных. Свет был неярким, и в нем Алеша походил на призрака. Под глазами враз и отчетливо проступили тени, и улыбка впервые за день выглядела неестественной. - Хреново выглядишь, - хмыкнул Протасов, глядевший на него ясными глазами. – В гроб краше кладут. - Спасибо вершине электротехнической мысли – светодиодным лампам, - криво усмехнулся Алеша, вставая. – Под ними даже Алеша Попович за зомби сошел бы. Спасибо еще раз. Спокойной ночи. Он пожал руку Володе, Протасову и со внутренним содроганием взялся за руку, протянутую Ковалевским. Она была теплой, сухой и жесткой. А рукопожатие осторожным и почти интимным. Алеша склонил голову, уворачиваясь от многозначительной улыбки Ковалевского и сбежал. Только в постели Алеша понял, как устал. Это постоянное состояние стресса не прошло бесследно. Он лежал на кровати в темной комнате и пялился в потолок. Глаза были сухими и горячими, голова ватной, сердце то билось совсем медленно, то рвалось вскачь, и Алеша задыхался. Он пытался закрыть глаза, но снова открывал их, не понимая, как. Шум в ушах приутих, но не умолк окончательно; у Алеши было ощущение, что он плывет. Комната была слишком маленькой и слишком уединенной, чтобы он мог чувствовать себя в ней комфортно, хотя еще вчера она казалась более чем удобной. Что-то изменилось в нем за один день, что-то сдвинулось, по коже пробегали мурашки, зудели зубы, и было страшно закрывать глаза и проваливаться в сон – было ощущение, что он что-то упускает, чему-то непонятному дает над собой власть. Кажется, за дверью прошли Протасов и Володя. Алеша ждал. В странном оцепенении он ждал осторожного стука в дверь, звонка, сообщения, чего угодно, любого обозначения, что он не придумал себе это, что то, что он видел в глазах, в усмешке, в позе, в наклоне головы – это не его фантазия, а действительные мысли Ковалевского. Но остатки разума вопили, что Ковалевский наверняка ушел вслед за ним, следуя неписаному закону сохранения дистанции между начальством и подчиненными, и спит в своей кровати. И плевать ему на Алешу и на его терзания, плевать ему на все, что тот себе здесь напридумывал. Было страшно засыпать. Алеша понял, как был прав, проснувшись в мокром поту в три часа ночи и снова, но уже от дикого возбуждения пару часов спустя. Он перевернулся на бок, свернулся калачиком, закусил зубами подушку и застонал. День наверняка будет ужасным, если он даже во сне думает о бесстыдствах, на которые способен Ковалевский. Алеша первым спустился в ресторан утром. У него была уйма времени, по его прикидкам, можно было не спеша напихаться всего и как следует заправиться кофе. Но пока просто кофе, на голодный желудок. И проверить почту, проверить, в сети ли Марик, почитать новости. - Доброе утро, Алеша, - бархатный, интимный голос застал его совершенно неподготовленным. У Алеши дрогнула рука, он вскинул голову и посмотрел на него большими глазами. - Доброе. Я совсем не слышал, как вы подошли, - Алеша издал смешок и откинулся на спинку стула. Он не был напуган, но от неожиданности чуть не подскочил. А в утреннем свете, который с упрямой настойчивостью заглядывал в окна и с любопытством освещал все в зале ресторана, он к своему облегчению выяснил, что способен смотреть на Ковалевского практически без трепета. Почти без трепета. - Вдохните глубже, - прищурился Ковалевский, пристально осматривая Алешу, которого застал врасплох. Здесь толстые ковры, даже энергичную походку Татьяны Николаевны приглушают, - лениво посетовал он, наливая себе кофе. – Вы были так увлечены своим смартфоном, впрочем, что даже ее приближение пропустили бы. Мама? – ехидно поинтересовался он, сделав глоток и отставив чашку. Алеша вежливо улыбнулся, подмешав в улыбку загадочности. - Отнюдь, - злорадно прищурившись отозвался он и снова опустил глаза на смартфон. Марик был на работе – в полвосьмого утра – и по этому поводу изливал свое отчаяние, попутно переслав две фотографии Ауди ТТ и Эоса с открытым верхом. Эос был хорош. Алеша потребовал еще фотографий, Марик с готовностью подчинился, и Алеша забыл про кофе, разглядывая салон автомобиля. На лице у него было нарисовано детское восхищение; Ковалевский сидел и изучал Алешу, сидевшего перед ним с восхищенной улыбкой и усердно изучавшего фотографию, затем быстро набиравшего сообщение, отославшего и вспомнившего про кофе. Алеша поднял голову и невозмутимо посмотрел на него и кротко улыбнулся, мол, простите, типа, что вас игнорирую, но тут вещи куда более интересные. – Сегодня