Te amo est verum

Igni et ferro огнём и железом

Все оставшееся время до первого боя с настоящим противником Эмма намеренно изматывает себя тренировками. Август не нарадуется на нее и ворчливо подбадривает, а иногда даже участливо интересуется, не устала ли она. Но всякий раз Эмма, сдувая с лица упавшие на него пряди волос, мотает головой. Не устала. От тренировок – не устала. От тайны, которая вовсе не тайна, – да. Она хранит ее все это время и не выдает Робину, продолжая общаться с ним как ни в чем не бывало. Если закрыть глаза, то ничего не будет напоминать Эмме, что она – рабыня. С ней хорошо обращаются, ее кормят и поят, ей позволяют гулять – по арене лудуса, но все же – и не заставляют мерзнуть по ночам. Робин учит ее римскому языку, а Август – приемам боя. Мария делится историями из жизни, а в молельной никто не запрещает взывать к северным богам. Наута оказался прав полностью: это счастье – попасть к такому хозяину, как Аурус. Да и в принципе жизнь гладиатора в Тускуле не так уж плоха. Если вообще можно назвать рабство не такой уж плохой вещью. Эмма неистово избивает деревянный столб на арене и думает, как скоро ее поймают, если она выйдет за пределы лудуса. Она не дура. Она знает, что у Ауруса есть обученные люди, которые следят за гладиаторами день и ночь. Она видит их на кухне, возле арены, в галереях и около купален. Эти люди пытаются слиться с остальными, но у них не очень хорошо получается. Возможно, из-за того, что они ни с кем не общаются. И один из них обязательно оказывается рядом с Эммой, когда она достаточно близко подходит к запертым воротам. Эмма останавливается, давая себе передышку. Пот заливает глаза, на ладонях – кровавые мозоли. Забинтованные запястья все равно выворачиваются и болят. Кожа на подошвах огрубела настолько, что можно ходить по острым камням и не бояться пораниться: в тех сандалиях, что выдали ей, неудобно тренироваться, приходится снимать. Эмма все еще думает о побеге – но вяло, потому что нет причин, чтобы подставляться под наказание или даже под смерть. Со слов отца и Бьорна она всегда верила, что римское рабство – наихудшее из того, что может испытать на себе человек. Но, наверное, Один внимательно приглядывает за ней. И Эмма расслабляется, теперь уже веря, что здесь, в Тускуле, ничего сильно плохого с ней не случится. Впрочем, смерти она все же боится. Однако когда признается Августу, что опасается первого боя, тот поднимает ее на смех и говорит, что женский бой – это не больше, чем потеха для зрителей-мужчин. Он заверяет Эмму, что никто и никогда не умирал в Тускуле во время сражений женщин. И Эмма отпускает свой страх. А больше ей пока что нечего бояться. И поэтому жизнь ее становится размеренной и даже в чем-то скучной. Нет, совершенно не так она представляла себе рабство. Выиграет ли она что-нибудь от победы в бою? Эмма усмехается, вспоминая свой первый день здесь, свою первую ночь, когда она всерьез размышляла, а не убить ли Регину, чтобы суметь убежать, и оставляла яблоко на утро, потому что не знала, как скоро ее покормят снова. Тогда она не верила, что в лудусе можно жить. Что страх тут очень быстро сменится прозрачной тоской и однообразием времяпровождения. Мария говорит, что так бывает не всегда. Всем известен Сулла и его тяжелый нрав, благодаря которому рабов в его домусе порют каждые шесть дней. Сулла считает, что это снижает риск возмущений, и в чем-то он прав: избитые рабы вряд ли смогут поднять восстание или сбежать. Вот только и работать им после порки не так уж легко. Эмма встряхивает кистями, сбрасывая с них напряжение, и поднимается на цыпочки, чуть пританцовывая, чтобы мышцы не застаивались. Сулла – это тот, с женой, любящей лазить под чужие подолы? Да. Он. Эмма ни разу не видела, чтобы Аурус велел кого-то выпороть. Да, Ласерта раздает пощечины направо и налево и грозит всеми казнями, а Кора может лишить обеда или ужина и велеть запереть в подвалах, но ничего