Расстояния

Весна упорно утверждала свою власть. Алеша все чаще просыпался от пронзительно яркого солнечного света, переворачивался на живот, утыкался лицом в подушку и лежал, пытаясь удержать ускользающий сон. Солнце не сдавалось, и противостоять его бездушной неудержимости оказывалось нелегко. Приходилось вставать. Идти в ванную, пытаться сообразить что-то на завтрак и собираться на работу. Дни ползли один за одним, неотделимые друг от друга и совершенно одинаковые. Работа, редкие встречи со знакомыми, спорадические возмущения Марика, умудрившегося как-то обвинить Тобиаса в домостройских наклонностях, сексизме и непотизме – и все одновременно: память на слова у него была совершенно несоразмерной памяти на их значения. Алеша как ребенок обрадовался этой фразе и добрых два часа провел за примирением смыслов слов с Мариковой счастливой жизнью. Было интересно. Только потом все равно пришлось укладываться спать; и снова мучиться от терпких и будоражащих снов, от которых не было никакого спасения. Алеша почти привык к ним, как и к тому, что воспоминания о снах накатывали в самые непредсказуемые моменты и вызывались к жизни самыми неожиданными стимулами. Например, запах. Случайно прошедший мимо в супермаркете человек оставил после себя шлейф совсем другого запаха, но схожим образом пряного. И Алеша на ватных ногах добрел до туалета и пять минут держал руки под холодной водой. Чернота и ослепительные круги перед глазами развеялись, он решил, что может отправиться в торговый зал без особого риска, но это было мучением – ходить между рядами, время от времени задыхаясь оттого, что сердце билось глухими рвущимися наружу ударами где-то на уровне кадыка. Или походка. Он мог вдали увидеть человека, шедшего так же, как и Лев, неторопливо, немного вальяжно, с самоуверенно расправленными плечами – и трясущимися руками вытирал липкий пот со лба. Однажды он услышал похожий смех, как-то пережил оглушающее разочарование, увидев совершенно незнакомого человека, и вынужден был потом посреди ночи идти в душ и менять белье, мокрое от горячечной испарины. И легче не становилось. Март закончился. Уже и апрель начинался; Алеша забыл его лицо, помнил только внимательные теплые глаза, твердые губы, чуткие руки и мечтал, видел сновидения только о них. Время не помогало. Ни ярмарки, на которые его отправил шеф, ни еще одна командировка не помогали. Загруженность не помогала. Как бы Алеша ни уставал, он все равно задыхался ночью от отчаянной жажды увидеть его, еще раз пережить все, еще раз прожить месяц в Аахене. Марик пытался настоять на том, чтобы вышибить клин клином, и с завидной регулярностью подкидывал Алеше возможности поучаствовать в очередной авантюре. То он отпорет пятиминутные свидания для геев, то сошлет Алешу на слепое свидание, и попробуй отказаться: себе дороже. Марик устраивал удивительные истерично-веселые скандалы с совершенно коварными аргументами и жесточайшими выводами; спорить с ним было бесполезно и себе дороже. Алеша послушно соглашался на очередную авантюру, осторожно ее сливал под печальное молчание другой стороны, грустно признавался Марику после определенного количества спиртного, что химия не возникла, хотя другая сторона была очень достойной, скорбно поджимал губы в ответ на его негодования и кивал головой на его планы на будущее, а сам тихо лелеял воспоминания, которые становились все более расплывчатыми и все более насыщенными. Алеша нашел его в скайпе. Алеша нашел его в фейсбуке. Алеша нашел его в вконтакте. Он и почту его помнил. И даже рабочие телефоны. На сайт больницы и страницу его отделения он заглядывал с упрямым постоянством, практически после каждой Мариковой авантюры он приходил домой и читал новости отделения. И фотография. Маленькая и невыразительная, на которой он старше, и удивительно правдивая, несмотря на весь свой официоз и постановочность, точно отмечавшая его суть: вроде расслабленный, но все время настороже. Они там в отделении делали ремонт, готовили тендер на закупку