Расстояния

За окном шел дождь, деревья упрямо сопротивлялись хлестким струям, небо висело низко и настойчиво пыталось испортить настроение. Лев сидел в кресле, отвернувшись от рабочего стола к окну, и неспешно разминал руки. Алеша сейчас должен был ехать на работу - или идти пешком. Вчера он рассказывал, как мотался на пляж в ближайшем курортном городе и даже искупался. Лев не удержался и распечатал пару фотографий городка, чтобы аккуратно прилепить на стену. День был солнечным, блики от лучей вовсю отражались в морской ряби, но Алеша со щенячьим энтузиазмом рассказывал, как они с Мариком дрожали на берегу от температуры около 25 градусов плюс-минус три. Это было вчера. Около полуночи. Лев все-таки дождался его хотя бы на десять минут, хотя практически засыпал, да и операция предстояла не из легких, а потом чуть ли не до рассвета рассматривал потолок, который уже изучил доскональней, чем студентом анатомический атлас перед зачетом. Скоро, совсем скоро Алеша должен будет появиться на работе. Потом можно будет и на обед сгонять. Или к Николаю зайти, чтобы посидеть вдали от своей берлоги, в которой даже обои были пропитаны невеселыми думами. Передышка между двумя очень длинными выходными, которые хоть и были заполнены деятельностью – или суетой – связанной с пикником, маевками, демонстрациями, прочей дребеденью, но все равно оставляли слишком много времени на тоску, была короткой, проходила ни шатко ни валко и под знаменем весенней томности работников всех уровней иерархии и обоих полов. На планерке Лев рассматривал краем глаза Володю, который пытался держаться в рамках приличий, но слишком уж очевидно прятал правую руку с телефоном под стол, слишком часто смотрел вниз, на него, очевидно и так самодовольно и сыто улыбался, что хотелось запустить в него стулом. Остальные коллеги тоже были объяснимо рассеянными, заведующие отделениями, которые вроде как должны были подавать пример, с куда большим удовольствием делились планами на выходные, и даже главный терроризировал своей демагогией в максимально щадящем режиме на фоне яркого майского солнца. Лев все острее чувствовал себя лишним на празднике жизни; попытался однажды выбраться в бар с коварными намерениями, посидел у стойки, поотбирал предмет охоты, скользнул взглядом по двум брюнетистым барышням с роскошными формами, которых выбрал бы в нормальном состоянии, поискал глазами высоких, тренированных и тощих, в надежде, что подействует, но решил, что на такое насилие над своей натурой не готов, поискал глазами парней, которые могли бы согласиться на ненавязчивый вечер, отвернулся к стене, поморщился и допил бренди. Он посидел еще немного, посмотрел какую-то невнятную спортивную передачу, но вот баскетбол был еще хуже, чем осознание своей несостоятельности перебиться случайным знакомством. Но вечер иссякал, настроение не менялось, приходившие люди, даже откровенно настроенные на взаимно приятный досуг, все также не будили никаких чувств, кроме раздражения, и Лев подался домой. Погода была замечательной – тихой, теплой и ласковой, и он неторопливо пришел домой, чтобы первым делом включить компьютер и дождаться, пока загрузится скайп и только потом пойти переодеваться. Алеши в сети не было, и Лев почти привычно потянулся за журналом. Вообще, бесцельное листание печатной продукции самого разнообразного формата и пошиба в ожидании не самого интеллектуального, но все более душевного общения с Алешей становилось странной щемяще-радостной привычкой. Пять страниц – и можно позволить еще один взгляд на экран, чтобы убедиться, что Алеша онлайн, просто пока ничего не пишет. Но значок упрямо не загорался зеленым, и Лев определял себе цель в еще пять страниц неспешного чтения. Просто чтобы не дергаться каждые десять секунд. И потом, после совсем непродолжительного общения, все время прерывавшегося на паузы, во время которых он должен был еще какие-то дела делать. И засыпал, неудовлетворенный, но странным образом успокоенный. Николай изменял Льву со страшной силой. Лев даже смотреть на него не мог, потому что тот