Убийство не по плану

      Разговор с мэтром Арни Синяром предстоит непростой, но я заставила себя взять свою же персону в руки. Я подошла к воротам, толкнула их и направилась прямо к старику, который, приложив руку к глазам, защищаясь от солнца, смотрел, как я приближалась к нему. — Извините меня за вторжение, — сказала я. — Вы — мэтр Арни Синяр, не так ли? Непривычный к подобным визитам, бывший палач держал себя скованно. — Если вы знаете, как меня зовут, значит, вы знаете, кем я был? — Я это знаю и именно поэтому пришла к вам. — Я не люблю вспоминать об этих годах, но… я к вашим услугам, мадам! Присядьте, пожалуйста. Перед домом есть скамья. — Не могли бы мы поговорить на ходу? У вас хороший виноградник, — похвалила я совершенно искренне ухоженные виноградники пожилого человека. Под седой бородой, придающей Арни Синяру вид патриарха, появилась робкая улыбка: — Из этого винограда получается хорошее вино. Пройдёмтесь, раз вы этого хотите. Вместе мы сделали несколько шагов между ровными рядами кустов, которые старик, проходя мимо, нежно поглаживал рукой. Я наблюдала за мэтром Арни, в его выражении лица и походке с жестами была расслабленность, спокойствие. Отошедший от дел бывший палач явно получает удовольствие от той жизни, которую ведёт сейчас. — В декабре месяце будет восемнадцать лет, — сказала я, решив не ходить долго кругами, — с того дня, как богатый флорентийский торговец дал вам золота для того, чтобы вы выполнили очень важное для него поручение. Об этом я и пришла поговорить с вами. Мэтр Синяр остановился. Я, идущая впереди него, обернулась. В глаза мне бросилось, как он резко побледнел. Неужели мои слова привели его в такое состояние? — Кто вы? — спросил он вдруг охрипшим голосом. — Вы напоминаете о том страшном дне, который я никак не могу забыть. Я только медленно приподняла белую вуаль: — Взгляните на меня! Я их дочь. Та, которую удочерил флорентийский торговец! Старик перекрестился, словно перед ним возникло привидение. — Что?.. Что вы хотите? — глухо спросил бывший палач. — Какую месть вы готовите старику? — Неужели я так на них похожа? — ответила я вопросом на вопрос мэтра Арни, будучи поражена его словами. Неужели он правда думает, что я бы смогла причинить ему вред? Хотя, с чего бы мэтру Синяру быть уверенным в моём благожелательном отношении? Он же не может прочесть в моих мыслях, что я ни в чём его не виню, и я понимаю, что старик был вынужден играть роль карающей руки по приговору герцога Филиппа. — Да. — Арни Синяр не сводил с меня глаз, в которых таились потрясение и некоторая доля страха. — Я сразу вспомнил свои кошмары. Вы даже не можете себе вообразить, сколько раз я представлял их себе! Они были молоды и красивы… они улыбались друг другу… А я должен был их убить. — Мне кажется, что вы оказали им хорошую услугу, потому что они вместе отправились на тот свет. Когда люди любят друг друга, то они, покидая эту жизнь вместе, наверное, надеются, что даже смерть не разлучит их, — тихо сказала я, наверное, больше самой себе, чем своему собеседнику. После озвученных мною слов Арни Синяр выглядел уже не таким тревожным, взгляд его смягчился, исчезло выражение боязни. Надеюсь, он понял, что у меня нет никакого намерения мстить ему за то, к чему он был принуждён по долгу своей работы. Старик внимательно всматривался в моё лицо. Я с миролюбием улыбалась ему, чем вызвала на его лице выражение удивления и облегчения. — Вы действительно верите в то, что говорите? — робко прервал ход моих мыслей старик. Я кивнула, не прекращая улыбаться ему. Арни Синяр не мог не тронуть моего сердца. Этот бедный пожилой человек по сей день продолжает