Фронт

       Джон целовал с таким жаром, что Гарри почти нечем было дышать. Два часа страсти, болели уже не только задницы, но и всё тело, кости ломило, а теперь ещё и не было сил сделать приличный вздох. Но Гарри не протестовал. Им всё реже удавалось остаться наедине, а он всё чаще задумывался, какое рабство отец готовит для него, так что, прекрасно понимал, что вскоре эти противоречащие природе, логике и здравому смыслу отношения придется прекратить. И старался молчать, не говорить Джону о том, что при одной такой мысли хочется выть и больно вонзаться в пальцы.        Когда Джон, наконец, угомонился и притаился у него на груди, мирно дыша, Гарри позволил себе подумать о теме, которая, единственная, атаковала мозг столько времени, потому что они были её заложниками — о войне. Статья в Вашингтон Пост была беспощадна и гласила, что, согласно проведенным исследованиям, более половины населения страны чертовски устало от войны и согласно на любые способы её прекращения*. Гарри находил это не просто отвратительным, но и страшно лицемерным. Им повезло куда больше, чем всему остальному миру, хотя и не было второго Черчилля. Рузвельт, как бы не старался Гарри убедить себя в обратном, по его мнению был политиком не самым сильным и точно не самым выдающимся, но пока делал всё правильно. Кроме чудовищного, кощунственного нападения на «Пёрл Харбор», война почти не затронула их территорию. Американцы гибли на далеких фронтах, не только британском и французском, и он мог бы понять усталость, если бы о ней говорили солдаты, что каждый день видели кровь, убивали и хоронили побратимов. Но усталость обычных рядовых сограждан, которые, несмотря ни на что ходили в кино, занимались любовью, рожали детей, не прятались в бомбоубежищах и не голодали, была ему совершенно не понятна. По вечерам, как и в мирное время, всё так же проводили увеселительные мероприятия, разве что, они были тише обычного, отдавая дань витавшей в воздухе войне, кинотеатры были забиты, он понял это, когда они с Мисси на прошлой неделе сидели в кино, которое каждый из них не смотрел, дамы покупали модные платья, кичась тем, что многие модные дома Европы теперь нашли отличный и единственный рынок сбыта в виде Америки, а папаше Форду приходилось хорошенько раскинуть мозгами, чтобы придумывать новые, более функциональные модели авто, и он уже (Гарри знал это, вовлеченный в работу) на нескольких денежных мешках сидел. У уставших от войны было всё или почти всё, о чём другие, живущие в оккупации и действительно уставшие от войны и ежеминутного страха за свою жизнь, могли лишь мечтать. Посему Гарри считал большую половину опрошенных круглыми дураками, страшно злился и думал, что, видимо, будет неплохо, если и на их головы вдруг свалится пару бомб, чтобы, наконец, увидели то, от чего страшно устали, бедняги.        Он погрузился в эти мысли настолько, что не сразу понял, что Джон теребит его за плечо, и отреагировал лишь когда прикосновения стали настойчивыми и обеспокоенными.        — Гарри, — с тревогой в голосе произнёс Джон, — ты всё чаще пропадаешь куда-то, я не могу до тебя достучаться. Меня, если честно, это начинает откровенно пугать уже. Что-нибудь случилось?        — Нет, — покачал головой Гарри и аккуратно поцеловал возлюбленного в скулу, желая успокоить, — просто задумался. О предстоящем ужине. Ты примешь в нём участие?        — Да, конечно, — оживлённо кивнул Джон и сел на постели, поправив руками сбившиеся волосы, — хотя и не понимаю, чем я конкретно могу помочь. Приготовлениями к ужину займутся девушки, денег у меня нет. Не хочется чувствовать себя там бесполезным.       — И не будешь, — спокойно возразил Гарри, — ты без пяти минут врач, и думаю, дорогой, мог бы подробно рассказать о том, что делать в случае бомбёжки или как делать искусственное дыхание, или что должно быть в тревожном рюкзаке. Это было бы очень полезным, тем более, учитывая, что врачей больше на ужине не будет.        — Но сейчас полно инструкций, рассказывающих об этом, — непонимающе посмотрел на него Джон, — только вчера волонтеры из нашего университета раздавали листовки, которые это поясняют всем желающим. Удалось раздать более трёх тысяч штук, и в других университетах страны тоже заняты этим**. Зачем ещё и мой комментарий?        — Брось, — скучающе отмахнулся Гарри, — ты прекрасно знаешь, что почти никто не читает инструкций. Чтобы до людей хоть что-то дошло, им нужно вдолбить это в голову сотни раз. Удивительно, почему нет подобных программ на радио. Была бы полезная пятиминутка, скажем, утренняя.        Джон задумчиво потёр подбородок:        — Я слышал, что в деканате обсуждали такую идею. Обещали подать на рассмотрение администрации. Она действительно очень полезна. Может быть, её удастся протащить, не знаю. Хотелось бы, чтобы получилось.        — Ну вот, — кивнул Гарри, — а пока не протащили, займись-ка этим ты. И перестань, наконец, унижаться. «Я бедный, я бесполезный». Ты же знаешь, что я терпеть этого не могу.        Джон ласково провёл пальцами по щеке возлюбленного, снова разбудив в Гарри смутное желание. Гарри подавил вздох. Посмотрев на Джона, увидел, что тот улыбается — как наивный ребёнок.        — Ладно, прости, — сказал он, и отчего-то у него покраснели уши, — я больше не буду. Так, минутная слабость накатила. Не обращай внимания.        