сиял не хуже начищенного медного самовара, просто полыхал счастьем, умудрился познакомиться и войти в доверие к цветочнице из магазинчика напротив, начал заглядывать туда подозрительно постоянно и очень целеустремленно отбирал небольшие кокетливые букетики по одному ему известным признакам. Лев рискнул сделать маневр в онкодиспансер, заглянул в ординаторскую, поздоровался со знакомыми врачами и увидел приметный букетик, аккуратно расположенный ровнехонько посередине стола на свободном пространстве. «Ай да Николенька, ай да сукин сын!» - подумал Лев, сдерживая ухмылку. На прямой вопрос, заданный суровым тоном Николаю, он не менее прямо был послан куда Макар телят не гонял, попробовал сделать вид, что оскорбился, но сдержался и предложил тост за ризотто, которое на поверку обладает отличными афродизиачными качествами. Складка между бровями на посуровевшем лице Николая разгладилась, и он охотно поднял кружку с чаем, которую держал на весу в ожидании шутливого чоканья. Его лицо казалось значительно более расслабленным, чем обычно, лишенным постоянного напряжения, свойственного людям, которые, с одной стороны, не вынуждены быть постоянно настороже, а с другой, не знают, что мимические мышцы можно, а иногда и нужно контролировать. Иногда по его лицу пробегала тень неуверенности, но она тут же уступала место странному загадочному выражению, которое Лев определял для себя как умеренно-придурковатое: в этом выражении было все – и растерянность, и радость, и неуверенность, и робкое, но все больше усиливающееся счастье. О своих наблюдениях Лев предпочитал не распространяться, особенно Николаю, потому что и тростью получить не хотелось, и в персоны нон грата тоже. Он помалкивал, ухмылялся при Николае, а распрощавшись с ним, стискивал зубы и пытался заняться любыми, даже самыми простыми делами, лишь бы отвлечься от тоски, которая накатывала на него во время бездействия. Про этого самого Марика Алеша рассказывал не очень много. Но это «мы» - Марик и Алеша - звучало куда чаще, чем Лев считал нужным для поддержания дружеских отношений, и значительно выходило за рамки простых приятельских отношений, на которых настаивал Алеша. Провести целое воскресенье на пляже – очень по-дружески. Телефон тоже можно было с собой не брать. Действительно, друзья именно для того и нужны, чтобы можно было обходиться без телефонов. Дождь хлестал в окно, деревья стояли, гордо выпрямившись и упрямо зеленея клейкой светлой зеленью, Лев разминал руки и смотрел в окно. Он неожиданно улыбнулся. Вспомнил первую операцию в Аахене и как Алеша чуть не грохнулся в обморок. Мужественно держался до последнего, молодец, а потом смотрел здоровущими прозрачными глазищами на белом лице, и не подумал ни возмутиться, ни разозлиться, ни высказать негодование, что его втащили туда, куда, в общем-то, простой посторонний человек добровольно вряд ли согласится попасть. Только благодарно улыбнулся Володе, который его по плечу похлопал, и впился своими глазищами в него. Лев тогда находил особое удовольствие коситься на него на других операциях. Алеша стоял, плотно сжав глаза или изучая противоположные стены, потолок – что угодно, лишь бы подальше от мониторов, и на его лице застывало привычно-непривычное отрешенное выражение, как будто оболочка была там, а сам он где-то еще. Губы шевелились, голос звучал пусть и тепло, но отстраненно, и вздохи были судорожными. Лев посмотрел на руки и повернул голову к монитору. Экран был черным. Дурацкий спящий режим. Он пошевелил мышку, заранее глядя на то место, где должны были высветиться статусы. Алеши все еще не было. Он снова отвернулся к окну. Предстоящие выходные пугали его своей неопределенностью. Вроде и время было, и для того, чтобы отдохнуть, и для того, чтобы развлечься. И совершенно не было настроения. Отдых превращался в тупое бездействие, в чем Лев уже убедился. К новым знакомствам он начинал относиться все более подозрительно. А если еще и погода испортится и придется дома сидеть, то есть шанс заработать обширную такую ипохондрию со всеми вытекающими