оборудования, запускали новую программу по ранней диагностике ИБС, проводили семинары по международному опыту и много чего еще. Алеша находил, а затем читал и перечитывал его интервью местным газетам, узнавая в прилизанных и очень сильно искаженных текстах знакомые интонации, знакомую насмешку, а иногда и явную издевку над журналистом. Он одобрительно посмеивался, даже вслух сообщал ему, как здорово у Льва получается и не распыляться, и говорить по существу, и журналиста на место ставить. Все-таки та еще блудливая писачья профессия, довольно кивал головой Алеша и возвращался к его фотографии. Это было глупо. Он никогда не смог бы признаться ни одной живой душе, насколько сентиментальным и по-девчачьи восторженным он может быть, трепеща от одной его фамилии; да что там – он понимал, насколько глупо себя ведет, но не мог остановить себя. Кажется, бросить курить куда проще. А прожить полчаса, не обновив страницу, было выше его сил. Марик перечитал умных книг и обвинил Алешу в сдвиге по гендерной фазе. Алеша, основательно накачавшийся пульке с подачи неугомонного Марика, на свою голову поинтересовался, что конкретно Марик имеет в виду. Марик задумался. Пошевелил бровями и потеребил мочку уха. - Ты ведешь себя как девчонка, - наконец глубокомысленно изрек он. – Нет, даже не как девчонка, а как монашка. – Марик торжественно вздернул острый подбородок и уперся рукой в стол. Побарабанив пальцами, он решил продолжить с многомудрым выражением плутовского лица: - Ты вообще в курсе, что гендерные роли обусловлены чисто социально? Допустим, женщины изначально воспитываются мягкими и податливыми, мужчины наоборот агрессивными, хотя чисто физиологически этому нет никаких подтверждений. Алеша слушал его с вытянутым лицом. - Марик, ты совершенно зря читаешь Космо, - наконец сказал он. – От него даже у девчонок с устойчивой психикой разжижается не только спинной, но и костный мозг. Марик надулся. - Между прочим, это социолог писал, - буркнул он. - А я как культуролог говорю тебе, что Космо зло, особенно для неподготовленного мужского ума и неустойчивой мужской психики, - тут же отозвался Алеша заплетающимся языком. После этого надо как минимум на месяц восстановительной терапии на урановые рудники куда-нибудь, урановую руду вручную грузить. Чтобы в следующий раз думать, что читать. - Все равно. Ты классный парень, Алекс, но ты девчонка. – Марик обиженно замолчал и осушил стакан. Он ухватился за бутылку и наполнил его снова. - А в глаз? – подумав, неуверенно отозвался Алеша. - Вот! – воспрял духом Марик. – Вот! Что и требовалось доказать! Был бы ты мужиком, ты бы не спрашивал, ты бы бил! - Ну да, под одной крышей с Тоби, нашел самоубивца, - буркнул Алеша и потянулся за бутылкой. - Неважно, - отмахнулся Марик, - он если и что, то чисто в педагогических целях. Так вот, твоя позиция дичи, а не охотника как раз и говорит, что с гендерной точки зрения у тебя явные проблемы в позицонирвании себя как мужчины. - В чем? – Алеша сделал благопристойное лицо и внимал ему со все большим интересом. Марик сосредоточенно посмотрел на него и потеребил свои кудряшки. – Позицонирвании? - Неважно, - отмахнулся Марик. – Короче, ты ведешь себя как пугливая девчонка, прячешься от отношений, боишься ответственности и эмоциональной зрелости. Поэтому ты и от Томаса сбежал, - самодовольно закончил он. - Дался он тебе, - поморщился Алеша. – Зануда ты злопамятный. Когда это было! - А чего? – тут же ощетинился Марик. – Скажи еще, что я неправ. - Марик, он из Эссена. В отличие от Тоби, который из Померании, - устало сказал Алеша. – Думаешь, легко было с его поучениями мириться? Как же, продвинутая земля, все дела; знают все о демократии и рыночной экономике. Сам в курсе, что с этими Wessies куда проще чилийцем быть, чем русским. По крайней мере хоть немного уважают. А так бы так и был третьим сортом. - А Буркхарт тебе чем не понравился? – вознегодовал Марик. – Он коренной Rostocker! Östlicher (1) не бывает! Алеша закатил глаза и налил себе пульке. - А