жить, раскаиваясь в своём поступке, память о котором преследует его вот уже многие годы. Закон отвёл несчастному роль слепого орудия казни, но старик мучился воспоминаниями о двух юных любящих существах, которых он должен был лишить жизни. А тот, кто приказал их убить, знал ли он о ночных кошмарах? Что-то я глубоко сомневалась в том, что герцога Филиппа это заботило, когда он отдавал приказ обезглавить моих кровных отца и мать. Рено дю Амель был бессердечным человеком, Пьер де Бревай — по-видимому, тоже. Что же до герцога Карла Бургундского, сейчас я задумалась о том, каково же ему жить с воспоминаниями о том, что он не смог сохранить жизни моих отца и матери. Наверняка у Карла было тяжело на душе, когда ради сохранения престижа короны он был вынужден отказать прилюдно в помиловании Мари и Жана их безутешной матери Мадлен де Бревай. Насколько же нужно быть всё же человеком сопереживающим, чтобы набраться решимости просить своего отца о помиловании тех, кто нарушили небесные и земные законы, законы природы?.. Мучают ли Смелого мысли о том, что его юный шталмейстер со своей сестрой сложили головы на эшафоте, несмотря на попытки Карла их спасти? Вряд ли из памяти сюзерена моего мужа стёрлись с годами воспоминания о молодом соратнике… — Я взвешиваю каждое свое слово, — сказала я, совершенно уверенная в своих словах, желая также передать свою уверенность этому пожилому человеку, который вызвал у меня к нему большое расположение, — и я пришла сюда не за тем, чтобы укорять вас, а только лишь спросить, где находится могила, в которой мой отец просил, чтобы они были захоронены. Мне хотелось бы помолиться там. Произнося эти слова и вспомнив о разговоре, который у меня был накануне с Жаном дю Пуа, я поднесла руку к своему кошелю, но старик остановил меня, покачав седой головой: — Ни в коем случае! — решительно возразил мне старик и развёл руками. — Ваш отец по-царски заплатил мне за ту услугу, которую я должен был выполнить. Благодаря ему я купил этот дом, где обрёл покой. Могила, которую вы ищете, совсем рядом. — Значит, вы можете меня проводить до неё? — спросила я, заметно оживившись. — Нет, ибо желательно, чтобы никто не видел нас вместе. Но вы и сами легко её найдете. Выйдя отсюда на дорогу, которая будет у вас по левую руку, вы увидите источник на опушке леса. Он принадлежит монастырю, как и земли, окружающие его. Это источник Святой Анны. Я их перезахоронил неподалеку от источника. На могиле я посадил боярышник, расцветающий раньше и цветущий дольше, чем другие цветы. Местные жители углядели в этом какое-то чудо, и весной девушки приходят сюда сорвать несколько цветков на счастье. — Когда вы это сделали? — Спустя три дня после казни. Снега было немного, и не следовало дольше ждать, чтобы земля не слишком осела. Было новолуние, очень темно, но я вижу в темноте как кот. И потом… мне оказали помощь. — Кто же? Один из ваших помощников? — Нет, конечно, я не очень-то доверял им. Мне помог старый монах. Он не пожелал возвратиться в Бревай до тех пор, пока не выполнит то, что считал своей обязанностью. Бедняга! Он был не очень крепким человеком, но всё же оказался мне очень полезен. Во всяком случае, он освятил землю… Видите ли, мадам, мне приятно сознавать, что эти несчастные дети покоятся там, в освящённой земле и совсем недалеко от меня, даже если по ночам я очень мучаюсь. Я обрёл мир и покой, только лишь оставив своё ремесло и устроившись здесь навсегда. Вот почему я так испугался, узнав вас. — Вы понимаете теперь, что для этого у вас не было никаких причин, — успокоила его я, мягко коснувшись рукой его плеча. — Я убеждена, что они сами давно простили