последствиями. Тренькнули динамики, извещая о сообщении, Лев вздрогнул и повернулся к монитору. Увы, Алеша по-прежнему был недоступен, так, знакомые пометились. Лев повернулся к столу и оперся о него локтями. Он запустил пальцы в волосы и опустил лоб на ладони. Ему почему-то вспомнился аэропорт, жадные Алешины глаза, сухие губы, пятна лихорадочного румянца и дурацкий кактус. И комок в собственном горле, и зуд в кончиках пальцев. Дурацкая ситуация, когда хочется прикоснуться напоследок, а – нельзя. Лев исподлобья посмотрел на дверь, а затем набрал номер приемной главного. Уточнил, на месте ли он и долго ли будет на месте. Потянулся за листом бумаги, написал банальный и по-административному неуклюжий текст, посмотрел на календарь, уточнил даты и встал. Осталось только главному руки выкрутить. Николай ждал дверного звонка, но все равно вздрогнул, когда его услышал. Он подошел к двери, поинтересовался, кто там, хотя слышал Темину машину, и открыл дверь. - Привет, - грудным голосом произнес он, услышал, как Артем затаил дыхание, осторожно выдохнул и вздохнул. - Привет, - удивительно ровно отозвался Артем. – Как дела? - Может, зайдешь сначала? – усмехнулся Николай и отошел в сторону. Артем проскользнул внутрь. Он чувствовал себя замечательно комфортно в этой квартире. Поначалу он удивлялся, что у Николая и на потолке имеются люстры, и на стенах бра, и даже торшер, хотя уж кому-кому, а ему совсем без надобности, но заботу о гостях оценил. Николай очень хорошо помнил, где расположены выключатели, показывал ему, а иногда и сам включал гостю свет; Артем щелкнул выключателем, и Николай улыбнулся. Это было уютно и так приятно; Артем пошел на кухню, и Николай снова улыбнулся и пошел следом. Артем доставал провизию из пакета и говорил, что он принес. Николай прислонился к косяку и слушал его голос, знакомый и ставший близким, со знакомым быстрым темпом и забавной вопросительной интонацией в практически каждом предложении. Артем умудрялся к каждой своей реплике добавлять «Простите», «Спасибо» или еще какое фатическое слово в силу своей какой-то гипертрофированной вежливости. Или на самом деле был таким искренним, немного наивным, немного инфантильным, как бы открытым, но все-таки недоверчивым человеком, который был по-детски доверчив, но не по-детски ответственен. Артем предлагал устроить пир на весь мир и с этой целью пожарить стейки и сделать салат по-гречески. Николай не возражал, он пожал плечами в ответ на вопрос, раздавшийся ближе – наверное, Артем подошел к нему поближе. Он стоял и прислушивался к дыханию, вроде рядом, и вроде не такое уж оно и ровное. Ему как-то объяснили близкие люди, что он очень даже привлекателен внешне – недаром ходил в тренажерный зал. Лев на вопрос о своей привлекательности, оформленный как простое любопытство по поводу длинноязыких медсестер, посмеялся и признался, что с женской точки зрения Николай более чем желанный трофей, и не только потому что внешность роскошная. Но и поэтому тоже. Да и то благословенное четырнадцатое февраля, на которое Николай получил ворох непонятных кусочков бумаги с непонятными же картинками и признаниями в любви, тоже утвердило его в мысли, что все в порядке. - Отличная идея, - согласился Николай. – Даже звучит аппетитно. Жаль, что я не самый лучший тебе помощник. Артем выдохнул, по новой набрал воздуха в легкие, снова выдохнул. Усмехнулся. Николай склонил голову. - Можешь салат рвать, - наконец сказал он. Николай склонил голову и сделал маленький шаг вперед. Артем действительно стоял совсем близко и тяжело и рвано дышал, стараясь издавать как можно более тихие звуки. Совсем близко. Совсем. Николай поднял руку и осторожно провел ей по лицу. Артем прикрыл глаза и склонил голову, позволяя ему изучить лицо. Николай оглаживал лоб, скулы, осторожно проводил пальцами по носу, почувствовал, как взмахнули ресницы и пощекотали пальцы. У него действительно был маленький рот, сейчас приоткрытый, и теплое дыхание; губы шевелились в такт легким и бережным движениям пальцев. Глаза то закрывались веками, то