чего ты сам с ним не того? – огрызнулся Алеша. Марик засопел. - Шерер, не уходи от темы! – возмутился он. - Марик, - Алеша поднял на него усталые глаза и холодным голосом продолжил: – Отстань. - От доктора есть хоть что-нибудь? – тихо спросил Марик, глядя в стакан. Алеша дотянулся и чокнулся с ним. - Там сейчас оттепель, - глухо сказал Алеша. – Скоро весна. Марик молчал, разглядывая напиток. Внезапно он встрепенулся, схватил стакан и стукнулся об Алешин. - Тост! – провозгласил он ликующим голосом. – За успех! Алеша поднял глаза и с интересом на него посмотрел. Марик глядел на него ярко блестевшими почти круглыми глазами, старательно морща лоб. Подбородок забавным образом заострялся под его широкой улыбкой; он вытягивал шею и тянул руку со стаканом вперед к Алеше. Тому только и оставалось, что согласно кивнуть головой, порадоваться, что припадок эрудированности кончился безвредно для окружающих, и пожалеть свою печень. - Ты с ним связывался? – требовательно спросил Марик. У Алеши вылезли глаза и совершенно неэстетично отвисла челюсть. - Марик! – угрожающе произнес он. - Я! Отвечай на вопрос! - Нет! – рявкнул Алеша. Его негодование ожидаемо не произвело на Марика никакого впечатления, он подорвался с места и унесся из комнаты. Алеша обхватил руками голову: у него было дурацкое предчувствие, что ничем хорошим их заседание не кончится. Марик вернулся с лэптопом. - Так, в meinVZ его быть не может, за-крываем, - бормотал Марик. - Ты скайп его знаешь? – вскинул он голову. – Так, я вышел, айнлогинься (2). Давай, давай, время деньги. Алеша поддался бесшабашному настроению Марика и с веселым отчаянием ввел свои данные. - Алекс! – возмутился Марик, разглядывая его страницу. – Ну кто такую рожу на аву делает? – Он поставил локоть на Алешино плечо и пристроил на руку подбородок. Алеша попытался ее сбросить, но после шлепка возмущенного Марика смирился. Он отправил Льву запрос на добавление контакта и демонстративно отвернулся от экрана монитора. Марик успел выпрямиться до того, как Алеша повернулся, и теперь рассматривал его контактные данные. В силу внезапно проснувшейся тактичности он промолчал по поводу подозрительно резво набранного имени в строке поиска и быстроты выбора нужного лица в списке возможных. - Я в туалет. И кстати, у нас разница в шесть часов, - небрежно бросил Алеша, из последних сил изображая безразличие. Марик уважительно посмотрел на него, кротко приподняв брови и строго поджав губы. - Иди, иди, - помахал он. Алеша ушел. За те пять секунд, которые он шел до двери, на него накатила волна отчаянной надежды. Воображение резво пустилось вскачь, описывая совершенно разные сценарии разговора, и каждый из них оканчивался примерно одинаково: требованием встречать самолет через два дня. Алеша мыл руки, избегая смотреть на себя в зеркало, но потом приложил холодные и мокрые ладони к пылающим щекам и выдохнул. А вдруг? А вдруг?! Марик посмотрел ему вслед. Безликий и совершенно невнятный запрос. Он решил отнестись к делу творчески и с радостью набрал сообщение, в котором описывал, что будет счастлив снова связаться со Львом, с огромным удовольствием поболтает с ним и вообще, он очень скучает. Контакт был добавлен в течение пары минут. Марик посмотрел на часы и задумался. Тут час ночи. Там семь утра. Они больные не спать утром. Хотя Тоби тоже нездоровый – он вообще в пять утра встает. Хотя ему можно, он немец. И буквально сразу сообщение: Лев был рад получить от Алеши сообщение, но не ожидал такой эмоциональности. Он сейчас должен идти на работу, но свяжется, когда будет время. Алеша вернулся на кухню и с удивлением увидел, что крышка лэптопа захлопнута, а Марик сидит на своем месте. Стакан был полон. - Давай, поднимай, Алекс! – наигранно-бодро произнес Марат, избегая смотреть на него. Алеша пристально посмотрел на него и снова вошел в скайп. Он прочитал то, что написал Марик, что ответил Лев, вышел, отключил лэптоп и отставил его. Он поднял глаза. Марик виновато смотрел на него. - Еще вопросы