Расстояния

Пятница – замечательный день. Уже после полудня рабочее настроение сошло на нет, и обе стороны с тихой надеждой поглядывали друг на друга: а ну кто самый смелый найдется и распрощается на выходные? Володя и Протасов тихо перешептывались метра за два от Алеши, тот косил на Ковалевского, а Ковалевский строго посматривал на явно колебавшегося доктора Штайнфельда, и только глаза его поблескивали озорными искрами. Алеша изо всех сил старался удержать на лице официальную улыбку, но это было очень трудно, почти невозможно: она грозила перерасти в дурашливую. Принимающая сторона очень не хотела упасть в грязь лицом перед русскими гостями, что так жадно реагировали на любую информацию, на любые сведения, которые местные им готовы были сообщить. Протасов, имевший за плечами более двадцати лет стажа и немало опыта общения с коллегами разного уровня, от всей души развлекался, глядя, как доктор Штайнфельд мнется, пытаясь потактичней намекнуть, что немцы хотят избавиться от свидетелей, чтобы в полной мере перестать работать напряженно. Володя смотрел на Штайнфельда преданными голубыми глазами, притворяясь, что готов усвоить еще энное количество единиц информации, и все до завершения рабочего дня в пятницу. Ковалевский, знавший своих подчиненных как облупленных, держал губы плотно сжатыми, но уголки щедрого рта подрагивали; он явно развлекался, глядя на пантомиму, разворачивавшуюся перед ним. Алешу отозвала молоденькая врач, по-немецки Assistentärztin, которая тихо и откровенно смущаясь, поинтересовалась, как русские коллеги отреагируют на то, что им будет предоставлено чуть больше свободного времени, которое можно было бы наверстать в будущем? Алеша так же тихо пообещал уточнить у русских гостей и подошел к Протасову, хотя ответ он знал заранее, тут даже сомневаться причин не было никаких. Вторник был последним тяжелым днем на этой неделе. У самого отеля Алеша поинтересовался у Ковалевского, нужен ли он еще сегодня, получил отрицательный кивок головой в ответ и сказал, что в таком случае прогуляется. В паре сотен метров должна была быть булочная – Bäckerei с небольшим кафе, в котором можно было преотменно спастись сандвичем и кофе, много кофе. И чем дальше он будет находиться от гостиницы, тем лучше. Ковалевский лишь кивнул в ответ, осмотрел его с головы до ног, заглянул в глаза странным непрозрачным взглядом и скупо улыбнулся. Губы не очень явно объяснили Алеше, что эта улыбка могла значить, но глаза смотрели на него понимающе и немного сочувствующе. Алеша откликнулся сдержанной улыбкой, пожелал хорошего вечера и сбежал. Погода была замечательной, на обратном пути можно будет заложить круг в пару кварталов, а пока кофе и пожрать. Насущные потребности были удовлетворены относительно быстро и достаточно эффективно. Алеша приволок себе еще одну порцию капуччино и расслабился в полной мере, наслаждаясь праздным гулом голосов в пустеющем кафе, глядя на темнеющую улицу и держа наготове свой телефон, если что. Пришло два сообщения от знакомых, и разочарованный Алеша ответил на них, спрятал телефон, убрал чашку и решил исполнить угрозу и прогуляться. Телефон изредка вибрировал, несмело намекая на новые сообщения. В воздухе пахло весной, а Алеша ждал. Чего – он сам не смог бы объяснить. Но он брел по улице, сворачивая в самых непредсказуемых местах, оглядывая дома и рассматривая деревья, и ждал. Марик молчал, Алеша принципиально его не трогал, там, в отеле, очевидно справлялись самостоятельно, наверняка обмениваясь впечатлениями о первом полноценном рабочем дне, и им было о чем поговорить и без него. Это могло быть томительным, тревожным одиночеством, но Алеша не ощущал его таковым. Скорее предвкушением, подготовкой к чему-то новому, чем простым и немудреным одиночеством. Алеша старательно избегал мыслей о том, что могло бы, что было бы, что должно бы случиться. Он пытался представить себе, с чего начнет первую субботу после этой командировки, что должен будет сделать, куда сходить, как развлечься. И разумом Алеша отлично понимал, что