вас. Прощайте, мэтр Синяр. Мы больше никогда не увидимся, но знайте, что я благодарна вам от всего сердца. Проводив взглядом старика, который направился в свой дом, я подошла к своим друзьям. — Теперь, когда ты знаешь, что они мирно покоятся в освящённой земле, не собираешься ли ты изменить свои планы мести? — спросил Деметриос. — Это ничуть не умаляет вины преступника. Я пойду до конца, — твердо ответила я пожилому учёному. — Рено дю Амель заплатит за всё. Пьера де Бревая после падения с лошади разбил паралич. Что до герцога… Смелый в своё время заменил Филиппу родителей. Я не смогу, потому что люблю мужа, а Филипп любит Карла как отца… — Фьора, ты должна помнить, что от кровной клятвы ты освобождена и никакому Карлу Бургундскому мстить не обязана. Тем более, я обещал твоему мужу держать тебя подальше от того, что может плохо для тебя кончиться, — изрёк пожилой греческий врач. — Фьора, милая, синьор Деметриос тебе говорит правильные вещи. Не лезь ты в это твоё болото под названием месть. Оставь и дю Амеля на волю Всевышнего, дитя моё, — просила меня Леонарда. — Леонарда, милая, если Рено дю Амель продолжит и дальше жить в этом мире, мои родители перевернутся в гробу, и мне вовек не найти покоя. Мстить я собираюсь только ему. Это не обсуждается, — высказалась я вполне решительно и категорично. — Вот же упрямая ты какая, ничто тебя с твоей позиции не сдвинет. Это не комплимент, Фьора, — сердито проговорила Леонарда. — О, а вот, кажется, мы добрались до источника, — обрадовалась я, указывая вперёд. Бывший палач совершенно точно описал мне это место, которое было поистине красивым. На опушке живописного соснового леса тоненькая струйка воды стекала в небольшой бассейн из грубого камня, уже покрытого мхом. Рядом рос большой куст боярышника с крупными ветками и красивой формой листьями. Нежные белые цветы уже начали осыпаться и плавали по воде. Однако Синяр не предусмотрел одной вещи — кто-то молился перед кустом боярышника. Это был молодой, бедно одетый человек, молившийся с таким усердием, что не услышал, как подъехали лошади. Я бегло бросила вопросительный взгляд на Деметриоса. Грек пожал плечами: — Это можно объяснить тем, что этот куст считается чудотворным. Надо дать окончить молитву этому молодому человеку. Он молился недолго. Вероятно почувствовав, что на него кто-то смотрит, крестьянин — по одежде было видно, что это крестьянин — перекрестившись, закончил молитву, наклонился и поцеловал землю. Поднявшись, он сорвал небольшую веточку, засунул ее себе за пазуху, надел свою шапочку и бросил в нашу сторону: — Что вам здесь нужно? Если вы собираетесь напоить здесь своих лошадей, то знайте, что это место святое. — Наши лошади не хотят пить, — ответила я ему спокойно и мягко, — а мы хотим сделать только то, что делали вы — помолиться. Надеюсь, вы не видите в этом ничего дурного? Молодой человек ничего не ответил. Он подошел к нам, когда мы уже спускались со своих лошадей. Это был молодой человек двадцати пяти—тридцати лет, довольно высокого роста, несмотря на свою грубую одежду, весьма хрупкой комплекции и, к удивлению, даже элегантный. У него было не очень красивое лицо с резкими чертами, смутно кого-то напоминающими мне. Молодой человек, в свою очередь, тоже внимательно смотрел на меня, буквально поедал глазами, не обращая никакого внимания на других. Он подошел прямо ко мне. — Мари! — прошептал он, обманувшись из-за белой вуали, которая скрывала мои черные волосы. — Мари! Неужели это ты?! Но это невозможно! Однако… — Нет, — пришлось мне его разуверить, — я не Мари, я её дочь. А вы кто? Вы, вероятно, знали её, если через столько лет приняли меня за неё? — Я