будут? – хладнокровно спросил он. Марик отвел глаза и осторожно помотал головой. Апрель игриво и неприметно охватывал все больше мест своим жизнелюбивым настроением . В парках и лесах практически не осталось лоскутков со снегом, асфальт уже вторую неделю был безупречно сухим, нежная салатовая дымка на деревьях становилась темней, грубей и насыщенней. Цветы цвели вовсю. Алеша время от времени принимал решение прогуляться домой пешком, выбирая все новые маршруты и с интересом разглядывая лужайки. Деревья настойчиво обзаводились почками, и запах был удивительный – свежий весенний запах. Жизнь постепенно стабилизировалась. И совершенно по-дурацки не хотелось общества других людей. Марик тоже не был исключением: Алеша умудрялся оказываться вне дома, когда Марик грозился приехать, или помогать знакомым подбирать новые туфли, пить кофе в новом кафе, выбирать пылесос – все, что угодно, лишь бы не видеть его слишком часто. Иногда получалось. Чаще не очень хорошо, радовало только то, что Марат успокоился и если и пытался проявить деятельный интерес, то только до тех пор, пока не натыкался на многозначительно приподнятые брови. Тогда Марат затыкался, виновато опускал голову и резво начинал менять тему. Однажды Алеша собрался с духом и попытался отправить Ковалевскому еще одно сообщение. Просто так, для надежности. Он прождал добрый час, занимаясь совершенно бесцельными мелочами вроде чтения разных блогов, и хмыкнул, проверив погоду в Сибири. Было холодно, солнечно и рано. Алеша принял волевое решение улечься спать, понимая с удручающей отчетливостью, что он ведет себя до непристойности глупо. Правду говорят, что эмоции – тот еще дезориентатор. Он долго еще изучал потолок, подложив руку под голову и пытаясь определиться с доминирующей эмоцией в той каше чувств, которая царствовала в душе. Было грустно. Было почти обидно. Было немного больно, совсем чуть-чуть, и вдобавок томительно и немного приятно от этой боли. Они ведь ничего не обещали друг другу. Это все вообще не должно было начинаться, тогда бы и не было такого невнятного окончания. Алеша сам себе невесть чего напридумывал и цеплялся за эти иллюзии с отчаянностью, достойной куда лучшего применения. Так что пора приходить в себя и успокаиваться, уговаривал он себя. Но утром первым делом он включил компьютер, сбежал на кухню, сделал себе кофе, медленно его пил, пытаясь придушить надежду, иррационально тянувшую его к компьютеру. Алеша поухмылялся своим противоречивым мыслям, подхватил кружку и пошел в комнату. В скайпе было целых два сообщения, оба от разных знакомых. Он разглядывал экран, развалясь на диване, и ленился хотя бы что-то сделать, открыть другую программу, например. Просто чтобы запомнить раз и навсегда, что вся эта невнятная история – дело прошлое, и пора начинать жить дальше. Поэтому он, неожиданно в первую очередь для Марика, согласился поучаствовать в очередной авантюре со слепым свиданием. Парень был неплох, местный, что не могло не радовать, а не из западных земель, умный, ухоженный, с непривычно тонким для немца чувством юмора и типично русским восторженным цинизмом взглядов. Алеша согласился сходить с ним на выставку какого-то очень современного фотографа с продолжением в очень современном вегетарианском ресторане чуть ли не с мишленовским шеф-поваром, пережил бурю телефонных восторгов Марика и требование шоппинга за нижним бельем, поухмылялся, понимая, что это не понадобится ни в каком случае, по крайней мере в ближайшие сто пятьдесят лет вообще и с этим товарищем в частности, и проверил почту, кося на правый нижний угол монитора, туда, где был значок скайпа. Не то чтобы он ждал, не то чтобы надеялся, но вдруг? Выставка оказалась забавной, но понять ехидство Алеши смог бы только русский, ресторан был очень неплох, тут уж безо всяких «но» пришлось обойтись. Но руки были не те, губы слишком узкие, и глаза не поблескивали под тяжелыми веками. Ближе к середине месяца Марик позвонил Алеше и провопил в трубку, что VW и вместе с ним его родной