* * *
Нивелин вылезла из воды, держа в руках яйца беколы и джипинку. Спотыкаясь, она сделала два шага по пляжу, и упала на коленки, едва не рухнула носом в песок, но удержалась, больше беспокоясь за фамильяров, чем за себя. Развернувшись, она села у воды, чтобы отдышаться и убрать прилипшие к ногам морские водоросли. Переведя дух, Нив прошла к лагерю и сложила яйца под специально связанный для них навес. Всего, вместе с последними двумя, она выловила шестнадцать фамильяров. Из сорока восьми. Нивелин опустилась на песок, уставившись на море. Как бы ей ни хотелось продолжить, больше сегодня она не сдюжит. Она почти двое суток не вылезала из воды, отчего руки и спина неистово болели. Нужно было передохнуть. Оставив фамильяров, Нивелин сбегала на поляну, чтобы собрать пресной воды в формозе и отмыться от соли, хотя та, вперемешку с песком, уже стала ей как вторая кожа. На острове они торчали почти неделю, а Нив уже едва узнавала себя в отражении: она сильно загорела, и с кончика носа слезала кожа. Похудела до впалых щек, а ее волосы от обилия соленой воды висели сосульками. В очередной раз махнув рукой на свой внешний вид, Нивелин вернулась в лагерь, приготовила ужин и села читать на берегу. Под шум моря и крики неизвестных морских птиц, Нив сама не заметила, как уснула. Содержимое маленького рюкзака вывалилось на парту перед инспектором. У кого-то из детей, кажется — у Люсиль (ведь это она сейчас так отчаянно плачет в углу, уткнувшись носом в блузку мадам Амбре) украли телефон, но никто в классе не признавался, и теперь по очереди досматривали всех. Нивелин смотрит на свои вещи, вываленные на столе и понимает: это все не ее! Это все чужое! Полный рюкзак чужих вещей! Она в ужасе прижимает ладони к губам, трясет головой, как бы желая показать полицейскому, что она здесь ни при чем, это все ей подкинули. Она не виновата! — Это твои вещи? — спрашивает инспектор, задумчиво выдыхая в пышные усы. Тут есть, чему удивиться: откуда в рюкзачке второклассницы обычной провинциальной школы вдруг возьмется чернильница, набор диковинных перьев, кинжал с резной рукоятью, склянки непонятной формы и ловец снов. Нивелин опускает глаза от стыда, и вдруг понимает, что это все ее! Это ее вещи из Элдарии! Инспектор тянется к ловцу снов, крутит его в руках и дергает за пару нитей, и, прежде чем Нивелин успевает запротестовать, скрытый сон выпрыгивает из ловушки и предстает перед ними как голограмма. Нив краснеет, понимая, что все — и полицейские и одноклассники теперь видят ее сон. Сон, где дедушка покупает ей пятнашки в виде мозаики собора в Шартре. — Это хорошо, — довольно произносит инспектор, когда сновидение осыпается искрами под ноги. — Надеюсь, ты запомнила, что роза — никогда не центр? Нив слабо кивает, и полицейский протягивает ей талисман. Она аккуратно берет его в руки, чтобы ненароком не зацепить ни одну нить, и осмеливается наконец поднять глаза. Но вместо добрых глаз инспектора под взъерошенными бровями на нее в упор смотрят красные прорези маски. Со вскриком Нивелин проснулась. — Еще бы, спать на закате — дурная примета! — Нивелин обернулась и обнаружила, что Солано и Эзарэль уже вернулись. Нив встала, протирая ладонями лицо, чтобы избавиться от остатков сна. Она слабо улыбнулась Солано, который так и стоял, уперев руки в бока и качал головой. — Все нормально, — заверила Нив и еще раз тряхнула головой. На острове во всех возможных снах ей снилось всего два сюжета: нормальная еда и этот незнакомец в маске. Нив уже сбилась со счета, что видит во сне чаще. — Еды осталось мало… — между тем, проговорил