Расстояния

Телефон вибрировал не переставая, хотя время для звонка было как минимум неподходящее. Алеша дотянулся до него, посмотрел на экран и недоуменно поднял брови. Номер вроде с русским международным кодом, и больше сказать было нечего. Он был вроде незнаком. Может, ошиблись? Ему пару раз дозванивались из Испании, глупым образом ошибаясь номером. Нужно все-таки помогать людям, и Алеша нажал кнопку приема вызова, сонным голосом произнеся: «Алло». - Привет, - раздалось в динамике, и Алеша сел на кровати, судорожно сжимая телефон и не веря своим ушам. Голос был болезненно знакомым и совершенно незнакомым. Пауза была неловкой, Алеша пытался вспомнить хотя бы одно слово, уместное в совершенно нелепой ситуации, и не мог, все, что он мог бы выдавить из себя, сводилось бы к глупому: «Ты?!», а в том, что это действительно был Лев, Алеша не сомневался. Только звонить в час ночи – что за глупость? – Слушай, ты сможешь меня встретить в аэропорту? Самолет приземляется в Гамбурге в полдвенадцатого. - Каком Гамбурге? – опешил Алеша. - Том самом, - недовольно отозвался Лев. – Ты встретишь? Ты вообще дома? Или я тебя от чего-то суперважного отрываю? Последняя фраза была произнесена особо кислым голосом, и Алеша непроизвольно улыбнулся, представляя себе его – сидящего в дурацком кресле, подавшегося вперед и сгорбившегося над телефоном, старающегося говорить как можно тише, чтобы никакие лишние уши не были вовлечены в разговор, может даже, отвернувшегося к окну, и ждущего ответа – так, как Алеша ждал его сообщений. Можно было пококетничать, подергать Льва за вибриссы, но это можно и потом сделать, потом, потом, когда уляжется тот шквал эмоций, которые разрывали грудную клетку на части. - Ото сна, - тихо произнес Алеша, закрывая глаза и прижимая ухо с поднесенным к нему телефоном к плечу. – Только ото сна. А что за сумасшествие с Гамбургом? - Самолет вылетает через двадцать минут, - ответил Лев расслабленным, почти довольным и немного растерянным тоном. – Вовремя. Уже расселись все. Ты встретишь? У Алеши вылезли глаза и отвисла челюсть. Он задохнулся от осознания того, что Лев не врет, не шутит, а действительно ждет, когда разрешат взлет, чтобы долететь до Москвы, пересесть на другой самолет, и им уже до Гамбурга, и все – чтобы... чтобы что?! - А ты зачем летишь? – выпалил он. В динамике повисла тишина, из глубины доносились совсем слабые и неразличимые звуки, производимые другими пассажирами. Лев выдохнул. - К тебе, - выдавил он. Алеша приподнялся на колене, сел, снова встал и упал на кровать. - Ко мне, - эхом повторил он. - Ты встретишь? – раздраженно бросил Лев. - Конечно, - выдохнул Алеша. – Номер рейса скажи? Лев пошелестел бумажками, назвал рейс и замолчал. Молчал и Алеша, слушая отчаянную тишину и боясь вздохнуть. - Ты правда прилетишь, - наконец сказал он. – В полдвенадцатого. – Он засмеялся. – В Гамбург. Алеша упал на спину, все так же прижимая телефон к уху. Лев выдохнул. - Ладно, я в Москве позвоню, - тихо сказал он и отключился. Алеша сжимал глаза, слушая короткие гудки, затем тишину, и боялся отпустить руку с телефоном. Потому что: а вдруг неправда, и ему это приснилось? Он подскочил, закрыл глаза, включил свет, подождал, пока зрение привыкнет к свету, и понесся к компьютеру, чтобы убедиться, что все правда. Лев опустил руку с телефоном и посмотрел в иллюминатор. Скоро, совсем скоро. Он осторожно перевел дыхание, ослабил хватку на многострадальном телефоне и поднял глаза вверх. Полки были невнятного серого цвета, солнце за окном светило вовсю, в Германии сейчас ночь. Алеша его встретит. Он закрыл глаза и шумно