Фронт

       Гарри мчался по улицам, людным, шумным, весёлым, будто и нет никакой войны, с трудом пересиливая желание врезаться в столп, отпустить руль и покатиться в пропасть. Сжимал зубы до хруста и, ощутив твёрдый камешек на языке, сообразил, что кусочек зуба в нижнем ряду откололся.        Как он это всё ненавидел! Этот город, удушливый, жаркий, где даже поход за продуктами становился всенародным известием, событием городского масштаба, где нельзя было сохранить тайну. Эту страну, на людях так кичащуюся своей непобедимой силой, на деле же имеющую катастрофически слабую армию, недостаток летального оружия, устаревшие модели танков, от которых проклятые немецкие ублюдки давно уже ушли. Завод, на котором приходилось работать, потому что просвета в работе не видел. Папашу Форда, рьяного борца с нацистами для людей, лихо приторговывающего запчастями для немцев, и до начала войны, в которую ввязалась Америка, продающего им же свои новейшие танки. Коллег, убедить которых в достойности разрабатываемых моделей было почти так же невозможно, как однажды слетать на Луну. И семью свою, казалось ему, ненавидел. Отец, для которого, как ни старайся, существовало только его мнение, на остальных было насрать. Мисси, ослабевшую, подурневшую от своей великой любви, верящую в сказку о том, что можно жить в тесноте, в нищете, в голоде, если есть эта проклятая любовь. Себя, потому что никогда не мог дать отпор отцу, не мог сказать Мисси, что он на самом деле думает о её с Питом романе, не мог признать, что у них нет будущего.        Он ненавидел всё вокруг, и эти дожди, так внезапно разорвавшие небо в конце февраля. У него голова кружилась, колени хрустели, кости болели, словно переломанные. Ему было двадцать пять лет, а жизнь была яркой оберткой для пустой конфеты. Ничего не было в ней, чем можно было бы гордиться. Деньги? Они принадлежали отцу. Влияние? Всё, чего он достиг, принадлежало отцу. Что было бы, если бы он был, скажем, каким-нибудь условным Смитом, а не отпрыском крупнейшего чиновника, политика партии войны мистера Дельгадо-Саксона? Стал ли хоть кто-нибудь разговаривать с ним? Захотел бы его видеть и слушать? Гарри знал — нет. Он, его душа, его мысли и чувства были никому не интересны. Только статус, который, вне сомнений, давала такая знаменитая фамилия. Он думал раньше, в детстве, когда встречался со знаменитыми людьми своей эпохи, что казались ему небожителями, будто истории об их несчастных, несостоявшихся детях, пустивших свою жизнь под откос, потому что на них слишком давила знаменитая фамилия — это миф, чушь, сказка для глупых, спектакль для сердобольных зрителей, чтобы утерлись батистовыми платочками, пожалев. И вот теперь он вырос — и сам был заложником отца, шестерёнкой в его большой игре. А, главное, разве можно было в чём-то отца упрекнуть? Он зарабатывал деньги, пахал, как проклятый — чтобы они с Мисси, его дети, ни в чём не нуждались. У них было масса возможностей реализовать всё, что задумали. Хотите школу для беженцев? Пожалуйста. Хотите благотворительные балы и концерты? Пожалуйста. Нужны деньги на новую идею? Держите, я знаю, что деньги окупятся. Отец любил их, и в этом не было никаких сомнений. Он просто не знал, что оба его ребёнка, и сын, и дочь, хотят невозможного. Того, что не купишь ни за какие деньги мира. Вряд ли можно было бы его в этом обвинить. Винить стоило только себя. И Гарри — винил. И ещё сильнее себя за это ненавидел.        Он доехал до общежития с таким трудом, что нужно было радоваться, что не разбился. Будь дорога чуть более долгой, он бы обязательно врезался в столб, и прощай, жизнь, дешёвая и опостылевшая. Припарковавшись, он вышел из авто, поставил его на сигнализацию, и стал подниматься по хрупкой лестнице. К Джону.        Консьерж, конечно же, его узнала, но посмотрела как-то странно. Фыркнула:        — У мистера Смита, похоже, сегодня приёмный день. Проходите.        О том, чтобы спросить, кто ещё приходил к Джону, Гарри сообразил поздно, почти уже стоя под дверью его комнаты. Аккуратно постучал, впрочем, не нуждаясь в разрешении, рванул на себя ручку и вошёл.        Джон сидел на кровати, а за столом, рядом — профессор Яна. Они пили чай, запах мяты был таким сильным, будто она прямо в комнате росла. Вот чёрт. Он не для того сюда ехал, чтобы увидеть кого-то ещё. Новый повод ненавидеть дурацкую жизнь, навязывающую дурацкие правила.        Гарри, скорее, приказал себе держаться, взять себя в руки. Улыбнулся:        — Добрый вечер, мистер Яна. Прости, Джон, что не предупредил, просто ехал с работы и внезапно захотелось тебя увидеть. Если что, я могу уехать.        — Ну что ты, — улыбнулся Джон, и на шее тут же заиграл смущённый румянец, — садись, Гарри. У меня есть медовые лепёшки. Будешь чай?        Гарри есть не хотелось, но он кивнул. И, конечно, понял, как Джон дрожит, когда тот встал, чтобы обнять его.        — Ты очень вовремя, сынок, — улыбнувшись, Яна отпил немного чаю, и поставил кружку на стол, — у меня отличные новости для Джона. Вот, пришёл, чтобы всё обсудить.        Гарри вопросительно уставился на Джона. Тот улыбнулся.        — Красный крест согласился, чтобы моя передача шла под их эгидой. Правда, для начала я буду транслировать её на уровне студенческого городка, первые месяца два, а потом, если проект будет успешен, организация обещает спонсорство в вопросе его переноса на городской уровень. Завтра я пойду разговаривать с радио-центром университета, обсудим детали.        — Вам удалось договориться, профессор? — спросил Гарри.        — Да. Вы делаете отличное дело, ребята. Все. Почему бы не помочь, чем могу?        Гарри кивнул.        — Это хорошо, но нельзя ли было обойтись без помощи Красного Креста? Они за эту войну себя уже так запятнали, а ведь ещё и за прошлую так и не реабилитировались.*        — Джону потребуется поддержка вышестоящих органов, Гарри, — профессор помотал головой, — к сожалению, частные инициативы мало приветствуются. Система всё так же неповоротлива, так что, нужно использовать любые возможности.        — Ясно — мрачно кивнул Гарри. — И что, через Лигу Наций было бы не проще это организовать? Я не придираюсь, профессор, не подумайте. Просто спрашиваю.        — Можно было бы, — задумчиво кивнул Яна, — но, сынок, не мне тебе рассказывать, что у Лиги сейчас далеко не лучшие времена. Чёрные, сам знаешь. **        Гарри вздохнул и кивнул.        — В любом случае, — Джон улыбнулся, — я безумно рад, профессор, что вы помогли, и эта идея обрела жизнь. Надеюсь, всё получится.        — Я тоже надеюсь, — Яна улыбался, — вы — другое поколение. Когда война пришла, разорвав нашу жизнь, мы совсем не понимали, что делать. Были менее инициативны и больше покорны государству. Более растерянные. Так что, если есть желание помочь победе, нужно хвататься за любую возможность и использовать её.        — Вот-вот, — подхватил Джон, кивая, — я тоже так считаю. Завтра, когда поговорю с радио-центром, могу я вам позвонить и сообщить результат?        Яна воодушевлённо кивнул:        — Конечно, дорогой мой мальчик, я буду очень ждать. Будем надеяться, всё пройдёт удачно.        — Спасибо.        Кивнув, профессор поднялся. Снял пальто с вешалки. Надел. Замотался в шарф. Взял трость и шляпу.        — Я пойду, Джон, — мягко улыбаясь, сказал он, — не буду вам мешать. Не провожай. Жду завтра звонка.        — Хорошо, мистер Яна, — оживился Джон, — ещё раз спасибо.        Едва за светилом науки захлопнулась дверь, Джон подошёл к Гарри и взял его лицо в ладони. Аккуратно поцеловал. Просверлил внимательным взглядом.        — Что с тобой? Ты напряжен, как чёртова розетка. Подойду — и долбанёшь током. Что-то случилось?        — Скандалы дома, — мрачно пробубнил Гарри, — как всегда.        — Вот чёрт, — вздохнул Джон, — опять из-за Пита?        — Да. Но я не хочу сейчас это обсуждать. Я нашёл для нас комнату. Одевайся. Ты едешь со мной.        — Куда?        — Недалеко. Тебе не плевать, где трахаться?        — Я не хочу никуда ехать, — упрямился Джон, — тем более, туда, куда не знаю. Без этого никак нельзя обойтись, что ли?        — Конечно можно, — оскалился Гарри, — давай будем ебаться прямо здесь, чтобы кто-нибудь зашёл, увидел и порвал нам жопы. Безопаснее сразу в Третий Рейх переехать, что уж.        Джон вздохнул:        — Перестань материться и злиться. Мне надоело, что каждый разговор с тобой напоминает захват заложников. Ты вечно меня дёргаешь. И давишь на меня. Так нельзя, Гарри.        Гарри закатал глаза и выдохнул.        — Слушай, давай без нотаций. Если я тебе не нужен, так и скажи. У меня дома бардак, у меня на работе бардак, мне кажется, что я схожу с ума, а ещё и ты достаёшь.        Он сам не понял, что сорвался, и теперь, как ни старался, не мог сдержать слёз. Судорожно всхлипывал, шмыгая носом. Сел на кровать. Зло потер покрасневшие глаза.        Джон вздохнул. Сел рядом. Обнял за плечи.        — Ладно-ладно. Едем, куда там ты решил. Только я за рулём. И успокойся, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ещё и с тобой что-то случилось.        Гарри посмотрел на возлюбленного из-под лба. Он был напуган.        — Ты меня собираешься бросить? Да?        Джон вздохнул снова. Коротко поцеловал его в волосы.        — Нет, конечно. Куда же я от тебя денусь? Поехали.