капитан, громыхая кастрюлями. — Завтра пройди вдоль острова, посмотри, что есть съедобного. Нивелин удивленно уставилась на Солано, поняв, что обращается капитан к ней, — она ведь совершенно не представляет, что из растущего на острове можно есть. Судя по замечанию Эзарэля — ничего. — Здесь растет что-то съедобное? — спросила она, решив воспользоваться случаем и снова поднять самый волнующий ее вопрос. — Эзарэль говорил, что ничего из местной еды есть нельзя… — Комини, сертун, желтые апакачи, — сказал Солано, задумчиво поглаживая бороду-щупальца — Они подойдут. Может еще поймаем рыбы завтра с корабля… — Откуда вы обычно берете еду, — прямо спросила Нивелин. — В смысле? — капитан честно удивился вопросу. — Добываем на продовольственных миссиях. Крышка котелка приподнялась и грохнула. Капитан подскочил, выругавшись, а потом рассмеялся, поняв, что эта его команда подоспела к ужину. Он что-то пробормотал и зашагал к лодке в сопровождении следов на песке, оставляемыми еще невидимыми гремлинами. Нивелин едва не выругалась от досады. Хоть она и не хотела, но повернулась к Эзарэлю. — Это правда, что вы выбираетесь на землю? — спросила она. Эльф поднял голову от тарелки. — Правда, — сказал он. Нивелин была удивлена, что Эзарэль не стал отрицать. — Но… Почему мне тогда сказали, что нет способа вернуться?! — спросила она, повысив голос. — Кто и когда тебе это говорил? — спросил эльф устало, всем видом давая понять, что время и место для такого разговора она выбрала не самое подходящее. — Вы все! С самого начала, — заявила Нивелин, не желая отступать. — Никто не говорил, что нет способа попасть на землю, — спокойно сказал Эзарэль. — Мы говорили, что нет способа отправить на землю тебя. — Но почему? — Нив сморгнула от удивления. — Я… у вас в плену? Эзарэль не выдержал и рассмеялся. — Ты на службе, — сказал он с ухмылкой. — Пленников держат и кормят, чтобы обменять потом на что-то ценное. А что с тебя взять? — спросил он, пренебрежительно окинув взглядом с ног до головы. — Не уходи от темы! — сказала Нив, оборонительно скрестив руки на груди. Эзарэль отставил тарелку и встал. — Тебя нельзя отправить на землю по той же причине, по какой мы не можем вызвать из Хольцтании или Полуострова фрегат, чтобы нас как королей доставили в Эль с ветерком, — сказал он с нескрываемым раздражением. — Это дорого. Безумно дорого. — То есть дело всего лишь в оплате? — Нивелин всплеснула руками. — Но сколько нужно заплатить, и… кому? — Гвардия может позволить себе открыть портал не чаще, чем раз в год, и отправить не более шести разведчиков, — сказал Эзарэль, уходя вглубь лагеря к сундуку со своими вещами. — Чтобы купить нужные ингредиенты все гвардейцы целый год, — вдумайся — год! — выполняют заказы стран Элдарии. Нивелин немного остыла, но внутри что-то противно пульсировало. — И сколько стоят эти ингредиенты? — спросила она. — Столько, сколько, бегая на подхвате при медпункте тебе не заработать за сотню жизней, — сказал эльф, возвращаясь на «кухню» лагеря с небольшой книжкой. — Но не унывай, есть и положительный момент… — Какой? — спросила Нивелин, нахмурившись. — Ты застряла на этом острове, — пожал плечами эльф. — Так что беспокоится о деньгах тебе не нужно. Ты скорее всего умрешь тут, — он одарил ее своей самой лучезарной улыбкой и зашагал на берег. — Ты невозможен! — крикнула Нивелин ему вслед. Она зло пнула песок и дала себе зарок: с сегодняшнего дня и до конца своих дней говорить Эзарэлю только «да», «нет» и «не знаю».* * *