больше. И никаких возмущений со стороны рабов. Эмма знает, что всем, кроме нее, разрешено выходить за пределы лудуса – в сопровождении, конечно же. Такая избирательность огорчает и злит ее, но она пока не готова решать эту проблему боем. Может быть, когда Аурус убедится, что ей можно доверять… Эмма снова берется за меч и встает в боевую стойку. Аурус никому не доверяет. Он просто чуть отпускает повод и следит, кому этого будет достаточно, а кто натянет его сильнее. – Эй, воительница! Бодрый голос Робина отвлекает Эмму, она разворачивается и прикладывает ладонь ко лбу, щурясь, потому что солнце охотно слепит ее всякий раз, как она смотрит в ту сторону. Август занят с другим бойцом, он не обращает на нее внимания, и можно еще ненадолго прерваться. – Привет, – кивает Эмма, подходя к Робину. Она еще ни разу не видела, как он тренируется. Наверное, Август специально разводит слабых и сильных гладиаторов. А может быть, тренировки Робина проходят где-то в другом месте. Совсем некстати вспоминается тот вечер, когда Эмма застала Робина с Региной. Это не способствует хорошему настроению, и Эмма спрашивает резче, чем могла бы: – Ты чего-то хотел? Они с Робином стараются говорить на римском. Конечно, за такой короткий промежуток времени Эмма не сумела бы выучить его от и до, поэтому те слова, что ей пока неизвестны, она заменяет словами на своем языке. Со стороны, должно быть, их разговор смотрится смешно, однако Эмма гордится собой. И все еще не может понять, почему же в империи так охотно говорят на ее родном языке. Может быть, дело в том, что Цезарь стремится на север? Или Тускул какой-то особенный город? – Пришел посмотреть, как ты тут, – Робин подходит ближе и одобрительно кивает, оглядывая Эмму. – Готова? – Нет, – отвечает Эмма. Потому что нельзя быть готовым к будущему, в котором что-то может измениться без твоего на то согласия. Можно лишь смириться с тем, что будет так, как угодно богам. – Это ничего, – бодро отзывается Робин. На нем сегодня совершенно удивительный набедренник: отороченный мехом, украшенный какими-то символами, сделанными из металла и пришитыми к поясу. Эмма присматривается, но не может понять их значение. – Куда-то собрался? – спрашивает она небрежно. Зависть гладит ее своими холодными руками. Она тоже хочет погулять по улицам города, а не наматывать круги по арене. Пусть даже ее окружат десять соглядатаев! Робин кивает. – В лупанарий*, – отвечает он. Эмма только пожимает плечами: она не знает, что это такое. – Дом удовольствий, – туманно поясняет Робин. – Есть там одна женщина, что ждет меня. Теперь ясно, о чем он толкует. В деревне Эммы такого дома никогда не было, но на окраине жила женщина, которая сбежала из подобного заведения в одном из южных городов. Она много рассказывала о своем прошлом, отец, конечно, всякий раз отсылал Эмму прочь, едва речь заходила об этом, но кое-что запомнить все же удалось. Например, Эмма знает, что в таких местах мужчины платят деньги за то, чтобы женщины раздвигали для них ноги. Но впервые слышит, чтобы гладиаторов выпускали из лудуса для подобных вещей. Отец сильно удивится, когда она расскажет ему такое при возвращении. – Смешно, – качает Эмма головой. – Я помню женщину по имени Лупа. Даже если бы захотела, вряд ли бы она ее забыла. – И это открывает в ней новые грани, – как-то неприятно смеется Робин. Эмма не понимает причину такого смеха и не переспрашивает. Уж это ей точно неинтересно. А потом она вспоминает кое-что еще. – Разве ты не проводишь ночи с Региной? – прямо спрашивает Эмма. Видимо, пришло время выложить карты, как говаривал Бьорн, когда намекал на честность. Она не замечает, как снова переходит на свой родной язык. Глаза Робина наполняются удивлением. Он молчит довольно продолжительное время, будто не готов обсуждать подобное с кем бы то ни было. Эмма смотрит на него с прищуром и чувствует легкость в груди. – Я не принуждаю Регину к этому, – наконец роняет Робин