выдохнул. Теперь бы еще никакая сволочь не лезла в душу с попутническим общением. Алеша проверил номер рейса, уточнил время прибытия, проверил в трех различных планировщиках маршрутов время в пути от Ростока до Гамбурга и обратно, даже уточнил на паре сайтов, есть ли радары на пути, понимая, что это полная и отчаянная глупость: ему нет никакого смысла появляться там раньше полудня, но его организм, вся его невменяемая и нелогичная сущность требовала действия: хотелось прыгать, скакать, орать от счастья, что-нибудь – и все это на самом верхнем этаже под крышей и за полночь. Алеша с разбегу рухнул на диван, посмеялся немного тихим, немного истеричным и совершенно счастливым смехом и рванул на кухню делать чай. Лев пытался подремать, но ни глаза не закрывались, ни сердце не давало отдохнуть, то замедляясь практически до полной остановки, то подскакивая прямо под подбородок, и ему приходилось глубоко вдыхать, чтобы унять дурацкую аритмию. Диким было это состояние: впервые за свою практику он установил опытным путем, как сильно человек зависит от дел сердечных. Впервые он столкнулся с объектом своего профессионального интереса непосредственно. Лев усмехнулся, положил руку поверх папки с документами, которые он стыдливо держал на паху, чтобы хотя бы как-то скрыть идиотскую и совершенно неуместную эрекцию, и прикрыл глаза. Еще бы этой дуре в фирменном костюме объяснить, как она может употребить ланч. Хотя коньячок – неплохая идея. Алеша перетащил лэптоп на кровать, побежал в кухню, но на полпути передумал и закрылся в туалете. Потом он вернулся в комнату, чтобы вспомнить, что хотел сделать чай. Хлопнув себя по лбу и смущенно посмеявшись, Алеша снова понесся на кухню, включил чайник и вовремя спохватился, что еще и воду в него не мешало бы налить. Он с трудом вспомнил, куда засунул пакетики, постоял перед шкафчиком, поразглядывал свое отражение и недоуменно покосился на чайник, который упорно не хотел отключаться. Можно сделать чай. Или кофе. Или ну его нафик? Алеша обновил информацию о рейсе, убедился, что и в Москве, и в Гамбурге летная погода, покосился на чашку с остывшим чаем и решил немного подремать. Он свернулся клубком, еще раз обновил страницы сайтов аэропортов в Москве и Гамбурге с расписанием самолетов, посмотрел на индикатор аккумулятора, который упрямо требовал зарядки, и отнес лэптоп на стол. Пусть на нем стоит. Алеша подключил его к сети и закрыл крышку. Отключить совсем у него не хватило решимости. Он подхватил телефон и улегся. Выключив свет, Алеша снова сел на кровати. - Блин, заправиться же надо! – вголос сказал он, закрыл глаза и покачал головой. Он не мог не понимать, что ведет себя глупо, и к его поведению сейчас даже определение «по-детски», «по-ребячески» или что там еще не подходил никак. Это было глупостью, ответить весной, по истечении даже не одной недели на куцее сообщение в скайпе, глупостью было не просто поддерживать общение, а считать это – ЭТО – полноценными отношениями, пусть и на расстоянии. Глупостью было вести себя с вежливой отстраненностью со всеми потенциальными друзьями, которых ему с завидным упрямством поставлял Марик, хотя они были более чем отменными кандидатами для получения доступа к телу; только Алеша находил тысячу недостатков, начиная от болтливости – или молчаливости, и заканчивая несовпадающими взглядами на футбол. Марик фыркал, ехидно интересовался, должен ли потенциальный Freund ненавидеть футбол так же страстно, как Алекс, и подгонял тренера школьной команды по гандболу. Хорошо хоть сорокалетнего и с лысиной, на что Марику было указано сразу самодовольным Алешей. А ведь