Ночью Кондор умер так и не придя в сознание. Еще утром того дня Эвелейн сказала, что их лечение бессильно — яд, скопившийся в организме разъел легкие. Все были готовы, но всё равно восприняли слишком близко — как очередное поражение всей гвардии перед неизвестным врагом. Похорон Валькион не помнил, все проносилось перед ним как в дурном сне, — как вынесли тело, как зазвучали лопаты, как он говорил какие-то слова, перебивая чьи-то всхлипы и причитания. Все как в тумане. А самое страшное было то, что завтра они похоронят и остальных, потому что надежды уже не было. Процессия повернула в штаб, а Валькион остался у главных ворот, — возвращаться к своим делам не было сил. Фергус остановился около него с тяжелым вздохом. Оба гвардейца молча стояли какое-то время, затем кентавр нарушил тишину. — Как продвигается расследование? — Никак, — убито ответил Валькион. — Мы с Икар пересмотрели половину библиотеки, о големах такого уровня написано ничтожно мало. Фергус почесал почти уже полностью седую бороду. — Насколько Икар в курсе всех наших подозрений? — Я ей расс… — Валькион замолчал. Подлинный смысл вопроса будто бы только пробился к нему через толщу воды. — Я верю ей! — сказал он резко. — Я не о том, — Фергус покачал головой. — Это мы не знаем, с кем имеем дело… А вот наш враг знает и кто мы, и все наши подозрения. Я больше волнуюсь за ее безопасность. Валькон почувствовал, как напрягается каждая мышца в теле. Что-то неведомое и опасное подкралось сзади и ехидно смеялось ему в спину. — Это ведь… Может быть даже кто-то из наших. Или из наших друзей, — продолжил Фергус. — Моя рука не дрогнет, — уверенно сказал Валькион. — Предателям одна дорога. — Да, — сказал кентавр с горечью, — всем предателям одна дорога… Валькион сразу понял, о чем он. — Это совсем другое! — выпалил он резко. — Архонт не был предателем! — Был, — сказал Фергус с гробовым спокойствием. — Он пошел против устава, против интересов гвардии… — Нет, — ответил Валькион. — Он поступил по совести. — Совесть, — тяжело хмыкнул кентавр. — Очень ненадежное мерило. Может быть и тот, кто натравил эту тварь на ребят, тоже поступил «по совести»? — Поэтому ты никогда не говоришь о нем? — Валькион сам не мог понять, он то ли подавлен, то ли зол. Фергус вздохнул. — Не говорю, потому что некоторые раны лучше не трогать… — Я не понимаю, почему ты считаешь его поступок недостойным… — Считаю… — Фергус наскоро протер левую сторону лица тыльной стороной ладони. — Считаю, как кто? Как воин я, положим, восхищен. Как наставник — горд… А как отец… я убит и зол. До сих пор. Да, как защитник, как воин Архонт поступил правильно, по совести и геройски… Но как сын, муж и отец… эгоистично, не подумав ни о ком из нас. Валькион молчал, жалея, что начал разговор от которого его собственные чувства почернели еще больше. — Знай, если ты полезешь на рожон и погибнешь, — сказал Фергус, уходя за ворота, — одна часть меня будет гордиться тобой и твоей доблестью. А другая — будет ненавидеть до конца моих бренных дней. Валькион уставился в серое небо. В словах Фергуса был очень горький смысл. У нападавшего могла быть своя правда. Возможно такая же, полная боли и сожалений. Неведомый враг впервые предстал перед ним не абсолютным безликим злом, а кем-то живым, со своей историей и привязанностями. Может быть и нет никакой абсолютной правды? Есть только сторона, которую ты принимаешь, и за которой стоишь. Но свою правду и сторону Валькион уже нашел и принял. И давно, едва став главой своей гвардии, — кто посягнет на его друзей и товарищей, тот погибнет от топора и огня. Никто не вернулся и к вечеру. В Гвардии Света как будто намеренно не суетились, только говорили о том, что