это было бы отличным занятием для его мозгов, но все благие намерения упорно перекрывались огромным, довлеющим и всепроникающим предвкушением. Глаза туманились, губы пересыхали, несмотря на все ухищрения, уши полыхали, и кожу покалывали тысячи иголочек, не давая отвлечься от ощущений, от которых он пытался откреститься здравыми мыслями о среднесрочных планах. Даже Scirocco, к светлой мечте об обладании которым Алеша прибегал каждый раз, когда было тяжелее, чем хотелось, не спасал. Это всего лишь машина. С человеком не сравниться даже ей. Володя позвонил Алеше с требованием немедленно приходить к нему на предмет посидеть, а перед этим заглянуть к Татьяне Николаевне, которая с ним что-то хотела обсудить. Алеша пообещал прийти в отель через десять минут, отключился и сел на лавочку, стоявшую около тротуара. Он посмотрел на потемневшее небо, на изящные ветви деревьев на сумеречном фоне, на яркие фонари, на окна, и перевел хмурый взгляд на телефон. Он не хотел идти к Володе. Он не хотел видеть никого из них, они были замечательными людьми, но их было слишком много и они вмешивались в нечто, что Алеша трепетно защищал даже от самого себя. Алеша вздохнул и встал. Нужно все-таки идти. Может, удастся от них избавиться. Татьяна Николаевна и Инна попытались напоить Алешу чаем с бутербродами, активно при этом интересуясь, как прошел день. Алеша улыбался, отказывался от бутербродов, с удовольствием принял чашку с чаем и отшучивался, говоря, что все могло бы закончиться плачевней. Татьяна Николаевна добродушно посмеялась и потрепала его по плечу, Инна, удобно устроившаяся на кровати, ухмыльнулась и подмигнула. - У меня брат грохнулся в обморок, когда рассадил коленку и увидел кровищу. Так что ты еще молодец, выдержал. Эх, Ленка Щедрова сдохнет от зависти, что не додумалась до такого, - весело сказала она, повернувшись к Татьяне Николаевне, понимающе приподнявшей брови и злорадно оскалившейся. - То есть? – вежливо поинтересовался Алеша, отставляя чашку и переводя невинный взгляд с Инны на Татьяну Николаевну. - Да есть одна, Матвеичу на шею уже который год вешается, - злорадно сказала Инна. – Пофигу на его подруг и что люди говорят. Но Лев Матвеич молодец, ее ловко опрокидывает. - Лев Матвеич вообще скользкий тип, Инна. Машка сколько времени его терпела, - с очевидной ноткой неодобрения произнесла Татьяна Николаевна. – Только и она не вытерпела, ушла от него. Сейчас замужем, ребенок есть. А то так бы и ждала не пойми чего. А моложе они не становятся. - Эх, такой генофонд пропадает! – довольно потянулась Инна. Алеша ехидно улыбнулся и приподнял брови. - Хочешь пропасть вместе с ним? – невинно поинтересовался он. - Отстань! – Инна даже на локте приподнялась от негодования. – Ковалевский на работе женат, а наука у него вместо официальной любовницы. Бабы если и появляются, то только по касательной. А мне дома нужен муж, а не профессор. Татьяна Николаевна улыбнулась знающей улыбкой и очень по-женски переглянулась с Инной. Алеша подумал, не будут ли у мужа Инны голубые глаза, и решил, что к этой паре стоит присмотреться. А еще стоит поводить их по магазинам. Просто для того, чтобы узнать, что за Машка. Буквально в трех кварталах есть роскошный торговый центр. Неужели они откажутся? - Профессора наверняка прилично зарабатывают, - рассудительно сказал он, решив катнуть пробный шар. - Не без этого, - отозвалась Инна. – Только я ведь и не собираюсь пока замуж. Слушай, Алеша, по этому поводу, мы тебя о чем попросить хотели. Ты ведь сам понимаешь, что мы не очень тут ориентируемся. А хотелось бы посмотреть, как люди живут, все такое. - Вы имеете в виду что-то помимо экскурсий и всего такого? – невозмутимо спросил Алеша, переводя взгляд с нее на Татьяну Николаевну. Та торжественно выпрямилась и пристально следила за ходом переговоров, готовая в случае чего вмешаться всем своим солидным авторитетом. - Ну... Мне бы пара туфель не помешала, - с просительными нотками Инна заглянула в глаза Алеше и кокетливо улыбнулась. - И когда вы хотите пройтись по