Фронт

       «Самолёт Boeing XB-29 Superfortress сегодня, в 12 часов 25 минут, во время тренировочного полёта разбился в промышленном районе Сиетла. Предварительная причина — возгорание в двигателе. Все члены экипажа во главе с командиром Эдмундом Терни Алленом погибли — в результате пожара или попытки высадится с парашютом близ больницы Харбовью, поскольку парашюты не раскрылись из-за малой высоты. Так же погибли двадцать сотрудников мясокомбината «Фрай», на здание которого упал самолёт, вызвав пожар, и один пожарный. При падении самолёт повредил ЛЕП. Район обесточен, в данный момент проводятся ремонтные работы. Приносим глубочайшие соболезнования родственникам и семьям погибших»*.        — Вроде, не бомбят нас, а всё равно погибаем, — мрачно вздохнула Мисси, которая, едва услышав сообщение, оторвалась от письма, — кто там ещё устал от войны, идиоты?        — Новость составлена ужасно, — сокрушенно покачал головой отец, — такое чувство, будто её школьник, а не журналист писал. Наверняка самолёт испытания проходил. Инженерам теперь косяки дорабатывать.        — А без косяков изначально нельзя было? — фыркнула Мисси. — Надо было подвергнуть риску жизни людей? Что за разгильдяйство?        — У всех бывают ошибки, Мисси, — мягко возразил отец, — тем более, это испытательная модель, я так понимаю, работа над её усовершенствованием только ведётся.        — Ты слышишь, о чём говоришь? — презрительно фыркнула Мисси. — Люди погибли! И на этот раз вовсе не из-за нацистов. А потому что мы, великая и непобедимая Америка, как всегда сделали всё через задницу.        — Так делаем не только мы, дорогая. Как понять, что хорошо и пригодно для фронта, если воочию не увидишь ошибки? Ничего особого, просто жестокие законы войны.        Она тяжело вздохнула. Спорить было бесполезно.        — Вечно ты Америку оправдываешь, великий патриот.        — Дело не в этом, — отец оторвался от бумаг, которые читал, отодвинул их в сторону, и, наконец, внимательно посмотрел на Мисси, — во всём мире реально воюем только мы, Британия и русские. И то, всё не так однозначно. Чемберлейн, ублюдок, слышала, что несёт? Что с Гитлером нужно мириться и договариваться. И ведь это имеет свой эффект. Пока голос Черчилля просто звучит более убедительно**. А в Европе бездарные импотенты сидят.        — Кто его знает? — пожала плечами Мисси. — Может, и надо договариваться. Он всё равно уже всех завоевал, этот Гитлер.        Отец взял стопку бумаг и потряс ею:        — Знаешь, что это? Статистика погибших в странах Восточной Европы. Красный Крест поработал, изучаю для заседания. Так вот, детка. Польша скоро физически будет уничтожена. И превращена в один сплошной концлагерь. Нацистские ублюдки уже второй строят, Осванцима им мало. Если мы начнём договариваться с Гитлером, он выставит свои условия. На других говорить он не согласен. Он монстр и маньяк и, если мы попытаемся закрыть глаза на него снова, он весь мир в концентрационный лагерь превратит.        — А разве сейчас мир лучше? — Мисси даже не пыталась прятать раздражение. — Вот, у нас тоже самолёт разбился. Мирные люди погибли. Не от руки Гитлера. Так не всё ли равно, кто нас будет убивать?        — Ты не понимаешь, о чём говоришь — помотал головой мистер Дельгадо. — Так что, лучше молчи, Мисси. Не неси чушь. Наше счастье, что Америка не является полем боя, во всяком случае, пока. Но, если европейцы будут договариваться, если Черчилль хоть на миг умолкнет, война, мне так кажется, будет и на Марсе. Немецкий выродок доберётся и туда.        Мисси вздохнула. Господи, о чём они говорят? Зачем спорят? Она же просто писала план уроков на завтра, и снова эта проклятая война — каждый день о себе напоминает, каждую минуту. Ужасно.        Она снова склонилась к тетрадям, но мысли разбежались. Теперь Мисси чувствовала злость. А ещё — желание орать на отца, которое было связано, скорее, с Питом, а война была удобной причиной. Пришлось бороться с этим желанием изо всех сил. Даже прикусить губу почти до крови. Отец тоже погрузился в свои отчёты, время от времени тихо вздыхал и мотал головой. Напряжение в комнате ощущалось физически, будто третий человек стоял на их пороге и дышал в спину.        