с утра неплохо бы отправить к границам разведчиков, а к дварфам — переговорщиков. Патрули развернули к штабу, дозорным распорядились закрыть башни в оборону. А всем остальным приказали невозможное. Ждать. При том что часы наматывали круги, а дело не двигалось с места. Одни разговоры, доводы и снова и разговоры. Валькион не выдержал. Он не находил себе места, пока наконец не принял одно единственное решение — пойти и найти пропавший патруль самому. Он спустился в оружейную, и, даже не глянув на распределителя, взял с полки широкий щит и полуторную секиру. — Это еще что? — спросил распределитесь, подскочив с места от такой вопиющей наглости. Несколько гвардейцев, чистящих оружие у дальней стены тоже отвлеклись от своего занятия, поняв, что сейчас здесь обещает быть жарко. — Ты какого черта творишь?! — уже громче повторил распределитель, когда Валькион проигнорировав его первый вопрос, взял со стенда короткий меч. — Я собираюсь на миссию, — коротко ответил фейлин. — Я знаю твою миссию… — сказал распределитель. — Иди возвращайся к ковке. — Не пойду, — ответил Валькион спокойно. Запахло конфликтом. Распределитель кивнул паре ребят, — те скрылись в коридорах, а когда Валькион уже собрал все необходимое, и собирался выйти из оружейной, — вернулись с подмогой — почти со всеми обсидианцами, кто был в штабе. Гвардия обступила его в тесной оружейной. Скорее всего, им сказали, что этот «громила фейлин», «безумный полулюдок», — или как там еще его называли, — собрался устроить мятеж, или еще черт знает что… Валькион спокойно встретил взгляд каждого. — Я пойду за Архонтом, — негромко сказал он. — Пропустите. Гвардейцы переглядывались между собой, но с места никто не двигался. Рука Валькиона сжалась на крепеже щита. Пусть их больше, пусть он пойдет против всех, но он выйдет отсюда, потому что так требовали его долг и совесть. Если потребуется — он выйдет силой. — Рехнулся, полулюдок? — спросил кто-то в толпе. — Нам приказано ждать. — Ты хочешь пойти против приказа Гвардии Света. — Нарушить устав, — подхватили голоса. — Моя совесть — мой первый устав, — спокойно ответил Валькион. — Дайте дорогу. — Ты никуда не выйдешь отсюда! — громко объявил распределитель. — Попробуй, останови… — сказал Валькион, делая решительный шаг вперед. Хоть поддерживающих распределителя было, больше, гвардейцы расступились. С громилой-фейлином никто не хотел связываться. — Тебя вышвырнут из гвардии, — сказал кто-то ему в спину. — Но сначала будут судить за измену! — Пусть делают, как считают нужным… Молча ждать, пока они насовещаются, когда наши товарише в беде я не могу. Внезапно ладонь легла ему на плечо. Валькион хотел уже было ударить локтем, полагая, что его хотят схватить и повязать, но развернувшись, он увидел Томмарта. Брауни вышел из обступившего Валькиона кольца обсидианцев и встал рядом в центре. — В Гвардии Света сказали, что если Архонт действительно приказал вступиться за беженцев, его объявят предателем, чтобы не портить отношения с королем дварфов, — сказал Том собравшимся гвардейцам. — А нас всех потребуют отказаться от присяги. — По оружейной пробежал рокот. Вероятно, кто-то по-новому увидел происходящее. А дозорные, только что вернувшиеся со смены, вообще толком не представляли всю сложность их положения. — Я тоже присягал Архонту, как главе гвардии, — сказал Том. — И тоже хочу выяснить все сам, прежде, чем откажусь от клятвы, — он посмотрел на Валькиона. — Я иду с тобой. Кто-то усмехнулся, кто-то вздохнул. Кондор, — невысокий кепкеун выплюнул на пол былину, которую без конца теребил во рту. — Далеко ли