Кукла

Пальцы Саске горькие и вяжущие от глиняной грязи. Они насильно проникают в рот, задевая нёбный язычок и пробуждая естественный рефлекс. Сакура задыхается, вздрагивая всем телом от ритмичных толчков, и сглатывает собственную рвоту. Вкус её первого раза врезается в память — горький, тошнотворный и едкий. Ей только стукнуло девятнадцать, и она не понимает, что секс должен быть желанным, а не вымученным и жестоким. Надорванная девственная плева кровоточит неделю, и куноичи несмело передвигается вслед за Учихой, заглатывая пачками обезболивающее. Когда он повторно прижимает её к земле и без разрешения стаскивает леггинсы с бельём, Харуно уже не сдерживает крика. И получает свой первый удар по лицу. Это даже не похоже на оплеуху — машинальный и грубый удар, оставляющий после себя фиолетовый подтёк на скуле. Впоследствии Сакура ненавидит себя за то, что приняла это как должное. Просто у него такие предпочтения. Просто её организм такой сложный, она не хочет его напрягать лишними ухищрениями. Просто нужно доделать начатое, а тянуть — продлевать боль, она ведь медик и хорошо знает матчасть. Просто Саске Учиха насилует её, и она пытается в это не верить. Жизнь бывает удивительно жестока. И Сакура убеждается в этом, когда сканирует свой живот и понимает причину постоянной тошноты. А на следующее утро, пока она выблёвывает остатки позавчерашнего ужина под деревом, к ней осторожно приближается знакомый пёс. — Паккун? — утираясь, она ошарашено смотрит на животное. — Ты чего это здесь?.. — Нездоровится, Сакура-чан? — мягко игнорирует он её вопрос. — Ты ещё такая молодая, тебе следует получше следить за организмом… Она не удивляется, когда пёс направляется к Саске и ведёт с ним непродолжительную беседу. Учиха откровенно игнорирует отчёты, и регулярные напоминания Сакуры никак не способствуют улучшению ситуации. Однако после того, как нинкен уже собирается возвращаться, девушка окликает его. — Как… Как там Какаши-сенсей?.. — она заметно смущается, но пёс воздерживается от комментариев. — На жизнь не жалуется, — коротко осведомляет он, и куноичи кивает, зная, что он вряд ли может сказать больше. — Хочешь ему что-то передать? Он наверняка обрадуется. — Нет-нет, не стоит, — мягкая улыбка замирает на губах, но Сакура быстро набирается решимости и поднимает серьёзный взгляд. — Наоборот. Можешь не рассказывать о том, что видел? — Хм-м-м… — Паккун поворачивается к ней, задумчиво изучая её лицо. — О твоей беременности, говоришь? Девушка непроизвольно дёргается, и тень пробегает по её лицу. Конечно, было глупо надеяться, что с таким чутким обонянием он бы не смог догадаться, но отчаянно хотелось. — Возвращайся в деревню, — не дожидаясь её ответа, вздыхает нинкен. — Он беспокоится, да и рожать будет лучше не в такой глуши, а в приспособленной для этого больнице. Паккун уходит так же быстро, как и появляется. И Сакуре ничего не остаётся, как продолжить идти вслед за будущим мужем. По ночам ей снится, как они стоят с Какаши в той самой беседке на краю пруда. Как безмятежно переливаются плавые спины карпов в чистой воде, как неслышно шуршит сад, обрамляющий уединённую тишину. Прикосновение бывшего учителя переливается всеми красками и ощущениями, сквозь память они становятся только острее и важнее — Сакура помнит, как незаметно скользит его рука, осторожно касается самых кончиков пальцев, а затем тепло ложится сверху. Его ладонь намного больше, грубее, но касание до странной ломоты в груди нежное. Он поглаживает её хрупкое запястье, медленно сплетает пальцы. Её сердце ещё никогда так бешено не стучало. Кажется, что ещё секунда, и она упадёт, не в силах устоять на ватных ногах. Чувства с головой охватывают в тот миг: страх, стыд, смущение, волнение, трепет. И когда она поднимает глаза, его взгляд разит своим вниманием и спокойствием. То, что для неё оборачивается бурей противоречивых эмоций, для него всего лишь обычное движение. — Ты мне нравишься, — без лишних пауз, недомолвок и ужимок. Он говорит это так легко, а у неё перехватывает дыхание от его слов. — Я уже слишком давно не твой учитель, — он будто смеётся, но только улыбается глазами. — Пора бы прекратить меня называть сенсеем, как считаешь?.. Сакура алеет, не в силах отвести взгляд. Беззвучно шевелит губами, как рыба, пытается поймать такой необходимый ей воздух. Ещё несколько секунд она молчит, не зная, что сказать. Какаши терпеливо ждёт и крепче сжимает её ладонь. Но затем она нервно отстраняется и её рука дёргается вслед за ней. Мужчина ослабляет хватку и отпускает. Холод волной накатывает на липкую от пота спину. — Сенсей… — Сакуре и не нужно продолжать после этого, Шестому хватит и одного слова, чтобы понять. И он действительно понимает: взгляд заметно мрачнеет и становится цепким. Но куноичи продолжает скорее для себя. — Я хочу отправиться в путешествие с Саске, когда он вернётся. На этом моменте Харуно каждый раз нестерпимо хочет проснуться. Ворочается, мечется в постели, часто дышит. Но сон мучительно продолжается, восстанавливает воспоминание с каждой незначительной деталью. С плеском рыб за оградой, с прохладным ветром, что поднимает розовые пряди и заставляет робко убрать их за ухо. Какаши никак не отвечает. Глубоко вздыхает, коротко прокашливается, сминая ладонь, а потом отступает от перил. Привычно взлохмачивает светлую макушку, заставляя девушку сжаться, и уходит. Под его ногами скрипит и воет деревянный настил, рыдает в листве нарастающий ветер. Сакура остаётся стоять на месте, боязно оглядываясь на удаляющуюся фигуру. Она отказала. И этот странный и совершенно неуверенный отказ остаётся в её сердце маленькой раной, что расширяется с каждым прожитым днём. Она понимает, что тогда она бы не смогла по-другому ответить. Её пугала значительная разница в возрасте, внимание собственного учителя, а не кого-либо ещё, вероятное предательство её намеченной цели. Ей всего восемнадцать, а большую часть своей жизни она свято верила, что выйдет замуж за последнего из Учих — и теперь, когда эта цель так близко, из ниоткуда возникает Какаши. Такой взрослый, повидавший многое, с сформировавшимися целями и желаниями, с важным постом Хокаге. Он не из тех, кто будет трогательно ходить с ней под ручку и сидеть под луной, а с Саске она наивно верила во всё это. Шестой был в тот момент более реальным и понятным, нежели ещё такой призрачный, но уже обнадеживший Учиха. Она сбегает из деревни в смешанных чувствах, часто оборачиваясь назад и не понимая, правильно ли поступила. Отчего-то ведь трепетало её сердце и подкашивались ноги?.. Иногда Сакура думает об этом, когда уже довольно реальный Саске толчком опрокидывает её на кровать и стягивает с неё штаны. Куноичи не сопротивляется, но и не помогает раздеть себя — потерянно и смиренно смотрит в потолок, пока он пристраивается к ней между ног. Во время беременности Учиха становится менее жёстким и даже чуть-чуть заботливым. Но до четвёртого месяца исправно ебёт её, не утруждаясь смазать свой член или её влагалище смазкой. Он любит на сухую, с сопротивлением — ему это нравится, она быстро понимает это. Поэтому кончает он только от её болезненных вскриков. И трепыхаясь под мощными толчками и закусывая губу от саднящей боли, Сакура чётко осознаёт, что совершенно не любит этого человека. За довольно короткое, но показательное время, что она проводит с ним, все иллюзии насчёт «долго и счастливо» улетучиваются, остаются безрадостные реалии: беременность, замеченная в полевых условиях не так скоро; жестокость и садизм будущего мужа, притуплённые его нескрываемым желанием не повредить плод; далёкий и важный мужчина, что был так тупо отвергнут ей из-за детских мечтаний. Чем больше становится живот, тем больше Харуно задумывается, а не сделать ли себе экстренное абортирование. Перед сном она долго представляет, как будет вскрывать кунаем свой собственный упругий пресс, в полубессознательном состоянии ковыряться в крови и кишках, а потом за пару секунд до отключки несколько раз наносить чёткие и быстрые удары в ещё не рождённого ребёнка. Конечно, после такого мало шансов, что она выживет, но какое же наслаждение её ждёт, когда она будет думать, что проклятый ребёнок умрёт и не продолжит ещё более проклятый клан. Однажды она даже берётся дрожащей рукой за оружие, но Саске вовремя заходит в комнату и пинком выбивает из ладони кунай. В запале бьёт пару раз её по лицу, но скоро остывает, замечая, как бездушной куклой обмякает Сакура на постели, смотрит немигающим взглядом в сторону и глотает слёзы. — Режь себя, когда родишь, — рубит он, но слова доходят как через вакуум. — Ещё раз попробуешь что-то сделать с ребёнком, я попрошу Карин кесарить тебя раньше срока и сразу убить. Лучше не делай глупостей. Роды проходят мучительно долго, но ещё