автохаус устраивают какую-то сильно хитрую акцию, так что не будет ли так любезен Шерер поднять свою царственную задницу и немедленно переться туда на своем задрипанном «Поло»? Акция действительно была сильно хитрой, но после получаса расчетов Алеша пришел к выводу, что ему все равно на добрых двадцать процентов дешевле обойдется. После монотонного подписывания высокой стопки бумаг, перечисления энной суммы на счет автохауса и быстрого визита в местный пункт регистрации автомобилей Алеша со странными чувствами смотрел, как Марик устанавливает на его новую оранжевую машину номера. Марик подошел к Алеше и стал рядом. - А «Эос» все равно круче, - с удовлетворенным видом созерцая Scirocco, сказал он. - Скажи это владельцам Audi R8, пентюх, - флегматично отозвался Алеша, оглядывая машину. Марик хмыкнул и буркнул: - Я бы и от буржуйской ТТ не отказался. Так мы сейчас на А19 едем? Надо же проверить соответствие заявленной скорости и действительной, а? Алеша посмотрел на него, на Scirocco, снова на Марика, ухмыльнулся и кивнул головой. Апрель был почти хорош и в Сибири. Снег таял, вызывая совершенно дикие потоки талых вод, солнце ослепляюще светило и коварно отражалось ото всех водных поверхностей, которых благодаря снегу оказалось слишком много. Вода не только не желала смиренно ограничиваться границами луж, но и с какой-то злобной радостью разбрызгивалась на любые поверхности, от стен зданий до корпусов машин до брюк. Это не могло длиться слишком долго, но даже та пара недель подобного апокалипсиса оказывалась для некоторых слишком нетерпеливых товарищей смертельным испытанием. Хотелось солнца, травы, погоды и праздников. Много праздников. До них – до майских – оставалось в любом случае совсем немного времени. Осталось понадеяться, что природа не решит испортить долгожданную радость плохой погодой. Синоптики никаких циклонов не обещали, был шанс получить истинное удовольствие от пикников. Ковалевский считал, что пикник на майские праздники должен длиться как минимум три дня, причем в демонстративное отсутствие телефонов всяких мастей, разговоров о политике вообще и администрации в частности хотелось верить: он сам собирался отключить телефоны и удрать на далекое озеро, в районе которого связь не просто отвратительная – ее почти не было. Еще бы и народу объяснить, что туда едут не для разговоров о работе. Ему они опротивели до хронического разлития желчи, не меньше. Каждый раз, когда коллеги из своего ли, из дружественных ли отделений хмурились и обменивались репликами об очередных прожектах начальства, Ковалевский физически ощущал ядовито-горький привкус на языке. Он не особо задумывался раньше о кандальной тяжести должностных инструкций, но почти год назад его очень неожиданно для всех, а самым неожиданным образом для него самого назначили заведующим кардиохирургическим отделением. Предшественника «ушли на пенсию» в младые 58 лет после того, как не замечать коттеджи с мраморной облицовкой и машины элитных марок у каждого члена семьи на фоне странных бюджетных дыр было уже просто невозможно. Уголовное дело замять удалось, но проблемы в отделении с вопиющей нехваткой всего на фоне потрескавшегося десятилетия назад линолеума остались. Начальство, объясняя назначение Ковалевского, долго и красиво говорило о свежей крови, энтузиазме и новаторских идеях молодежи и многом, многом еще. Он сам выслушивал разглагольствования, с трудом сдерживая саркастичную ухмылку, дабы не настроить их против себя, а через три дня после того, как начал разгребать завалы, пришел в ужас. Неправильным в документации было почти все. Нехватка части документов, и это он молчал о финансах, была вопиющей. Приписки, отписки и прочие маневры, от которых краснела даже бумага, поражали самое искушенное воображение. Молодой да ранний зав. отделением вздохнул, засучил рукава и принялся чистить Авгиевы конюшни. Как выяснилось, получилось неплохо. Только Ковалевский все чаще замечал за собой, что он несомненно растет как администратор, но