собрались, дамочки? — спросил он, усмехнувшись. — Вдвоем вы не дойдёте и до главных ворот, как вас повяжет Хамон с ребятами, — он, хмыкнув, встал на их сторону. За ним встали братья-минотавры Митос и Бронк. — Мы клялись стоять друг за друга до последнего, — сказал Митос. — Дьявол разбери, но я в деле! — Идиоты… — многие все еще крутили пальцам у виска. Но все больше гвардейцев вставали на сторону Валькиона… Из оружейной вышли двадцать три гвардейца, — почти все обсидианцы бывшие в штабе не тот момент. Охрана Эль не ожидала встретить средь бела дня посреди штаба вооруженную толпу, идущую к лесу без приказа или ордера на задание. Закрыть ворота караульные не успели. Кто-то поднял тревогу, но гвардия уже вышла за ворота штаба. До границы обсидианцы шли несколько часов, выстроившись, почти не разговаривая, и подошли к рубежу земель Эль, когда кроваво-красный всполох заката разлился по небу. Они прошли приграничное мелколесье за которым начиналось широкое поле, называемое в Эль и соседних странах Раздольной Землей. Валькион вышел вперед, поднимая глаза на черные точки, выписывающие в небе круги, и пикирующие к земле, где-то в ярдах ста от границы. Черные сипы. Самый дурной знак из всех возможных. Широкие и стремительные шаги, не разбирая дороги по высокой траве, доходившей до пояса. Мелькающие редкие деревца, занесенные сюда из леса. Чувства внутри такие же непонятные и скрюченные как их стволы, погнувшиеся от сильных ветров, хозяйничавших в этой степи. Трава шуршала, мялась под ногами гвардейцев, оповещая поле об их появлении. Стадо взрослых крилязмов, копошащихся в земле стремительно кинулась к мелколесью, едва уловив их тяжелые шаги. Сквозь мерный стрекот цикад и насвистывания ветра все сильнее с каждым шагом прорезались протяжные крики круживших в небе сипов. Все было ясно и так, — и это осознание облепило как холодная смола, сделала движения трудными и тяжелыми. Перебитый отряд они нашли в ярдах семидесяти от границы. Сначала обсидианцам встретились убитые выстрелами из арбалета в спину спрайты около двадцати беженцев, — дети, старики, женщины. Видимо, они бежали под защиту границы Эль. Отчаянно бежали. Их яркие цветастые крылья сильно выделялись на фоне мутно-зеленой, местами пожелтевшей травы. Именно их крылья, скорее всего, и выдали их стрелкам, — слишком очевидная, слишком напуганная, и поэтому слишком легкая мишень… Еще пятьдесят шагов навстречу неизбежному, и они встретили и товарищей, — семерых гвардейцев приграничного патруля, — товарищей, с которыми они еще с утра перебрасывались новостями и шутками, и которые сейчас лежали в траве, оплетенные сетчатым узором черной засохшей крови. Архонта Валькион нашел у погнутого дерева на краю поляны. Кентавр лежал с пятью арбалетными болтами в груди, но невесть каким чудом еще дышал. Валькион тронул его за плечо, и с трудом открыв глаза, Архонт тяжело сказал: — Мы не дали им преследовать детей и стариков. — Я знаю… — ответил Валькион почти шепотом. — Раз ты здесь, значит все, я развязал войну? — Нет. Мы пришли… — он хотел сказать, «пришли к вам на помощь», но язык не повернулся. Они опоздали. Чудовищно опоздали. — Наездники, — крикнул кто-то позади. Валькион поднял голову и обернулся. С шумом и лязгом к ним приближался отряд дварфов на закованных в броню берифлорах. Блестящие заточенные секиры лежали у всадников наготове на левом предплечье. Гвардейцы оставили раненных и сомкнули плотный ряд на несколько ярдов впереди поляны. — Сорок пять, — услышал Валькион голос Томмарта, который успел сосчитать силы противника. В двое больше… Дварфы остановились