распахивались, снова приковываясь к величественно-безмятежному лицу и глазам, устремленным сквозь него. Артем снова прикрыл глаза и поднял лицо. Это могло длиться бесконечно. И он был готов бесконечно стоять так, подставляясь под ласки чутких и надежных рук. Николай скользнул руками по шее, оставил одну на затылке, а второй прошелся по плечу и спустился к руке. Артем повернул голову и прикоснулся губами к бугру на ладони. А затем дерзнул и языком провести. Николай закрыл глаза и затаил дыхание. У него был крупный рот с чувственно изогнутыми губами. Артем изучил его давно и основательно. Глазами. Он знал, каковы его руки в деле – слава о нем выходила за пределы отделения, и заслуженная слава. Все-таки он здорово чувствовал руками. Артем убеждался в этом снова и снова, но хотел более явного подтверждения. В конце концов, он... он что? Николай провел рукой по спине, все так же держа вторую на щеке. - Ты не пожалеешь? – тихо спросил он и приготовился пояснять, что имел в виду, если все неправда, если он ошибался и додумал себе все эти знаки. - А ты? – судорожным шепотом выдавил Артем, так откровенно нежась под его руками, так явно подставляя лицо под ладонь, что Николай отбросил все сомнения. - Я деспот, - прошептал он, приближая губы к его лицу и дожидаясь ответа, чтобы не ошибиться. - Я верткий, - выдохнул Артем, потянувшись к его губам и замерев. - Я собственник, - предупредил Николай, касаясь его губ. - Я тоже, - отозвался Артем, все откровеннее задевая губы и все больше выгибаясь, чтобы прикоснуться не только скупыми и полуправдивыми участками где-то там на лице, но и всем телом. Он осмелел настолько, что положил руку Николаю на бедро и осторожно погладил. Артем был не уверен, то ли он делает, и не лучше ли и правильней позволить ему – более старшему и опытному, как вопило шестое чувство, товарищу, вести до конца, но дурацкая любопытная натура требовала попробовать, чтобы узнать, и он попробовал. Рука Николая, поглаживавшая плечо, скользнула вниз и прижала его к себе. - Я домосед, - неожиданно усмехнулся он прямо в губы Артема. - Посмотрим, - хрипло проговорил тот, вжимаясь в Николая всем телом и придавливая к косяку. Он алчно впился в губы и наконец запустил руки в волосы. Наконец убедился, что и губы чувственные не только визуально, но и тактильно. Убедился, что челюсть тяжелая недаром, и Николай очень основательно и очень деспотично ставит свое тавро на каждой клетке его кожи, не только губами, но и чуткими, сильными, ловкими, коварными и щедрыми руками. А еще – что майка, которая вызвала приступ ненависти из-за того, что и была темной, и туго обтягивала роскошное, роскошное тело, снималась с трудом и неловко. Артем исследовал тело Николая, выворачиваясь от ловких и видящих рук, снова привлекавших его к себе, чтобы прижать к телу, пробежаться огненным ручьем по мышцам спины и отдаться фейерверком где-то на ягодицах. Он смутно помнил, где выскользнул из своей майки, но отлично запомнил, где стягивал джинсы с Николая. Хотя потом был провал в сознании, и он оказался на кровати, и Николай придавливал его сверху, и где были его брюки, Артем не мог бы вспомнить даже под пытками. Особенно под теми пытками, которым подверг его Николай, с маниакальным интересом ощупывая каждую мышцу, исследуя ее рефлексы и, забавно повернув голову, прислушиваясь к тихим судорожным вздохам, постепенно перешедшим в грязную, еще более грязную, совсем грязную ругань, которую выплевывал Артем сквозь зубы, умоляя его пощадить и требуя продолжить. А еще было здорово. Не нужно было прятать свою дурацкую кожу, покрытую густой рябью веснушек, которая была предметом ненависти, расстройств и кучи комплексов, начиная с детского сада. Можно было в полной мере наслаждаться тем, что кожа звенела под руками, вибрировала при соприкосновении с кожей и волнами сбрасывала напряжение в пах. Артем выгибался, выворачивался, оказывался сверху, прижимал Николая, пытался применить на нем те фокусы, которые тот проделывал с ним, но снова оказывался распластанным на спине и продолжал браниться сквозь