Глава 11.
Потерянное отыскивается.
Что такое отчаяние? Отчаяние – состояние крайней безысходности. Но в случае Дэймона это скорее полнейшая безнадежность. Он так устал ждать... Так устал ждать знака свыше, или знака судьбы, а потому перестал во что-либо верить. И даже записка, которая «зажглась» на его столе, не утешила его ни на минуту. Записка была от Валери; бумажка, появившаяся из огня, гласила: «Она рядом!». Но ведьма промахнулась со временем. Оповещение стало верным только спустя годы. Годы одиночества; годы, за которые жизнь изменялась настолько стремительно, что Сальваторе вовсе не успевал адаптироваться к новым вещам и фактам.***
1610 год. Для кого-то он стал решающим. Лия Сайленс (девушка, которая была возлюбленной Джереми Гилберта), сначала «умерла» для семьи Гилбертов, а потом... Иными словами, ее судьба оказалась трагичной. Клаус, решивший отомстить охотникам за убийства его вампиров, ударил знатным семьям по больному месту. Было пять жертв, было пять людей, жизнь которых изменилась навсегда из-за первородной мести. Лия была в их числе. Ник изучал ее родственников, их родословную, в результате чего обнаружил, что Сайленс – это «затухающая» ветка семьи оборотней. Ген волка потерялся в крови Сайленс, а потому проявлялся у представителя семьи очень редко. Лия имела шансы стать оборотнем. Впрочем... Тот день изменил все. Иногда проще показать, чем рассказать. Из воспоминаний Джереми Гилберта: «Охота на вампиров до этого дня шла успешно. Пока не появился Он. Первородный вампир, первородный гибрид, о котором мы смогли узнать немногое. Была зима. Майклсон заставил какую-то нашу служанку вывести Лию из дома. Он сказал, что сегодня она совершит убийство. Лия не понимала, о чем идет речь, она сопротивлялась и пыталась убежать от Никлауса, но ее шансы были равны нулю. Тогда первородный отметил, что убить человека Лия захочет сама. Перед ней раскрылись двери какого-то амбара, в котором находились старые сабли. В центре находилось два человека – ее младший брат и кучер, что по вечерам развозил продукты по Лондону. Он по приказу Клауса был готов в любой момент зарезать ее брата. Лия была исполнена яростью. Ей ничего не помешало необдуманно убить кучера, даже не попытавшись решить проблему мирно. Она убила его, не воспользовавшись оружием. Голыми руками задушила его. Я любил ее... И продолжал любить. Когда я, отец и Джон пришли, тело кучера упало на пол, Лия повернулась, чтобы посмотреть на нас, а ее глаза засветились ярко-желтым цветом. И только через некоторое время ступора я понял, что с ней произошло; понял, кем она была все это время. Что-то кольнуло в сердце, потому что я понимал: такой, какой она была, она уже не будет. Но я любил ее... И продолжал любить. Никлаус не остановился на том, что превратил Лию Сайленс в оборотня. Он на наших глазах напоил ее своей кровью, а когда я попытался что-то сделать, попытался спасти ее, первородный свернул ей шею. Лии больше нет для нас. Спустя полчаса Лия очнулась. Ей было плохо. Из ее рта потекла черная жидкость, даже не похожая на кровь. Она молила о спасении. Вот только что было для нее спасением? Питаться кровью, убивая людей, или умереть? Я подошел к ней, присел с ней рядом. Она своей холодной рукой коснулась моей. Я был готов пустить слезу. «Я не покину тебя...» – хрипло произнесла она. Я достал холодную металлическую стрелу. Лия, прости... Я любил ее... И продолжаю любить.» Но не только о трагичности пойдет речь. Есть и что-то положительное. Например, то, что потерянное рано или поздно отыскивается.***
«27 июля 1627. Сегодня просто отличная погода. Люблю такие теплые и солнечные летние дни!» – так начиналась запись в дневнике, который Елена Гилберт вела забавы ради. Она чертовски похожа на Кэтрин Пирс, вот только отметить этого сходства было некому – в окружении юной Елены были только те люди, которые Катерину никогда в своей человеческой жизни не видели. Елена бодро вскочила с кровати, после чего прибрала ее до состояния порядка и посмотрела в окно. Когда же она его открыла, комнату посетил свежий поток воздуха, сдувший какие-то бредовые рукописи со стола девушки. Было почти девять утра. Что ее заставило встать так рано? Ответ прост – стук в окно, издаваемый маленьким камешком. Не самые богатые дети Лондона частенько бывали «будильниками», иногда за плату, а иногда ради веселья. Детишкам было интересно и увлекательно кидать «звонкие», как их называли они сами, небольшие камни в окна и убегать от места попадания