магазинам? – весело спросил Алеша. Инна попыталась сделать вид, что смутилась, но, очарованная добродушной улыбкой Алеши, заулыбалась в ответ и пожала плечами. - Без проблем. В эту субботу, в следующую? - Можно и в воскресенье, - сказала Татьяна Николаевна. – Я все-таки и в Кёльн хочу съездить, и в Бонн. - Магазины не работают по воскресеньям, - кротко пояснил Алеша. – До Ганновера тоже недалеко, а город красивый, - чуть подумав, предложил он. Татьяна Николаевна и Инна переглянулись. - Ну тогда в субботу по магазинам, а в воскресенье по Аахену? А на следующих выходных Кёльн, да? И Бонн с Ганновером? – предложила Татьяна. Инна с довольным видом уселась на кровати. Алеша стоял перед дверью Володиной комнаты, замерев перед дверью и собираясь с духом. Наконец он постучал. Дверь открыл Протасов, радостно воскликнувший и втащивший Алешу. - У дам побывал? – торжественно спросил он. Алеша кивнул головой. – Отлично, садись тогда. Мы пьем местное пиво. Чего они от тебя хотели? Алеша окинул взглядом комнату, надеясь, что они будут втроем. Но Ковалевский очевидно не забывал о том, что слишком много фамильярности тоже плохо. Оживившийся Володя тут же усадил его рядом и вручил пиво. - По магазинам они хотели, - снисходительно пожал плечами Алеша. – Они предлагают эту субботу посвятить знакомству с магазинами, а воскресенье знакомству с достопримечательностями. - Бедняга, - сочувственно произнес дважды женатый Протасов. Володя оживился. - А что? – задумчиво произнес он. – Я бы тоже посмотрел. От местных часов я бы не отказался. А то у нас даже вменяемого китайского ширпотреба днем с огнем не сыщешь, все индонезийское. А тут все-таки немецкое качество, слышь, Сергеич? - Володя, - предупреждающе произнес Протасов. – Если ты собираешься весь день тягаться с бабами по магазинам, терпеть их квохтание над каждой шмоткой и жалобы, что это полнит, это старит, а это дорого стОит, то иди. Я остаюсь тут и иду тягаться по городу, но не раньше полудня. А еще лучше значительно позже полудня. Алеша отпил пива, тихо посмеиваясь. - Слушай, а бытовую технику есть смысл тут покупать? – поинтересовался Протасов. - Например? – вежливо спросил Алеша. - Ну, телефоны, компьютеры, все такое, - пожал плечами Протасов. - Если хотите, я могу свозить вас в супермаркет бытовой техники, и вы определитесь сами, - предложил Алеша. Володя с заинтересованным видом выпрямился на стуле. Среда и четверг были насыщенными, но куда более упорядоченными днями по сравнению с предыдущими. Алеша мужественно пережил одну очень сложную и одну рядовую операцию, сначала упорно отводя глаза от снимков и схем, которые профессор Шаттен и доктор Штайнфельд обсуждали друг с другом и со своими сотрудниками и поясняли русским коллегам, затем не менее упорно выстоял, повернувшись боком к операционному столу и половине мониторов и сосредоточенно следя за тем, чтобы глаза были закрыты. Все-таки отрешенность отличная вещь. За обедом он с облегчением услышал признание Володи, что в принципе он уже начинает улавливать слова и смутно понимать, что местные говорят, согласный кивок Протасова и одобрительное хмыканье Ковалевского. Инна и Татьяна Николаевна изредка обращались к нему за помощью, но с куда большим удовольствием использовали удивительную расположенность к ним мужчин. Алеша, заглядывавший к ним, с каким-то торжествующим удовлетворением смотрел, как врачи мужского пола вели себя прирученно и исключительно по-джентльменски. Он очень ехидно улыбнулся, когда Татьяна Николаевна покосилась на него и демонстративно повернулась спиной, сделав весьма красноречивый жест рукой за спиной: мол, уходи, чего приперся? Вечером она в шутливом виноватом жесте склонила голову и поинтересовалась, не обиделся ли он. Алеша живо возразил, что нисколько, и поинтересовался, легко ли им работается. «Очень», - скромно призналась Инна, заговорщицки переглянувшись с Татьяной Николаевной. Алеша не удержался и покосился на Володю: тот смотрел на Инну очень недовольно. Ухмылка против воли растянула Алешины губы, хотя он и