и скрещивает руки на груди, словно хочет отгородиться от возможных расспросов. Эмма кивает. Она видела улыбку на лице Регины тогда. Если ее и принуждали, то она очень умело скрыла свои истинные эмоции. – Значит, у тебя много женщин тут? Она удивлена, но не слишком сильно. Ей пришлось пересмотреть свои взгляды на большое количество вещей. Рим оказался совсем не таким, каким она ожидала. Робину неловко, это видно по его взгляду и по тому, что руки он не опускает. – Достаточно, – в его голосе появляется резкость. – А что? Неужели он не понимает? Или делает вид? – Ты говорил, что женат, – напоминает Эмма очевидное. – Мэриан здесь нет, – все еще резко отвечает Робин. – А я – мужчина. И я не могу без женщины. У него чистые, честные глаза. Он верит, что в его поступке нет ничего постыдного. Когда Эмма спрашивает его о том же самом, но в отношении Мэриан, Робин начинает злиться. Справедливо ли это? Вряд ли они с ним сойдутся во мнениях. Тогда Эмма меняет тему разговора и признается: – Август выдал мне второй меч. Но мне неудобно с ним. Ей действительно неудобно. Она привыкла сражаться с одним, а вторая рука всегда была свободна. У Эммы плохо получается, Август злится и торопит – это понятно, скоро состоится первый бой. Эмма просит выпустить ее так, как есть, но Август уже принял решение и не хочет его менять. Он говорит, что Эмма привыкнет. Может, так оно и будет. Но не за пару дней, оставшихся до поединка. Эмме остается только верить, что он и впрямь будет не до смерти. – Тренируйся, – коротко бросает Робин. – А мне пора. До встречи. Он явно задет разговором, потому что ни разу до этого не обращался к Эмме так холодно. Он уходит, а она смотрит ему в спину и слегка усмехается. Ей нравится, как она поддела его. Словно крошечная месть за ту ее обиду, когда она поняла, что слова Регины могут быть правдой. – Что ты отдыхаешь? – слышится недовольный голос Августа, и Эмма подхватывается, выпрямляясь. Август щурится, обегая ее взглядом, и требовательно интересуется: – Почему с одним мечом? Второй лежит в отдалении. Эмма надеялась, что сегодня ей не придется брать его в руки, но надежде не суждено сбыться. Она рысью добегает до меча, подбирает его и возвращается. Август одобрительно кивает. – Ты – димахер. Мечи – продолжение твоих рук. Когда ты это поймешь, станет легче. Эмма не понимает сейчас только одного: почему ей нельзя выйти на арену в том виде, в котором она выиграет. Но с Августом спор не имеет смысла, и поэтому Эмма покорно идет в другую часть арены, где на тонкий шест усажено соломенное чучело, обладающее очертаниями человеческой фигуры. Именно на нем ей надлежит отрабатывать приемы с двумя мечами. Эмма обреченно вскидывает оружие, на мгновение замирает, а потом кидается в атаку. Замах. Удар. Уход. Подсечка. Уход. Замах. Удар. Прокрутиться вокруг. Ложный замах. Наклон. Уход. Прогиб. Присесть. Выпад. Эмма останавливается. Пот градом катится по ее лицу. В этих приемах нет ничего сложного, но она проводит их левой рукой, и это требует слишком больших усилий. – Отлично! – кричит откуда-то издалека Август. – Продолжай! И она продолжает. Подняться. Прокрутить меч. Нацелить в горло. Примериться. Отвести руку. Замахнуться. Удар! Удар! Удар! Солома сыплется с безучастных плеч, а Эмма все бьет и бьет по ним деревянным оружием, и крутится, и вертится, и выжимает из себя все соки. Смена рук. Обманный выпад. Подставить левый меч вместо щита, ударить правым. Пригнуться, упасть, перекатиться – и резануть по ногам. Выпрямиться и напрыгнуть, замахиваясь одновременно двумя мечами. Победа! Эмма тяжело дышит и старательно моргает, потому что в глаза летит песочная пыль, поднятая ее собственными ногами. Подходит Август. – Сразимся? – он небрежно поигрывает мечом – точной копией того, что зажат у Эммы в правой руке. В левой клинок короче и тоньше, но это заметно только если положить их рядом. Эмма уже клала. Вместо ответа она молча кивает и, заставляя