подальше, потому что чаще всего из окна высовывалась какая-нибудь недовольная госпожа-дворянка, которая была бы не против поорать на «бездельников», а заодно и вылить на некоторых ведро помоев и отходов, каких полным-полно набиралось за завтраком среднего размера семьи. Но Елена была не такой, как эта «дворянка». Она иногда успевала открыть окно еще до того, как дети убегали, а потому дарила им улыбку и хорошее настроение на весь день. Временами она и вовсе давала им какие-то фрукты или сушеные яблоки. Это всегда было в новинку детям из низших сословий, и поэтому Елена знала, что делает хорошее дело. Юная Гилберт причесалась и привела себя в порядок, а затем спустилась вниз по лестнице. Она только что вышла из комнаты, в которой когда-то жила Изабель. Что с потомком Кэтрин случилось – неизвестно никому, даже братьям Сальваторе, хотя, быть может, Дэймон и знал какую-то информацию, но предпочитал не запоминать ее слишком хорошо, ибо считал ее ненужной. Но не об этом речь. В трапезной было тихо. Никого. Сквозь щели в ставнях проникал яркий солнечный свет, желая коснуться недешевых ковров, лежащих на полу. В лучах света играли пылинки, и как ни боролась с данным явлением служанка Гилбертов, она все равно не могла с этим ничего сделать. — Отец? – позвала Елена. Никто не отозвался. Она одним взглядом окинула большинство жилых помещений – по-прежнему никого. — Что случилось? Обычно все в это время дома... Елена подошла к столу, на котором лежало яблоко и стояла чашка воды. Чаще всего такой скудный завтрак вполне устраивал девушку, и она никогда не жаловалась на недоедание. Более того, ей с утра есть не очень-то хочется. Но на этот раз под яблоком лежала записка, и Елена почему-то подумала, что она гневная. Гилберт нехотя подняла яблоко, взяла письмо и села поудобнее на стул. «Елена! Не удивляйся пустоте в доме. Все ушли по важным делам, участвовать в которых ты не имеешь права. Сегодня у меня нет поручений и приказов для тебя, как и у Нейтана, так что делай сегодня то, что тебе хочется, раз уж есть шанс. Если ты встретишься с Кэролайн, проходи мимо. Увижу, что ты с ней разговариваешь или проводишь время, лишу тебя всех твоих сословных привилегий, а по сему будешь жить на правах служанки.Твоя бабушка Агнес.»
— Пора бы конкретно задуматься о том, почему мне запрещено с ней разговаривать и дружить. Но она же Форбс! Хотя... Думаю, это как-то связано с моей мамой. Отец об этом говорил, но очень кратко и непонятно... Нет, бабушка Агнес, твои запреты еще ничего не значат. Все будет так, как хочется мне. – Вполшепота сказала себе Елена и вышла из дома, крикнув перед этим что-то служанке. Чтобы отвлечь внимание возможных наблюдателей, Гилберт решила сначала пойти на рынок. Сейчас самое время для покупки дивных вещиц и «продуктов лета», но Елена лишь делала вид, что выбирает товар. А когда какие-то господа (и по совместительству знакомые Агнес Гилберт) ушли, то 17-летняя девушка юркнула в небольшой переулок, который постоянно спасал ее от преследования, слежки, а заодно помогал добраться до дома Форбс незаметно. — Кэролайн, открой! Нам нужно поговорить! – с этими «требованиями» Елена постучала в дверь. Но Кэр словно не слышала. Может, так оно и было. — Кэр, а помнишь, ты обещала сходить со мной на реку? – уже помягче спросила девушка. — «Рекой» ты называешь тот ручей, что течет под холмом с деревом? – заинтересованно и в то же время с небольшим сарказмом молвила Форбс, открывая подруге дверь. — Я пройду? Хотя зачем я спрашиваю... – пробубнила Елена, а затем молча прошла в дом и направилась в уютную комнатку светловолосой. Стены комнаты Кэролайн были покрыты обоями, напоминавшими по цвету кофе с молоком; кое-где было полно полок с книгами, которые в большинстве случаев лежали просто так. Ткань штор содержала в себе какой-то причудливый узор, который сочетался в покрывалом на кровати Форбс. В изголовье постели лежала куча подушек, от больших до самых маленьких. На стене висело зеркало, как раз напротив кровати. А под ногами можно было почувствовать мягкий ковер, привезенный из Османской Империи богатыми торговцами. — Так о чем ты хотела со мной поговорить? – перебирая пряди своих волос около зеркала, спросила Кэр и обернулась на Гилберт, лицо которой выражало целый букет эмоций: радость от незаметного проникновения к Форбс, непонимание происходящего (из-за записки бабушки), удивление (опять-таки из-за этого письма), и даже несильный гнев. Елена хоть и обладала не самым прелестным