старался сохранить благочестивую мину. Он заметил насмешливый и покровительственный взгляд Протасова, который ему наглым образом подмигнул и сделал большие глаза. Алеша поиграл бровями и ухмыльнулся одной половиной рта – той, которую Володя не должен был увидеть. Дни были напряженными, но не утомительными. Алеше повезло с делегацией. Ее члены относились к Алеше очень хорошо, были расположены к нему и охотно приняли в свой круг, что не всегда было само собой разумеющимся; ему везло на всякий народ. Были люди попроще, были высокомерные, были и откровенные снобы. На этот раз, не считая профессиональных интересов, было интересно. Да вообще, куда интересней иметь дело с людьми, увлеченными своей профессией, но способными жить и вне ее. Это всегда оказывается увлекательным и поучительным. Алеше было интересно наблюдать за тем, как оживляются Ковалевский, Протасов и Володя, когда говорят с местными врачами на свои темы, как они увлеченно обсуждают друг с другом то, что увидели и с чем познакомились, на обеденном перерыве, за ужином, как они активно дискутируют на смежные темы с Инной и Татьяной Николаевной и как осваиваются, адаптируются в непривычной, но такой похожей среде. Он наблюдал за Протасовым, способным за взмах ресниц превратиться из пошловатого балагура в собранного человека с острым взглядом, который с огромным удовольствием исследовал всевозможные аппараты, а затем за доли секунды расслаблялся и отпускал двусмысленности с ехидной улыбочкой. Алеша с интересом следил за Володей, который не так легко впечатлялся достижениями Запада и вообще воспринимал жизнь куда более созерцательно, но умудрялся оценивать наполняемость декольте присутствующих дам даже во время сложных операций. Алеша исподтишка смотрел на Татьяну Николаевну, которая с легкостью и сдержанной грацией носила свое крупное тело и охотно и очень умело кокетничала, вызывая восторг даже у совсем молодых ассистентов. Он восхищался Инной, которая с радостью уступала Татьяне Николаевне роль примадонны, с готовностью держась сзади и не отсвечивая, но ловко манипулировала ею. И был Ковалевский, отношение к которому было совершенно невыразимым. За пять дней, не считая воскресенья, Алеша изучил все в его внешности. Он знал, что волосы у него в меру послушные и наверняка должны быть шелковистыми на ощупь, и умилялся тому, что макушка, от которой они расходятся, чуть смещена влево и вниз. Он изучил сильную шею Ковалевского, рельефные скулы и тяжелый подбородок, а губы не только снились – мерещились Алеше, стоило чуть смежить веки. Он жаждал провести пальцами по прямым бровям, особенно по левой, которая обычно была иронично вздернутой. Алеше хотелось заглянуть в его глаза, убедиться, что они серые – или голубые, но не холодные, и способны гореть, глядя на него. Алеша знал почти наверняка, какой окажется кожа на щеках Ковалевского под его языком и какими будут губы. И запах. Алеша определил бы запах его тела из мириад других, потому что он был восхитительно мужским и восхитительно индивидуальным; одеколон, которым Ковалевский пользовался, нравился Алеше, но не на нем самом – он предпочитал более клубные запахи, но Ковалевскому он подходил восхитительно, накладываясь на его кожу и постепенно истончаясь, почтительно уступая место его исключительному запаху, которым Алеша начинал бредить, ощущая на улице, в кафе, в которое сбегал, в душе, ночью – везде. Он видел, что Ковалевский предпочитает отмалчиваться, но при необходимости говорит гладко и красиво. Он знал, что Ковалевский отлично понимает, когда следует уйти в тень, а когда устанавливать единоличное право принимать решения. Точно так же Алеше было очевидно, что Ковалевский знал о своей привлекательности, но относился к ней почти безразлично, лишь изредка, больше ради спортивного интереса очаровывая женщин. И Алеша терялся, не понимая, то ли он действительно заинтересовал его, то ли это его воспаленное воображение, точнее сошедшее с ума либидо дурачит его, сбивая все настройки и сводя с ума, когда настойчиво твердит, что