мучительнее дни после них. Потрахивать Карин Учихе не удаётся, она полностью занята поддержкой новорождённой, а Сакура валяется в полуобморочном состоянии и не оказывает сопротивления. Швы, наложенные на разрыв влагалища, распускаются сразу же — Харуно урывками помнит, как цепляется пальцами за вымокшую в крови простыню, когда Саске переворачивает её и продолжает вдалбливаться. Боль не чувствуется за пеленой бредовости происходящего, но проблесками до сознания доходит то, как она неловко и безрезультатно старается отстраниться, как явственно проступает холодный пот по всему телу, предвещая агонию, как мерзко пыхтит от наслаждения парень, упиваясь и размазывая кровь по бледному девичьему телу. Он ломает ей нос, когда резко ставит её на четвереньки и впивается в отросшие волосы — Сакура бьётся головой о стену, а он резким толчком впечатывает её лицо, пока не слышит неожиданный хруст и вскрик. Карин лечит куноичи из жалости и какой-то странной женской солидарности. Выправляет скошенный набок хрящ, долго сидит над ней и восстанавливает все травмы, пока девушка не открывает глаза. Её взгляд невозможно описать, но Сакура видит в нём сочувствие и молчаливое облегчение от того, что она не на её месте. Они возвращаются в деревню, и Коноха кажется райским пристанищем, способным защитить от жуткого кошмара. Ребята буквально с главных ворот бросаются на шею, но быстро отстраняются, когда видят младенца. Поздравления, улыбки, счастливые взгляды. Девушка невольно улыбается в ответ, стараясь забыться в ложных фразах о крепкой семье, будущем и прекрасных детях. Внутри она не чувствует ничего — только тяжесть на руках от веса дочки, только боль в ногах от долгой ходьбы. Саске не приходит на праздник в честь Сарады, он не любит массовые сборища, и это кажется временным спасением от его гнетущего присутствия. Друзья с удивлением и почтением стараются не беспокоить молодую маму, но и не бросать её оробевшую с ребёнком — скромно сидят в доме, немного выпивают и говорят громогласные тосты, после чего культурно кладут конверты с подарками на стол. Сакура не решается ничего говорить, она будто в дымке сменяющих друг друга дней и не может ещё окончательно осознать произошедшее — но, когда Наруто смущённо улыбается и кладёт два конверта, Харуно просыпается. — Какаши-сенсей сейчас очень занят, — Узумаки искренне старается извиниться, но для таких ситуаций не знает подходящих слов, — он тоже поздравляет с пополнением в семействе. Уложив ребёнка в колыбель, заботливо подаренную родителями, Сакура захлёбывается в рыданиях в спальне. Ей хочется сжечь этот отвратительный конверт, выкинуть, разорвать на мелкие клочки, но она только забивается в угол и царапает ногтями виски. В истерике она считает эти деньги фальшивым откупом, но, когда приходит в себя, просто откладывает в дальний ящик — ей отчего-то стыдно и невозможно принять их, поэтому проще забыть. А Саске, возвратившийся от лучшего друга, не особо смотрит, кто и что подарил — холодно смеряет подавленную жену взглядом и ложится спать. Её первая ночь в доме Учиха отдаёт перегаром, солёными слезами и отчаянием. Тихо расписываясь, Сакура наконец осознаёт, что назад дороги нет. Её фамилия меняется на самую удушающую и отвратительную, Сарада постоянно плачет и кричит, за мужем тянется шлейф ужаса и внушительного страха. В мрачных тенях огромного дома куноичи совсем одна и это кажется с каждым днём всё более невыносимым. Саске уходит довольно скоро, не особо желая путаться с радостными товарищами, а Сакура в помутнении берётся за желанный нож. Неслышно подходит к колыбельке и крепче сжимает рукоятку. У Сарады тёмные волосы, а глаза уже успевают почернеть. Она — маленькое продолжение известного клана, её самая большая и роковая ошибка, её цепи, сковывающие безумием. Куноичи решительно замахивается, и лезвие блестит в отсвете луны, но рука обмякает. Её дочь, её маленькая и невинная дочь. Нож падает на пол, и девушка опадает на хрупкие перила колыбели, не в силах подавить сдавленные всхлипы. Младенец просыпается от шума и плачет, а мать плачет вместе с ним — жаль, что слёзы текут по щекам совершенно от разных вещей. У кого-то от голода и непонимания, а у кого-то от кристального осознания жизни и желания умереть. Но Сакура не может убить. Ни себя, слабовольную, ни её, беззащитную. А когда-то его, жестокого монстра. Время идёт неспешно. Учиха возвращается в дом уже через пару месяцев, но девушка успевает себя морально собрать по кусочкам и придумать хоть какой-то план действий. Саске протягивает ладонь, пока она стоит к нему спиной, но куноичи быстро реагирует — молниеносно разворачивается и перехватывает руку, сразу перепадает вперёд, ниже, чтобы изначальный отмах не попал по ней. Концентрируется и направляет небывалый масштаб чакры в свободную руку, затем бьёт в живот. Но парень не отлетает назад, пробивая стену гостиной — Учиха остаётся на месте, девушка чувствует костяшками его напрягшийся пресс. Её промедление из-за шока сменяется болью: бывший нукенин без особого труда резко оглушает её локтём по шее, и она валится ему под ноги. Сакура не понимает. В ужасе смотрит на свою ладонь и вновь концентрируется. Сверху раздаётся смешок. — Ты что, драки хочешь? Он размахивается для пинка, но куноичи ещё помнит, кто она такая. Перекатывается в сторону, уходя от удара, кувыркается и прыжком поднимается, вставая в боевую стойку. Легко крутит кунай на пальце и сжимает в руке. Муж провожает её слегка заинтересованным и насмешливым взглядом. — Раз хочешь, значит, будет. Их бой занимает от силы несколько минут. Сакура научена сражаться в ближнем бою лучше многих, но недавняя беременность и общая подавленность сказывается на движениях. Она пропускает пару ударов, но всё же полна решимости дать отпор. Уклоняется, вовремя отходит, блокирует атаки, иногда использует мебель в качестве препятствия. Саске скучающе и не особо старательно нападает, но не открывается для прямого удара. Они перемещаются по просторной гостиной, бьётся посуда, хрупкие вещи, гремят трещащим деревом столы и стулья. Наверху от внезапного шума просыпается Сарада и начинает плакать, что на мгновение отвлекает девушку. Саске пользуется и подныривает, метя в живот, но Сакура всё же бьёт первой — посылает чакру к себе в руку и замахивается для мощного удара. Однако парень легко перехватывает кулак, зажимая его в своей ладони. Куноичи в изумлении распахивает глаза, но не останавливается: метит кунаем ему в шею и сама не замечает, как пропускает изначально планирующийся удар. Она скрючивается пополам, оружие звонко падает на пол, и Учиха моментально отпинывает его в сторону. Он распрямляется, изначально зная, что бой не затянется, а Харуно оседает напротив. Она не понимает, почему ни один из её ударов не сработал. Почему чакра, над которой она имеет превосходный контроль, не слушается и не поддаётся привычному использованию. — Закончила? — хладнокровно проговаривает Саске, и Сакура шипит, когда он тянет её за волосы выше, чтобы она подняла голову. — Кажется, рано тебе подарили ранг джонина. Его колено прилетает в солнечное сплетение, и у девушки перехватывает дыхание. Куноичи опадает на пол, задыхаясь и откашливаясь, и в этот вечер больше не пробует напасть. В шоке терпит показательную демонстрацию силы, изредка вскрикивает, но покладистой куклой под ловкими пальцами кукловода минует дальнейшее избиение, когда уходит успокоить дочь. Саске не жалеет её все последующие дни своего пребывания в доме: его раззадоривает желание отбиться, и он только сильнее прикладывается и бьёт жену, чтобы она ещё больше убедилась в своей беспомощности. Трахает её так, чтобы на утро она тщетно старалась зажечь в руках лечебную чакру вновь, но могла только видеть малейшие всполохи и угасание собственной силы. Чакра не слушается её, а физической силы не хватает после беременности и родов. Сакура чувствует себя жалкой гражданской, что должна кричать и убегать, а не отбиваться от нападающего. На последний день она перестаёт пытаться — молча терпит, не вырываясь и не отталкивая Учиху, скрипит зубами от пронизывающей боли, глотает таблетки и смазывает раны лечебной мазью. На большее она просто не способна. — Пропал любой контроль, да?.. — задумчиво говорит Тсунаде, когда заходит через месяц проведать ученицу. — Это нормально, особенно на фоне беременности и стрессов. Ты в последнее время мало высыпаешься, дочка у тебя очень проблемная, поэтому чакра действительно может пропасть. Такова наша женская участь — оттого куноичи так немного по сравнению с мальчишками. У них нет таких факторов риска как беременность, слабый организм, гормональные сбои, критические дни. Да и многие девушки после родов часто прекращают деятельность в качестве шиноби: кому-то без надобности