Фронт

       Мисси любила свою школу. Отнюдь не только за возможность учительствовать и общаться с детьми. Школа служила еще и своеобразным штабом, в котором они с подругами упаковывали собранные вещи в помощь русскому народу. Они с братом примкнули к Обществу*, едва оно было создано, почти с первых дней. Отец знал и, хоть и не выразил восторга по поводу этой вехи деятельности детей, во всяком случае, открыто ничего не запрещал.        Решение поместить в школу один из штабов, где в качестве волонтеров они сортировали и упаковывали собранные вещи, было спонтанным лишь на первый взгляд. Летом, пока стояла несносная жара, день пролетал в суете и беготне, теснота выделяемых для сборки помощи помещений (многие штабы находились на границе города), не особо смущала. Теперь же, когда землю покрыл первый снег, а их страна сама непосредственным образом вступила в войну и тревога мешалась в небесах с ароматом рождественских праздников, паковать то, что уже завтра должно было быть доставлено к отправке, было делом принципиально важным. Находясь рядом с подругами и слушая их показательно-беззаботные (на самом деле с того утра, как стало известно о японском нападении в Тихом океане, веселье стало совершенно напускным почти во всех случаях) щебетания, Мисси чувствовала то облегчение, которое испытывает любой переживающий человек в кругу разделяющих переживания по поводу его проблемы.        Рани, сосредоточено сортировавшая лекарства и старающаяся не шарахаться при виде бесконечных банок с йодом и зеленкой, всё то время, что они работали, молчала (а последний урок правописания закончился полчаса назад). Однако, закрыв набитую доверху коробку, в которой, помимо лекарств первой необходимости, были так же бинты и повязки, она устало опустилась на стул и потерла лоб ладонью.        — Что случилось? — обеспокоенная Донна подняла голову, отрываясь от своего занятия (как раз складывала теплые носки в такую же коробку, как и Рани, но чуть поменьше). — Выглядишь растерянной.        — Просто устала, — пожала плечами Буш, — надо отдохнуть.        — Точно всё хорошо? — заботливо склонившись над нею, Марта положила ладонь на ее плечо. Впрочем, Рани в ответ плечом слегка повела, тем самым сбросив его.        — Да, — кивнула она, — всё в порядке. А где Джек? В последнее время не вижу его. Уехал куда-то, что ли?        — Нет, — отозвалась Донна, — насколько я понимаю, они обратились к русским, чтобы те организовали помощь. Хотят отправить канистры на фронт, под Киев, кажется.        — Ничего себе, — Рани мотнула головой, — это серьезно. Уже и бензин?        — Что угодно, — кивнула Марта, — лишь бы ублюдки-нацисты отступили.        — Да, — согласилась Донна, — Джек вроде бы разговаривал с кем-то из Белоруссии. Ну, то есть, с нашими, кто оттуда родом. Говорят, нацисты сжигают дома вместе с людьми. Запирают их в домах и жгут. Кошмар какой-то. Они не звери, а хуже. Хищник и то милосерднее.        Мисси слушала в пол-уха и восковые свечи, которые удалось собрать за две недели, упаковывала так же вяло. Она всё еще не пришла в себя и, тем более, не до конца оправилась от увиденного. Воображение так и подкидывало картину: она видит в окне силуэты двух целующихся мужчин и, приглядевшись, узнает в них брата и друга.        Пожалуй, сейчас Мисси в полной мере осознала то, о чем толковал ей Гарри и что пытался долгое время доказать Пит: даже самая огромная вселенская беда иногда не столь важна как проблема личная, собственная. Теперь то, что в крови захлебывается не только Европа и Советский союз, но и американские солдаты, её земляки, познали ужас потери, волновало куда меньше, чем факт увлечения брата мужчиной. Война смердела в ноздрях порохом и болью, но картина, что кто-то узнает и брата загребут в тюрьму, станут издеваться, заклеймят, была куда ближе и казалась намного реальнее. Это, оказывается, так просто — в один момент позабыть обо всем на свете, поняв, что горе, непрошенная беда, незваная боль, пришли в твой дом, лично к тебе. Мисси горько вздохнула и поджала губу.        — Эй! — теплая маленькая ладонь, что легла на ее плечо, заставила Мисси прервать мрачное течение собственных мыслей. Она вздрогнула и посмотрела на Марту, что с беспокойством глядела на нее, будто впервые видела.        — М-м? — простонала она сдержанно и вопросительно приподняла бровь.        — О чем задумалась?        — Так, — Мисси тряхнула головой, будто пытаясь выбросить ужасные мысли, — ни о чем важном. По мелочи. Мы сегодня отправим посылки?        — Да, Гарри обещал подъехать через час. Он же при тебе говорил, забыла, что ли?        — У меня все еще путаются мысли после болезни.        Это была правда, но так же и чудовищная ложь. Мысли путались совсем не впоследствии болезни, нет. В голове был кавардак только потому, что знала правду о брате, которую, возможно, он сам хотел бы о себе не знать. И это не просто удручало — убивало наповал. Мисси понятия не имела, что ей с этим внезапным знанием делать, как вести себя, как продолжать делать вид, что все так, как должно быть и ничего не случилось. Еще больше удручала невозможность поделиться.       — Бедняга. Значит, ты не ходила в кино на «Тома и Джерри»?        — Мы с Гарри были на сеансе, — Мисси равнодушно повела плечом, — я по-прежнему не понимаю причину всеобщего восторга. Довольно посредственный мультфильм, к тому же, этот мышонок отвратителен. Хотя плакаты повсюду кричат о том, что он очень милый.        Марта тихонько рассмеялась, прикрыв рот рукой. Она уже перешла к упаковке мыла и противно шуршала бумагой, запаковывая каждый кусок в нее. Работала быстро, четко. Мисси внезапно подумала, что она была бы отличным солдатом, очень организованным. Образчиком дисциплины.        Подруги складывали упакованные коробки в углу класса, рядом с крайней партой. Мисси понесла свою коробку туда и поставила сверху на другую, побольше.        — Позавчера ходила на собрание к Картеру*, — сухо сообщила Донна, — было решено, что необходимо больше мыла и шерстяных вещей. Картер считает, что нацисты вырыли себе яму: у русских в это время года очень суровая зима, не то, что здесь, снега, минимум, по колено, эти твари там увязнут.        — Плохо, — сокрушенно покачала головой Марта, — то есть, выиграть время можно, но чего это будет стоить нам и всем другим людям, кто воюет? Каждый день огромные потери.        — Думаю, — Мисси упаковала последнюю коробку и поставила ее к остальным, — еще пара недель и русским можно переходить к активной обороне. Вероятно, период отступлений уже окончен, во всяком случае, сейчас даже природа на их стороне. Кстати, Гарри говорит, что на заводе ускорили производство этих новых усовершенствованных танков. Возможно, они пойдут на русский фронт.        — Что еще говорит Гарри? Не собирается воевать?        — Вряд ли его пошлют, — пожала плечами Мисси, — он инженер, у нас острая нехватка сейчас. Тыл можно и здесь прикрывать, сами в едва лучшем положении, чем Советы.        — Ну, может, добровольцем?        — Я не припомню, — Мисси достаточно жестко посмотрела на сделавшую последнее предположение Рани, — чтобы мой брат добровольно желал в ад попасть.        Рани пожала плечами, поджала губы. Обиделась. И чёрт с ней. Может, Буш и ждала извинений, вот только Мисси была уверена, что в праве сама их требовать.        Хотя, наверное, она всё же была неправа. В свете вновь открывшейся правды, Мисси уже не могла хвастать хладнокровием и трезвым умом брата. И совсем не имела права на малейшую уверенность в том, что Гарри не вызвался добровольцем в ад, так внезапно решив сменить свои любовные пристрастия.        Девочки, впрочем, об этом не знали, и знать им было вовсе не обязательно. Так что, она просто оглядела комнату, дабы убедиться, что свою часть работы уже выполнила.        — Вчера говорила с Люси, кстати, — подходя к окну и выглянув в него, добавила она, — та говорит, что в выходные студенческий профком собирает митинг за открытие Второго фронта*. Состоится на главной площади в полдень. Продлится два часа.        — Второй фронт? — Рани скептично поджала губы. — Не рано ли? Сейчас на западном фронте затишье, Британия даже притихла. Гитлер своих собак на Советы направил.        — Многие считают это идеальной возможностью открыть Второй фронт, — равнодушно отозвалась Мисси, — мой отец, в том числе. Слышала, как вчера он говорил об этом с коллегой.        — Надо бы сходить на этот митинг, — задумчиво протянула Марта, — может быть, будет выступать митрополит. Он был очень силен в своей речи летом, когда выступал в Медисон*.       — Я не пойду, вечером у нас будут Коулы, буду занята.        — Так Люси ведь на митинг собралась?        — Ну, ужин вечером, она наверняка успеет провести два таких митинга, к тому же, ее отец совершенно не разделяет ее взглядов. И мать тоже.        — Они считают, что Люси лезет не в свое дело? — понимающе спросила Донна. — Моя мама тоже считает, что я зря всё это делаю, мол, пусть русские сами справляются и что вообще для этого есть мужчины.        — Нет, — Мисси упрямо качнула головой, — родители Люси считают, что не нужно останавливать Гитлера, потому что потом нам придется останавливать Сталина. Они уверены, что эти двое сами себя сожрут и даже делают ставки. Мой отец ставит на Сталина, сказал, что этот советский псих тише, а, значит, выносливее*.        Марта посмотрела в окно и, как будто куда-то отошла. Словно бы в комнате отныне находилась лишь ее физическая оболочка. Когда она посмотрела на подруг, в частности, бросила рассеянный взгляд на губы Донны, глаза её были совершенно темны, точно бездна.        — Вас не пугает то, что мы больше не ужасаемся, когда всё время говорим о войне? Послезавтра декабрь заканчивается, едва три недели прошло с момента, как японцы сунули свои узкие глаза на нашу территорию, а мы как будто живем в таком состоянии вечность. Еще летом я готова была орать от ужаса, от парализующего меня страха, когда кто-то вообще заводил тему войны, а сейчас, спустя чуть больше три недели, у нас только и разговоров, что о русских, танках, наступлении и необходимых для фронта товарах. Как такое может быть? Почему нас больше это не волнует?        — Потому что такова наша реальность, — пожала плечами Рани, — я настолько привыкла за эти пару дней, что передачи могут прерваться сообщениями о каких-то боях и чьими-то заявлениями, что уже даже не реагирую и почти не слушаю*. Человек, наверное, и вправду ко всему привыкает. Хотя, казалось, к такому привыкнуть невозможно.        Не известно, как долго бы продолжалась эта дискуссия (которая Мисси по-прежнему не волновала настолько, как волновал будоражащий секрет брата), если бы не отчетливый звук притормозившего у школы автомобиля.        — Гарри приехал, — с некоторым облегчением, что можно сбежать от гнетущего быта внешкольной жизни, сказала Мисси, — завезем коробки в медучилище к Питу. Коробки с носками пока оставляю здесь, какая-то подруга Люси, кажется, обещала собрать еще две партии и передать сюда послезавтра. Тогда отвезем. До завтра, девочки, уроки в пять. Не забудьте.        Она подарила каждой подруге поцелуй в щеку, обменялась короткими объятьями с Мартой (та сама ее обняла) и стала спешно одеваться.        Гарри отчего-то не заходил, хотя не задерживался на пороге, если речь шла о доставке волонтерской помощи.        Стук в дверь, который раздался через миг, всех насторожил. Донна и Марта испуганно переглянулись, расческа в руках у Рани (Мисси заметила) замерла, не дойдя до волос совсем немного.        Судя по тихому вскрику, который невольно издала Донна, на пороге она ожидала увидеть если не серийного маньяка, то вора и мошенника, как минимум. Но вошел мистер Саксон.        — Здравствуйте, девушки, — он снял шапку и шутливо поклонился, — надеюсь, я вовремя и вы уже закончили.        — Папа, что ты здесь делаешь? — с подозрением, причины которого были не понятны ей самой, спросила Мисси, — что с Гарри, почему он не приехал?        Ужас, что она испытала, задав этот вопрос (и озвучив про себя теоретический ответ), был таким неподдельным, что сама испугалась.        — Всё в порядке, — беззаботно пожал плечами отец, — что с ним могло случиться, дорогая? Он приехал домой и побежал к Джону. Говорит, помогает тому с химией. Но, наверняка, всё дело в девчонках. Они как попугаи-неразлучники прямо, не удивлюсь, если и барышня общая, на двоих. Простите, леди, — тут он улыбнулся и снова отвесил элегантный полупоклон девушкам, что дружно хихикали над шуткой.        Он взял две самых больших коробки, удобнее устроил их на руках и понес к машине, бросив дочери, чтобы шла с ним и дожидалась его внутри.        Мисси (которой шутка, конечно же, шуткой совершенно не казалась), едва сдерживалась, чтобы не глотать судорожно воздух и не бить кулаками в стену. Истерика, что таилась внутри нее, в ее душе, как никогда была близка вылезти наружу. Благо, у нее хватило сил снова коротко попрощаться с подругами и буквально бегом рвануть к машине.        В салоне, привычно сев на заднее сиденье, она почувствовала некоторое облегчение. Ну теперь хотя бы не рухнет. Можно сидеть, вцепившись в кресло, что она, не долго думая, и сделала. Костяшки пальцев вмиг напряглись и наверняка побелели, но разжать ладонь Мисси не желала — казалось, что, если сейчас сделает это, свалится замертво.        Миллион мыслей, одна другой страшнее, крутились в ее голове, выделяя ядовитые соки, пожирая мозг, и без того уставший и просящий о передышке, пока отец носил коробки (общей численностью семнадцать штук) по очереди и набивал ими багажник. Последнюю коробку, маленькую, со свечами, он поставил на сиденье возле себя. Сел за руль, завел мотор. Стал ждать, пока машина прогреется.        — Поедем сразу на почту, дорогая — сухо сказал он.        