Ковалевский улыбается ему по-особому, смотрит по-особому, говорит по-особому. Своим восхитительным сочным, насыщенным, хорошо поставленным голосом, от которого бешено пульсировала кровь во всем теле, потели ладони и темнело в глазах. Днем было легко: можно было без устали тренировать свою выдержку, снова и снова одергивая себя или насильно переводя внимание на дела насущные, концентрируясь на разговоре и выбивая всякую дурь из головы. Куда сложней было ночью. Тогда подсознание придавливало голос разума к земле и торжествовало, насаждая сны, от которых Алеша неоднократно просыпался в мокром поту и на мокром белье. Утром он несся в душ и пытался привести в порядок мысли, пребывавшие в полном раздрае. А затем он неторопливо спускался вниз в ресторан, натягивая на себя свой вечный добродушный вид и кляня себя на чем свет стоит, потому что избавиться от образов из снов было совсем непросто. Алешино счастье, что он приходил за несколько минут до остальных и успевал успокоиться. Но уши розовели все равно. Протасов выслушал Алешу, тихо объяснявшего ему, что именно хотела от него мелкая блондинистая барышня, которую сам Протасов иначе как пстрычкой и не звал, очень красноречиво выгнул бровь и скосил на него глаза. - А ты как думаешь? – протянул он. – Какой дурак откажется от халявы? - Так я намекаю, что вы согласны чуть более усердно поработать в будущем, а сейчас позволите себе отдохнуть от невероятно напряженной недели? – невинно уточнил Алеша, усердно борясь с желанием засмеяться. - Сейчас, подожди, - буркнул Протасов и подозвал Володю. – Звони девкам и спрашивай, что эти куры делают. Есть предложение как следует отметить вечер тяпницы. - Девки уже в гостиницу идут, - немедленно доложил Володя. - Нет, ну ты посмотри, какая несправедливость! – вознегодовал Протасов. – Они уже спрыгнули, а мы тут торчим. Иди отмазывайся, - приказал он Алеше. – Я главному намекну, что мы типа потом отработаем. Алеша подошел к девушке и с приличествующей случаю серьезной миной признался, что гости действительно устали после очень напряженной недели, им нужно как следует обработать и упорядочить информацию, полученную в результате исключительно интенсивного обмена опытом, и кроме этого следует сделать скидку на разницу биоритмов, и прочее, и прочее. Девушка серьезно выслушала Алешину разлюли-малину и побежала докладываться. Ковалевский слушал Протасова, сдержанно, но очень горячо «убеждавшего» его, что пора и честь знать, и косился на Алешу, который с чинным видом проследил за девушкой и переместился к ним. Алеша краем глаза косился на Ковалевского и смаковал знание того, что губы у него плотно сжаты, чтобы не растянуться в ехидной улыбке, а глаза прищурены, чтобы не напугать благочинных и не особо склонных к фривольностям немцев насмешливыми огоньками, и его наполняло странное проказливое и жаркое веселье. Доктор Штайнфельд взял слово и в течение пяти минут объяснял, как он рад познакомиться с гостями из России, какое замечательное впечатление произвели на него и на его коллег их профессиональные навыки и компетенции, как он будет рад еще более близко познакомиться с ними, но что следует все-таки сделать скидку на напряженность графика и разницу временных поясов и что он предлагает проявить гибкость и закончить на сегодня, а на следующей неделе продолжить сотрудничество с новыми силами и новыми идеями. Доктор Ковалевский в отместку разразился чуть более короткой речью, в которой с таким же красноречием высоко оценивал... восхищался... был рад знакомству... восхищен гостеприимством... и еще несколько клише, которые Алеша нагло таскал из предыдущей речи доктора Штайнфельда, чуть их перифразируя. Ковалевский ухмыльнулся краем рта и признался, что для них действительно непривычна весна, в которую они попали в Германии, ведь в их родном городе температура опустилась ниже двадцати градусов и выпал снег на тридцать сантиметров, что разница в несколько часов оказалась более утомительной, чем они думали в воскресенье, и что он искренне благодарен господам