её младший брат Кристоф. Мне было десять лет, когда… Я так их любил обоих… Вы не можете себе даже представить — они были для меня всем, светом, который угас вот уже почти восемнадцать лет тому назад. С тех пор я чувствую себя самым несчастным человеком. Слёзы душили его. Он отвернулся, снял свою шапочку и побежал преклониться перед боярышником, словно это было его последнее пристанище. — Посмотри, — прошептал Деметриос. — Это монах. — И действительно, в его тёмных спутанных волосах виднелась тонзура, свидетельствующая о том, что Кристоф де Бревай принял сан священника. — Наверное, у него не было другого выбора, — сказала Леонарда, взглянув с большим состраданием на худого монаха, плечи которого сотрясались от рыданий. Приблизившись к Кристофу, я произнесла короткую молитву. Взяла молодого человека за плечи и помогла ему подняться, отдала ему в руки мой носовой платок, чтобы Кристоф мог вытереть своё залитое слезами лицо. Надеясь, что этот мой жест не заденет гордости молодого человека, я сочувствующе погладила его по спине и плечу. — Я не думала, что по приезде в Бургундию с моими близкими встречу здесь кого-то из моих родных — да ещё своего молодого дядюшку. Признаться, я чувствую себя счастливее. Меня зовут Фьора, — представилась я своему дяде, — я приехала из Флоренции с мужем, дочерью и наставницей с другом. Вы служитель церкви, я не ошиблась? Кристоф отрицательно мотнул головой, но тут же понял, что его тонзура выдала его, натянул шапочку до самых бровей.  — Я покинул церковь. Вчера я сбежал из монастыря Сито, где просто задыхался вот уже семнадцать лет, и пока ещё не знаю, куда мне податься. Но очутиться я хочу далеко, как можно дальше! Перед тем, как покинуть эти места, я решил прийти сюда помолиться, увидеть ещё раз их могилу. — Кто сказал вам, где она находится? — Наш старый капеллан — отец Антуан Шаруэ, который проводил их в последний путь и который пришел в мой монастырь, чтобы умереть там после того, как мой отец прогнал его из дому. Мой отец — это просто бессердечное чудовище. Меня отвезли в Сито спустя три дня после казни, а мою младшую сестру Маргариту в монастырь бернардинок в Таре, где она умерла прошлой зимой. — Кристоф, сейчас я скажу нечто, что вас обрадует. Страдания вашей матери под гнётом её мужа кончились. Она стала в Бревае полной хозяйкой, ваш отец неудачно упал с лошади и оказался парализован ниже пояса, — обрадованно сообщила я Кристофу эту новость, узнанную мною ещё во Флоренции от мужа, словно я сама была причиной случившегося. — Как — разбит параличом? Правда? Я не сплю? — не сразу поверил Кристоф услышанному, поражённо взирая на меня. — Правда, Кристоф. Я узнала это от мужа. Так что молитесь о долголетии вашего отца, если хотите изощрённо ему воздать за его жестокость, — подкрепила я свои слова этой фразой. — Так значит, есть шанс, что я вновь смогу увидеть матушку, хоть ненадолго её обнять! — вырвалось у молодого человека ликующее восклицание. — Я ведь даже не знал в монастыре ничего об её судьбе, так боялся, что папаша свёл её в могилу! Выходит, матушке больше не придётся страдать от оскорблений и унижений этого старого деспота, который не уставал поносить её и рождённых ею детей, мама наконец-то свободна… — тихо проговаривал Кристоф с некоторой осторожностью эти слова, боясь, что они всего лишь иллюзия, словно пробовал их на вкус. — А остаться в замке вашей матери у вас желания нет? — присоединился к нашему разговору Деметриос. — А моей матери не будет стыдно увидеть меня таким? — погрустнел Кристоф. — Ну, вот уж глупости! — возразила твёрдо Леонарда. — Ваша матушка только обрадуется, увидев вас живым, вы же её