можно было, можно на что-то суррогатное согласиться. Только у них руки были не такими выразительными, губы не такими красноречивыми, и голос пусть и глубокий, но не тот. Глупостью было жить в перерывах между скайп-переговорами, глупо было улыбаться, рассматривая фотографию Льва, которая совершенно не передавала его характер. Остро реагировать на его неуклюжие попытки быть внимательным и яркий эгоизм, который время от времени расцветал просто махровым цветом, чтобы смениться удивительной чуткостью. Все это было глупо. Алеша проверил время и закрыл глаза, чтобы через секунду открыть их снова и установить будильник. В субботу. Будильник. Это жестоко. Алеша тихо посмеялся и закрыл глаза. Ночь была бесконечной. Алеша спал урывками, резко просыпаясь, распахивая глаза, убеждаясь, что на улице еще темно, еще рассветно, и тут же тянясь за телефоном. Телефон укладывался рядом, Алеша долго лежал с открытыми глазами, бездумно глядя за окно и отгоняя от себя мысли о погодных аномалиях, террористических актах, непредсказуемости пограничников и техническом факторе. Незаметно для себя он засыпал, чтобы снова вскинуться и схватиться за телефон. На улице было совсем светло, но будильник вроде еще не звенел. Времени было полдевятого, выезжать надо было около десяти, а на экране мигало извещение о сообщении. И номер с русским международным кодом. Вроде тот же самый. Алеша смотрел на экран и тяжело дышал, пытаясь унять беспокойство. Пришло еще одно сообщение. Вдруг случилось что? Он решился и посмотрел первое. «Прилетел, жду рейс». И смайл. «Жду посадки. Скоро вылетаем. Не забудь встретить». Алеша закусил губу. Это было так уютно, так по-домашнему, что он не сдержался и прижал телефон ко лбу. Упав ничком на диван, он еще раз перечитал сообщение, и еще раз, хитро выворачиваясь, чтобы подстроиться под этот дурацкий экран, который так и норовил повернуть изображение, чтобы оно было расположено строго вертикально. Алеша прижал телефон к груди, а через секунду, спохватившись, бросился набирать ответ, жутко нервничая, стирая слова, чтобы заново набрать их же и улыбаясь совершенно идиотской улыбкой, которую он сам не мог никак иначе обозвать, кроме как таковой, и никакого другого определения даже самый толерантный друг придумать не смог бы. Алеша тихо гыгыкнул, отослал сообщение от греха подальше и убежал в душ. И там, стоя под струями воды, подставляя им свое лицо, он пытался успокоить разбушевавшееся либидо, отогнать тревожные мысли и удержать себя под душем, а не бежать и хвататься за телефон в надежде на ответ. Лев стоял перед трапом, держа телефон в руке. Ответ от Алеши до сих пор не пришел. Может, спит. В Германии – сколько там – девять утра? Скоро будет. Алеша наверняка досыпает. Лев с трудом сдержал улыбку, вспоминая, как Алеша бурчал однажды перед поездкой в Кёльн, что он не жаворонок ни разу, а от него именно этого требуют, и у него мечта – полгода просыпаться не раньше девяти. Небо было ослепительно ярким, солнце упивалось своим всемогуществом, люди обсуждали волны жары, которыми уже успело побаловать это лето. Несколько людей выглядели откровенно по-европейски и общались на горловом немецком; Лев прислушался, узнал пару знакомых фраз, освежил в памяти резковатую и глухую артикуляцию со рваными паузами и прикрыл глаза, купаясь в воспоминаниях о том злосчастном времени, когда они были окружены людьми, говорящими только так, и как Алеша знакомыми губами и знакомым голосом произносил похожие на эти чуждые фразы. Он был вроде неотличим от немцев, походя на них манерой одеваться, поведением, но что-то было в его лице, что выделяло