коллегам за возможность обдумать и освоить уже полученную информацию, чтобы с большей эффективностью провести оставшееся время. После рукопожатий и пожеланий хороших выходных Ковалевский и остальные за ним неторопливо подались к лифтам. В кабине Володя довольно потер руки. - Ну что, пятница – это святое, да? Лев Матвеевич, надо отметить первую неделю тут. Желательно основательно отметить, - радостно сказал он. - Можно подумать, если я запрещу, ты послушаешься, - широко улыбнулся Ковалевский. - Но Лев Матвеевич! – в притворном негодовании воскликнул Володя. – Формальности должны быть соблюдены. Шеф должен не просто быть предупрежден, а еще и согласен. Как там: ордунг мус зайн? – Володя повернул голову к Алеше. - Орднунг, - поправил Алеша, весело улыбаясь и с интересом на них глядя. - Убедил, убедил, - шумно выдохнув, обреченно произнес Ковалевский. – Разве я могу пойти против народа? Протасов только фыркнул. Двери лифта разъехались. Они вышли на улицу в торжественном молчании. - Я предлагаю молодежи сгонять в супер за магарычом, а мы пока неспешно прогуляемся, разомнем старые кости. Ты как? – спросил Протасов у Ковалевского. Тот только кивнул головой. Протасов достал сигареты. - Ну что, пошли? – спросил Володя у Алеши. Тому только и оставалось, что кивнуть головой. Алеша оторопело созерцал количество спиртного, которое Володя укладывал в тележку. Он думал, что свой Поло они с Мариком обмыли основательно и даже с излишком. Но полулитровая бутылка рома на них двоих, пусть и залитая четырьмя бутылками пива, выглядела по-детски невинно на фоне воистину варварского размаха, проявляемого Володей. На все Алешины попытки остановить этот эпикурейский порыв Володя только отмахивался, говоря, что если они не выпьют сегодня, то впереди дофига времени, чтобы прикончить то, что останется. Алеша смирился со своей горькой участью и понадеялся, что сумеет сбежать хотя бы в первой половине банкета. Провизия была упакована, и Володя с Алешей неспешно побрели в отель. Володя с невозмутимым и совершенно безразличным видом поинтересовался, как дела в кардиологическом отделении. Алеша с нейтральным видом сказал, что насколько он может судить, Инна и Татьяна Николаевна освоились, чувствуют себя очень уверенно и им рады помочь все, так что Алешина помощь требуется им в ничтожных размерах. Володя со все тем же безразличным видом, но куда более угрюмым голосом поинтересовался, кто это те «все», которые так рады помочь. Алеша невинным голосом напомнил ему о рыжем шотландце и бледном англичанине Алистере, которого они встретили в понедельник. С каким-то проказливым весельем он добавил, что британцы в куда большей степени интересуются всем русским и обожают русских женщин, например, описанных Толстым, и поэтому Татьяна Николаевна и Инна их не просто заинтересовали, а ОЧЕНЬ заинтересовали. Володя угрюмо отмолчал всю дорогу. У входа в отель он поинтересовался: - И как они? Тоже заинтересовались? - Кто они? – притворившись недоумевающим, поинтересовался Алеша. - Ну... Инна, например, - выдавил Володя. Алеша пожал плечами. - Как и любой женщине, ей нравится нравиться, - философски заметил он. – А вообще, Алистер интересный товарищ. Хотя Дуглас ближе русским по духу. Володя помолчал немного. - Ладно, пошли, - решительно сказал он. – Кто их поймет, этих женщин. Алеша покачал головой, то ли соглашаясь, то ли недоумевая, и пошел за ним. Алеша вежливо улыбался, не особо следя за разговором в комнате, и переписывался с Мариком, который колебался между оранжевым и бело-черным с оранжевыми перышками цветом своей прически. Он уже прислал целых четыре фотографии того, как он может выглядеть, и теперь требовал от Алеши определить, который вариант лучше. Алеша написал ему, что оранжевый – это позапрошлый сезон, и предложил цвет фуксии. Через полчаса Марик прислал сообщение, что Алеша гений. Алеша прочитал сообщение, перечитал его, подумал и прочитал еще раз. Это наверняка не была ирония – только не у Марика. Он думал именно то, что говорил. Поэтому Алеша набрал прописными