характером, но гневаться и злиться слишком сильно она не умела. Пока. — Елена? Ты тут? – не в первый раз спросила Форбс, пытаясь вернуть свою подругу из мыслей. — Теперь да. Предпочту рассказать тебе то, что меня волнует, прямо здесь. Но не все сразу. Половину – в твоей комнате, а остальное около реки. Должна же я тебя заинтриговать! – воскликнула Гилберт, слегка хихикнув. — Ты просто паразитка! – шутливо произнесла Кэролайн в ответ, после чего кинула в Елену недавно купленную подушку. Пускай Форбс не были столь богатыми, как Гилберты, но они все равно были знатными, а потому положение обязывало решать большинство проблем деньгами, а не трудом. Будь то даже проблема с подушками в доме. — Моя бабушка оставила мне записку, в которой в очередной раз запрещала мне видеться с тобой. Тебе известно что-нибудь по этому поводу? Мы всю жизнь провели вместе, а теперь вынуждены признать друг друга чужими? Почему? — А ты никогда не задумывалась, почему разница в датах наших рождений равна всего паре дней? – задала Кэролайн встречный вопрос. — Вот черт, Кэр, ты заинтриговала меня больше, чем я тебя! — Один – ноль. В мою пользу, конечно, – шутливо произнесла светловолосая. Подруги сошлись на том мнении, что пора идти. Елена накинула мантию с капюшоном, которая всегда лежала у Форбс как раз на такой случай. Дорога до реки была не самой ближней, а некоторые прохожие бросали презрительный взгляд на «незнакомку» в темном одеянии с капюшоном, потому что на улице светило на редкость яркое и теплое для Лондона солнце. — Река конкретно обмелела, – протянула Елена, скинув с себя мантию, после чего повесила ее на ветку дерева, которое стояло на холмике. — А я тебе про что говорила? Вновь повисла тишина. Каждая задумалась о своем. Так продолжалось бы еще долго, если бы в голову Елены не пришла совершенно новая и бестолковая мысль. — Кэролайн, почему мы никогда не спускались вниз? — Ты сейчас серьезно? – выпучив глаза, спросила светловолосая. — А что такого? — Иди. – вдруг резко отозвалась подруга Елены. — Я посмотрю на твою грацию и изящество, особенно когда будешь спускаться по каменистому склону. Вперед! — Ну, если ты настаиваешь, – хмыкнув, ответила Гилберт. Она была рада, что при всей «серьезности» ситуации и она, и Кэролайн продолжали смеяться, хоть и внутренне. Вскоре Елена оказалась внизу. Она прошлась по самому краю берега, и если бы она сделала еще один шаг в сторону, то непременно упала бы в воду. Бывшее дно реки, которое обнажилось из-за засухи, чем-то привлекало Гилберт. — И как тебе камни? – с упреком спросила ее Форбс, по-прежнему стоя на холмике. — А я не знала, что дружу с трусихой вот уже 17 лет! – воскликнула Елена, глядя на немного испуганный вид подруги. — Нисколько не правда! – возразила светловолосая и стала решительно спускаться вниз, следуя примеру Елены. — И вот я здесь!***
— Слушай, мы вроде хотели поговорить о том, почему твоя бабушка запрещает тебе видеться со мной. А еще мы уже давно хотели обсудить пропажу твоей матери, но вместо этого мы в который раз уходим от разговоров. Сегодня, например, бесцельно рассматриваем дно! – выдала Кэролайн почти что возмущенно. — Ты не понимаешь, – сказала Елена, продолжая разглядывать камни. Внезапно что-то сверкнуло в паре метров от нее. — ...и когда ты наконец пришла туда, у тебя, конечно же, возникла куча вопросов, и... – именно этот отрывок длинной речи услышала от Кэролайн Елена, потому что остальную часть Гилберт прослушала, будучи сосредоточенной на сверкающей вещице, до которой еще стоило добраться. — Ты вообще меня слушала? — Ух ты... – на своей «волне», не обращая внимания на Форбс, восхитилась темноволосая. Сейчас находку Елены заметила и Кэролайн. — Всю свою жизнь я была убеждена, что роскошные вещи на дороге не валяются, – удивленно протараторила блондинка, разглядывая кулон, который теперь лежал на ладони Елены. — Эта вещь... Она какая-то необычная, – задумчиво произнесла Гилберт, разглядывая найденное со всех сторон. — Да сам факт ее нахождения здесь уже делает вещь необычной! – воскликнула Кэр, перестав смотреть на кулон. — Я не об этом. Этот кулон был явно кому-то дорог, возможно, он был подарен каким-нибудь принцем красивой принцессе в знак любви, а она... —... Кинула кулон в реку и сказала: «Пусть здесь полежит!», – шутливо завершила фразу Кэролайн. — Да с тобой, Кэр, ни о чем не поразмышляешь! – возмутилась Елена. — Потому что философствовать надо было тогда, когда того просила гувернантка! — Прошу, прекрати, мне