его, говорило, что он наш, соотечественник – осмысленность какая-то, что ли, искренность, душевность. Лев протянул посадочный талон и прошел в салон, весь находясь во власти непривычных эмоций. Льву не доводилось заниматься анализом своих чувств. Он прекрасно обходился и без этого, да и повода особого не было. По жизни было более чем достаточным обладать твердым характером, исполнительностью и аккуратностью. Лев любил свою работу, но вопрос о том, какие эмоции или чувства она у него вызывает, был бы не понят. Почему работа должна вызывать эмоции – глупый вопрос, они мешают. Было удовольствие, когда он вгрызался в теорию, учил, а когда надо, зубрил, было глубочайшее удовлетворение, когда ему удавалось что-то сложное, была уверенность в правильности своего мнения, которая позволяла ему добиваться своего. Были и разочарования, недовольство, много чего было, но разве может быть иначе? Если занимаешься тем делом, которое увлекло сразу и навсегда, разве может быть иначе? Невозможно полностью абстрагироваться от них, но именно эти чувства в умереных количествах являются очень приятной и при всем при том вспомогательной приправой к великому делу самореализации. Не более того. При чем тут эмоции? Даже дружба с Николаем и хорошие и доверительные отношения с семьей были для него чем-то само собой разумеющимся, о чем говорить бессмысленно. Семью следовало принимать такой, какая она есть, с Николаем было комфортно. Лев подумывал о женитьбе в свое время, благо кандидатуры были, но что-то удерживало его от последнего шага. Кандидатки были слишком требовательными, недостаточно искренними, некоторые слишком ориентированными на материальные блага, которые он, в сравнении с другими коллегами, относившимися к жизни проще, а к профессии как к кормушке и не более, предоставить не мог. И ни один разрыв, даже со скандалами и истериками, не вызывал никаких эмоций. Лев мог смотреть на женщину, разглядывать ее гримасы и апоплексичные пятна на лице и морщиться оттого, что эта истерика царапала его слух, либо смотреть на зареванную дуреху и не испытывать ничего, кроме раздражения, что все это выплескивается на него. По гамбургскому счету Лев бывал бесконечно благодарен тем, кто в отношениях не ставил всё на него и мог – могла – уйти без скандала. Он был вполне самодостаточным и не особо задумывался о достоинствах совместного проживания с кем бы то ни было. Наверное, это неплохо, в перспективе, когда-нибудь в будущем. Главное, чтобы при этом совместном проживании не сильно ему мешали. За всю свою тридцатилетнюю жизнь со Львом не случалось таких ситуаций, в которых ему бы нужно было второе мнение. Он был умен, одарен и уверен в себе достаточно, чтобы определять суть задачи, ставимой ему или им самим формулируемой, и возможные пути ее решения. Иногда при выборе альтернативных путей решения помогало шестое чувство, но Лев в интуицию особо не верил. Если у него возникали сомнения, Лев обращался к знакомым – Николаю или еще двум-трем друзьям за помощью, которая как правило заключалась в том, чтобы выслушать, покритиковать и проверить рассуждения Льва на жизнеспособность. Любые попытки вмешаться в его решения он воспринимал как посягательство на авторитет, что любви к противнику не добавляло. Иным было общение с Алешей. В общении с ним, в том, чтобы делиться сомнениями, недовольством и много еще чем, Лев находил все большее удовольствие. Его поддерживала и вдохновляла Алешина тихая уверенность, его спокойствие и желание во всем видеть полную палитру красок: Алеша не очень уважал категоричность и ехидно, а порой очень едко, посмеивался над однополярным