подвергать себя опасности, когда дети дома, кому-то не удаётся вернуться в прежнюю форму. Знаешь, ты бы сейчас не беспокоилась по пустякам… Сарада подрастёт и можешь возвращаться к тренировкам, а пока зачем оно тебе?.. Я тебе и как медик, и как женщина говорю. Потерпи годик, там и видно будет. Но Сакуре не нужен год. Ей не нужны и полгода. Каждое чёртово утро она начинает с попыток вернуть себе сраный контроль да и просто чакру, но не видит ничего, будто отрезали. Только спустя пару месяцев она может ненадолго и совсем слабо разжечь зелёный свет в ладонях и впервые радостно выдохнуть. Саске приходит через неделю и снова натыкается на воинственно настроенную жену, готовую отстоять свою честь и достоинство. Но удары опять слабы, а чакра затухает и не поддаётся. Куноичи в ужасе бросается за ножом, отмахивается в приступе паники и сама не своя орёт «не подходи». Учиху веселит это представление, и он с радостью даёт себе возможность продолжить начатое: не спеша подходит вплотную, мягко обхватывает трясущееся запястье и резко ведёт тонкую руку к бедру жены. Лезвие рвёт светлые штаны и утопает в мышце под крик Харуно. В конечном счёте, она просто перестаёт верить. В себя, свои силы, в другую жизнь. Поначалу она хотела решить всё сама, надеялась на лучший исход, но потом молча принимает реальность. Не отобьётся. Ей стыдно просить кого-то о помощи или излить душу друзьям — из-за своей слабости ей противно видеть себя в зеркале. Ещё противнее будет увидеть жалость в чужих глазах, отражение своей беспомощности. Единственным светом в её жизни является дочь: Сарада учится ходить, начинает разговаривать, живо постигает пока что радостный и интересный мир. Сакура улыбается, присматривая за ней, играя и общаясь — девочка увлечённо слушает её, не даёт забыться. Но когда она засыпает, девушка неминуемо погружается в свои мрачные размышления. Довольно быстро и из этого она находит выход: сигареты дают минуты нужного расслабления, а алкоголь — часы блаженного забытья. Сараде стукает год, и куноичи возвращается к медицинским техникам. Это странно, но привыкнуть к постоянно пропадающей чакре можно. Сакура подстраивается и находит в этом свои плюсы, начиная тренироваться как в свои старые двенадцать лет. Она не торопится, начинает различать, когда чакра резко пропадёт или ярко вспыхнет в руке, от этого варьирует техники. Саске будто подмечает её успехи, и его появления становятся более угрожающими. Сакура воет в ванной, судорожно затыкая себе рот своей грязной футболкой, вымазанной в крови, пока трясущимися руками лезет себе в промежность и лечит кровоточащие разрывы. За стеной своего рёва она неразборчиво слышит, как в спальню заходит дочь и пытается узнать у отца, что за страшный звук доносится от них. После этого Саске насилует её в глотку, разрывая трахею, и девушка надолго запоминает вкус рвоты, крови и спермы у себя во рту. Она залечивает себя до ужаса долго, а каждый неожиданный всплеск чакры бьёт по больному месту невыносимой резью — она ощущает любой незначительный перепад так отчётливо и явственно, что приходится останавливаться и скрежетать ногтями по гладкому кафелю. Это подлая шутка, не дать ей возможности проглотить обезболивающее, но она запоминает урок. Больше Сарада не слышит ни одного её вскрика, даже тогда, когда боль захлёстывает разум. Саске не хочет, чтобы его дочь видела все мучения матери воочию, но не протестует, когда она чувствует и видит отрешённость Харуно после. В этом видится его детская травма и её мерзкое выражение в личности: не повторить того, что пережил сам, но сделать то, что когда-то видел. Абсурдность и ненормальность Учихи никогда не была тайной, но именно Сакура прочувствовала на себе все её углы и острые шипы. Сараде два года. Она умеет говорить нехитрые фразы, анализировать происходящее, ощущать эмоции и распознавать их. Куноичи заметно бледнеет, когда в обычном и ничего не значащем диалоге дочь спрашивает, а не больно ли ей, когда папа бьёт. И эти невинные слова служат катализатором очередной попытки выбраться из ада. Мебуки смотрит на дочь обеспокоенно и взволнованно, Кизаши старается не мешаться под ногами у женщин, играя с внучкой в гостиной. — Сакура, — говорит её мать, когда она нервно перекладывает сумки с вещами дочери в коридор, — что происходит?.. И не говори мне сейчас, что просто остаёшься с Сарадой погостить — я не слепая, я вижу, что что-то не так. — Мам, — девушка облизывает губы, мечется взглядом по стенам, — просто… Давай потом. Я всё объясню потом. — Нет, дорогая, ты объяснишь всё сейчас, — подпирает руки в бока женщина, поднимая бровь и загораживая проход. — Это ненормально, Сакура! Что происходит?.. Ты разводишься?! — Мам… — невнятно бормочет младшая Харуно, но это не останавливает Мебуки. — Ты совсем с катушек съехала?! — повышая тон, всплёскивает руками женщина. Резко хватает за запястье, заставляя поднять на себя затравленный взгляд. — Ты хоть понимаешь, каким боком это тебе выйдет?.. Семейная жизнь — это тебе не цветочки с конфетками, это намного сложнее! Ты выпрыгиваешь замуж за потомка Учих и сейчас бежишь, поджав хвост?! Да что люди скажут, ты подумала?! С ребёнком, одна! Ты понимаешь, что больше под венец не пойдёшь с такими-то характеристиками?! С твоим характером, профессией шиноби… Таких замуж не берут, Сакура, слышишь меня?! Девушка в ужасе и смятении смотрит в широко раскрытые глаза, видит как яростно трясёт её мать, как заливается в злости. — Ты хоть представляешь, какой это позор?! Думаешь, время новое и нравы сменились?! Да люди только и будут, что тебе кости перемывать из-за твоих выкрутасов!.. Веди себя как нормальная жена, хватит детских истерик! Ты взрослая, неси ответственность! Дочь будет с кем расти?! Так она хоть знает, что у неё есть отец, а иначе что будет?.. Сакура вырывается и отшатывается к дверям, не желая слушать. Поджимает белеющие губы и выскакивает на улицу. Она могла бы как в свои шестнадцать заплакать, в слезах убежать от родительских дверей и заткнуть уши, но только механически накрывает лицо холодной ладонью, сглатывает и неспешно бредёт по улице. Родители не должны знать, что происходит. Чем они могут помочь?.. Отец, как настоящий мужик, пойдёт махать кулаками и очнётся в больнице, если не в гробу, после попытки совершить нападение на Учиха, а мать… Пусть лучше думает, что это её закидоны. Пусть думает и жалеет, что вырастила глупую и неразумную дочь, чей характер не позволяет семье существовать в спокойствии и мире. Всё лучше, чем произнести роковое: «Он бьёт меня, мам, а я не могу защититься. Я больше не могу так». Саске застаёт Сакуру сидящей в полумгле гостиной и безразлично стряхивающей пепел в кружку с водой. — Давай разведёмся мирно, — говорит она, боясь поднять слезящийся взгляд. — С дочерью будешь постоянно видеться, я буду жить у родителей. Я никому и ничего не скажу. Причиной развода назовём мою измену, если не хочешь привлекать внимания. Он молча проходит внутрь, садится напротив и выхватывает из тонких пальцев сигарету. Вертит её, пока девушка подавляет судорожный вздох и опускает дрожащие ладони на колени. — Развода не будет, — холодно отвечает Учиха, выбрасывая сигарету в стакан. — Ты можешь катиться куда угодно, Сарада останется здесь. — Она маленькая, — нервно и пугливо старается объяснить Сакура. — Я должна быть с ней. Она не может расти совсем без родителей, разве ты не понимаешь?.. — Понимаю, — всё так же отрешённо проговаривает он. — Поэтому развода не будет. Моя дочь останется жить в доме Учиха, а не где-либо ещё. Она наследница, я передам ей все знания клана. — Ты… — она боится, боится и не знает, как уйти от всего этого разговором. — Она всё видит. Если всё останется, как есть, она сойдёт с ума. — Не сойдёт, — девушка слышит его усмешку. — Учихи обязаны страдать, иначе они бесполезные мешки мяса. Сила глаз не даётся слабакам, таким как ты, нужно уметь выдерживать многое. И она выдержит. — Это ты её так учишь?.. — слеза скатывается по щеке, и Харуно глубоко вбирает спёртый воздух, стараясь подавить дрожь. — Что ты за гондон… Саске больше не разговаривает с ней. Сакура просто поднимает взгляд и… Переживает всё заново. Свой первый околонасильственный раз, разъезжающиеся швы на влагалище, удары головой о бетонный пол, сломанный нос, разрывы трахеи. Боль-боль-боль, она застилает всё, оставляет её лежать в луже крови, рвоты и собственных помоев. И она как никогда ярко понимает, что, хоть это и иллюзия, но её жизнь. Чем отличается всё это от происходящего вне гендзюцу?.. Меньшим количеством грязи — однако грязь физическая не сравнится с моральной. И тогда Учиха делает это. Роется в её воспоминаниях, как в грязном белье, выковыривает самое важное и дорогое, специально зарытое так глубоко, чтобы никто не подумал