замечательная погода. Ковалевский посмотрел в окно. - Будет странно возвращаться в двадцатиградусные морозы, - согласился он, разглядывая робко зеленевшую траву на лужайке прямо под окнами. Алеша удержал улыбку на лице, хотя фраза вызвала у него ощущения, сравнимые с ударом под дых. Доказательство конечности этого времени было бесцеремонно предъявлено ему и оказалось болезненным. Он попытался назвать его отрезвляющим, приводящим в чувство, но боль осталась все равно. - Этот район Германии особо резкими перепадами температуры не отличается, - вежливо сказал Алеша. – Так что погода умеренная. Очень комфортная. В той же Баварии зимы могут оказаться под стать сибирским. С вашего позволения я обеспечу себе чего-нибудь к завтраку. - С вашего позволения я составлю вам компанию, - отозвался Ковалевский, вставая. Алеша улыбнулся и пожал плечами. Бодрый Володя и не совсем проснувшийся Протасов застали их мирно беседующими о планах на неделю, о том, что можно еще посмотреть и что посмотреть следует. - Доброе, - буркнул Протасов, опускаясь. - Привет, - сказал Володя, усаживаясь рядом с Алешей. – Вы неприлично ранние пташки. - Они начальство, им положено, - пробурчал Протасов, влив в себя первую порцию кофе. – Лев Матвеич, а представь, по приезде нам придется на ту паленую гадость переходить, которая у нас типа как кофе продается. - Безобразие, - лениво протянул Ковалевский. – Алеша говорит, что в Аахене есть филиал Сименса. Можно будет Татьяне с Инной предложить туда съездить. - Сименс - это хорошо. Хотя я бы на их операционные посмотрел. - Насмотримся. Сегодня как раз посмотрим на их планы, уточним и согласуем. Остается только определиться, как с переводом быть. Если Татьяна с Инной у Энгельса в клинике, а мы у Шаттена, то как? - Инка же по-английски хорошо говорит. Она после спецшколы и до сих пор по разным курсам бегает. Даже из немецкого пару слов знает, - живо сказал Володя. – Пусть и тренируется. Потому что я в языках ни бельмеса. - То же самое, - предупредил Протасов. - Я по-украински могу, - величественно сказал Ковалевский, откинув голову назад и осмотрев коллег насмешливо поблескивавшими глазами. – Исключительно ценное знание. Он скосил глаза на Алешу, невозмутимо глядевшего на них. - Вы же согласитесь в основном сопровождать нас и время от времени навещать Татьяну с Инной, если им понадобится? - Конечно, - вежливо отозвался Алеша, прикрывая внезапно вспыхнувшие глаза. Целый месяц рядом – что может быть лучше? Второй день выдался для Алеши не менее хлопотным, чем первый. К своему облегчению, он выяснил, что Инна действительно неплохо говорит на английском, а в отделении есть целых два врача, один из Англии, другой из Шотландии, которые, если что, помогли бы с разъяснениями. Татьяна Николаевна тоже понимала больше, чем сама заявляла, и даже могла обменяться парой фраз. А на одной из станций даже работала русская медсестра. Алеша оценил ее как такую же, как он, переселенку и с чистой совестью и с благословения Татьяны Николаевны вернулся в отделение кардиохирургии. Сначала они присутствовали на совещании врачей в отделении. Herr Doktor Kowalewskij выступил с приветственным словом, ответил на вопросы, обменялся мнениями, обозначил круг интересов делегации, которую возглавлял, и с интересом выслушал, что все врачи отделения охотно поделятся опытом. Алеша с любопытством смотрел, как заведующий отделением, доктор Ульрих Штайнфельд вручил им форменные кители врачей отделения и бейджи с именами, как Ковалевский с коллегами с торжественными и немного самодовольными лицами надевали их и приспосабливали бейджи. Сам он быстро накинул китель, попутно переводя вопрос одного из немцев, адресованный Володе. После этого было долгое путешествие по отделению, кабинетам, лабораториям, переход в операционный корпус и общее представление его возможностей. Во время обеда Алеше нужно было нестись в клинику кардиологии по просьбе Инны, а после возвращаться к Ковалевскому и остальным. И снова говорильня, планы, определение приоритетов. Во время традиционного в Германии трехчасового кофе Алеша попался в ловушку, которая с грохотом захлопнулась. Заведующий отделением сказал, что ему предстоят две малоинвазивные операции и если коллеги хотят, они могут присутствовать на первой. Коллеги очень хотели. Операции были незначительными, банальная, по словам доктора Штайнфельда, коронарная ангиопластика с имплантацией стента. Алеша с ужасом думал, что ему предстоит тоже войти в операционную