Спас телефонный звонок. Нинель была в саду (каждый раз видя домработницу и её извиняющийся взгляд, Мисси испытывала жгучее желание плюнуть ей в лицо, или разбить нос), потому она встала и ушла в коридор.        — Алло!        — Мисси, дорогая, добрый вечер — услышала она приятный голос мистера Яна. — Как твои дела? Есть минутка для разговора?        — Здравствуйте, мистер профессор, — улыбнулась Мисси, — всё в порядке. Да, минутка есть. Что-нибудь важное?        — Да. Я поговорил с руководством университета, и они согласны создать радио-программу для Джона. Вчера я позвонил мистеру Коулу, и он говорит, что, если она окажется успешной в рамках университета, тогда её можно будет выпускать в эфир городского радио.        — Здорово, — Мисси улыбнулась, кажется, впервые за вечер, — спасибо, мистер Яна. Думаю, Джон очень обрадуется. Скажу ему завтра.        — Нет, я сам скажу, милая, — мягко возразил профессор, — нужно нам обсудить с ним условия, график и всё прочее. В каком общежитии он живёт, не подскажешь?        — Второе общежитие, комната 22.        — Ладно. В понедельник я его навещу.        — У вас может возникнуть проблема без пропуска.        — Я научный сотрудник, милая, — она почувствовала, что Яна улыбается, — мне пропуск не нужен.        — А, — кивнула Мисси, — простите, не знала.        — Ничего. Передай отцу привет. В субботу зайду в гости.        — Ладно. Будем рады вас видеть, профессор.        — Всего доброго, милая.        — И вам.        Раздались гудки. Мисси повесила трубку, не переставая улыбаться. Конечно, самым важным будет продвинуться на городское радио, но и своя программа на студенческом — уже победа. Джон обрадуется. Впрочем, Мисси решила ничего не говорить ни ему, ни Гарри. Не то, чтобы её отношение к Джону испортилось после того, как она узнала его с Гарри секрет, но общаться с ним ей было теперь довольно неловко.        Она, кажется, всё ещё улыбалась, войдя в комнату, потому что отец вмиг оторвался от своих отчётов и прямолинейно посмотрел на неё.        — Что такое?        — Яна звонил. Ему удалось договориться, чтобы Джон вёл передачу на студенческом радио их университета. В качестве приглашенного студента-медика, наверное. Мистер Коул говорит, что, если программа будет иметь успех, её можно продвигать и на городское радио тоже. Яна и с ним разговаривал.        — Замечательно — кивнул Дельгадо, кажется, весьма довольный этой новостью, — очень рад, что и эту идею удалось воплотить. Видишь, вы все тоже боретесь за победу. И очень действенно.        — Вряд ли мы бы что-то смогли без вашей поддержки — спокойно ответила Мисси. Этот факт был ей, почему-то, не очень приятен. Снова она ощутила себя куклой в чьих-то руках.        — Самое главное, что вас есть кому поддержать, милая, — отец смотрел на неё уже с улыбкой, — в таких замечательных делах. Мисси, между нами не всё гладко, я знаю, что ты злишься на меня из-за писем, но, послушай — что бы не случилось, ты моя дочь. Я горжусь тобой и люблю тебя.        «И не даёшь мне быть с тем, кого я люблю» — горько подумала Мисси, но вслух сказала лишь:        — Спасибо, папа.        Нужно было, наверное, сказать что-нибудь ещё. Вроде: «Я тебя тоже люблю», или чего-то такого. Но Мисси не могла. Стена, которая нарастала между ними с отцом, после того, как она узнала, что он скрывает от неё телеграммы Пита, стала огромной и, кажется, непробиваемой. Ей было горько, но она не чувствовала в себе сил что-нибудь изменить.        — Я поставлю чай, — чувствуя необходимость сбежать, сказала Мисси, — Нинель сегодня жарила оладьи, будешь?        — Нет, я не голоден, милая, — отказался мистер Дельгадо, — но чаю выпью.        Мисси кивнула и ушла в кухню. Теперь стало немного легче — отец хотя бы не сверлил её взглядом каждую секунду. Повозившись на кухне, она приготовила чай, и позвала его вскоре.        