Гарри кивнул. Он не хотел этого, но получилось довольно мрачно.        — А что твой отец? — спросил Джон. — Согласен выделить деньги на ужин?        — Да, и согласился с этим довольно легко, — ответил Гарри, вспомнив, как довольно улыбался отец, когда он рассказал ему об этой затее, и что он признавался, что безмерно гордится своими детьми, — даже слишком легко.        — О, — воскликнул Джон, — я думал, он будет против. Приятный сюрприз.        — Отчего ему быть против? — пожал плечами Гарри.        — Ну, не знаю, — замялся Джон, — может быть, он счёл бы эту идею ребяческой, наивной, глупой. Всё-таки ей не хватает продуманности. Да и она далека от того, что он обсуждает со своими коллегами.        — Да, — усмехнулся Гарри, — далека. И куда более практична, чем все их пустые кичливые разговоры в Лиге. Всё куда проще, милый. Моего отца, как и каждого, кто занимает дипломатическую должность, страшно бесит и пугает собственная никчёмность сейчас. Они привыкли играть по правилам и всё никак не поймут, что маленькому немецкому уроду плевать на правила. Ты же знаешь, что все мировые политики, или почти все, выглядят как жалкие клоуны, позволяя Гитлеру опережать их на миллион шагов. А тут — такая золотая жилка. Они решили финансировать ужин вместе с Коулами. Отличный повод рассказать в результате газетчикам, что они работают на благо страны и всего мира, что они пламенные борцы с нацизмом и делают всё от себя зависящее. В этом деле им поверят больше, чем после никчемных и давно уже никому не интересных заседаний Лиги Наций. А тут ещё и повод своими детьми кичиться. Ведь это мы, достойные дети своих родителей, подали эту идею.        Джон усмехнулся, но с оттенком горечи:        — Представляю, что напишут газетчики. «Дети известных политиков внесли свой благотворительный вклад в благородное дело борьбы с Гитлером по всему миру». И плевать, что вы делаете это регулярно. Наверняка мальчишки, что продают и разносят газеты, так и будут кричать, анонсируя новый выпуск.        — А, плевать, — отмахнулся Гарри, — нам всем выгоден этот ужин. Соберем деньги, соберемся вместе, может быть, немного отвлечёмся, наконец, внесём свой реальный вклад, вон, нужно закупать новое топливо для танков, нам на работе все уши об этом прожужжали, а они будут корчить из себя благородных спасателей.        Он встал, надел майку и уже стал застёгивать рубашку, когда Джон прильнул к нему со спины. Гарри точно знал, что он сейчас закрыл глаза и старается не заплакать. Поймал себя на том, что глупо улыбается, думая об этом.        — Уже уходишь?        — Да. Мне пора.        — Но ещё только половина четвёртого.        — В пять мне на работу.        Джон тяжело вздохнул, неохотно разомкнув объятья. Гарри круто повернулся к нему, взял худенькое лицо в ладони и нежно поцеловал.        — Скоро увидимся. Не грусти. И не надо сцен, терпеть их не могу.        — Знаю-знаю, — обезоруживающе улыбнулся Джон, — я провожу тебя до машины. Всё равно нужно хлеба купить и булочек к чаю.        — Ладно.        Джон оделся довольно быстро, но выглядел не самым лучшим образом — рубашка измята, на куртке жирное пятно. Гарри хотел было обозвать его свиньёй, но сдержался, прикусил язык. В ответ Джон точно назвал бы его медведем, а он этих гейских словечек терпеть не мог. Хватало уже того, что его вдруг напрочь перестали интересовать женщины и весь мир свёлся только к огромным глазам худенького мальчишки.        Эти раздумья ему не понравились. Чувствуя острую необходимость от них отвлечься, Гарри спросил, когда они спускались вниз, на улицу:        — Старина Пит как? Звонил?        — Да, — кивнул Джон, — я всё ему объяснил о Мисси. Он жутко скучает. Плакал в трубку. Обещал вернуться в ближайшее время.        — Хоть так, — прикусил губу Гарри, — моя сестра, по моему, скоро с ума сойдёт, бедняга. Не могу видеть её такой.        — А что отец? — Джон с тревогой посмотрел на возлюбленного.        — Ничего, — пожал плечами Гарри, — всё так же упрям, деспотичен и глуп. Уничтожает собственного ребёнка, прикрываясь заботой о ней. Скандалы каждый вечер. Они почти не разговаривают с тех пор, как Мисси узнала об экономке. Только кричат друг на друга.        — Мисси перестала ходить на курсы медсестер, — сказал Джон, — вторую неделю её не вижу. Всё настолько плохо, да?        — Она и есть почти перестала. Скоро, видимо, начнёт как Дюймовочка — по ползёрнышка в день. Отвратительно.        — О боже, — сокрушенно вздохнул Джон, — но ведь с этим нужно что-то делать! Разве можно все оставлять вот так, пускать на самотёк?        — А что поделать? — Гарри открыл дверцу авто. — Я пытался объяснить ей, что так нельзя, но она не слушает. Она сейчас вообще почти никого не слушает. Надеюсь, приезд Пита хоть что-то поправит.        Он слабо обнял Джона и похлопал его по плечу. Хотелось впиться в губы, но они, конечно, не могли сейчас, на улице, этого себе позволить.        — До встречи.        — Я буду тебя очень ждать — преданно заглядывая в глаза, сказал Джон и Гарри решил, что это звучит очень сентиментально.        Он завёл авто и поехал по улочкам, которые сейчас, будто напоминая о беснующейся не так уж далеко от них войне, стали хуже освещаться.