его тут искать. Как конверт Какаши, лежащий под стопками чистого постельного белья. Шестой такой яркий, живой и родной на фоне рябой завесы розовых лепестков. Они кружат, застилают аллею, заметают людей влюблённым снегом весны. Ханами. Сакуре восемнадцать и она впервые любуется цветением вишни рядом с мужчиной. Не с другом, не с компанией — с ним. Сейчас она понимает, что это был только предлог — прогуляться с ним по такому романтическому парку до места тренировки. Она ведь сама это знала, оттого и не смутило отсутствие этой самой тренировки после. — Нет ничего прекраснее, — глухо говорит Какаши, и ещё молодая куноичи смущённо мнётся рядом, стыдливо убирает несколько раз выбивающуюся прядь волос за ухо, тупит глаза под ноги. — Цветы вишни и вправду тебе подходят. Касание Хатаке до дурманящего чувства жаркое. Даже такое осторожное и незаметное, задевающее только короткие пряди, но девушка в нетерпении вскидывает взгляд на него. Он заправляет маленький цветок ей за ухо, пока она невольно ослабляет хватку измусоленного подола ципао. Улыбается одними глазами, делает вид, что ничего предосудительного или смущающего не сделал. Но она чувствует эту нежность. Учитель любил её. Когда-то как упрямую и волевую ученицу, что за два года смогла стать совершенно другим человеком, но тогда, в те мгновения, совершенно по-другому — по-взрослому. Он раньше остальных смог разглядеть в своенравной и собранной Харуно женщину: не шиноби, не превосходного медика, не верного товарища. Он знал обо всём этом наравне с другими, но то, как он смотрел на неё тогда — не было ничем похожим на взгляды до этого. Но всё сгорает в чёрном пламени. Мучительно-долго, так, чтобы она успела разглядеть каждую деталь этого вечного пепелища, запомнить каждый звук и вскрик. Саске просто смеётся над её чувствами к Шестому, с наслаждением показывает, что может случиться с действующим Хокаге, как может быть дика и ужасна его смерть. И Сакура ведётся на представление, рыдает и пытается лечить обугливающееся тело не понарошку, сама лезет ладонями в Аматерасу, не страшась лишиться драгоценных рук. Она просыпается на мгновения в реальности, затем снова окунается в стремительно сменяющие друг друга видения. Довольно быстро Учихе наскучивает показывать ей смерть Хатаке, и он переходит к другому виду пытки: в ход идут друзья, родители, жители деревни. Очнувшаяся после пережитого ада Сакура лежит на кровати молча. Саске неспешно одевается и говорит то, что заставляет её больше не пытаться убежать из собственной семьи. Но, чтобы не показать своего ужаса ему, она шипит, отплёвывается ругательствами, мнительными ответами. Учиха ни капли не злится — он вполне доволен результатом недельных трудов и легко парирует запальчивые тихие возгласы. Когда в дом возвращается Сарада, Сакура остаётся лежать распластанной в кровати. Дочь с сомнением и липким страхом подходит к постели, легко трясёт её за плечо. — Мам?.. Ты как?.. — Всё хорошо, милая. С мамой всё замечательно. У куклы не бывает душевных состояний «плохо» и «хорошо» — у них никак. — Давай помогу, — говорит Шестой, выросший на улице как из ниоткуда. Такой живой, высокий, с тёмно-серыми глазами, внимательно следящими за куноичи. Сакура быстро поправляется — «пока ещё» живой. — Если думаешь, что после этого сможешь меня выебать… Механизм защиты растёт вместе с человеком. В двенадцать Харуно плачет, в шестнадцать — незначительно дерзит, а в за-двадцать — откровенно хамит. Но если раньше это проявляется только в критических ситуациях, то сейчас критической ситуацией можно назвать каждый час. Приходится давиться дымом и по вечерам глушить втихую, пока нервы не порвутся с высоким писком струн. И тогда грохотать мебелью, наслаждаться ненужным сейчас контролем чакры — что пропадёт от очередного удара и сломает кисть — и рыдать. Сарада прописывается на эти периоды у родителей, а Мебуки чуть брезгливо отвешивает дочери «алкоголичка». В порыве истерики Сакура по-больному смеётся. Это и вправду забавно: слышать как друзья и близкие наделяют её странными прозвищами, с взволнованными лицами стараются помочь избавиться от вымышленных проблем. Один Какаши только пристально смотрит, не отводит взгляд — и девушка давится ложной ухмылкой, стараясь подавить клокочущую внутри боль. Чувство, когда тебя ненавидит горячо любимый мужчина — это что-то сравнимое с открытым переломом, который нужно лечить в ванной и при этом не издавать ни звука. А нынешняя госпожа Ирьёнин хороша в последнем, как когда-то в драках — прерываемый поток чакры позволяет ей плотнее заняться развитием хрупких навыков, и составлять кость по кусочкам становится проще простого. Жаль, что Гаю-сенсею её открытие уже ничем не поможет. Но когда-нибудь система даёт сбой. «Я знаю», — говорит тот, кто никогда в жизни не должен был узнать. И Сакура не понимает, как поступить: разуверить в том, что знает, или показать то, как малы его знания.

* * *

— Кофе, — она протягивает дымящуюся чашку ниже к его лицу, и Какаши поднимает взгляд. Небо застилает серой дымкой наступающей зимы. Голые сучья костями природы дрожат под натиском ветра, хрустят в затишье. Изредка шуршат мягкие кучи пожухлых листьев, покоящиеся тенями в углах двора. Холодное дерево веранды морозит ступни, но девушке нравится это ощущение. Яркое, естественное, не опороченное. Мужчина принимает кружку, и она оправляет плед на своих плечах, неловко присаживается рядом на энгаву. Вид опустевшего сада, остающегося грязными мутными красками на угрюмом пейзаже, по какой-то загадочной причине успокаивает их обоих. — Что сказали? — выдыхая пар, говорит Сакура, не особо желая оттягивать необходимый разговор. — Хотят доказательств, — Шестой стягивает маску, но девушка даже не переводит на него взгляда, — они будут. — Думаю, он подстраховался на случай слежки АНБУ, — она хмыкает и притягивает покрасневшими пальцами плед к груди. — Ино? — Сама вызвалась и настаивает на своей кандидатуре, — Какаши отпивает и едва заметно поджимает губы, обжигаясь напитком. Девушка поворачивается к нему и задумчиво разглядывает профиль. — Пусть она, — моментально решает она, не выдавая в голосе волнения. — Лучше сразу, чем потом. — Не хочу устраивать из этого представление, — Хатаке вздыхает и переводит взгляд на неё. — Она ещё не так хорошо, как отец, контролирует способность. Может всплыть много ненужного. — Я не кладезь с великими тайнами, — Сакура безразлично пожимает плечами, встречаясь с ним глазами. — Уже скрывать нечего. Лицо Какаши ещё непривычное — куноичи урывками помнит его черты со своих восемнадцати лет, когда он впервые решает открыться. Тогда это целый праздник и феерия восторгов, но сейчас в бледном утреннем свете она видит его настоящего: усталого, выдержанно спокойного и печального. Но даже такой Хатаке красивый и близкий. Девушка не может подавить лёгкой улыбки, а он не может не ответить на неё. — Лучше подождать, — решает Шестой и поворачивается к безразличному опустелому саду, — рыться в твоих воспоминаниях дело последнее. Уверен, АНБУ найдут что-то. — А что потом?.. — переключается резко девушка. — Что будет, если подтвердится?.. Какаши пьёт кофе, трёт пальцами переносицу. Сакура видит, как он ещё меньше хочет говорить на эту тему. — В любом случае, ты его больше не увидишь, — неопределённо отвечает он и опускает глаза. — Некоторое время ещё поживёшь здесь, чтобы не привлекать внимание, а потом… Вне зависимости от наказания, я развожу вас без его ведома. Можешь жить так, как захочешь. — Так просто?.. — Харуно ухмыляется. — Ты не хуже меня знаешь, что всё, что связано с Саске, не идёт по плану. Никогда. Ветер поднимает её длинную прядь волос и небрежно бросает в лицо. Гулко завывает под крышей дома, метёт тёмными листьями по короткой траве. На колено медленно опускается миниатюрная снежинка. Хатаке вздыхает. — Пойдём в дом, — замечая, как незаметно синеют пальцы на ногах у девушки, он встаёт, а Сакура продолжает печально рассматривать окружение. Её фигура волнуется под порывами ветра свободной одеждой, шёлком распущенных волос. — Ты замерзаешь. Она не отвечает. Молча сжимает посильнее угол пледа, не чувствуя холода — после стольких разнообразных мук температура не так сильно имела значение. Ожог, обморожение — куноичи готова поклясться, что замечает это спустя время и до этого не ощущает дискомфорта. — Сакура, — терпеливо зовёт он, разглядывая замершую. — Эй, — будто резко просыпаясь, глухо отвечает она, — не уходи сегодня. Какаши ничего не говорит. Только взгляд становится тяжелее. — Мне… — продолжает Сакура, не сдвигаясь, — мне спокойнее, пока ты здесь. Зима приближается вместе с морозными вьюгами. Харуно боится, что за пеленой снега не сможет различить знакомую тень. — Хорошо, — так же тихо отзывается Шестой.