Он пришёл незамедлительно, как будто только этого и ждал. Занял своё место во главе стола, придвинул чашку и осторожно отхлебнул.        — Пусть остынет.        Мисси ела оладьи, маленькими глотками пила чай. Казалось, будто Пит никогда не вернётся, и что между ними, даже если он приедет, разверзнется пропасть. Ей было страшно, особенно потому, что никак не могла выбросить эти мысли из головы. Она подавила очередной вздох, который всё равно застрял в глотке, никаким чаем не протолкнёшь.        — Нинель уже не справляется одна, — задумчиво протянул глава семейства, глядя в окно, где его верная помощница утепляла яблочные деревья, — думаю, скоро нам понадобится садовник. Работы в саду много, ей будет трудно совмещать её с домашними делами. Что думаешь, милая?        — Думаю, что главное, чтобы будущий садовник беспрекословно выполнял все твои требования и поручения, папа. Даже абсурдные.        Мисси не чувствовала угрызений совести, что ответила так. Он разозлился. Пальцы на миг сжались в кулаки, лицо покраснело. Впрочем, тут же взял себя в руки и глубоко вздохнул. Мисси приготовилась к упрёкам, но отец ничего не сказал, молчал. Снова стал пить чай. Повисшая тишина была угнетающей.        Звонок в дверь их обоих испугал. Кому пришло в голову приходить к ним так поздно? Если это Гарри, то почему звонит? Да и вообще, он на вечерней смене сегодня, домой вернётся под утро. Почему Нинель не впускает гостя?        — Открою — сказала Мисси, испытывая острую необходимость скорее сбежать от отца.        Она встала, оправила низ платья, и пошла к двери.        Гостья стояла на пороге дома и плакала.        — Рани? — изумлённо воскликнула Мисси. — Что случилось? Проходи, скорее.        Они были знакомы с самого детства, познакомились, когда обоим было года по четыре. Бегали друг к другу играть. У Рани всегда были замечательные игрушки, а у Мисси — много книг. За все годы знакомства Мисси впервые видела как подруга плачет. До этого дня она была уверена, что Рани вообще на это не способна.        Но слёзы градом лились из её глаз и даже пришлось помогать снимать пальто, в таком разобранном состоянии она была.        — Что произошло, детка? — обеспокоился Дельгадо, едва они появились в кухне. Он встал, подошёл к гостье и погладил её по спине. — У тебя что-нибудь случилось?        — Простите, мистер Дельгадо, Мисси, — икнув, ответила Рани, и лицо её перекосилось от очередного приступа слёз, — я через задний ход прошла, так было быстрее. Просто я совсем не знаю, к кому вообще идти.        Она буквально рухнула в объятья Мисси, которая гладила её по волосам, пытаясь успокоить.        Отец, тем временем, налил воды, помог добраться до стола. Вместе с Мисси они кое-как усадили Рани на стул.        — Что случилось, милая? — мягко спросил он, пока Мисси помогала её держать чашку, из которой Рани жадно пила.        — Мой папа, он… Его ранили в перестрелке. Какая-то банда, которую они с отделом пытались поймать. Врач уже осмотрел его, сейчас он в больнице. Пуля задела позвоночник. Говорят, что он больше никогда не будет ходить. А маму недавно уволили с работы. Наш концертный зал загнулся, всех уволили. Я не знаю, что мне делать.        Она уткнулась Мисси в плечо и снова задрожала, плача.        Некоторое время они так и сидели — три человека, напряженные, будто статуи, на одной кухне.        Вздохнув, Дельгадо встал из-за стола, ушёл к себе, но уже через несколько минут вернулся на кухню с конвертом в руках, который положил на стол перед Рани.        — Вот, милая, возьми. Вам сейчас нужна помощь. Наверняка, много на лекарство ушло и уйдёт ещё.        — Мистер Дельгадо, — подавлено всхлипнула Рани, с тревогой глядя ему в глаза, — я не могу…        — Всё хорошо, милая. Возьми и передай маме деньги. Вам они сейчас понадобятся. Я зайду на днях, во вторник или в среду.        — Спасибо — тихо вздохнула Рани, кладя конверт на колени и пытаясь утереть нахлынувшие слёзы.        — Я буду у себя в кабинете, если что — сказал он и зашагал прочь, оставляя Мисси с подругой наедине.