единственное на свете дитя, каждая любящая мать будет счастлива видеть рядом своего ребёнка. — Кристоф, мои близкие совершенно правы. Пьер де Бревай теперь не сможет превращать в Ад жизнь вашей матери и вашу собственную. Мой вам совет — вернитесь к своей матери, — просила я Кристофа, поддержав Деметриоса и Леонарду. — Фьора, почему же вы оказались здесь? Разве вы были несчастны, живя у того флорентийского торговца, который вас удочерил? — не понимал Кристоф. — Нет, мой отец очень хороший и любящий человек, я всегда росла счастливым ребёнком. Я приехала с мужем и ребёнком на родину мужа, отец меня навестит после разрешения всех его забот с делами банка, — поспешила я тут же успокоить Кристофа. — Фьора, если вы позволите, я бы хотел присоединиться к вам и к вашим спутникам. В вашем обществе я не буду так робеть показаться на глаза матери, — попросил Кристоф, с мольбой глядя на меня. — Никто из нас не имеет ничего против, — оглядев Леонарду и Деметриоса, я удостоилась их поддерживающе-одобрительных кивков. — Только мне нужно разобраться с одним очень важным делом в Дижоне. — Благодарю вас, дорогая племянница, за столько лет я успел забыть — каково вообще быть счастливым, — просияло восторженно лицо молодого де Бревая. Вернувшись к могиле родителей, я преклонила колени и тихо промолвила: — Я поклялась отомстить тому, по чьей вине вы лежите здесь. Когда моя задача будет выполнена, я вернусь однажды дать вам отчёт, а пока я сделаю так, чтобы другие жертвы — ваша мать и ваш брат — обрели хотя бы мир в своих сердцах. Я ваша дочь и люблю вас. — Наклонившись, я поцеловала землю, поросшую зелёной травой, и поднялась. Несколько белых лепестков застряло у меня волосах. Как и Кристоф, я сломала веточку боярышника и вернулась к своим попутчикам. — Мы можем двинуться в путь, — сказала я с улыбкой. Перекрестившись в последний раз, мы все покинули источник Святой Анны, в прозрачной воде которого играли лучи солнца. В молчании мы вернулись в город. Так получилось, что совершенно неожиданно для меня и Деметриоса с Леонардой, когда мы уезжали втроём ненадолго навестить могилу моих родителей, мы не предполагали — что на площадь Моримон мы вернёмся уже вчетвером. Всю дорогу Кристоф сидел позади меня в седле на моей лошади. Нам повезло успеть вернуться вовремя — городские ворота не успели ещё закрыть. Проезжая через ворота Гийом на северо-западе города, в мою голову закрались мысли о том, что возможно, моя дорогая Леонарда сейчас воспоминает свою жизнь до того, как приняла решение уехать во Флоренцию с моим отцом и посвятить себя заботам обо мне — совершенно чужой для неё девочке… Но Леонарда решилась бросить свою прежнюю жизнь, чтобы помогать моему отцу меня вырастить. Сын Леонарды Жаку на тот момент был уже взрослым человеком, женатым, создавшим уже свою семью. Так что Леонарда могла делать со своей жизнью, что считает для себя правильным. Леонарда добровольно отказалась от всего того, что составляло её жизнь, и ушла, не ведая, что ждет ее впереди, с неизвестным ей человеком, в котором она увидела только то, что он был таким же добрым, как и она сама. Неужели ей не было боязно разрывать нити со своей устоявшейся и налаженной жизнью после того, как овдовела? Надо бы мне поговорить об этом с Леонардой. Вероятно, что с этими местами у моей наставницы связано много воспоминаний о её детских годах и молодости, здесь прожила многие годы Леонарда до переезда во Флоренцию. Я никогда не смогу отдать сполна мой дочерний долг перед отцом и Леонардой за те семнадцать лет моей жизни, что они посвятили мне. Благодаря им я не знала никаких горестей, тягот сиротства, одиночества, всегда