***

Сакура чутко прислушивается ко всем скрипящим звукам внутри дома. Огромная отвратительная постель, супружеское ложе, давит спину паранормальным холодом и мерзостью. Девушка откровенно не любит спать на ней, особенно в решительном одиночестве: так она острее чувствует, как напирают стены спальни, как хранят в себе сдавленные крики и болезненные стоны. В присутствии мужа у неё просто не остаётся времени примиряться со своими ассоциациями — она отрубается даже на холодному полу от бессилия и агонии. Чистые простыни липнут к лопаткам, ногам, и Сакура вздрагивает, принимая свой пот за потёки крови. Потом передёргивает плечами, старается улечься поудобнее, не залезая на вторую половину кровати — от неё всегда несёт нафталином, сыростью и затхлостью. Ночные ветра неспокойны и яростны: они врезаются в стёкла, дребезжат в рамах, подвывают на этажах и крыше. Дом жутко скрипит ссохшимся деревом, издаёт привычные звуки старости и дряхлости, несмотря на свою относительно недавнюю постройку. Вероятно, знак Учиха так пропитывает воздух, что он сквозит в щелях и зазорах природным ужасом. Вероятно, железный запах крови въелся не от побоев одной куноичи, а остался памятным дополнением после истребления клана. Шаги на первом этаже совсем глухие, но Харуно слышит их с такой же ясностью, как и своё сердце. Какаши тоже не спит. Привычно уходит на кухню, ставит на плиту чайник, игнорируя электрический. Сакура каждый раз просит его остаться. И он каждый раз соглашается. Иногда она говорит какие-то незначительные фразы, старается оправдаться, зачем это нужно, но Хатаке будто и не нужно ничего доказывать — он просто остаётся. И девушка не может завести диалог, который бы действительно объяснил её мотивы. Пару раз она даже шутливо отвешивает ему прямые намёки, что изменять мужу намного приятнее, чем спать с ним, но Какаши смиряет её тяжёлым взглядом и не поддерживает разговора. Отчасти она понимает почему: за несколько лет ей остались только больной смех и шутки над самой собой, так даже легче было воспринимать суровую реальность, а для него… Сакура разглядывает мужчину раз за разом и не может определиться со своими выводами. Знает только одно — ему больно. Наверное так же, как когда-то ей после родов было больно смиряться со своим положением. Харуно искренне хочет улыбаться, но теперь ей проще усмехаться и отвешивать язвительные комментарии, чем говорить по душам. Оттого так странно и неловко пытаться развеять тяготящую атмосферу рядом с бывшим учителем, который находится слишком близко, но одновременно и далеко. Вспоминать прошлое — крайне жалко и убого. Вести себя, как есть — жалкая попытка втереться в доверие после собственного провала. Но Какаши отчаянно нужен ей, и она это понимает. Поэтому просит быть рядом, не желая путаться в топорных пояснениях. Слышится металлический лязг, журчит вода. Сакура переворачивается на другой бок и долго смотрит в дверной проём, различая в оттенках полутьмы слабый свет с первого этажа. В приглушённой подсветке будильника различаются цифры — два десять. Девушка неловко садится в кровати и сама пугается неожиданно громкого скрипа матраса. Будто от этого может проснуться Сарада в дальней комнате. Но дочка крепко спит в обнимку с котом, который неминуемо перебрался в их дом вместе с часто ночующим Шестым. Сакура невольно вздрагивает, когда Какаши говорит, что живёт не один, и его сожитель должен вместе с ним остаться здесь. Но облегчённо выдыхает, когда сожителем оказывается обычный кот, сразу по-хозяйски проникающий на кухню. Сарада вообще выглядит за всё это время невероятно счастливой и возбуждённой — новые соседи ей безумно нравятся, и этот факт успокаивает. Девушка спускает ноги с постели и трёт ледяные ступни друг о друга. Внутренне убеждает себя, что не против выпить ромашкового чая, а не просто так хочет спуститься к пока не спящему мужчине. Тапки уныло шкрябают по полу. Сакура кутается в тонкий халат, стараясь подавить невыносимое волнение, бурлящее в груди. Так странно: они практически живут в одном доме, но ей страшно встречаться с ним без причины. Какаши сидит перед дымящейся чашкой, уткнувшись в книгу. Он слегка удивлённо вскидывает взгляд. — Не спится? — куноичи выдавливает из себя улыбку в ответ, зябко передёргивая плечами и запахивая вырез. Она сама не придумала фразы умнее, чем эта. — Да… — запоздало говорит она, проходя внутрь и оглядывая пустующий стол. — У меня давно уже проблемы со сном. Решила выпить чая. Мужчина обеспокоенно оглядывает её хрупкую фигуру. — Может, снотворное? — логично предполагает он, пока девушка в нерешительности стоит и скрещивает руки на груди. — Иногда я принимаю столько разных таблеток, что не хочется ещё закидываться и им, — иронично отзывается Сакура с усмешкой, но быстро давит её и поджимает губы. — Лучше так. Он оставляет её без ответа. Она мнётся ещё пару секунд, но потом всё же лезет в сушилку. Гремит чашкой, цокает ей по столешнице. Ромашка привычно пахнет недолгим успокоением. — А ты?.. — сквозь натянутую тишину подаёт она голос, проводя пальцами по кайме кружки. Пар приятно греет ладонь. — Почему не спишь? — Бессонница, — Какаши потягивается, касаясь шеи, и стул поскрипывает вслед его движению. — Снотворное? — повторяя его слова, Сакура усмехается и чувствует спиной его отстранённость. — Не помогает, — всё так же безынициативно отвечает. Они снова замолкают. Ещё недолго у неё вертится в голове идея предложить расслабляющий массаж, но она быстро отказывается от затеи — слишком нелепо будет выглядеть её предложение. Кухня полнится ароматом трав и вязкой тишиной. Харуно замирает возле тумбы, облокачиваясь на неё и неспешно отпивая свой горячий напиток. Им можно много о чём поговорить. Но о том, о чём нужно, даже не хочется вспоминать. Остальное — мусор. — Спасибо, — неожиданно осипший голос, Сакура прокашливается после своего слова, будто не узнавая саму себя. Мужчина странно ведёт плечом, и она понимает, что он слушает. — За то, что ты здесь. Какаши вздыхает. Это служит своеобразным ответом, девушка усмехается. — Знаешь, — снова неожиданно для самой себя она продолжает, — твоё присутствие… Мне намного легче. Даже сейчас, когда не могу заснуть в этой отвратительной постели, слышу, как ты ходишь, и мне проще. Да и Сарада счастлива… Это всё так… Не знаю, странно, наверное. Я не хочу тебя заставлять быть здесь, это эгоистично: сам Господин Шестой с отрядом АНБУ опекают жену Учиха… Ха, это забавно, если подумать… Хатаке откладывает книгу в сторону и тянется за своей кружкой. Сакура смолкает, поджимая губы, сильнее обхватывает собственную чашку в руках. Ей хочется едко пошутить, сморозить очередную чушь, стараясь отгородиться от неприятных воспоминаний, но она знает, как он это не любит. — Значит, ты всё-таки их заметила… — тихо проговаривает Какаши, и она удивлённо поднимает глаза. Его полупрофиль в мягком свете кухни выглядит по-домашнему тепло. — Кажется, когда я говорил «скрытно», меня не поняли. — Это было логично, — пожимает плечами куноичи, заставляя прядь волос медленно скатиться по шёлковой материи халата. — Сейчас я не настолько внимательна, но я хорошо знаю тебя и твои методы. Так что не вини их, это была обычная догадка. По тонким мужским губам ползёт улыбка. Он отпивает кофе и едва заметно поворачивается: Сакура стоит за ним, он не любит, когда кто-то за спиной. Но только она может так ненавязчиво пребывать в слепой зоне, поэтому нечёткие очертания на периферии успокаивают, а не приносят дискомфорт. — Тебе не нужно благодарить, — режет молчание он и отворачивается. — Это моё личное желание. — Но прошу-то я, — девушка вскидывает бровь, изучая его затылок. — Так что, скорее, это моё желание, с которым ты соглашаешься. — Не просила бы ты, мне пришлось бы просить тебя, а тогда это можно истрактовать по-разному, — Какаши хмыкает вслед словам, и Сакура замирает. — Поэтому, стоит поблагодарить тебя, что ты не против моего присутствия. Гладкий край чашки скользит в вспотевшей ладони, и Харуно едва успевает перехватить его, чтобы не выронить. Она излишне громко сглатывает, и тишина наваливается многозначным продолжением к диалогу. Она всё понимает, как и он. Но именно сейчас, в тисках уродливых и непонятных обстоятельств, в неопределённом и туманном будущем так сложно сделать шаг. И так неправильно выглядят её откровенные подколки, как и его действия: легко сложить два и два, но это нужно было сделать тогда — под шум плещущихся карпов в пруду, под тихий шелест лепестков вишни. А сейчас неизвестно: то ли это пустое желание спастись в некогда желанных объятьях, то ли реальные чувства, расцветающие в грязной воде. Поэтому страшно оставаться наедине, страшно касаться его плеч в попытке облегчить груз ответственности. Страшно, что он рядом, и это не навсегда. Сакура моет чашку в звенящем молчании, проходит мимо, не желая оборачиваться и видеть его открытое лицо. Только вздрагивает, когда он останавливает на пороге: Какаши рефлекторно поправляет рукав её халата, сползшего с оголённого плеча, и сразу отворачивается, уходя в гостевую комнату. Сакуре отчаянно не хочется пользоваться его чувствами, что неприкрыто сквозят в каждом его движении, взгляде, вздохе. Но и оставаться один на один с собой, тёмной спальней и мерзким запахом насилия — невозможно. Она путается на пересечениях дозволенного и нет, утопает в поддержке и боится любого проявления своих чувств. Когда-то она уже делала выбор, и ей не хочется думать о нём. Но неизбежно приходится.

