Фронт

       В комнате повисло немое, тяжёлое, словно бремя самой войны, отчаяние. Голос Эллы, конечно, звучал на пластинке, разливались звуки её оркестра*, но ещё громче, а потому ещё страшнее был звук напряжённой, звенящей тишины.        Гарри посмотрел на отца. Сложенные перед собой на столе руки были сомкнуты в плотный замок, взгляд был прикован к кавалеру дочери, который, кажется, совсем не горел желанием стать ему зятем. Перевёл взгляд на сестру. Мисси сидела рядом с возлюбленным, сжавшись в комок, испуганная, ранимая, словно ребёнок. И вдруг Гарри понял — она и есть ребёнок. Маленькая девочка, чьё рождение стоило её матери жизни, привыкшая быть за спиной отца и старшего брата. Война растерзала её невинность, сделала её сильнее. Но внутри она всё та же малышка, которая ждала, что любимый всегда будет рядом, станет защищать её, что бы не случилось. А Пит…        — Поподробнее, — пугающе ледяным тоном сказал глава семьи, — молодой человек. Прошу подробнее.        — Хорошо.        Гарри поднялся на ноги, подошёл к проигрывателю, притишил его. Зычный голос Эллы утих. Теперь разве что тихо трещала пластинка. Немного помедлив, Гарри вернулся за стол.        — Хорошо, — вздохнул Пит, явно пытаясь собраться с мыслями, — милая, Мисси, Гарри, и вы, мистер Саксон, я прошу, не подумайте ничего дурного. Я долго размышлял, пытался просчитать варианты. Не дело это, чтобы молодые люди жили с родителями. Нам нужно самим становиться на ноги, строить свою жизнь, организовывать быт. В моём отказе жить в вашем доме, мистер Саксон, нет ничего плохого, никакого неуважения или чего-то подобного. Просто я думаю, что нам с Мисси нужно жить вместе, только вдвоём, понимаете?       — Мистер Твелви, — глава семьи постучал костяшками пальцев по столу, что выдавало его нетерпение, — заканчивайте с пространственными речами. Мне нужна конкретика. Я хочу услышать конкретный вариант, где именно и как вы собираетесь жить с моей дочерью. Переходите, пожалуйста, к делу.        Гарри внимательно посмотрел на отца. Он был полон решимости, глаза, словно угли, таранили кавалера дочери. Гарри понял, что решение уже принято — он ни за что не благословит решение Пита, посчитает авантюрой всё, что тот предложит, и, в конечном счёте, не даст Мисси быть вместе с возлюбленным. Вёл бы он себя так же, будь время мирное, останься война страшилкой для всего мира, кроме Америки? Гарри был практически уверен, что да. Он посмотрел на сестру. Мисси сидела бледная, сама не своя, сжавшись в комок и сама не зная, что делать, куда бежать. Она, конечно, тоже всё понимала, и что, что бы Пит не сказал, что бы не сделал, всё напрасно — их отношениям уже вынесен приговор. Желая хоть как-то поддержать сестру, Пит взял её за руку под столом.        Понимал ли Пит, что ему ничего не светит? Наверняка. Он был парнем умным, проницательным, это Гарри знал точно. Как знал и то, что его друг, помимо всего прочего, ужасно упрям, и не отступится от намеченной цели.        Пит и не отступал. Гнул свою линию:        — Конечно-конечно, — он спешно закивал, — я уже всё продумал. Вы только не волнуйтесь. Я люблю вашу дочь, у меня серьёзные планы на жизнь с ней, так что, я не собираюсь тащить её в пустоту. У меня есть дом в Вирджинии. Он достался мне в наследство от дедушки. Дедушка умер несколько месяцев назад, сейчас за домом присматривают соседи. Я собираюсь уехать туда. И хотел бы забрать с собой Мисси. Мы, конечно же, поженимся, не будем просто жить как соседи, под одной крышей. Об этом вам не стоит волноваться. Дом тёплый, есть школа, так что, Мисси могла бы работать учительницей. Вечерняя школа тоже есть, ведь многие ребята, особенно старшие, работают, пока отцы на войне. В доме две комнаты, кухня. И удобства все в нём есть. Нам там будет хорошо жить, честное слово. А у меня уже есть место в больнице. Меня медбратом берут, но это пока диплом не получил. А потом буду уже доктором. Если нужно, мы можем поехать, посмотреть дом, я готов. Чтобы вы все не волновались.        