Его желание

      В ту ночь Инку вновь снился странный сон. Он целенаправленно выпил полученные от Эррора эмоции, желая повторить фокус с проникновением отрывков памяти в сны. Итогом стал какой-то странный и невразумительный бред, полный фиолетовых осьминогов-паразитов. Вроде как они выбрались из пробирки и заполонили всю лабораторию. Обвили тентаклями и не давали шевельнуться. А в углу той лаборатории спиной к Инку кто-то сидел и плакал.       Инк кричал, звал незнакомца, обещал ему помочь. Но тот не обращал на хранителя альтернатив внимания, продолжал плакать, лишь под конец бредового сна повернулся. По непонятной причине незнакомец оказался Гено. Из единственного глаза монстра текли слезы, хотя на его лице застыла безумная улыбка. Лишь когда затворник экрана загрузки повернулся целиком, удалось увидеть, чем заняты его руки Он творил нечто жуткое: держал в одной руке чью-то душу, а второй вбивал в нее осколок своей.       — Он тебя слышит! — сказал безумный Гено, и…. Инк проснулся.       После подобного сна заснуть не помогли ни чай с ромашкой, ни даже дар Дрима. Стоило прикрыть глаза, как мерещились осьминоги и безумный Гено.       Ответов сей бред не дал, зато взбодрил. Потому хранитель решил не откладывать в долгий ящик разговор с Мериск и через область набросков переместился в самую ужасную из всех возможных альтернатив – ХелпТеил.       Жуткий мир встретил привычной тишиной, запахом праха и кривыми деревьями. Обходя изуродованных фантазией создателей монстров, Инк искал встречи с яркой Фриск или с местной, дабы узнать, где искать яркую. Но за два часа художник не нашел ни одну, ни вторую. Или второго. Он забыл, какого пола Фриск в этом мире.       Последнее, где он искал людей, были пасти Санса.       — Точно не ел? — смотрел на него прицелами зрачков злой Инк.        «Не ел!» — утверждал загнанный в угол монстр.       Вернулся обратно Инк ни с чем. Зато дома его ждал сюрприз, который в момент развеял горесть неудачных поисков.       — Какао есть? — спросил хозяйничающий на кухне Эррор.       — Вон в том шкафчике, — обрадовался любовнику хранитель. Подошел и обнял со спины.       Удивительно, но ожидаемых угроз, ударов или обещаний покарать не получил. Эррор просто вытерпел наплыв глюков и потребовал поухаживать за гостем, то есть за ним:       — Сделай мне уже чертово какао, — а затем молча наблюдал за суетой хранителя и думал: какой же он подонок.       — Ты уверен, что сможешь быть с Инком весь этот месяц? Без последствий? — после собрания ПаперДжем выглядел очень напряженным. Сел за стол, за которым работал черный скелет, и уставился на него в ожидании ответов.       — Я смогу быть с ним без последствий для вас.       — А для себя?       Эррор бросил на предводителя слияний тяжелый взгляд и продолжил копаться в схемах телефона. К потолку поднялась черная дымка пайки.       — Этот вопрос решенный, Папер. Если ОН появится, я подам вам сигнал. И это будет означать, что меня в живых может не быть.       — Вот так сдашься? — всплеснул руками чернильный.       — Не «вот так», Папер. Я не сдамся, я доиграю свою партию и упаду с доски.       — Тогда, может, тебе держаться от Инка, напротив, подальше?       — Нет, — Эррор покачал головой и задрал голову, посмотрел на Градиента. Маленький скелет продолжал сидеть у перил на втором этаже и смотрел вниз с немым укором. Скелетик был еще мал для участия в войне, но уже понимал всю опасность сложившегося положения. Разрушитель столкнулся с его укоряющим взглядом и вздохнув, вернулся к работе: — Лишь находясь с Инком рядом, я окажусь там, где должен быть – в гуще событий. И успею подать вам знак.       ПаперДжем опустил руки:       — Что ж, по крайней мере, ты будешь с любимым в эти последние дни. Хех, не пожалеешь?       — Что променял вас на него? Или о чем ты предлагаешь мне жалеть?       Чернильный поморщился. Продолжать тему взаимоотношений значило увязнуть в путах упрямства «отца», потому ПаперДжем перевел тему на более важную:       — Какой условный сигнал?       — Исчезновение маячка моего телефона, — Эррор закрыл крышку аппарата и включил его. Дождался появления слов приветствия. — Позвонить мне вряд ли дадут. Так что как только телефон будет сломан, начинайте действовать.       — А если ты сломаешь его случайно?       — То в моей пустоте есть запасной, с которого я вам отзвонюсь и скажу, что идиот.       — И Инк не поймет, что ты с ним в роли шпиона?       Эррор тяжело вздохнул:       — В наших отношениях искренность есть только под одеялом. Ему будет любопытно, почему я вдруг возжелал его компании. Но он не спросит об этом. А даже если спросит, не получит ответа.       Папер покачал головой. Он не собирался вдаваться в детали отношений «отцов», как и судить их за грехи. Однако не мог отказать себе в беспокойстве за их будущее. Вернее, отсутствие этого будущего, как общего, так и вообще. Спросил:       — У него есть шанс выжить? Когда ОН придет, то как поступит с Инком?       — У него ровно столько же шансов, сколько у каждого из нас. — Эррор положил телефон во внутренний карман куртки. — То есть мало. В любом случае он будет его первой целью.       — А второй?       — Саенс.       — Его предупредить?       — Фреш уже предупредил. И установил на ученого второй маяк. Если вдруг я не смогу подать сигнал, но маяк Саенса в ТаймТеиле вдруг погаснет, значит, его кто-то забрал из родного мира. И это мог быть только ОН. Ну, или не забрал, а изничтожил. Фриск предупрежден, так что сбросов не будет.       Эррор собрался уходить, и чернильный спросил напоследок:       — Думаешь, мы все предусмотрели?       — Не знаю, Папер. Могу лишь надеяться.       Устало потерев глаза рукой, черный скелет бросил прощальный взгляд на начавшего клевать носом Градиента и протянул руку сотканному из чернил юноше:       — На случай, если это наша последняя встреча.       — Рукопожатие того, кто их не выносит, дорогого стоит, — фыркнул ПаперДжем и пожал протянутую руку черного скелета. — Надеюсь, не последнее.       — Надежда это все, что у нас осталось.       И вот он на кухне любовника, которого собирался водить за нос три-четыре недели. Возможно, последние недели их мультивселенной. Ну, раз они последние, так пусть будут наполнены единственным искренним, что он может ему дать.       Не успел Инк размешать какао в молоке, как его резко развернули и поцеловали. Жадно, требовательно, развязно. А оторвавшись, огорошили:       — Я. Хочу. Тебя. Тут. Сейчас. Немедленно!       Инк мгновенно сориентировался, отпил розовой краски и улыбнулся:       — Так. Возьми. Меня. Тут. Сейчас. Не медли!