* * *

Снег выпадает по неизмеримо долгим ночам, превращается к утру в тонкую корку льда, но уже к полудню тает. Небо нависает над стремительно разрастающейся деревней, и девушка хочет спрятаться во всех этих развилках улиц, шуме беззаботной жизни, разговорах ни о чём. Сарада сияет начищенным серебром, с гордостью рассказывает о своём ленивом питомце сверстникам, даже несколько раз вытаскивает его на площадку, и дети играют с котом. Сакура ловит себя на мысли, что давно не видела свою дочь настолько радостной и энергичной, и прячет свою улыбку в пуховом воротнике куртки. Тсунаде-сама возвращается в больницу и настойчиво предлагает своей ученице небольшой отпуск: от неё невозможно скрыть то, насколько меняется подход Харуно к операциям и лечению — Сенджу хватает и полминуты, чтобы заметить, как девушка старается прикрыть спиной свои ладони, в которых неуверенно то разжигается, то затухает чакра. Наедине Пятая ничего не спрашивает, только хмурится и долго смотрит в окно. После соглашения ученицы всё-таки взять небольшой передых, она только глухо шелестит ей вслед: — Правда?.. Сакура застывает на пороге. Её уважение к этой мировой женщине преобладает над желанием укрыться от однотипных расспросов, и она теряется, не зная, что ответить. Но и не ответить не может. — Тсунаде-сама… — оборачивается, смотрит в карие глаза с мольбой, сожалением. И та будто понимает. Резко машет на неё рукой, привычно берётся за бумаги и цыкает языком. — Ладно, иди, — благосклонно отпускает, и Харуно понимает, что, узнай она первая, так легко бы она не отделалась. Незримый силуэт Какаши всегда стоит за спинами товарищей, вовремя закрывает им рты, чтобы не вмешивались. И Сакуре даже не нужно по вечерам спрашивать у него, что он такого наговорил. Поэтому за ужином она подыгрывает незатейливой игре в мир для своей дочери. Какаши сидит напротив маленькой Учиха, с интересом кивает на её долгий и запальчивый монолог, изредка вставляет свои фразы, а Сакура… С редким душевным спокойствием слушает их такой разный говор, бренчит тарелками, настаивает на овощах для Сарады и мясе для Шестого. Когда дочь вольно протягивает палочку ко рту Хатаке, давая ему кусочек говядины, девушка застывает. В свои восемнадцать она мечтала именно о такой семье: о кислом, но покорном лице Какаши, что прикусывает мясо; о довольной и смеющейся Сараде, с неохотой соглашающейся в ответ взять цветную капусту. Всё это выглядит так искренне, безмятежно и тепло. Жаль, что прийти к этому можно только после нескольких лет мучений. — Эй, — Какаши окликает её из-за спины, когда куноичи судорожно старается подкурить сигарету в дальнем конце двора, — ты как? — Нормально, — автоматически выпаливает она, не оборачиваясь. — Просто… Просто, не знаю, странно себя чувствую. Но всё нормально. Правда. Он вздыхает. Тонкий халат привычно сползает с её плеч, но мужчина не рискует оправить его — настолько дёргано и нервно выглядит женская фигура. — Старейшины настаивают на Сайко Деншин, — в морозный воздух вылетают глухие слова. Сакура затягивается до собственного кашля, до играющей в горле горечи. — Отчёты АНБУ не подтвердили прямого намерения Саске навредить деревне. — Ушлый хрен, — отнимая от губ сигарету, давится она. — Не в его стиле блефовать. — Знаю, — подтверждает Какаши. — Похоже, он на то и рассчитывал, что я стану его проверять. — И когда это старики встали на сторону Учиха?.. — ухмылка искажает бледное лицо, каждый мускул напрягается до дрожи. — То мечтали его уничтожить, как надоедливую муху, то не верят в его грехи… — Расставаться с хорошим оружием всегда непросто, — голос Шестого лживо-спокойный: Харуно часто стала завидовать его превосходному контролю над эмоциями, — и пока оно выполняет свою роль, никто по доброй воле не станет выискивать шероховатости. — Чёрт, — коротко выругивается она и резко топает. От каблука по земле ползут трещины, но они не добегают и до ног Хокаге. Сакура не замечает, как потряхивает её руку, как огонёк опадает с бумаги вместе с пеплом, оставляя затушенной сигарету. Кусает обветренные губы, мечется потухшим взглядом по забору и голым веткам кустов. Саске наверняка заметил слежку и понял, с чем это связано. Вероятно, именно в эту секунду он неспешно идёт к деревне, бесшумно прячется за мощными стволами деревьев, приближает с каждым шагом роковой звон опасности. Во рту мешается привычный железный привкус, но Харуно этого не замечает. Машинально затягивается пустышкой в своей руке, не отражает происходящего рядом. Всё пропало. Он предупреждал её. И камень может проговориться*. — Сакура, — Какаши накидывает плед на её плечи, и она вздрагивает, оборачиваясь. Он разглядывает её побелевшее лицо, набухшие губы, на которых мажется алая кровь, — успокойся, всё хорошо. — Да что ты!.. — не успевает она сорваться, как чувствует тяжесть чужой ладони на плече. — Не бойся, — он смотрит в глаза. Так, как делал это когда-то давно. — Не хорони меня раньше времени, я всё ещё здесь. И уходить я никуда не собираюсь. Здесь, рядом. Спит с ней в одном доме, сидит за одним столом с её маленькой семьёй, делает её невероятно счастливой только тем, что до сих пор тут. До этого Сакура наивно верила, что только её молчание спасает его. Но сейчас она совершенно не знает, во что верить: в то, что он сможет что-то сделать, предпринять, или в то, что буквально поклялся совершить её гадкий муж. Ей хочется зарыдать, но за несколько лет она пролила столько бесполезных и глупых слёз, что вот теперь их не хватает. Поэтому молча, стараясь подавить дрожь, она смотрит в его тёмные глаза, силясь запомнить каждый незаметный перелив цвета радужки, каждую ресницу, черту. А Хатаке и не выглядит будущим покойником: улыбается до боли живо и обнадёживающе, чтобы сердце сжалось от невозможности остановить мерзкую реальность в это мгновение. В свои шестнадцать Сакура считала, что довольно легко можно брать с дорогих тебе людей твёрдое обещание не умирать, остаться с ней. И в приливе отваги они ответят, посмеются, поцелуют. Но ей двадцать четыре. И меньше всего на свете ей хочется заставлять Шестого клясться ей, что он останется живым. Ведь он и его бесценная жизнь — это не глупые слова, обещания, клятвы. Это он сам. Сакура закрывает глаза и утыкается лбом ему в плечо. Какаши приобнимает её, гладит по длинным ниспадающим прядям, глухо дышит над самой макушкой. В эту ночь девушка забывается беспорядочным и жутким сном, вскакивает в постели, чувствуя настоящую боль, и удивлённо встречается взглядом с сидящим на краю постели Хатаке. Он ласково и встревоженно смотрит на её руку, исцарапанную ногтями, и перевязывает в гробовом молчании раны. Но куноичи понимает, что этого мало. Останавливает ладонь, заставляя его удивлённо поднять глаза. — Останься, — она переходит все рамки, дозволенного, нет, приличия и откровенной двусмысленности. Какаши долго смотрит на неё. И остаётся. Крепко сжимает в своих объятьях, закутывает их теснее в одеяло, притягивает её голову к своей груди. Сакура хаотично водит по его крепкому телу руками, ощупывает каждый сантиметр, стараясь вобрать в себя его тепло и ласку. В их движениях нет пошлости, только желание быть рядом друг с другом. И пока она слышит его мерное дыхание под своей щекой, она забывает, как холодна и отвратительна постель.

* * *

Тсунаде-сама говорит громко и чётко, но её голос доносится до Харуно урывками. Она и сама неплохо знает инструкции для добровольного исследования сознания: в конце концов, несмотря на свою неуверенность в лечении, Сакура довольно далеко продвинулась в создании различных таблеток и капсул, способствующих безболезненному погружению в опасные техники. Травы, химикаты, пропорции, дозы — ирьёнин давит ухмылку, прокручивая в пальцах миниатюрную безвкусную капсулу, что через полчаса растворится внутри неё и ввергнет в пустой сон, полностью открывающий все ходы к потаённым уголкам сознания. Ино, что год назад шумно ликовала её изобретению, подавленно стоит поодаль и тупит взгляд под ноги. Когда-то подруга слёзно молила набрать побольше испытуемых для её тренировок, а теперь сама убеждает себя сделать это. Сакуру откровенно забавит весь этот официоз. Ловит во взглядах знакомых медиков отрешённость и смирение. По итогу четырёхлетнее насилие в семье Учих стало подтверждённым в узких кругах. Шестой настоял на продолжении расследования, несмотря на откровенный скептицизм нынешних старейшин: старики позволяли себе едкие усмешки и косвенное согласие с действиями Саске, базируясь на своих устаревших понятиях о домострое. Сакура бы засмеялась в голос, если бы не хотелось сблевать. Её воспоминания остались единственным источником, доказывающим угрозу и правдивость её слов. И под монотонное вещание Пятой в комнате остались лишь те, кто верит ей и без ненужного подтверждения: Ино, Тсунаде, Шикамару и Какаши. Наруто полубоком стоит в дверях, сосредоточенно глядя в косяк, и есть в его позе что-то показательное: он понимает, что подруге незачем врать, но и отчаянно не хочет верить. Сенджу замолкает, и в помещении повисает неприятная тишина. Тсунаде изучает пару секунд напускную усмешку и расслабленность ученицы перед ней, затем жестом отзывает Яманака проверить в последний раз приборы и приступать. За ними неохотно выходят Шикамару и Наруто, и последний кидает короткий взгляд на Харуно. — Это так тупо, — подытоживает происходящий цирк Сакура и облизывает пересохшие губы. — Знаю, — беспрепятственно соглашается Шестой, продолжая