Саксон вздохнул, так тихо, что почти никто, наверное, не расслышал. Он продолжал смотреть на горе-кавалера как на дивную зверушку. А Пит, казалось бы, не понимал, что не так. Воспринимал так, будто всё в порядке. Ничего, на самом деле, в порядке не было.        Тишина из угрожающей превратилась в убивающую. Мисси шмыгнула носом, схватившись за руку брата крепче, как будто за спасательный круг. Гарри ненавидел всё происходящее, и боролся с желанием то ли плюнуть в лицо отцу, то ли стукнуть Пита. Так хотелось схватить Мисси, сгрести её в охапку и сбежать, укрыв от всего мира. Только вот укрытия не было — весь мир воевал.        Мисси стала дышать с шумом, чаще. Гарри знал — она вот-вот расплачется, каждой клеткой тела чувствовал. Ему было больно, он искал спасение для себя, для сестры, для Пита. Да и для отца тоже — тот беспокоился за дочь, в такое время этого бы только дурак не делал.        — Давно ли вы, мистер Твелви, всё это решили? — нарочито медленно, растягивая слова, спросил Саксон-старший. Он был точно породистый кот — ленивый, вроде бы, разнеженный, но готовый в один миг, превратившись в пантеру, замереть в прыжке.        — Уехать я планировал давно. Ещё летом, когда стало понятно, что мой дедушка умирает, а нужно кому-то унаследовать дом, приглядывать за ним, я попросил места в тамошней больнице. И вот мне, наконец, пришёл ответ. Учёбу я бросать, конечно, не собираюсь, переведусь на заочное отделение. А дом замечательный. Нам с Мисси там хорошо будет. Я позабочусь о ней. Я обещаю.        Отец продолжал стучать по столу костяшками пальцев. Дипломат до мозга костей, он предпочитал использовать язык тела, но сейчас тот был вовсе не дипломатичным. Пит, вроде бы, тоже это понял, закашлялся. Опустил глаза. Пытался спрятать лицо в шарфе, накинутом на шее.        Саксон-старший открыл было рот, хотел возразить. Гарри готов был поклясться, что сейчас он скажет «нет» и тысячей причин аргументирует свой отказ. Объяснит так, что захочешь — не придерёшься. Видимо, он всегда был скользким и хитрым человеком, а за годы службы стал похоже, настоящей устрицей.        Но внезапно вмешалась Мисси. Её голос дрожал:        — Почему ты не сказал мне? Почему не посоветовался со мной?        — Я был не уверен, милая, — по губам Пита поползла робкая, но влюблённая улыбка, — а потом, когда всё получилось, планировал сделать сюрприз.        — Я не люблю сюрпризы.        — Ты не рада?        — Нет.        — Но почему?        — Потому что, — она вдруг вскочила, и, дрожа, сжала руку в кулак, — я… я никуда не поеду. Никуда не поеду с тобой.        За окном начал накрапывать холодный дождь. Целый день по небу блуждали тучи, и вот, наконец, прорвало. Мисси в этой картине, при незанавешенных окнах, выглядела словно скульптура. Как будто статуя, полная гнева и решимости. Она занесла руку над головой, как будто бы хотела ударить. Пит поморщился, наверное, подумал, что сейчас получит пощёчину. Сжался в клубок, зажмурился, выставил перед собой руки.        — Тише, — прошептал он, — тише. Пожалуйста.        — Трус, — на выдохе произнесла Мисси, судорожно мотая головой, — трус. Всё решил, как удобнее тебе. Хочешь, чтобы я за тобой поехала, и только тобой одним любовалась?        — Ты ведь хотела уехать, Мисси! — в голосе парня впервые прозвучало отчаяния. — Ещё совсем недавно ты говорила, что хочешь уехать, мы с тобой планировали!        — Это было ДО ВОЙНЫ! — теперь она уже кричала, высоким, надломленным голосом, — До войны! До того, как узкоглазые ублюдки по приказу немецкого выродка напали на нашу страну, на нас всех! А теперь мои друзья уходят на фронт. И я могу никогда больше их не увидеть. Мой отец работает двадцать часов сутки, и я не знаю, на сколько его так хватит. В такие минуты начинаешь ценить всё, что тебе дорого. А ты предлагаешь мне всё это оставить. Думаешь, что всё, что мне по-настоящему дорого, заключается в тебе?        — Я вовсе так не думаю, Мисси, — обескураженно возразил Пит.        Они как будто позабыли, что отец всё ещё здесь. И ссорятся они в его присутствии. Впрочем, старший Саксон помалкивал, предпочёл не вмешиваться.        Мисси вновь опустилась на стул. Рухнула. Обречённая, раненная, уставшая.        — Я никуда не уеду, Пит. Я люблю тебя, но не готова бросать семью, друзей, оставлять школу, перестать делать всё, что я делаю. Мы не живём в мире розовых грёз, где всё хорошо и спокойно, а домой можно доехать на поезде. Мы не знаем, что будет послезавтра, завтра, в следующий час или секунду. Я не хочу быть бесстыдной, наслаждаться жизнью в милом домике в Вирджинии, пытаясь найти себя, пока все мои знакомые, весь мой мир горит в огне. У меня есть обязанности. Когда я только начинала школу, когда только первые шаги делала по благотворительности, я не понимала, насколько всё серьёзно. Но проходят месяцы, и вот я уже с головой погрузилась в это. Потому что это сейчас — и есть моя жизнь. Это — жизнь всего мира. Я думала всегда, что хочу быть обычной женщиной, строить семью, готовить пироги и рожать детей. Но мир изменился, он меняется у нас на глазах, — она горько всхлипнула, — и вот уже женщины занимают места, которые раньше принадлежали мужчинам. Не всегда от хорошей жизни, скорее, наоборот. И я не могу быть в неведении в раю, пока мир за окном моего дома больше похож на ад. Поэтому я не поеду с тобой, прости. Мне жаль, что я не поняла этого раньше.        — Но… — Пит опешил, замялся, растерялся, — как же наши чувства, Мисси? Наша любовь?        Она подняла на него глаза и посмотрела таким взглядом, что не тронул бы только мёртвого. Гарри вдруг подумал, что он совсем здесь лишний, попытался встать, но она крепко вцепилась в его руку пальцами.        Мисси плакала. Всхлипывала. Почти рыдала.        Пит вздохнул. Повесил голову, точно грустный ослик. Покачал головой. Уронил лицо на руки.        — Мистер Твелви, — холодно отчеканил глава семьи, — думаю, моя дочь всё достаточно ясно объяснила. Вам лучше идти.        Пит заарканился. Очень тихо, почти одними губами, прошептал:        — Мисси…        Но она даже не подняла на него глаз.        — Я тебя провожу, — решительно поднявшись на ноги, сказал Гарри, — идём.        Пит всё ещё упрямился, а, выходя из комнаты, постоянно оглядывался. Мисси тихонько плакала, уронив на руки лицо, но не посмотрела на него. В коридоре парни остановились. Пит неловко переминался с ноги на ногу, топтался, точно медведь.        — Я знал, что всё именно так обернётся, — вздохнул Гарри, как будто признавал своё поражение, — но теперь мне тебя жаль. И Мисси жаль. И отца жаль. Всех жаль. Хреновое чувство — жалость. Ненавижу его.        — Гарри, — он отчаянно шагнул вперёд, выдохнул, — прошу тебя. Дом большой, чистый. У меня есть работа, у Мисси будет тоже. Это пригород, там уютно. Не на краю света ведь всё. Поговори с Мисси. Мы хорошо будем жить, ей нечего бояться. Поговори, а?        — Ладно, — кивнул Гарри, — сделаю всё, что смогу. Но сейчас иди. Иди, старина.        — Хорошо. Я пойду.        Покидал он дом с тяжёлым сердцем. Шаги у него такие тяжёлые были, словно на ноги давили железные колодки. Гарри стоял в коридоре, слушая эхо и гул дождя. Не успела за Питом закрыться дверь, как в неё постучали.        — Ну кто там ещё? — слегка раздражённо фыркнул Гарри, — входи.        Ворвался холодный воздух, а с ним — растрёпанная, заплаканная, раскрасневшаяся Люси:        — Гарри… Гарри… — запыхавшись, повторяла она, — я, право слово, не знала, к кому ещё пойти, к кому обратиться.        — Что случилось?        — Не знаю, что и делать, Гарри. Я всегда знала, что родители мои жестокие и ханжи, но, в этот раз, они превзошли себя, и, похоже, сошли с ума. Они меня за старика семидесятилетнего выдать замуж собираются.        Она дрожала. Была в ужасе. Гарри пропустил её.        На кухне всё ещё рыдала Мисси.        — Похоже, сегодня у всех вечер разбитого сердца.