буквами требование непременно продемонстрировать новый цвет волос Марика, получив в ответ согласное okay. Алеша задумался и положил телефон на стол рядом со своим стаканом. Марик с волосами цвета фуксии – это будет экстравагантно. Алеша ухмыльнулся и поймал пристальный и очень тяжелый взгляд Ковалевского. Спиртного было выпито немало, поэтому, осмелев, он дерзко посмотрел Ковалевскому в глаза; тот на несколько ударов сердца удержал взгляд и перевел глаза на Татьяну Николаевну, чтобы бодро усмехнуться и ответить на ее вопрос с преувеличенной заинтересованностью. Протасов внимательно его слушал. Инна о чем-то тихо переговаривалась с Володей. Татьяна Николаевна начала дружелюбно переругиваться с Протасовым. Алеша решил, что пора уже и честь знать; было не то чтобы поздно, но в него уже было влито изрядно спиртного, а завтра, может, придется Татьяну Николаевну с Инной везти. Он уточнил, когда милые дамы настроены отправиться по магазинам, порадовался про себя, что не раньше одиннадцати, пообещал посмотреть, как лучше туда добраться, и ушел, стараясь игнорировать возбуждающе пристальное внимание Ковалевского. В своем номере Алеша посидел немного за компьютером, поумилялся тому, что добрая-предобрая тетка Хартманша не забывает его и скидывает работку, хорошо хоть к понедельнику, для надежности уточнил адреса ближайших крупных торговых центров, потянулся в ванную, борясь с опьянением и полным надежды возбуждением, расслабленной походкой вышел оттуда и собрался укладываться, давя разочарование, но был отвлечен стуком в дверь. Быстро натянув джинсы и майку, он открыл дверь и забыл выдохнуть. Ковалевский протянул ему телефон и сказал: - Вы оставили его у Татьяны. В комнате горел только ночник у кровати, шторы были задернуты, и свет в коридоре тоже не отличался особой яркостью. Ковалевский сделал шаг в комнату, все так же держа телефон на уровне плеча и отводя руку с ним назад, когда Алеша потянулся за аппаратом. Его лицо состояло из одних теней и невнятных светлых пятен на подбородке, носу и над бровями. А под ними горели предупреждающим огнем глаза. Алеша стоял перед ним, боясь шевельнуться, вздохнуть, поверить. Одно дело – мечтать и томиться вечера напролет да упиваться утром чудовищными в своей чувственности снами. И другое – видеть его в полдесятого вечера, выжидающего, готовящегося, напряженного. - Зайдете? – выдохнул Алеша, на ватных ногах делая шаг в сторону. Ковалевский зашел. Алеша закрыл дверь и повернулся к нему. Он все еще колебался, хотя сомнений не было. Голос разума попытался сказать, что это самый неразумный поступок изо всех полутора дюжин неразумных поступков, которые Алеша совершал, и что последствия могут быть очень драматичными. Но Ковалевский протянул ему телефон, и Алеша взялся за него. Ковалевский не спешил его отдавать, поднимая руку. Алеша подчинился, послушно следуя за ним. Телефон оказался в его руке, а Ковалевский другой рукой притянул его к себе за шею и впился в губы алчным поцелуем. Алеша выпустил телефон и ухватился за его плечи, наконец-то, сжимая их и прижимаясь к нему всем своим телом. Ковалевский опустился на кровать, Алеша опустился сверху, позволил ему стянуть майку и начал расстегивать на нем рубашку непослушными пальцами. Ковалевский агрессивно целовал его, лаская затылок сильными пальцами и забираясь другой в джинсы, которые Алеша не пошевелился застегнуть, до боли впиваясь в поясницу пальцами, спускаясь к ягодицам и жадно их сжимая. Алеша глухо застонал, не то счастливо, не то недовольно, и попытался снять рубашку. Неловко вытягиваясь и изгибаясь, Алеша умудрился выскользнуть из джинсов, которые Ковалевский настойчиво стягивал с него, перекатился на спину и в упоении оглядел его, быстро избавлявшегося от брюк и опускавшегося на Алешу. Ковалевский снова охватил его затылок и притянул к себе, жадно целуя. - Ты чертов гаденыш, все жилы из меня вытянул, - прошептал Ковалевский ему в губы. – Кто тебе такие блядские глаза дал? Алеша рассматривал его широко раскрытыми глазами, тяжело дыша, не