подпирать собой стену. — Считай это последним этапом в вашем бракоразводном процессе. — А потом? — не удерживается от уточнения девушка, поднимая голову на мужчину. — Он будет принудительно шахты рыть?.. Забавная картина. Если учесть, что он и вправду может по мановению руки разжечь войну из-за слепого желания старичья обладать непомерной силой. — И держать в своих руках один из мощнейших кланов, — эхом добавляет он, но быстро становится серьёзным. — Не беспокойся, положись на меня. С лица куноичи мгновенно сползает ухмылка вместе с уверенностью. Сакура пристально вглядывается в лицо Какаши, пытаясь понять, говорит он это для её спокойствия или план действительно есть. Хатаке положил слишком много сил на то, чтобы она могла спокойно жить дальше, не оборачиваясь на ужасы прошлого и не беспокоясь за неустоявшееся завтра. Он отнимал и устранял всё, что волновало её последние несколько лет, открываясь для непомерной ноши и принимая её как бенто на обед. Было наивно полагать, что он это делает только из долга Хокаге или из-за ответственности перед своей бывшей ученицей. Было вообще откровенно глупо думать, что всё, что они делали и делают отдаёт точно таким же ложным официозом, как инструкции Пятой перед Сайко Деншин. Сакура опускает глаза на капсулу в своей ладони и, вздохнув, поднимается. Какаши отстраняется от стены и подходит ближе. — Я буду всё время рядом, — тихо говорит он, и девушка вздрагивает, когда чувствует, как невесомо Шестой касается её свободной руки, дотрагиваясь до кончиков пальцев. — Всё будет хорошо. Сакура поворачивается к нему и заглядывает в глаза. Его взгляд всё такой же: долгий, уверенный, спокойный и нежный. Тот, что она встретила много лет назад в беседке возле пруда. Харуно рвано выдыхает, тупится, чутко ощущает его дыхание у себя на щеке. Но потом резко поджимает губы. Осторожно в ответ касается своей хрупкой ладонью его, с томительным волнением чувствует, как он берёт её руку в свою. Переплетает пальцы. Сердце тяжело ухает в груди. Капсула скользит внутри сжатого кулака, Сакура неловко зажимает её и, поднимая голову, тянется к его маске. Какаши покорно позволяет её стянуть и напряжённо смотрит на подрагивающие девичьи ресницы. — Не надо, — выдыхает ей в губы, но куноичи не хочет слушать. Самозабвенно закрывает глаза и приникает к нему робко и осторожно, будто боится спугнуть. Шестой сам прикрывает глаза и отвечает, раскрывая рот и углубляя поцелуй. Их влажные касания дурманят, тянутся непозволительно медленно: они пробуют эту тонкую грань на вкус, стараются осознать реальность их близости, исковерканной и странной, но горячо желанной. Какаши отстраняется, по его ощущениям, через целую вечность, но на деле не проходит и минуты. — Зачем?.. — болезненно, на выдохе, пока он ещё старается держать себя в руках. — Ты мне дорог, — тихо отзывается Сакура, пьяно глядя в его тёмные и глубокие глаза. — Уверена, что настолько?.. — Хатаке шумно вдыхает через нос, зажимает до побеления губы, потом нервно выдыхает и поднимает взгляд на потолок. Девушка, не скрывая, любуется его пошатнувшейся выдержкой, что сейчас он старательно пытается вернуть себе. Шестой неуверенно отшатывается, но так же быстро возвращается на место, заметно проводит языком по линии зубов, качает головой каким-то своим мыслям и долго изучает глазами все незначительные мелочи комнаты. — Какаши, — зовёт она, и он снова шумно втягивает воздух носом, насильно закрывает рот и опускает терпеливый взгляд на неё. — Да? Сакуре смешно, и она понимает, что теперь ей стало намного легче. Просто он здесь, рядом, не отпускает её руку и целует с нескрываемой любовью. — Я люблю тебя достаточно давно, чтобы разграничить, дорог ты мне как мужчина или как учитель, — Харуно не выдерживает и улыбается, глядя как округляются его глаза. Какаши выдыхает ещё тяжелее. Начинает массировать переносицу, жмурится, закусывает губу и уже с каким-то странным осуждением начинает кивать головой стенам, будто они виноваты во всей сложившейся ситуации. — Ладно, ладно… — самому себе выговаривает он и снова возвращается к ней. — Давай отложим наш разговор на более позднее время. Тебе пора. Сакура давит счастливую улыбку и коротко кивает, отстраняясь от мужчины. Теперь ей намного проще смириться с происходящим произволом, который откроет ей новую и свободную от страшных событий дорогу к будущему. Ей становится проще верить в то, что мир не бывает настолько жесток и всегда оставляет шанс.

* * *

Тьма окутывает так же резко и внезапно, как и проходит, возвращаясь смутными звуками на периферии, а затем и липким дневным светом. Фигуры расплываются, голоса постепенно становятся чётче. Сакура разлепляет веки с усилием, начиная различать в мечущихся людях рядовых ирьёнинов, что сразу отметили её приход в сознание. Гулко щёлкает кнопка фонарика, и девушка рефлекторно щурится, когда яркий свет брызгает в глаза. Потом поддаётся своим базовым навыкам и покорно даёт себя осмотреть. «В норме», — долетает до неё мужской голос, и она сама облегчённо выдыхает. Последнее, что она видит перед накрывающей всё чернотой — кабинет, в котором на всю стену простирается телевизор, на который с помощью передатчиков воспроизводится процесс нахождения нужных воспоминаний. Сакура первой предположила, что Яманака может проецировать свою технику не только в разум других шиноби, но ещё и на экран — а это заметно упрощало сбор сведений, фиксирование нужных воспоминаний и важной информации. Тогда чудо-прибор, по масштабам не уступающий своему предшественнику, вызывал восторг и веру в технологический прогресс вкупе с титаническими продвижениями в области медицины, благодаря ученице Пятой, но в момент, когда Харуно сама садилась в железные тиски, ей не казалось таким уж и впечатляющим своё изобретение. Для своей деревни — она великий человек, но как женщина — не стоящая внимания старейшин баба, воспоминания которой грозят пошатнуть уже довольно устойчивое положение Учихи как оружия замедленного действия. Тигр бережет свою шкуру, человек — имя.** Какаши коротко кивнул ей, когда она исподлобья глянула на него перед забытьём. И если не в Страну Огня верить, то хотя бы в Хокаге. Спустя несколько тянуще долгих минут, Сакура может сесть и устало накрыть глаза ладонью. Когда она только проводила опыты, экспериментируя с тем, какую дозу нужно дать испытуемому, чтобы он после сеанса Психической передачи разума не чувствовал себя мешком с навозом, она не представляла себя на их месте. Сейчас она только может усмехнуться и дополнить к своим исследованиям то, что головная боль — малоприятный эффект, и в этом явно виновата не техника, а дозировка снотворного. — Госпожа Ирьёнин, — в палату заходит девушка, бегло записывающая на планшетке результаты. — Всё прошло очень хорошо, Яманака-сан просила передать, что зайдёт к вам чуть позже. Если вы себя чувствуете нормально, то мы вас не будем задерживать. Тсунаде-сама по вашей просьбе зафиксировала все результаты и обязалась внести их в исследование самостоятельно. Сакуре физически больно переводить взгляд, но она всё же поднимает голову. — Спасибо, — выдавливает она. — А Шестой что-то передавал?.. — Хокаге-сама?.. — девушка удивлённо округляет глаза, и Харуно хочет себе прикусить язык. После пробуждения она и не сразу вспоминает, что для большинства они проводили очередной опыт, а не добывали подтверждение угроз Учихи. — Хотела услышать его комментарий… — быстро оправдывается Сакура, и ирьёнин качает головой, давая и так уже очевидный ответ. Девушка задаёт несколько стандартных вопросов, после чего отходит к дверям и, приоткрывая одну, рукой подзывает кого-то из коридора. Сарада заглядывает в палату с опасениями, но, заметив, что мама уже сидит, с шумом врывается внутрь. Дочка осыпает ещё большим количеством вопросов, перемежающихся с восклицаниями и личными переживаниями. Куноичи посмеивается, теряясь в потоке сумбурной детской речи, но с улыбкой изредка кивает. Сарада моментально взбирается к ней на койку и, уже лёжа в долгожданных объятьях матери, вполголоса говорит: — Это ведь не из-за папы, да?.. Сакура запинается, но отрицательно качает головой, и дочь задумчиво опускает взгляд. — Это хорошо… — она удобнее пристраивается под рукой, закидывая ногу на живот матери. — Если бы из-за него, Какаши-сан перестал бы с нами жить… Он ведь не уйдёт, мам? Харуно думает некоторое время, заставляя Сараду снова поднять голову. Девушка явно не ожидала такого меткого вопроса, но, несмотря на его простоту и прямолинейность, она не знает, как верно подобрать ответ. — Посмотрим, милая, — мягко отвечает она, и дочка заметно грустнеет. — Можешь спросить у него сама потом. Дома ожидают приятные и остужающие головную боль таблетки, и Сакура рада тому, что жизнь заставила её рассовать их по всем комнатам, а не терпеть до ванной на втором этаже. Но не успевает пройти и пары часов после её возвращения, как в дверь призывно стучат. Куноичи рефлекторно напрягается, но всё же открывает дверь гостям. Ино и Шикамару выглядят мрачнее грозового неба по весне. Сакура ёжится, понимая, что их появление не предзнаменует ничего особо приятного, но терпеливо предлагает чай. Кипяток заполняет кружки в нерушимой тишине. Харуно ощутимо чувствует, как впиваются цепкие взгляды товарищей ей в спину и заранее подбирается для тяжёлого разговора. — Вам не хватило представления? — усмехается она, рассчитывая, что атака — лучшая защита. Нара хмуро опускает глаза в пол, а