зубы, выбирая загибы позаковыристей и с наслаждением глядя сквозь туман похоти, как в солнечном свете, напоследок в вечерней щедрости заливавшем комнату, мелкой дрожью ходили роскошные мускулистые, округлые и тугие мышцы на плечах Николая. Артем разбросил ноги пошире в инстинктивном желании открыться как можно больше, закинул голову назад и выгнулся вперед к алчным губам Николая. Наслаждение накатывало волнами, поднимая его, удерживая на вершине и мягко опуская, чтобы дать подготовиться к следующей волне. У него уже и челюсть болела сжиматься. Но расслабиться он не хотел: окна были открыты и очень не хотелось допускать посторонних в свое сокровенное, в маленькую такую комнатку, в которой места было только на двоих – одно уже прочно и основательно заняла его похоть, а другое – эта чертова чуткость с гладкой кожей на ладонях, которая превращала его в безвольный кусок теста, высушивала, выкаливала, ломала, мяла и снова превращала в безвольный кусок. Николай порыкивал, не в такт новым бранным перлам, слетавшим с губ Артема, а в полном согласии с волнами судорог, пробегавших по телу и перехватывавших дыхание, поднимал голову, вслушивался, торжествующе улыбался и снова опускал, чтобы вдыхать терпкий запах тела, оглаживать влажную кожу, особым образом разминать мышцы, которые с болезненным удовольствием подчинялись ловким и чутким пальцам и отзывались благодарным наслаждением. Артем думал, что синяков на теле от таких клещей, что представляли из себя его руки, останется немерено, но каждым новым участком на своем теле, который Николай с нежной дотошностью обследовал, благодарил его и радовался, что у него хватило смелости поддержать знакомство, несмотря на очевидно самоубийственную несостоятельность их отношений. Особенно таких. Сладких, томительных. Жарких. Щедрых. Он начал было цедить очередное ругательство в ответ на все возраставшую агрессивность Николая, закрыл глаза, задрожал и захлебнулся в своем собственном стоне. Николай вытянулся поверх и рядом и прижался щекой к его щеке, обмякая, тяжело дыша и излучая совершенно удивительное удовлетворение, которое не хотелось видеть, но которое было красноречивым и благодарным, когда глаза были закрыты. Артем переводил дыхание, все так же лежа на спине и с широко раздвинутыми ногами, и наслаждался своим собственным бесстыдством, которое не видно никому, кроме него, хотя в комнате и было двое людей. Николай поглаживал его по боку, медленно выравнивая дыхание. Артем потянулся и коснулся губами его скулы – она была ближе всего. - Ты не жалеешь? – тихо поинтересовался Николай, поднимая голову и замирая. - Кого? – вяло отозвался Артем, не открывая глаза. Николай приподнялся на локте, усмехнулся и прислушался к нему, провел кончиками пальцев по груди Артема и прижался губами к ключице. Артем рвано вдохнул воздух и сжал ноги. Он опустил руку на предплечье и осторожно погладил его. - Я за тобой столько времени бегаю, Коля, - прошептал он. – Это время стоит пожалеть. А сейчас мне здорово. Николай кивнул, улегся на спину и перетянул его на себя. - Это куда проще, чем мне за тобой. Я бы не угнался, - тихо, густым и сытым голосом отозвался он, лениво водя пальцами по спине Артема. - Тебе не тяжело? – вяло поинтересовался Артем, устраиваясь поудобней. - Да что ты, - усмехнулся Николай. – Нисколько. – Он хлопнул по Теминой ягодице. – Ты не пушинка, конечно, но своя ноша не тяжка. Артем тихо засмеялся. Он приподнял голову, положил ладонь на его щеку и всмотрелся в лицо. Он мог делать это бесконечно, удивляясь сосредоточенности и отстраненному величию лица, четкости и выразительности черт, неуловимости улыбки и многогранности эмоций, проскальзывавших на лице в короткие промежутки времени. Странным образом лицо Николая было и зеркалом души, открывая многие, многие эмоции, и не показывая ничего, потому что он слишком хорошо держал их в узде. Да, недоумение, да, внимание, да, настороженность, но такая радость, умиротворение и безграничное доверие были неожиданными для Артема, который разглядывал его лицо бесцеремоннейшим