мышлением Льва. И то, что Льва от других отчуждало, к Алеше привлекало. И это привязывало его еще больше. Лев с удивлением отметил, что он может быть гибким, прислушиваться ко мнению других и смотреть чуть дальше и чуть шире, чем обычно. А еще что в речи без особого стеснения употребляет некоторые Алешины рассуждения, вполне уверенно полагая, что имеет на это право. Как-то незаметно Лев начал делиться с Алешей всем, даже самым сокровенным, и чем дольше это делал, тем более был уверен, что поступает правильно. Лев усаживался в кресло, улыбаясь несмелой улыбкой, и со все большим наслаждением думал о той неделе, которую он наконец-то проведет с живым Алешей, а не в ожидании выхолощенного интернет-общения. Наконец не будет ни посторонних глаз, ни необходимости ждать того времени, когда время там и время тут хотя бы немного наложится, и у них будет шанс обменяться хотя бы скупыми сообщениями, просто чтобы дать другому понять – не забыл, помню, хочу большего. Лев вздохнул и закрыл глаза. Еще два часа. И от Алеши наконец-то пришло короткое сообщение. Лев перечитал его, ухмыльнулся, посмотрел в иллюминатор. Скоро они взлетят. Совсем скоро. Алеша стоял перед входной дверью, пытаясь унять волнение и вспомнить, все ли он с собой взял. Документы – есть, ключи – есть, голова не на плечах давным давно, на это можно внимание не обращать, кажется, можно выезжать. Надо, наверное, пожевать чего купить. Или лучше там, в аэропорту? Да, капуччино в дорогу. И заправиться. Алеша сглотнул и коснулся кончиками пальцев двери. А вдруг это все дурацкий розыгрыш, и Лев сидит в своем городе и в ус не дует, а еще хуже – смеется над ним со своими друзьями? Алеша помрачнел, а потом отругал себя за глупые и совершенно необоснованные мысли. Вот чего в его Льве не было, так это подлости. Алеша решительно открыл дверь. Он подошел к своему Сирокко, нагловато поблескивавшему агрессивными раскосами фар, погладил крыло, самоуверенно блестевшее в лучах солнца, открыл дверь, бросил на сиденье сумку и рванул к булочной, располагавшейся за пару домов от стоянки. Он вернулся с сандвичем и стаканом капуччино, понадеявшись, что аппетит таки разгуляется. Усевшись, пристегнувшись, Алеша спохватился и начал искать ключ, который обнаружился в кармане, вздохнул, потянулся и тронулся. До приземления самолета оставалось полтора часа. Двадцатый автобан как правило был пустым до Любека. Алеша смотрел на встречный поток и тихо радовался, что и там машин не было. Он жадно оглядывал указатели с цифрами километров, косился на время и прикидывал, сколько еще у него времени. Оно было, до Гамбурга оставалось еще пятьдесят километров. Самолет должен был быть где-то на подлете. Радаров не было, мотор просительно урчал, Алеша ловил себя на том, что он совершенно не концентрируется на дороге. Ощущения были странными: он и был собой, и не был; как будто раздвоился, и одна его половина где-то в небе. И при этом никакой боли, никакой пустоты, а странная насыщенность, потому что взамен он получал совершенно иную половинку – агрессивную, упрямую и категоричную. Алеша давным-давно, еще когда только начинался их странный роман, начал коварно пользоваться Львиной натурой – если он сомневался, то просто ныл Льву, что что-то не получается, что он сомневается, что не уверен. В ответ он получал категоричное: боишься – не делай, делаешь – не бойся, и вообще, чего ты ноешь? Встал, пошел, сделал, вернулся, выпил за свое здоровье. Алеша делал, даже выпивал, правда, с Маратом, но в его бумажнике была фотография, нагло переделанная из аватарки, распечатанная на специально купленной фотобумаге, вырезанная