получала от них поддержку и безусловную любовь. На площади Моримон я, Леонарда и Деметриос с Кристофом нашли Филиппа и Флавию. Девочка сидела в седле отцовского коня, Филипп стоял рядом и надёжно, всё же бережно поддерживал Флавию, которая занимала себя тем, что уплетала сладости из маленькой корзинки. — Мама пришла! А я с папой гуляла! — радостно закричала девочка, завидев меня. — О, ты уже вернулась, Фьора. — Филипп снял с седла Флавию и взял её на руки, подойдя ко мне. — Сделала, что хотела? — Да, я была на могиле родителей. Всё хорошо. А как шли дела у тебя и Флавии? — по очереди я поцеловала в щёку мужа и дочь. — Как видишь, оба живы и здоровы. Флавия вела себя хорошо. Раскрутила меня на сладости, мы погуляли по городу. Я нашёл нам комнаты в гостинице «Золотой крест», — ответил на мой вопрос Филипп. — Ты не скажешь, кто этот молодой человек с тобой? Его лицо кажется мне очень знакомым, — обратил Филипп внимание на Кристофа. — Филипп, Кристоф, давайте, я вас познакомлю, — предложила я мужчинам. — Филипп, этот молодой человек — Кристоф де Бревай, мы встретили его на могиле моих родителей. Кристоф, это мой супруг — Филипп де Селонже. Малышка с нами — наша дочурка Флавия. Моя наставница Леонарда и мой друг Деметриос путешествуют с нами, — представила я Кристофу моих спутников. — Я очень рад знакомству с вами, — был учтивый ответ Кристофа. — Кристоф, я не думал, что встречу однажды кого-то из семьи моего старшего товарища Жана, — проговорил в удивлении Филипп. — А я не мог знать, что однажды встречу свою племянницу, да ещё в качестве вашей супруги, — промолвил Кристоф. — Кристоф, вы можете присоединиться к нам. Фьора наверняка вам это предлагала. Так как? — поинтересовался мой муж у молодого человека. — Да, вы правы. Я с благодарностью приму ваше предложение, — откликнулся мой дядя. — Время скоро будет позднее. Предлагаю всем нам вернуться в гостиницу, — предложил Филипп, с чем наша компания охотно согласилась. Когда мы все добрались до постоялого двора, вечерняя тьма ещё не завладела городом. «Золотой крест» встретил нас царящей безупречной чистотой, медная посуда была начищена до блеска отрубями и растительным маслом, а маленькие окошки сверкали. Запахи вкусной еды разносились далеко вокруг. Хозяин постоялого двора мэтр Гуте, вышедший нам навстречу, был очень мил и приветлив, из-под его белого накрахмаленного колпака выбивались седые пряди волос. Радостно обнялся с Леонардой, которая испытывала взаимные чувства от этой встречи. При приветствии мэтр Гуте собирался поклониться нам, видимо, впечатлённый моей с мужем манерой держаться, но я остановила его от этого. Мэтр Гуте сообщил нам, что его дом и он сам в нашем полном распоряжении при условии, конечно, если мы соизволим ему сказать, что нам будет угодно. — Узнать, в том ли же хорошем состоянии ваш дом, милый кузен, — радостно сказала Леонарда, которая уже стояла впереди меня. — Мы путники усталые и… голодные! — Ради всех святых, Леонарда! Это точно вы? — спросил хозяин постоялого двора. — Это я, жива и невредима! Уж не такая полная, как раньше, но зато вы весьма располнели и расцвели! Само воплощение благополучия! Если не сказать — изобилия! — Я не жалуюсь, не жалуюсь! — закивал мэтр Гуте. — Дела идут прекрасно, и наша репутация по-прежнему на высоте. — А моя кузина Бертиль? Где она? Мне не терпится обнять ее, — сказала Леонарда. Доброе лицо мэтра Гуте омрачилось, на глазах выступили слёзы: — Моя бедная жена покинула нас четыре года тому назад, и я до сих пор не могу утешиться. Сейчас мне помогает моя младшая сестра Магдалена, и хотя она очень трудолюбива, она все же не такая, как Бертиль. Они