утрачивает то, что французы называют je ne sais quoi и что делало его очень хорошим врачом. Поэтому когда он со своим коллегой из кардиологии пробил командировку для обмена опытом в одном из ведущих европейских центров, то настоял, и очень жестко, что поедет с ними. Заодно и отдохнет от административного маразма, думал про себя Лев и злорадно ухмылялся, когда представлял, как будет радоваться его зам, после недели в его кресле – тот больше всех возмущался, что поставили зеленого юнца, а не его, убеленного сединами, и как его истерикам будет «радоваться» начальство на втором этаже главного корпуса. Начальство начало радоваться по скайпу уже к концу второй недели командировки, заместитель – Авдохин Б.Е. – тоже не оставлял в покое с самыми различными вопросами, которые упрямо оказывался не в состоянии решать самостоятельно, и эти все учащавшиеся совещания протекали на фоне постоянной, все усиливавшейся ярости оттого, что страна с куда меньшими природными ресурсами способна создавать такие больницы, такие аппараты и с таким уважением относиться к специалистам, больным и здоровым простым гражданам. Лев отлично понимал, что медицинский центр, в котором они стажировались, был одним из лучших, но пара экскурсий в другие больницы подтверждала правило: и государство и частные инвесторы очень заинтересованы в том, чтобы с максимальной эффективностью управлять медициной. Лев считал себя оптимистом по жизни. Его не в силах было выбить из оптимального настроения ничто: ни летучки с агрессивным и по-мужицки хамоватым главврачом, ни ранее похожие на эти заседания кафедры в университете, к которой он был аспирантом прикреплен, ни до этого учеба в этом самом университете и потом интернатура, когда рабочие недели по 70 рабочих часов оказывались скорее правилом, чем исключением, а врачи, под чьим чутким руководством ему доводилось стажироваться, вызывали только одно желание – набить морду. И все равно: Лев был оптимистом. Его девушка, чье общество было для него оазисом благодушия и комфорта почти три года, неожиданно начала выдавать одно за другим совершенно необъяснимые обвинения во всем, вплоть до гуманитарных катастроф в Руанде (мамина школа? – подумал тогда Ковалевский и содрогнулся: мама была тем еще бронтозавром) и в конце концов обвинила его в черствости и хлопнула дверью. Лев оптимистично принялся за новый выпуск профильного журнала. Его бывшая девушка, благодаря своей – или чьей там извращенной фантазии, пригласила его на свадьбу, и он оптимистично пришел, надеясь на легкий флирт, а если повезет, еще и на интересные знакомства. Оптимизм оправдал себя и тогда. Но оставаться оптимистом, когда ты знаешь, как оно должно быть, и видел, как все может, и при этом быть беспомощным – тут ничьего оптимизма не хватит. Он видел, как прозрачно и эффективно организован рабочий процесс в той клинике в Аахене, к которой они были прикреплены, и в других, сравнивал это с удручающей невнятностью в родной больнице и давил угрюмое раздражение, не очень успешно пытаясь убедить администрацию применить хотя бы некоторые методы в своей работе. Все чаще возникало желание прекратить любое сопротивление и пустить все на самотек, лишь время от времени вмешиваясь, чтобы было не совсем плохо. Но Лев собирался с силами и снова шел на баррикады, сцепив зубы. Потому что слишком хорошо помнил об обшарпанных стенах, потрескавшемся линолеуме и убого обставленных кабинетах. Постепенно и оборудование появлялось, и ремонт делался, и финансы начинали расходоваться в соответствии с, а не исчезать в очередную черную дыру, и даже свободное время появлялось. Можно было приходить на работу почти к началу рабочего дня, а не за час до него, и уходить почти вовремя, а не около полуночи, и приходя домой, отдыхать, а не перечитывать очередные инструкции, отчеты и прочие договоры, перекусывая между делом. И все чаще вспоминалась Германия. ...