в нескольких метрах от обсидианцев. Было слышно, как свирепо дышат их берифлоры, как звенят поводья, как лязгают секиры о броню. Предводитель отряда, отличающийся от остальных по высокому шлему и украшенному камнями забралу, выехал вперед. — Идите прочь! — крикнул он. — Именем короля объединенной Саксонии! Вы нарушаете суверенитет свободного королевства! Валькион распрямился, опустил щит и тоже вышел вперед. — Это приграничная земля, она не во власти ни Эль, ни Саксонии. Вооруженным отрядам здесь не место. Мы пришли только за телами наших товарищей. — Это, — он концом секиры ткнул в место, где лежали убитые, — доказательство измены Эль, — в закате блеснули набивки на кожаной броне, — Гвардии подписали договор, что не будут встревать в наши дела! И нарушили его! Завтра эмиссары увидят все своими глазами, — выкрикнул предводитель. — Приграничье — нейтральная земля, — сказал Валькион. — Ваши отряды первые нарушили закон, здесь запрещено проливать кровь. — Патрульные Эль пропустили дезертиров за границу, не дав нам свершить правосудие Его Величества. — Дезертиров, — от возмущающей несправедливости голос сорвался в крик. — У нашей границы — тела безоружных беженцев Ками, которых вы тесните! — обвинение вырвалось само собой. — Это взбунтовавшиеся подданные нашего короля. Расступайтесь. Или пожалеете. Но никто не шелохнулся. — Пожалеем? Пока мы увидели, что вы способны только стрелять в спину безоружным! — сказал Валькион, теряя самообладание. — Когда в гвардиях узнают о вашем поступке, союзный договор будет расторгнут. И тогда вас, — он обвел взглядом отряд дварфов, — вызовут на суд… Под опущенным забралом командир усмехнулся. — Если узнают… Валькион услышал, как взвели арбалеты. Но свист стрел первым разрезал густой от напряжения воздух. Лучники обсидиана сняли двоих стрелков, до того, как те успели нажать спусковой крючок арбалета. Валькион отклонился и ушел за щит, и один болт летевший в него едва задел наплечник, второй ворвался в полотно щита По команде гвардейцы сомкнули плотный ряд из стены щитов, почти одновременно с тем, как наездники на берифлорах кинулись атаковать, намереваясь сломать их строй и пробить оборону. Рычащие медвежьи морды протискивались в щели между щитами, царапали металл и драли дерево когтистыми лапами. Сверху сыпались удары боевых топоров. Гвардейцы, наглухо закрывшись, атаковали мечами из-за щитов, почти наугад, тесня противника назад. Сила на силу. Таран на таран. Когда защищаешь свое, оружие поднять не сложно. Когда стоишь за свою правду, смерти не боишься. Лучники выстроились за шеренгой пехоты и распределились по бокам, чтобы держать наездников, не дать им как можно дольше взять гвардейцев в кольцо. Но прорыв был лишь вопросом времени… Валькион скомандовал левому флангу развернуться, и сомкнуть ряд спина к спине. Слишком мало места для атаки, слишком плотным кольцом их обступали. Слишком сильно дварфы теснили их друг к другу… Сталь зазвенела зловеще и яростно, а держать строй гвардейцам было все сложнее. Раненные товарищи падали прямо им под ноги. Стук в висках заглушал Валькиону лязг оружия, свист арбалетных болтов, вскрики и стоны. Кровь раненного врага хлынула на лицо, орошила броню, обожгла губы вкусом смерти. Все смешалось перед глазами. Оборона. Размах. Удар. Еще. Еще. Сильнее. Больше. Сознание оставило тело, вошедшее в особый боевой раж. Удар. Удар. Досада. Злость. Ненависть. Что-то поднималось в нем. Что-то большее, чем злость, что-то сильнее, чем боль. Под натиском наездников строй обсидианцев разбился на двое. От жара битвы казалось задымилась