и тоже пройти всю процедуру от начала и до конца. Он не трус. Он вообще мало чего боится, и тревожностью особой не страдает. Но в операционную – увольте! Но когда ему выдали костюм, маску и шапочку, он ужаснулся. Он пару раз падал в обморок от одного вида крови, своей, чужой – неважно. А тут операция. Пусть малоинвазивная, хотя что это такое, Алеша мало представлял. Но операция. На сердце. На его счастье, на его белое лицо и испуганно вытаращенные глаза внимания никто не обращал, доктор Штайнфельд сначала пересказывал историю болезни, потом тактику операции, затем все были увлечены подготовкой, Володя подошел к нему и показал, как правильно мыть руки, хотя Алеша ни за что браться не собирался. На всякий случай он оглянулся, запоминая, где двери, чтобы как можно более эффективно удрать, если что. Ковалевский сказал тихо: «Ни за что не хвататься, стоять рядом со мной». Алеша согласно кивнул головой, чувствуя, как у него постепенно все расплывается перед глазами, а кожу начинают покалывать тысячи раскаленных иголочек. Доктор Штайнфельд неторопливо объяснял, что и как он делает, Ковалевский, Протасов и Володя следили за его движениями на мониторах и время от времени поглядывали на операционный стол. Алеша послушно переводил, зажмурив глаза. Вроде ничего незнакомого. Очень много слов звучали одинаково на русском и немецком. Кажется, проносит. Протасов одобрительно хмыкнул и что-то тихо сказал Ковалевскому, ответившему согласным одобрительным «М-гм». И Алеша имел возможность убедиться на своей шкуре, что любопытство сгубило кошку – в его случае кота. Он открыл глаза и посмотрел на экран. И чуть не упал в позорный обморок, увидев многократно увеличенную рану, инструменты и тот самый стент в крови. Ковалевский умудрился подхватить его на лету, удержать и прижать к себе. И прямо на ухо ровно произнести: «Дыши. Еще раз. Еще раз». Алеша подчинялся, чувствуя, как пот заливает глаза, как совсем рядом бьется чужое сердце, и вжимался в Ковалевского, мелко дрожа. Ковалевский, судя по движению, повернулся в сторону, похлопал Алешу по спине и сказал тихо и ласково: - Тебя спрашивают что-то. Алеша посмотрел в сторону, увидел медсестру, прислушался, что она говорит, отлепился от Ковалевского и пошел за ней. Он сидел в предоперационной, опустив голову между колен, и чувствовал руку сестры, ободряюще его поглаживавшую. Она рассказывала о своей первой операции и как потом две недели не могла готовить мясо, и продолжала успокаивающе поглаживать Алешу по спине. Он приподнялся, взял стакан с водой и сделал еще глоток. Сестра неторопливо промокнула его лоб. «Все уже закончилось, и больше ничего страшного не будет», - ласково сказала она и встала. Алеша встал за ней, моргнул, пытаясь разогнать черную пелену перед глазами, и печально вздохнул. В предоперационную вошли врачи, каждый из которых подошел к нему и ободряюще похлопал по плечу, говоря что-то приличествующе оптимистичное. Ковалевский стоял поодаль и смотрел на него ласково посмеивавшимися глазами. Володя подскочил и ухватился за руку. - С боевым крещением, салага! – довольно сказал он, радостно тряся ее. - Меня крестили по ошибке, - нашел в себе силы улыбнуться Алеша. - Зато я пауков боюсь, - понизив голос, признался Володя. Алеша засмеялся. - Ну что, переодеваемся, и в гостиницу? – сказал подошедший ближе Ковалевский. Доктор Штайнфельд затащил русских коллег на кофе и с огромным удовольствием обсудил с ними операцию, пообещав еще не одну. Алеша умудрялся делать мелкие глотки кофе между очень оживленной дискуссией; когда она закончилась, он постарался стать сзади и под шумок уволочь из вазочки несколько конфет. Первую он съел в лифте. - А ты успел сегодня пообедать? – неожиданно спросил Протасов. Алеша неопределенно пожал плечами. - Все в порядке, - вежливо отозвался он. Протасов покачал головой и промолчал. На улице было тихо и погодно. Ветерок был совсем легким, деревья лениво покачивали ветвями в такт его дуновениям. Володя окликнул Ковалевского и сказал, что они сходят за продуктами. - Я вам нужен? – спросил Алеша. Протасов осмотрел его и махнул рукой. - Разберемся, - бодро отозвался он. Алеша посмотрел, как они энергично что-то обсуждают, удаляясь. Ковалевский стоял и смотрел на него, задумчиво склонив голову, оглядывая его теплыми и внимательными глазами. Алеша постарался как можно более спокойно встретить его взгляд. Ковалевский отвел глаза и пошел к гостинице. Алеша развернул последнюю конфету и пошел за ним.