Ковалевский проспал оба перелета, засыпая практически сразу после взлета и просыпаясь перед посадкой, когда его будил бесцеремонный Протасов энергичным толчком локтя в бок. Потом был бесконечный и очень комфортный переезд в Аахен, и Лев подумал тогда по приезде, что этот мальчишка-переводчик проявил исключительный гуманизм, когда отсоветовал ехать на поезде: тогда бы пришлось ждать три часа на ж/д вокзале, а потом ехать с пересадкой. Либо ждать почти четыре, но ехать без пересадок. Машина могла быть и побольше, чтобы спинку назад откинуть и вытянуть покомфортней ноги, но это все подумалось уже после того, как Ковалевский поставил чемодан в номере и огляделся. Он подошел к окну и выглянул на улицу. Людей было много, и было удивительно, непривычно, стерильно чисто. И красиво. Оглядев улицу, затем заглянув в ванную комнату и воспользовавшись сантехникой, Ковалевский подумал, что это будет замечательное время. Он довольно ухмыльнулся и с интересом посмотрел на кофе-машину, завлекательно возвышавшуюся на барной стойке. Все-таки это, конечно, будет месяц напряженной работы, но в таких условиях – лучше всякого отдыха. За ужином Ковалевский механически прислушивался к трепу своих коллег, рассматривал зал ресторана и исподтишка рассматривал переводчика. Он почему-то думал, что им достанется барышня, и в принципе почти готовился встретить длинноногое блондинистое нечто. А оказался длинноногий русоволосый парень с забавной красноречивой улыбкой и внимательными глазами. И не блондин. И очень выдержанный. Выносить Володю Яковлева, которого интересовало ВСЕ, в полной мере не могла даже его мама, а этот Шерер справлялся. Реагировать на все вопросы, переходить из комнаты в комнату, чтобы подвергнуться еще вопросам – это какой выдержкой обладать надо? Лев отлично помнил про переезд, который для этого парня был как минимум на два часа дольше, и глядя на его искреннюю улыбку и ровный голос, в очередной раз переводящий одну и ту же инструкцию на стене номера, не мог не испытать что-то подозрительно похожее на уважение. Свет в ресторане был приглушенным, но усталые тени у него под глазами скрыть не мог. Спасибо доброй Татьяне Николаевне, которую побаивался даже заведующий ее родным отделением: она мгновенно приструнила Олега и проследила за тем, чтобы Алексей не только говорил, но и ел. Первые дни оказались достаточно тяжелыми. Приходилось учиться не только и не столько сотрудничеству с немцами, но и общению и на фоне этого тому, что они педантичны до зубовного скрежета, целеустремленны не хуже носорогов и раздражающе основательны. И как они обращались друг к другу: уму непостижимо. По званиям. Ковалевский «со товарищи» тогда посмеялся, представив, как на приеме больной обращается к Татьяне: «госпожа врач», а к Ковалевскому – «господин кандидат». Алексей тогда объяснил, что немцы добывают свои знания кровью и потом и очень уважительно к ним относятся всю жизнь. Над немцами посмеялись, но начали обращаться ко врачам именно так, и с удивлением обнаружили, что действует. Инна засыпала тогда Алексея вопросами о том, как себя вести, как обращаться, какие в Германии принципы поведения; Ковалевский делал вид, что ничего важнее обеда для него не существует, но внимательно слушал, совершенно неожиданно ловя себя на мысли, что вслушивается не столько в слова, сколько в голос, ровный, хорошо поставленный, неторопливый и совсем не убаюкивающий. Он отмечал, насколько хорошо Алексей им владел, не позволяя ни одной холодной нотке проскальзывать в него, но с удовольствием приправляя теплом, флиртом, одобрением, уважением и много еще чем. Лев с интересом прислушивался к тому, как Алексей переводит секретарше Шаттена и ему самому и как переводит самого Ковалевского. Артистично, черт бы его подрал! К голосу добавилось и наваждение глаз, которые Алексей не всегда считал нужным отводить от него – болотных, загадочных, внимательных, оценивающих, возбуждающих, домогающихся, откровенных. Ковалевский иногда хотел заорать на него, боясь, что этот засранец слишком откровенно себя ведет; только чуть отойдя от него и переведя дыхание, понимал, что и флирт был