земля. Крепления на рукояти щита сорвались, и сам он пришел в негодность. Валькион перехватил щит плашмя и швырнул в строй неприятелей, сбивая им как снарядом троих дварфов. Оставшиеся без наездников берифлоры рванули в лес. Без щита Валькион стал легкой добычей для стрелков. Арбалетный болт, пробив белую броню, вонзился ему в бедро. Боль отдалась где-то в затылке, и рука дрогнула, но потом лишь крепче сжала рукоять топора. Боль — это ярость. Валькиона окружило восемь наездников, верно решив, что покончив с громилой-предводителем, остальных они расколют в два счета. Битва, казалось, остановилась, гвардейцы решили, что ему конец, и смотрели, как на Валькиона наскочило трое врагов, как согнулась сперва его спина, и как мощным ударом он откинул одного наездника словно пустую болванку, второго разрубил пополам вместе с броней. Третьего выхватил из седла за горло и швырнул в строй неприятеля как живой снаряд. Трижды удары топоров врезались в его броню. Один прошел насквозь, и из раны на спине хлестнула кровь. Но Валькион уже не чувствовал боли. Только жар поглощающей ярости. Ничего не существовало перед ним в эту минуту, кроме ярости. Она кипела в венах, она током передавалась по нервам. Ярость — это огонь. Отряд дварфов перегруппировался, но Валькион уже подскочил к их командиру. Один взмах топора, и голова его берифлора покатилась по траве. Дварф спешился, выставил защиту, но исход был уже предрешен. Он оказался вдвое ниже своего противника, и одним размашистым ударом Валькион пробил выставленный блок, кованную броню, как будто их не существовало вовсе. Поспешившие на помощь наездники налетели сбоку, Валькион отскочил, секиры вспороли воздух. Дварфы не потеряли равновесие, проворно развернули берифлоров, и напали снова, немедленно, с полуоборота, задев секирой белый наплечник. Валькион в ответ ударил сильно, хоть и не с размаху. Топор встретил тяжелый кованный щит, который от удара разлетелся вдребезги. Ошметки металла дождем посыпались в траву. Валькион снова кинулся в атаку. Его глаза разгорелись зловещим огнем, сквозь стиснутые зубы вырвался хриплый рев. Воздух сгустился вибрировал от жара. Огонь — это сила. И эта сила владела им сполна в эту минуту полностью. Дварфы отступили, отброшенные мощью сконцентрированной ярости, силы и стойкости гвардейцев. Им вслед лучники выпустили оставшиеся стрелы. Преследовать врагов они не пустились. Они выстояли. Защитили свое. Валькион разжал руки, выпуская деформированную рукоять топора. Он обернулся на оставшихся гвардейцев, — они стояли в доспехах, орошенных кровью, в грязи взбитой земли, вытоптанной травы. Сотрясаемый дрожью, Валькион опустился на колени, позволяя порывистому ветру остудить свое пылающее лицо. В сгущающихся сумерках сипы ревели все громче, предвкушая обильный пир. Гвардейцы собрались вокруг поляны, которую так неистово обороняли, — время было считать раненных и павших. Валькион подошел к Архонту, тот еще был жив. — Они вернутся и нападут на Эль, — сказал он. — И мы их встретим… — Валькион вытер кровь с лица. А может быть и не нападут, если Мико согласиться и выдаст им его и всех оставшихся в живых мятежников. А они потребуют этого… — Это не разумно… — слабо сказал Архонт. — А разумно было что, отказаться от вас?! Ты сам приказал защищать беженцев, а они тебе никто! — Живые и плачущие дети — не куски мяса, оставленные на корм сипам, — сказал кентавр. — Мы — всего лишь остатки гвардии, которая ломала тебя… — Валькион отвел взгляд. — Гвардии, которую ты ненавидишь. — Да… Пошел ты… — только и сказал Валькион. Да, он ненавидел гвардию, когда