и бережно уложенная под прозрачный полиэтилен, в честь которой он поднимал тост. Виртуально, глупо, но действенно. И точно так же он замечал, что Лев начинает не только говорить «да» и «нет», а еще и «может быть». Алешина школа, не меньше. Алеша потянулся за сандвичем. Он механически жевал его, оглядывал дорогу и считал километры. Только что был указатель с цифрой двадцать три – двадцать два уже километра. Ремонт дороги и дурацкое ограничение скорости до шестидесяти. Ползешь как черепаха – и это на Сирокко. Позорище. Алеша вытер руку и потянулся за капуччино. Еще и эта фура дурацкая с польскими номерами так энергично перед носом путается. Он посмотрел на часы. Самолет должен приземлиться через десять минут. Скоро уже указатели на аэропорт посыплются, и аэропорт. Быстрей бы. Быстрей бы. Лев опустил голову, чтобы не смотреть на людей, столпившихся в проходе. Ну что им не сиделось-то всем, можно ведь было постепенно давать выходить всем по очереди. Нет, надо организовать пробку в проходе, можно подумать, что кого-то не выпустят. Время-то было. Алеша наверняка уже подъезжает. Хорошо хоть багажа всего ничего. Лев исподлобья посмотрел на какого-то брюхастого придурка, который шумно ругался с кем-то совсем рядом, и несло от него при этом совсем не нектаром. Лев заскрипел зубами. Ну когда же эта тягомотина кончится? Алексей изучал табло. Самолет приземлился вовремя, уже и люди появлялись. Скоро они начнут выходить; Алеша отошел к стене подальше, чтобы никто ему не мешал и он не мешал; он обоснованно подозревал, что способен оказаться той еще помехой на пути людского потока. Он выискивал глазами знакомую высокую фигуру с величественно расправленными плечами и задыхался от неодолимого невнятного желания, опалявшего его своим жаром. Кажется, он увидел знакомую темноволосую голову и поднялся на цыпочки, потянулся, почти рукой замахал, но сдержался и не поднял руку. Лев шел в конце людского потока, и на его лице была явно прописана степень нецензурности его мыслей о со-пассажирах; он оглядывал людей в зале ожидания, и недовольное выражение менялось на напряженное, выжидательное. Он остановился, глядя на Алешу; впился в него взглядом, сглотнул. Алеша видел все эти эмоции, сменявшиеся на лице, и боялся пошевелиться, чтобы не броситься ему навстречу. Он стоял и купался в жарком взгляде, которым Лев оглядывал его, и изучал каждую черточку его лица, заново знакомясь и узнавая. Знакомые волосы, знакомые глаза с тяжелыми веками, знакомый нос, знакомые, очень знакомые губы, желваки – недоволен, очень недоволен всеми этими заминками. Губы плотно поджаты, ноздри раздуваются. Лев подошел к нему, все так же стоявшему у стены. Остановился в двадцати сантиметрах. Осмотрел лицо – не изменившееся, загоревшее, чуть более длинные волосы, выгоревшие на солнце, обветренные губы, жадный взгляд, сдвинутые на переносице брови. - Привет, - сипло произнес Алеша. - Привет, - прошептал Лев. - Идем? – выдавил Алеша. – Я недалеко припарковался. Ноги были ватными, его бросало то в жар, то в холод, зубы ныли, руки зудели, и благодатным эхом собственных эмоций – обжигающий взгляд Льва. - Лев, я кофе в дорогу хочу купить. Будешь? – грудным голосом, на одной ноте, слегка растягивая слоги, произнес Алеша. – Или сандвич перехватить. - Кофе, - выдавил Лев. – Сандвич не надо. В самолете кормили. Я здесь подожду. Алеша кивнул головой, постоял, поедая его глазами, и пошел к ближайшему кафетерию. Лев смотрел ему вслед, удивляясь легкомысленной рубашке, легким льняным брюкам, очень и очень провокационно, пусть и свободно облегающим его ноги, и откровенно метросексуальным