крепко обнялись со слезами на глазах, ибо Леонарда была из тех женщин, которые умеют хранить любовь, несмотря на долгую разлуку. Видимо, она очень любила Бертиль и теперь искренне оплакивала её. Хозяин постоялого двора вспомнил о долге гостеприимства. — Мы тут говорим о наших грустных семейных делах, а в это время эти благородные люди и маленькая девочка, которые пришли вместе с вами, томятся в ожидании. — Вы кое-кого из них знаете, — сказала Леонарда, взяв меня под руку. — Помните ли вы господина Бельтрами, кузен? — Как же я мог забыть его? Такой великодушный сеньор, такой любезный и который так любил петуха в вине! Мы его уже так давно не видели… — Мессер Бельтрами остался во Флоренции разбираться с делами его банка, а вот донна Фьора, его дочь, гувернанткой которой я до сих пор являюсь. Приехала с мужем и дочерью, — кратко пояснила пожилая дама мэтру Гуте. Мэтр Гуте скрестил руки с большим удивлением, однако его горячность была не совсем искренней. — Та малышка, которую мы окрестили здесь? Боже милостивый! Она стала настоящей красавицей! Как моя Бертиль была бы счастлива видеть её! — Мэтр Гуте, простите, что вас прерываю, — произнесла я, — сейчас я и мои спутники очень хотели бы поесть и отдохнуть. У нас всех был нелёгкий день. — Да, мадам, конечно. Я позабочусь об этом, — был ответ хозяина гостиницы. Благодаря стараниям мэтра Гуте мы все смогли насладиться вкусным и горячим ужином, мы все весело болтали, не обременяли головы никакими тяжёлыми мыслями. Это мы успеем завтра. После ужина мы все разошлись по своим комнатам. Только перед тем, как с наступлением позднего вечера отходить ко сну, Филипп подобрал одежду для Кристофа из своих вещей, чтобы молодой человек мог легко сойти за шталмейстера Деметриоса. Пожилой учёный с Кристофом и Леонарда каждый разошлись по отведённым для них комнатам. Леонарда перед уходом поцеловала на ночь меня и Флавию. Я и моя наставница обменялись пожеланиями доброй ночи. С мужем и дочкой я удалилась в свою комнату. Вместе я и Филипп уложили Флавию спать. Девочка крепко спала в кровати, укрытая одеялом, которое я ей подоткнула. — Фьора, не думай, что я ничего не вижу. Ты ввязываешься в очень скверную историю. Забудь даже думать об этом, — сказал мне Филипп. — А ты бы легко забыл, что виновный в гибели твоих близких живёт на свете и не получил до сих пор воздаяния? — ответила я, упрямо поджав губы и нахмурившись. — Филипп, мне не будет покоя, пока на свете есть мой единственный враг и несмытый позор. — Я понимаю твоё желание отомстить дю Амелю. Я только боюсь, что эта месть отравит тебе сердце. — Безнаказанность виновника гибели моих родителей отравит его сильнее. Ты бы тоже мстил за тех, кто тебе дорог, — не сдалась я. Судя по тому, как смятение промелькнуло на лице Филиппа, я смогла задеть чувствительную для него струну. — Хорошо, ты своего добилась. Я помогу тебе в том, что тебе так важно, если в этом вопрос твоего душевного покоя, — уступил Филипп. — Но дай мне обещание, что ты не будешь пускаться в самодеятельность, и будешь делать, что тебе говорят. — Я обещаю. Спасибо, что понял меня, что поддержал… — прильнув к мужу, я крепко обняла его. Филипп гладил мою спину и касался губами моей макушки. — Я не одобряю твоего намерения, но если тебе не помочь и не поддержать, ты таких дров наломаешь, о которых сама будешь очень жалеть. Фьора, мне тоже когда-то было семнадцать, — честно поделился со мной Филипп, крепче обняв. Не выпуская друг друга из объятий, мы сидели вместе на краю кровати. Я чувствовала себя гораздо счастливее, обретя в лице мужа союзника, пусть Филипп и не одобрял моего намерения мстить Рено дю Амелю.