попал в Эль. Ненавидел весь этот сброд, ненавидел их уставы, принципы и клятвы. Ненавидел заносчивого кентавра. Ненавидел их силу и стыдился своей, потому что она делала его таким же, как они, — как эти… чертовы вояки, ставшие ему семьей. Настоящей и единственной. Слабая улыбка тронула обескровленные губы кентавра. — Ты изменился. Ты стал сильнее. — Моя ярость придает мне сил. Выстоявшие гвардейцы обступили их кольцом. Сложили оружие, и склонили головы прощаясь с командиром, с главой своей гвардии. — Полу-человек, полу-никто… — хрипло сказал Архонт, еле различимо толкнув Валькиона в плечо. — Ты прошел огромный путь… — Если бы ты так не мешался на моем пути, — фейлин шумно выдохнул и сглотнул горький ком, — я бы не прошел его. — Это не так… — выдохнул кентавр. — Это всегда было в тебе… Дисциплина и сила. — Я всегда жил, чтобы однажды… поколотить тебя… А ты… ты все испортил. Голос трясся. Его вечный соперник умирал, но он чувствовал только пустоту и горечь. — У меня есть последняя просьба, — сказал Архонт, кладя руку ему на плечо. — Я хочу умереть в Эль. Не произнося больше ни слова, Валькион присел на одно колено, и осторожно взвалив кентавра на спину, поднялся. В глазах тут же потемнело от тяжести, но сдаваться он не собирался. Он сделал шаг, затем еще один. Раны на теле взвыли с новой силой. Арбалетный болт, так и торчавший из его бедра жег ногу как огнем. Еще шаг. Волосы окончательно растрепались. Измазанные кровью, они закрыли его лицо, лезли в глаза и рот. Еще шаг. Спина и плечи как будто отнялись, Валькион совсем перестал их чувствовать. Но он шел. С трудом, стиснув зубы, резко вдыхая горячий воздух, но шел. Не смотря ни на что — шел, игнорируя все попытки помочь ему. Это конец его пути. Двести двадцать три шага до границы Эль — вот путь, где закончился Валькион — «задира-фейлин» и начался другой Валькион — чей стержень души в эту минуту высвободился на поверхность, как горный обсидиан и выкристаллизовывался, затвердевал в крови друзей и врагов. Остановился Валькион только под раскидистым красным деревом, и осторожно опустил на землю тело Архонта. Оставшиеся гвардейцы стащили под дерево остальных погибших. В гробовом, трясущимся молчании густых сумерек, Валькион взял алебарду и стал ворошить ею землю. За его спиной тихо задребезжала сталь, не оскорбленная, но скорбно принявшая участь предать земле павших воинов. В глубокой ночи они закончили, и под деревом зияли двенадцать могил, — двенадцать товарищей они потеряли сегодня. Светлячки, слетевшиеся к красному дереву освещали последние приготовления. Убитых уложили в могилы, а доспехи побежденных врагов насадили на колья вокруг братского кладбища. — Жизни за жизни, — сказал Томмарт, кидая на могилы последнюю горсть земли, — вы отомщены и можете уйти с миром. Валькион поднял глаза только когда из веток соорудил на могилах талисман, охраняющий покой душ. В грязи и крови он поднялся с колен повернулся к гвардейцам. — Сегодня... мы все пошли против приказа гвардии Света, — сказал Валькион. — Скорее всего нас ждет суд, а возможно и экстрадиция, — продолжил он в тишине. — Я возвращаюсь в главный штаб, чтобы принять то, что меня ждет. Но граница открыта. Кто хочет, может уйти, это дело каждого. Наш командир мертв, и все свободны от присяги пока не будет назначен новый. Но никто не двинулся с места. Все знали одну истину — главу Обсидиана никогда не назначали… А потом меч упал к его ногам. Потом еще один. И еще. Пока лавина оружия с лязгом не оказалась перед Валькионом на земле. Это означало только одно. Так гвардия присягала новой главе Обсидиана.