мокасинам. У него даже рот непроизвольно приоткрылся. А ведь такой заучка был в Аахене – и такой леденец на палочке тут. До чего хорош, стервец, до чего хорош! Походка еще эта летящая, роскошные ноги, и мышцы ягодиц так и ходят под легкой тканью. И забавная манера склонять голову к плечу, отметил он, глядя, как Алеша разговаривает с продавцом. Алеша почти подбежал к нему и выдохнул: - Пойдем? Взгляд Льва был настолько красноречивым, что Алеша чуть не взвыл в отчаянии: что же ты делаешь, тут же люди! Ехать полтора часа как минимум, трудно себя в руках держать?! - Пойдем, - вибрирующим голосом отозвался Лев, склоняя голову, и подхватил сумку. Он вышел на улицу и посмотрел на Алешу через плечо, глядя, как тот надевает солнечные очки; скользнул взглядом вниз и очень довольно ухмыльнулся. Алеша в отчаянии поджал губы и фыркнул, почти бегом бросаясь к стоянке. Машина вызвала у Льва приступ недоумения. Она была низкой, агрессивной и оранжевой. - И как в этой лягушке раздавленной сидеть? – не сдержался он. - С комфортом, - огрызнулся Алеша, открывая багажник. – Ставь сумку. Лев подошел нему и поставил сумку назад, стараясь держаться подальше от Алеши, во избежание ситуации, выходящей из-под контроля. Он сел в машину и пристегнулся. Алеша уселся рядом. - Твой кофе, - сказал Алеша, протягивая стакан. Лев взялся за стакан, положил другую руку поверх Алешиной и заглянул в глаза. - Мой. Кофе. – Подтвердил он. Алеша задержал дыхание. Выдохнул, осторожно высвободил руку. Вставил приметно подрагивающей рукой ключ зажигания, попытался завести машину, что получилось со второго раза. И кажется, собрался с духом достаточно, чтобы отправиться в путь. Ремонт дороги, пробка, в которой приходилось плестись черепашьим шагом, первые двадцать километров, на которые они угробили больше часа. Лев смотрел в окно, либо откидывался на спинку сиденья и прикрывал глаза. Алеша нервничал, дергался, рвал рычаг переключения передач и тихо ругался. Кофе медленно стыл в ячейках, Алеша не доверял себе достаточно, чтобы еще и за кофе потянуться. Ремонт закончился, закончились и ограничения. Лев посмотрел на дорогу, на указатели, взглянул на Алешу, ничего не сказал и отвернулся к окну. Алеша рванул рычаг, включил четвертую передачу вместо шестой, машина дернулась и возмущенно взвыла. - Успокойся, - низким голосом произнес Лев, кладя руку поверх Алешиной. Алеша задохнулся, выдохнул, трясущейся рукой включил шестую передачу и рвано вдохнул. Дорога постепенно пустела. Алеша держался за руль потными ладонями, чувствуя, как по виску стекла капля пота, хотя в машине было прохладно и кондиционер работал безукоризненно. Но он не мог не замечать, как редко и высоко поднимается грудь Льва, как он избегает смотреть на Алешу. Его медленно, но верно начинало трясти. До Ростока оставалось целых семьдесят километров. И еще добрых двадцать минут по городу. Дорога была практически пустой. Ладони были безобразно мокрыми. Алеша чуть не в голос заорал, наконец увидев указатель на парковку. Километр, пятьсот метров, третья веха, вторая, первая, хоть руки помоет, лицо ополоснет, чтобы еще час мучения пережить. Он заехал на стоянку, на которой они были одни. Совсем одни. - Я в туалет, - бросил Алеша, резкими движениями отстегивая ремень, выбираясь из машины и почти бегом направляясь к туалету. Лев угрюмо угукнул ему вслед и осмотрелся. Он отъехал на сиденье как можно дальше назад и решил вылезть и размяться. Осмотревшись, Лев задумчиво покачал головой. Одинокая парковка на приличном таком перегоне, и так хорошо сделана. Он посмотрел на домик с характерными картинками, заменяющими