совсем понимая, что Ковалевский ему говорит, закидывая ногу на его бедро и настойчиво притягивая к себе. Ему не хотелось отрываться от Ковалевского ни на секунду, хотелось чувствовать его всем телом, вплавливаться в него, растворяться и поглощать. Он ловким движением перевернул Ковалевского на спину и опустился сверху, растекаясь по телу и припадая к его губам. Ковалевский был совсем не против, ухмыляясь и отвечая ему жадными поцелуями, жадным языком и жадными руками. Ковалевский снова оказался сверху и оторвался от Алешиных губ. - Презервативы есть? – почти трезвыми глазами изучая Алешу, спросил он. Алеша прикрыл глаза и мотнул головой. Ковалевский опустил голову и уткнулся лбом в кровать рядом с ним. Он поцеловал Алешу в шею. – Как в пионерлагере, - тихо засмеялся он, языком проходясь по его плечу, губами касаясь ключицы, спускаясь ниже. Алеша издал смешок, который перерос в стон, откинул голову назад и затаил дыхание, будучи в состоянии думать только о его губах и руках, о том, как радостно отзывается кожа на его ласки, как поет все его естество, торжествуя и наслаждаясь. Алеша лежал на кровати, раскинувшись, закинув ногу на Льва, пристроив голову на его руке и переводя дыхание. - Ты с кем весь вечер переписывался? - лениво поинтересовался тот, перебирая пальцы на Алешиной руке и поглаживая другой рукой его живот. - С другом, - вяло отозвался Алеша, из последних сил удерживаясь от того, чтобы не заснуть. - У тебя есть друг? – недовольно спросил Ковалевский. - Ага, - беспечно отозвался Алеша и повернул к нему голову, - а у друга есть мужчина. – он лукаво улыбнулся, заглядывая в очень недовольные глаза Ковалевского, потянулся и коснулся его губ. – Он съехался с ним недавно. - А у тебя? – безразлично поинтересовался Ковалевский; его пальцы, до этого ласкавшие Алешину руку, замерли. – Есть мужчина? - Нет, - улыбнулся Алеша, переворачиваясь на бок и вытягиваясь вдоль него. – Нет, - и он осторожно опустил голову на его грудь, не забыв коснуться ее губами. - А у тебя? Друг, подруга? – небрежно спросил Алеша, легко проводя пальцами по груди. - Подруга. Была недавно, - недовольно отозвался Ковалевский. Алеша даже проснулся, уселся рядом, как можно ближе, устроился на локте и сдвинул брови. - Дай угадаю, - сурово сказал он. – Ты слишком много работаешь, не уделяешь ей время и прочее. - Откуда знаешь? – усмехнулся Ковалевский, подкладывая руку под голову и с интересом его разглядывая. - У меня есть знакомая – медсестра, - Алеша пожал плечами. – Тоже русачка, имела роман со врачом. Долго страдала по его окончании. Ковалевский вздохнул и прикрыл глаза. Он провел рукой по Алешиной спине, легонько ущипнул пониже и притянул к себе. Алеша с огромным удовольствием приступил к изучению его губ. Он ушел за полночь, как следует обцеловав Алешу на прощание и поприжимав к стене около двери. Ошалевший Алеша с трудом сообразил, что от него хотят, приоткрыл дверь, осторожно высунул за нее нос и посмотрел на него, одними губами прошептав: «Тихо». Ковалевский легко коснулся его плеча губами и, осмотрев коридор, выскользнул из комнаты. Алеша закрыл дверь, прислонился к ней, счастливо вздохнув. Он поднял телефон, проверил сообщения, махнул на все рукой, забрался в кровать, уткнулся носом в подушку, которая до этого оказалась под головой Ковалевского, и заснул мертвым сном. Будильник надрывался, а Алеша не понимал, кто и что от него хочет. Он отключил его, оторвал нос от подушки и осмотрел комнату. Нет, это был не сон. Это был явно не сон. А завтрак начнется через пятнадцать минут. Алеша пил кофе исключительно неторопливо, отрывая мельчайшие кусочки от круассана и тщательно обмакивая их в мед. Он уже двадцать минут сидел за столом; вторая чашка кофе заканчивалась, чтоб ей было хорошо. И наконец все изменилось. Ковалевский неторопливо подошел, сел за стол и сказал теплым и чувственным голосом: - Доброе утро, Алеша. - Доброе утро, Лев, - Алеша отозвался таким же теплым и многозначительным голосом и добавил, глядя на него лучистыми глазами: - Матвеевич.