Мисси испытала страшное разочарование. Уже почти неделю она не видела Питера. Джон всякий раз докладывал ей о страшной простуде, разбившей их дорогого друга, а еще, делая большие глаза, сообщал, что Пит строго-настрого запрещает ей приходить, опасаясь, как бы не заразилась, и клялся, что уже в эти выходные они с Питером обязательно нагрянут к ним в гости (Мисси, естественно, в свете новых знаний, предпочла бы, чтобы Джон Смит вообще не смел волочь в ее дом свою худую гомосексуальную задницу, но повода отказать ему в визите найти пока не смогла). Мисси безумно соскучилась, избранник лишь раз позвонил ей за это время, разговор вышел до неприличия коротким и Пит постоянно надрывно кашлял в трубку, так что, и бессодержательным. Так что, сегодня она твердо вознамерилась навестить любимого мужчину и лично поинтересоваться его здоровьем. Собственно, сбор помощи был всего лишь предлогом, по которому она могла бы заглянуть в общежитие, а война и вправду перестала так сильно волновать ее, как раньше, на фоне ухудшения здоровья отца Питера, их предстоящей разлуки и ошеломляющими новостями о брате. Потому категоричное: «Едем прямо на почту» больно прошлось по нервам и задело за живое. Мисси поджала губы и намерено жалобным тоном простонала:        — Но мы с Джоном договорились, что я передам коробки старосте курса, Фрэнку, он сам отправит их, когда его волонтеры тоже соберут помощь…        — Ничего страшного не случилось, — старший Саксон оставался все таким же бескомпромиссным, — отправите свои посылки по очереди. У тебя есть возможность сделать это сейчас без затрат энергии, пользуйся этим.        — Но, папа!        — Мисси, — оборвал отец, предостерегающе подняв руку, — я очень надеюсь, что ты когда-нибудь научишься пользоваться благами своего положения.        — Студенты и молодежь объединяются в помощи русской армии, я исключение?        — Да, — коротко кивнул старший Саксон, — ты не обычная молодежь, не просто активист и волонтер, моя догорая, ты дочь дипломата. И давай прекратим разговор на эту тему, у меня есть тема важнее.        — Папа, ты дипломат, а не мировой лидер, — едко (что вышло не специально) возразила Мисси, — я ничем не отличаюсь от других и пообещала Фрэнку, что отвезу наши посылки к нему для совместной отправки. Ты всегда учил, что обещания нужно выполнять.        — Не в этой ситуации, к тому же, мы едем на почту, а, значит, свое обещание помогать воюющим ты выполняешь исправно. Оно, в данном случае, главное. Закончим этот разговор, я вновь настойчиво прошу.        Мисси заметила, что они свернули на улицу, противоположную той, где расположено общежитие медицинского университета, к почте и досадливо поморщилась. Даже не скрывая разочарованного вздоха, она посмотрела в окно. Снова начался снег, он медленно падал из разинутой пасти свинцовых туч, образуя грязный желтоватый ковер. Острая боль и тоска пронзила ее насквозь — она настроилась увидеть сегодня Питера и была вовсе не готова к тому, что этим планам помешают, да еще и таким наглым образом. И да, она была ужасно зла на отца сейчас. И на брата, который продолжал беззаботно прогуливаться со своим любовником, будто их жизни не грозила опасность, тоже. В голове пульсировал лишь один вопрос: «Почему мужчины такие идиоты?». Ей всегда было интересно, как бы ответила на него мама и смогла бы она ответить вообще.        Снег, к счастью, не усиливался, монотонно покрывая землю хороводом мелких снежинок. Он был слишком редким, чтобы образовать красивое белоснежное поле, в то же время, периодически на стекле оставляли разводы крупные грязные хлопья. Мисси отрешенно глядела в окно, ничего особо там не наблюдая, и была абсолютно погружена в собственные мысли. Те же крутились только вокруг Пита, да еще и гневным потоком лились при воспоминании о Гарри. Твердо решив для себя, что завтра во что бы то ни стало отправиться навестить так неудачно слегшего с хворью любимого, или позвонит в общежитие, пока отец будет поглощен прослушиванием вечерних новостей, она повторяла это решение в голове, как мантру. Как будто боялась передумать. Или забыть об этом.        Так что, когда отец снова заговорил, невольно вздрогнула от звука его голоса. Он вырывал ее в реальность, где она оказаться не особо горела желанием.        — Я думаю, о твоей школе должны узнать как можно больше людей, дочь. Вдохновляющее занятие, особенно сейчас, когда привычный уклад рушится, а ты так отчаянно этому сопротивляешься. Думаю, твой пример может многих разочаровавшихся вдохновить. Что скажешь, если послезавтра к тебе на урок придут журналисты?