образом, тихо и стыдливо радуясь, что наконец-то он может удовлетворять свое любопытство без опасения быть пойманным с поличным. Он решил побыть полностью бесстыдным, потянулся и языком провел по губам Николая. Тот осторожно и бережно прикусил его и обхватил губами. Артем аккуратно высвободил язык из капкана и провел им по подбородку, упиваясь тем, как щетина его царапает. Николай прикрыл глаза и приподнял подбородок. Артем спустился на шею, потерся носом по ключице и сел. - Коля, - тихо и немного виновато позвал он. - М-м? – довольно отозвался Николай. - Я не уверен, что то, что я скажу, будет уместно, но тебе не кажется, что стоит сделать перерыв и все-таки немного внимания уделить и кулинарии? – смущаясь и сбиваясь, выпалил он. Николай заложил руку за голову и усмехнулся. - Тема, сокровище мое, то, что ты сказал, очень уместно. И мне кажется, что нужно сделать перерыв и очень много внимания уделить кулинарии, - добродушно отозвался он. – А если бы ты еще немного внимания уделил поиску моих вещей, я был бы бесконечно тебе благодарен. Артем нагнулся и благодарно прикоснулся губами к его шее. Втянув запах тела, так основательно привлекшего его, он встал и с удовольствием потянулся, радуясь тому, что теперь, в этой глубине падения, которой он добровольно себя подверг, можно побесстыдничать всласть. И он пошлепал босыми ногами, с особым наслаждением ощущая свою наготу, к кухне, где рассчитывал найти часть вещей. Николай сидел на кровати, скрестив ноги и прислушиваясь к шагам – забавному их топоту. Все-таки босые ноги звучат совсем иначе, чем носки. А еще бормотание, которое особо и не разобрать даже ему с его слухом. Возмущенное, затем недовольное. Удовлетворенное. Смущенное. Он ухмыльнулся, вспомнив, какие перлы Артем выдавал, ужом извиваясь под ним, выгибаясь, как тот еще кошак, под чуткими руками, требуя еще внимания, и еще, и еще. Топот доносился уже из коридора, Артем вошел в комнату и аккуратно, и даже где-то стыдливо опустился на кровать. Он взял руку Николая и переложил ее на ворох одежды. - Здесь почти все, -знакомым уже быстрым и стыдливым шепотом выстрелил он. – Только... белье. Оно у тебя где? Николай провел по руке, плечу, притянул его голову к себе и осторожно поцеловал. Затем встал и пошел к шкафу. Артем сидел на кровати и алчно оглядывал его. У Николая была роскошная спина с рельефными мышцами, которые формировали удивительно знакомый по всем этим атласам, совершенно незнакомый, но родной рисунок, на который он готов был любоваться бесконечно; Артем обсмаковал ее взглядом еще раз, спустился на тугие ягодицы, сжал бедра, чтобы унять желание облапать их, и затаил дыхание, любуясь ногами. Роскошно, роскошно, подумал он, прикрывая глаза и осторожно переводя дыхание. Николай выдвинул ящик комода и достал плавки. - Тема, тебе нужны твои ящики и полки? – неожиданно спросил он, полуповернувшись. Артем, которого вопрос застал врасплох, вздрогнул, открыл рот, чтобы переспросить, закрыл его, сжал губы и снова открыл рот. - Ты хочешь, чтобы, - он сглотнул. – Чтобы тут и мои вещи были? - Очень, - честно признался Николай, замерев. - Я тоже, - выдавил Артем и покраснел, ликуя оттого, что эта дурацкая привычка Николаю так и не будет известна. Николай скупо улыбнулся и отвернулся. Глубоко вздохнув, он повернулся и подошел к кровати. Сев на нее, он потянулся к Артему и привлек к себе. Прижавшись щекой к щеке, он замер. Артем молча выгнулся и прижался к нему. Он тихо и довольно вздохнул. – У меня их не очень много. Только книг много. Николай погладил его волосы. - Ну уж книжный шкаф ты себе сам присмотришь, - облегченно произнес он. Май тянулся медленно, маятно. Жара устанавливалась рывками, внезапно уступая место резкому холодному ветру и долгим непогодным дням. Даже снег пробовал идти, но через короткое время все снова освещалось самодовольным майским солнцем и распускалось в настойчивом стремлении насладиться бесконечно необходимым и все более агрессивным солнцем, зацвести, как следует распуститься и приготовиться к совершенно непредсказуемому