Яманака заметно вздрагивает и в ужасе оглядывает леденяще-спокойное лицо подруги. — Не подумайте, я рада вам: гостеприимство обязывает, но сейчас не лучшее время для утешающих речей. — Сакура… — Ино шепчет, но звук отскакивает от стен громом. — Мы не по этому поводу, — отзывается Шикамару, выдерживая иронию девушки. — Точнее, по этому, но по другой причине. — Какой же? — Сакура поджимает губы и заинтересованно округляет глаза, но её волнение выдают дрогнувшие пальцы, впившиеся в кофту. — Старейшины… — парень мнётся, кидает задумчивый взгляд на сидящую рядом, затем продолжает. — Старейшины не участвуют в бытовых вопросах деревни, сама знаешь, так что развод за Шестым. Но подозрения Саске в измене… Подруга неловко брякает кружкой по столу, заставляя присутствующих вздрогнуть. — Они заявили, что у Какаши-сана личные мотивы, и его желание обвинить Учиху… Недостаточно обосновано, — Нара непроизвольно поднимает верхнюю губу от омерзения, но быстро заставляет себя принять привычное выражение лица. — Ни Шестой, ни Тсунаде-сама, ни я, ни то, что воспроизвела из твоей памяти Ино не смогли им доказать обратное. Взгляд Сакуры тускнеет и замирает. Ино подмечает перемену Харуно и утешительно выдавливает: — Суки… Она не верит. Озвученное настолько абсурдно и смешно, что даже лживая ухмылка после паузы подрагивает, а голос рвётся и сипнет. — Личные мотивы?.. — Сакура даже не понимает, что это значит. Резко и громко вдыхает, с силой закрывает глаза, чтобы осознать. Она чётко помнит, как попунктно проклятый муженёк ей рассказывал о своём плане. Как в красках представлял, как будет сражаться с Наруто и Какаши, как полетят при его последнем вздохе ястребы к главам какурезато, как расцветёт «истинной силой клана» его дочь, искупавшись в крови войны. — Что… — в этот раз заговаривает Ино. — Что между тобой и Какаши-саном?.. Девушка вздрагивает и изумлённо уставляется на Яманака. — Что?.. — переспрашивает она и прокашливается, не ожидая подобного вопроса. — В воспоминаниях, — подключается Шикамару, — когда мы доставали нужное, у тебя вставал сильный блок, и Ино от небольшого опыта не сразу находила путь отхода. Поэтому… Как ты сказала, Ино?.. Подсознание старалось заменить плохие воспоминания на хорошие, как-то так… И твоими блокировками были воспоминания с Шестым. Кроме необходимых воспоминаний они видели всё важное для тебя, что связано с ним. — Ханами, пруд, твоя кухня, спальня… — Ино перечисляет, и Сакуре не нужно прилагать усилий, чтобы понять, о каких моментах она говорит. — И перед тем, как мы начали Сайко Деншин… Поцелуй. Их первый, но такой важный поцелуй. Это не удивительно, что такую тяжёлую и отвратительную картину, как её избиения и неоднократные изнасилования, перекрыли моменты тепла, что туманит голову верой в хорошее, чистое, светлое. Сакура давится воздухом. Сейчас ей даже не так жутко понимать, что из-за престарелой глупости и рвения подчинить себе Саске, старейшины буквально вынесли ей смертный приговор — Учиха на свободе, был и останется, а какие-то формальные исправительные работы не собьют его с намеченной цели. Мерзко и горько, что они всё это видели. Её маленькие радости, задавленные чувства, искренность. Это так же противно, как когда-то в гендзюцу Саске потрошил вдоль и поперёк её старые воспоминания, насиловал морально, а не физически. Харуно наивно полагала, что так плюнуть в душу и разорвать в клочья весь внутренний мир может только один человек — и он за это поплатится. Но, оказывается, за его спиной стоят не менее прогнившие и унизительно властные твари. На секунду, всего на мгновение, Сакуре отчаянно захотелось положить всё у ног бывшего нукенина и притворно ласково сказать, чтобы он вершил своё ёбанное возмездие, как ему хочется. Она даже готова устлать дорогу до домов старейшин лепестками чернильных роз, что окропятся алыми реками их собственной глупости. Это отвратительное и мерзкое желание такое же, как вырезать не сформировавшийся до конца плод из тугого живота во время беременности. Как замахнуться на младенца в колыбели, желая очистить его жизнь путём мгновенной смерти. Насилие. Пульсирующее по венам злобой и ненавистью, желанием расплатиться той же монетой с теми, кто его порождает и попускает. Шиноби должны убивать, от этого не деться. Но в механически-верных движениях нет предоргазменного стона и нечеловеческого желания мучить. Нет в защите деревни и семьи той мерзостной эйфории, когда чужой хруст костей делает тебя более живым, чем смех дорогих людей. Всё это порождает насилие. Уродливое, низменное, купающееся в страданиях и больных фантазиях. — Уходите, — спустя долгие минуты молчания хрипит она, и друзья вскидывают испуганные взгляды. — Уходите. Сейчас же. Ино поворачивается к товарищу и нерешительно поднимается. Шикамару медлит, не понимая, как правильнее поступить. — Проваливайте, — её голос двоится, клокочет в горле. — Убирайтесь нахуй, я сказала! Немедленно! Мимо головы парня пролетает чашка и с грохотом разбивается о стену, оставляя на белой плоскости внушительную вмятину. — Пошли отсюда, живо! Изрыгается неестественным, но леденяще жутким рёвом, и Нара рефлекторно отскакивает к проходу, загораживая всхлипывающую Яманака. Она уже видела такое, но сердце до сих пор болезненно сжимается. — Пошли все к чёрту! — тень Харуно дёргано мечется по кухне, в истеричном припадке сбрасывает всю посуду под ноги, наслаждается звоном. Истошно скрипит стол, резко накреняется и падает, опрокидывая с себя чашки. — Валите! Шикамару в порыве успокоить делает осторожный шаг навстречу буре, но подруга настойчиво тянет назад и глухо шепчет: «Я уведу Сараду, зови Шестого». Но Сакура не слышит. Её глаза застилает пелена беспросветной ярости, злобы, обиды. Её розовые пряди прыгают на сгорбленной спине, руки с силой крушат всё, что попадает в зону видимости. Чувства внутри онемевают от шока, и куноичи за своим собственным жутким криком, срывающимся на непонятные звуки, бурление, всхлипы, не слышит как хрустят её переломанные кисти, как вслед кулакам летит кровь от порезов осколками, как падают шкафчики на голову, а она в истерике только наотмашь сбрасывает препятствия, путаясь и вырывая липкие волосы. Летит в стороны побелка, балки, дерево, железо. Чакра то захлёстывает мощные руки, позволяя ей разносить стены в пыль, то резко обрывается, заставляя её прикладываться вывернутыми пальцами, но продолжить несгораемое желание уничтожить. Сакура Харуно сильная девушка. И скорее морально, чем физически. Ей удаётся много лет задавливать в себе срыв, контролировать действия, глушить холодным разумом разлагающиеся эмоции. Но в конечном счёте ничего не помогает, а только отсрочивает неизбежное. Тсунаде и Какаши прилетают практически сразу, как только узнают. Но застают только изнеможённую от собственных безрезультатных усилий Сакуру, забаррикадировавшуюся в спальне за обломками мебели и стен. Из-за накренившегося косяка, на котором на одной петле болтается пробитое дверное полотно, утопающее в побелке, доносятся гулкие рыдания. Хатаке в ужасе пробирается внутрь и застывает перед ней. Всклоченные волосы, пропитанные бордовыми липкими подтёками, оплывшее лицо, частью от плача, частью от пришедшегося удара по глазу. Правая рука вывернута, пальцы скрючены, везде кровь-ссадины-отёки-грязь. Она просто воет. Смотрит не мигаючи в стену и воет. Пятая, вошедшая следом, не узнаёт в хрупком теле, неестественно вывернутом на одном из углов комода, свою стойкую ученицу. Девушка что-то хрюкает, задыхаясь в кровавых соплях и слюнях, конвульсивно дёргается, но не сдвигается с места. И это страшно. Страшно не увидеть развалы дома Учих, кровь на стенах и побитую самой собой куноичи — страшно понимать, что всё это результат ужасающе долгих моральных и физических пыток. Не топорно воинственных, какие используются в войнах для получения информации, а закрытых за дверьми семьи. Шиноби готовы к схваткам на поле боя, но не в своих личных покоях с раздавленными чувствами. Так и выглядит ужас, смешанный со смирением и безысходностью.

* * *

Наруто коротко стучится. Какаши долго не открывает, но потом всё же распахивает дверь дома, встречая Узумаки бесцветным взглядом. Но и сам парень не отличается привычной живостью: молча делает шаг вперёд, медленно разувается в прихожей и тенью проходит внутрь. Шестой не препятствует, только идёт следом за ним. Они выходят на задний двор, где сидит закутанная в плед Харуно и, не шевелясь, смотрит перед собой. Ночь окутывает голые тени деревьев, холодным ветром завывает и метёт по ступням. Наруто неуклюже сваливается с веранды, но всё же ступает в заледеневшую грязь и обходит девушку стороной, вставая напротив. В блёклом отсвете становится видно, как опухло его лицо. Узумаки падает на колени так же молча. Лежит долгие пару минут, только потом решается выдавить из себя: — Прости, Сакура-чан. В черноте и вязкости низкого неба падают редкими хлопьями снежинки. Неспешно кружатся, изредка сдуваемые ветром, а потом спускаются вниз: на головы, покрасневшие ладони, плечи. Какаши стоит ещё около получаса, наблюдая за статичной картиной. Но только снег безразличен и беспристрастно падает во двор. Затем он тяжело вздыхает и уходит на кухню, ставя чайник на плиту. И издалека слышит, как вновь повторяет избитую фразу бывший ученик, не решаясь встать и заглянуть в глаза Сакуре. Но сейчас там ничего нельзя увидеть: ни прощения, ни горечи, ни обиды. Харуно сидит и встречает наступившую зиму.