скорее условным и никогда не выходил за рамки принятого, а для коллег вообще оказался незамеченным. Хотелось оказаться чуть более выдержанным, но Ковалевский не сдержался и отреагировал так, как не мог не отреагировать, не видя, не получая ни одного намека на согласие, но чувствуя подкоркой, хребтом, тестикулами, что Алексей не против. Да и пусть это был простой спермотоксикоз, но стечение времени, места и обстоятельств было более чем успешным для его терапии. Замечательное время было. И Алеша был замечательный. Удивительно равный - и непривычно гибкий, способный объяснить многое и парой слов ехидно и очень добродушно осмеять любые возмущения Ковалевского. Жалко было оставлять все это позади. Прощание в аэропорту оказалось таким дурацким, когда и хотелось сказать что-то вменяемое, и страшно было сорваться на сентиментальную чушь. Ковалевский смотрел на Алешу, заглядывал ему в глаза, пытался сказать что-то оптимистичное и чувствовал только, как беспомощно потеют ладони. Посадка была спасением; глупо, но сидя в самолете, он чувствовал, как Алеша ждал чего-то от него, стоя там в зале, и чувствовал себя по этому поводу далеко не лучшим образом, твердо намереваясь оставить все как есть и как должно быть. Родной город был занесен снегом с сибирской основательностью. Авдохин только что не прослезился от радости, когда Ковалевский позвонил ему и спросил, как дела в отделении. Лев впрягся в работу, потому что хотелось многое изменить, оптимизировать, и странным образом начальство с одобрением оценивало его начинания. Ковалевский замотался перебегать с совещания на семинар, с него на лекции и на выступления, объяснять преимущества ранней диагностики ИБС, просчитывать с экономистами выгоды, доказывать эффективность методов, разрабатывать программы, попутно заниматься ремонтом, тендерами на закупку оборудования и выбиванием дополнительных площадей. И так совпало, что когда начали проседать сугробы, а птицы и коты орать благим матом, у Льва оказалось свободное время. И скайп на рабочем столе компьютера. Он смотрел на пользователя со знакомым именем и до дрожи знакомой улыбкой на крохотной фотографии и со странным трепетом перечитывал сообщения. Одно было совершенно непохоже на выдержанного и немного отстраненного Алешу и было каким-то взбалмошным, легкомысленным и шальным. Лев перечитывал его и умиленно улыбался. А вдруг он и такой – по-мальчишески беспечный и рискованный? И второе – простое, пару недель спустя. Совсем короткое. Почти свежее. Как-то он его проглядел. Хорошее было время. И видно, не только для него. Лев отключил компьютер и набрал номер Коли Тихомирова, своего старого друга и местного объекта воздыханий практически всех барышень детородного и последетородного возраста. - Я домой еду. Тебя отвезти? – без обиняков начал Лев, не сомневаясь, что Николай уже по звонку определил, кто звонит. - Нет, спасибо, - ровно отозвался Николай. – Меня заберут. Ковалевский удивился, но поостерегся проявлять любопытство. Чуть попозже он все равно узнает, но кажется, за эти месяцы каторжной работы он много чего пропустил. - Точно? – осторожно спросил он. - Абсолютно, - с улыбкой в голосе ответил Николай. – Если хочешь, я позвоню, когда доеду домой, и отчитаюсь. - Да больно надо, - хмыкнул Ковалевский. – Завтра за тобой заехать? - Завтра заедь, - согласился тот. – До завтра, меня ждут. - Пока. Ковалевский глядел в окно, механически постукивая телефоном по подбородку. Солнце светило ярко-ярко. И было много свободного времени. Он сидел, повернувшись к окну, и лениво прикидывал, сколько сейчас времени в Германии, но в конце концов встал, потянулся, тяжело вздохнул и пошел к выходу. Совсем не хотелось домой. Кому бы еще позвонить? Садясь в машину, Ковалевский понял, что ничья компания его не привлекает до такой степени, чтобы звонить и предлагать посидеть где-нибудь, а тем более у одного из них дома. Придется смиряться с еще одним вечером в гордом одиночестве. (1) Östlicher – восточнее. (2) Einloggen – регистрироваться