было ее жалко, – взмолилась Гилберт, – я не хотела донимать эту девушку своим бредом. — Считай, я поверила. Форбс и Гилберт так ни о чем и не поговорили. Сначала Елена пыталась догадаться, кому мог принадлежать кулон в форме сердца, потом подруги бесцельно ходили по побережью, иногда кидав камни в воду. Утро давно сменилось днем, и солнце понемногу уходило за облака; стало холодать, появился ветер, который только усиливался, а потому дерево на холме возле реки не на шутку сильно билось ветками о всякое живое существо, что посмело приблизиться к растению. Темноволосая едва сумела выхватить мантию с одной из веток. Затем Елена произнесла: — Кэролайн, нам стоит пойти домой. Погода не оставляет нам выбора. К тому же, я проголодалась. На этот раз Форбс молча согласилась с подругой, ибо ее слова было трудно оспорить.***
— Где была? – с порога спрашивает Джон Гилберт свою дочь. — Отец, я была на рынке, – отвечала Елена, изредка поглядывая в глаза Джону, чтобы тот не подумал, что она лжет. — Весь день? – повышал голос Гилберт. — Заканчивай врать, Елена! Мне надоели твои выходки! С кем ты была? С каким-нибудь сынком кучера? Или, чего хуже, с Кэролайн? — Но почему вы мне запрещаете с ней общаться?! – недоумённо и обиженно воскликнула девушка, чем выдала сама себя. — Джонатан, я слышала какие-то крики. Что здесь происходит? – и на пороге холла появилась Агнес Гилберт, та самая бабушка Елены, что оставила ей гневную записку с утра. Когда же Агнес поняла, что у нее есть шанс отругать внучку, она его не упустила. — Елена, кажется, я предупреждала тебя по поводу того, где ты можешь ходить, а где – нет, – с притворной добротой и мягкостью говорила миссис Гилберт. — Если на тебя так плохо влияют свободные от работы дни, то больше таковых не будет, – сурово завершила она. Такое нечестное и странное отношение к себе Елене приходится терпеть последние лет 10. Девушка уже и забыла, каково это – быть маленькой девочкой, которую все только хвалят, а ругают лишь изредка. На сегодняшний день юной Гилберт перепадает даже за то, в чем она не виновата. — В чем причина? Чем я заслужила такое отношение? Отец? Бабушка? – едва сдерживая слезы, спрашивала Елена. Ее очень расстраивала и пугала мысль о том, что ей, возможно, придется попрощаться с Кэролайн. — Ты слишком молода, чтобы понять всю ответственность, чтобы понять, кто ты такая и почему ты в нашей семье, – сказала Агнес, в то время как Джон стоял и молча слушал, внутренне «поддакивая» матери. — Что это значит? – воскликнула Гилберт. — Это значит, что ты, по правде сказать, недостойная Гилберт. Ты нам как чужая. Твоя мать... Ужасная была мадам, потому что так ее назвать у меня сейчас едва язык повернулся, – хладнокровно пояснила Агнес, а потом поморщилась, вспомнив что-то об Изабель. Да... Последние месяцы пребывания Флемминг у Гилбертов оставались загадкой почти для всех, кроме Агнес и Джона. А Елена и вовсе не знала ни имени своей матери, ни то, кем она была, иными словами, не знала о ней ничего. Более того, говорить ей этого никто не собирался. Гилберты, притом все без исключения, считали связь Джона с Изабель позорной, а ее последствия еще более ужасными. Елена не стала рыдать прямо при них. Не стала даже спрашивать о том, в чем именно ее мать так провинилась, что ее ненавидят и не хотят вспоминать. Гилберт просто убежала в свою комнату, потому что именно это место она считала самым надежным в доме. На полу валялись листы бумаги, которые сдул ветер с утра. Елена подняла их и невольно вспоминала, какой счастливой была с утра. Каждый день она просыпается в надежде на то, что в ее жизнь что-то изменится коренным образом, но... Нет. Этого не происходило, поэтому Гилберт с каждым днем теряла веру во что-то чудесное. Вместо чудес происходили лишь какие-то странные вещи. Например... Впрочем, это произойдет завтра. А сейчас Елена сидела за столом и с грустными мыслями чистила кулон от оставшегося речного песка и редких травинок, напоминавших водоросли. Если уж ей придется перестать дружить с Кэролайн под угрозой серьезного наказания, то найденная вещь станет напоминанием о последнем дне, когда Елена могла свободно общаться с Форбс. Нетрудно догадаться, что совсем скоро наступил поздний вечер. Не желая более сидеть и о чем-либо думать, Гилберт легла спать. А кулон... Она надела его на шею и решила, что никогда не снимет. В этой вещи всегда можно будет найти потерянные воспоминания. Потерянное всегда отыскивается, когда бы это ни произошло.