буквы М и Ж, и потянулся к кофе, от которого так и не отпил. Сделав пару глотков, Лев снова поставил кофе в ячейку и оглянулся. Алеша выходил из домика. У него забавно топорщилась челка; волосы на ней были темней и сырыми. На воротнике тоже была пара влажных пятнышек. Лев посмотрел на автобан, по которому изредка проносились машины – его отделяли невысокие деревья. Лев повернулся к Алеше, стоявшему по другую сторону машины и глядевшему на него, уперся руками в крышу и вопросительно поднял брови. - Поехали? – произнес он. Алеша глядел ему в глаза и был не в силах пошевелиться, прикованный к жадным и страдающим глазам. Лев спрятал глаза под тяжелыми веками и опустил голову, усаживаясь в машину. Алеша опустился на сиденье, взялся за ремень и замер. Лев посмотрел на него, чтобы наткнуться на отчаянный взгляд. Он потянулся к Алеше. Алеша потянулся к нему. Сиденье было отодвинуто до упора. Лев откинулся на спинку, нащупал рычаг, который позволил бы ему еще и спинку назад откинуть, и рванул Алешу на себя. Тот впился губами в яростном отчаянии в его рот и прижался, насколько позволяли их позы. Лев порадовался тому, что рубашка застегивалась на кнопки, а не на пуговицы – их бы точно не осталось. Алеша пытался одновременно стянуть майку со Льва, не очень успешно, потому что от губ отрываться упорно не желал. Алеша наконец стянул майку, улегся на нем, запустил руки в волосы и яростно потерся о Льва всем своим телом. Брюки расстегивались очень удобно, Лев запустил руку в них, второй рукой прижимая его к себе. «Да сними их, черт!» - прошипел он прямо в рот Алеше, и тот послушно выдернул ногу из одной штанины. Он принялся за джинсы Льва, пытаясь расстегнуть их трясущимися руками, и наконец преуспел. Лев закинул голову и застонал, упиваясь алчными губами Алеши, который издавал нечленораздельные звуки внизу; а под руками у Льва были Алешины волосы, и неизвестно, сколько их он вырвал. Алеша потянулся вверх, касаясь легкими поцелуями живота, груди, ключиц, шеи Льва, чтобы приблизиться к губам. Странно было знать, что на его губах свой собственный вкус, и упиваться этим вдвойне. Алеша обмяк на несколько секунд, собираясь с силами, и поднял голову. Он осмотрел лицо Льва – расслабленное, благодарное, недоуменное, открытое, потерся щекой о его щеку, хорошо так царапавшую его. Лев ласково провел рукой по его волосам, шее, плечам и потянулся губами к щеке. - Ехать пора. – Недовольно произнес Алеша. – Как бы нас не запалили за неприличными действиями. Он уселся поудобней на Льве и положил руки ему на плечи. Лев погладил его талию и согласно кивнул головой. - Пора, - эхом отозвался он. Оставшиеся пятьдесят – «пять-де-сят», мурлыкал Алеша почти беззвучно – километров до Ростока они проделали относительно спокойно. Лев любовался Алешей, держал его руку в своей и лениво улыбался. В городе Алеша подобрался, осторожно вытянул руку и виновато улыбнулся Льву и положил ее на рычаг. Город был странно похож на прибалтийские города, радуя глаз старой ратушей, старыми соборами, смотровыми башнями, перемежаясь со стеклянными зданиями, возведенными в последние двадцать лет, и был набит машинами под завязку. Алеша жил в небольшом доме, утопавшем в зелени. Припарковав машину и выдохнув: «Приехали»Алеша посмотрел на Льва. Тот улыбнулся ему и наклонился вперед, чтобы на секунду прижаться к плечу. Алеша замер и прикрыл глаза от счастья. Лев положил руку ему на бедро и потерся подбородком об Алешино плечо. - Ну что, выбираемся из твоей лягушки? – шутливо произнес он. Алеша издал полу-недовольный-полу-радостный смешок и отстранился, не отрывая взгляда.