солнцу. Лев старательно загружал себя еще одним проектом, подготовкой еще одного тендера, еще одной статьей, еще одним семинаром. Он заново переписал план работы отделения и все должностные инструкции, хотя последнее можно было спихнуть на кого угодно. Но этот кто угодно и сделал бы не так, и у Льва было бы свободное время, в которое он глушил бы в себе отчаянную тоску. И он придумывал себе различные занятия, чтобы его было как можно меньше, потому что ждать, когда Алеша будет в скайпе, было все тяжелей. У него завелся номер его телефона. У него завелась привычка и мейлы писать. Просто так. Не чаще пары в неделю, хотя можно было бы и два на дню. У него завелась привычка спать урывками, немного по приходе домой и чуть-чуть ночью, потому что иначе не получалось выкроить достаточно времени на треп в скайпе или аське. У него завелась привычка гулять, когда он знал, что Алеша занят под завязку. Май проходил маятно, а впереди были две недели июня, которые тоже обещали быть тяжелыми. Алеша все больше раскрывался Льву. Он начинал огрызаться, однажды отмолчал целых четыре дня после того, как Лев высказал все, что думает, о слишком частом досуге с этим треклятым Мариком, и потом был долго еще вежливо холоден. Лев бесился, писал здоровенные сообщения, но не отправлял, метался по кабинету или комнате, готов был даже мебель пинать, но сдерживал себя. Приходилось держать язык за зубами. Хотя Алеша то ли обмолвился, то ли сознательно сообщил ему, что Марик со своим френдом умотал в Бельгию на неделю, и отпустило. Лев потом не один раз и не десять перечитывал это сообщение, старательно избегая своего, следующего за ним, неуклюжего и искреннего, в котором желал ехать подальше и подольше: за него – такое глупое и безыскусное - было стыдно, а ведь он себя выдержанным считал, цивилизованным. Алеша возмущался, спорил, негодовал, одобрял и поощрял. И Лев неожиданно для себя начал делиться с ним всем. Вот просто всем, не просто доверяя самое сокровенное, а требуя мнения, отношения, оценки и ценя их. Он начинал выплескивать Алеше свое раздражение, и после десятого, а может, двадцатого раза поймал себя на странном ощущении, что справляется с отрицательными эмоциями куда проще, когда делится с Алешей. И чуть ли не до самого утра отсмотрел в потолок, то хмурясь, а то и улыбаясь. Протасов однажды в каком-то удивлении признался: «Ты монстр, Матвеич, так хладнокровно такие лихие решения принимать!». Лев вежливо приподнял брови, а потом, неторопливо идя домой и заново переосмысливая эти слова, так поразившие его, признал: он стал куда выдержанней. Потому что у него была возможность проверить любое решение на Алеше – он был тем еще адвокатом дьявола, придираясь к каждой мелочи. Он был безобразно дотошным и той еще ехидной, но после обсуждения с ним Лев был уверен в своих мнениях как никогда. Удивительное и совершенно незнакомое ощущение. Еще бы и увидеть его, прикоснуться, прижать. Июнь алчно распространялся по региону. Устанавливалась жара. Время было тяжелое – отпуска, но и больные без конца. Главный пару раз пытался заставить Льва изменить свое решение, но натыкался на железобетонное упрямство. Воззвания к профессиональному долгу, ответственности перед подчиненными, совести, в конце концов, никакого влияния на Льва не имели. А в случае особо коварных демаршей Лев Матвеевич напоминал, сколько времени сидит в отделении без отпуска. Главный затыкался до следующего раза, который не заставлял себя ждать. Ему все-таки удалось сократить время отпуска на неделю. Лев, сцепив зубы, согласился, хотя сердце кровоточило: как будто не семь дней, а семью семь лет жизни отняли. А еще он не сообщал Алеше про отпуск, потому что суеверно и отчаянно боялся, что не пойдет. Путь в аэропорт был бесконечным. И только усевшись в кресло самолета, Лев наконец набрал номер. Алеша ответил почти сразу, но жутко сонным голосом. - Привет, - Лев закрыл глаза, удивляясь тому, насколько хорошо он помнит его голос. – Слушай, ты сможешь меня встретить в аэропорту? Самолет приземляется в Гамбурге в полдвенадцатого.