себя игнорировать усталость, встает в защитную стойку. Август не двигается с места. На его губах играет легкая улыбка. Меч опущен книзу. Он ждет. Ждет и Эмма. А потом в какой-то момент молниеносно – как ей кажется – бросается вперед. Август встречает ее выпад тотчас же, его меч подставляется под замах Эммы. Август выворачивается из-под удара, оказывается у Эммы сзади и локтем бьет ее по спине так, что она падает на колени, глотая никуда не девшуюся пыль. – Говорил же – не бей первой. Жди, – слышит она поучительное. – Так мы простоим до первой стражи*, – отплевываясь, огрызается Эмма. – Твое дело – выиграть! – рявкает Август, и Эмма бросает на него злой взгляд поверх плеча. Заметив это, он усмехается. – Поднимайся, Эмма. Мы не закончили. Эмма пытается дотянуться до него мечом, не вставая. Ее удар точен, но Август отскакивает назад с поспешностью, удивительной для калеки. Воспользовавшись его отходом, Эмма легко поднимается на ноги и уже готова защищаться. Август утирает лицо свободной рукой и подмигивает Эмме. – Ты добилась бы больше, швырни мне в глаза песка. – Это нечестно, – удивляется Эмма. – Твое дело – выиграть, – повторяет Август. – О красоте и честности боя поговорим потом. Он набрасывается на Эмму, и она едва успевает увернуться. Деревянный меч со свистом пролетает мимо левого плеча, Август тут же перебрасывает его в другую руку и атакует. В последний момент Эмма успевает скрестить свои клинки, и меч Августа вонзается ребром в самый центр их сплетения. От стали уже посыпались бы искры, но дерево только жалобно скрипит. Эмма со всей силой отталкивает от себя чужое оружие, и Август, не удержавшись, падает на землю. Эмма, не ожидавшая такого эффекта, кидается ему на помощь, но добивается лишь того, что Август плашмя бьет ее по ногам мечом, и она снова оседает на колени – уже рядом с ним. – В бою тоже рванешься помогать? – скалит он зубы. Эмма сердится и, зачерпнув горсть песка, бросает ему в глаза. Как он и учил. Август смеется, плюется и трясет головой, жмурясь и ойкая. Эмма приносит ему воды в деревянном ковше и помогает промыть глаза. А потом спрашивает: – Почему ты не учишь меня рукопашному бою? Август старательно моргает: сначала одним глазом, потом вторым, проверяя, вымылся ли песок. А потом снисходительно смотрит на Эмму. – Потому что женщины не вступают в рукопашный бой. Эмма могла бы рассказать ему совсем другое. Когда в их деревню приплыли чужие лодки, и враги хотели подчинить себе всех, кого встретят на пути, именно женщины сдерживали их до последнего, пока мужчины, бывшие на охоте, не вернулись домой: счастье, что все это произошло в один день. Тогда погибло около двадцати женщин – молодых и старых, а мать Эммы лишилась глаза. Сама же Эмма сидела в подполе с братьями, потому что была слишком мала, чтобы принимать участие в битве. Август еще раз плещет себе водой на лицо, отфыркивается и передает ковш Эмме. Та заглядывает в него, убеждается, что воды не осталось, и тяжело вздыхает. – Я старый и больной, – невозмутимо говорит Август. – Ты можешь сходить и налить себе еще. Эмма поджимает губы. Август хлопает ее по плечу. – У нас еще есть время, – ободряюще говорит он ей. – Натаскаем тебя. Выйдешь победителем. Эмма не уверена, но спорить не хочет. А Август вдруг принимается рассказывать*: – Раньше все это дело вообще было частью обряда – причем погребального. Собирались рабы и свободные граждане и сражались до последнего выжившего. Вот такая честь им оказывалась. Он посмеивается. Эмма садится рядом и вытягивает ноги, ловя тепло уходящего на покой солнца. Август косится на нее. – Тебе и повезло, и не повезло одновременно. Раньше женщины не допускались к боям. Но сейчас бои идут не до смерти. Да, наверное, повезло. Повезло попасть в рабство, и ждать своей участи, и зависеть полностью от других людей, пусть даже их отношение пока что весьма неплохое. – Почему ты тренируешь меня не так упорно, как остальных? – спрашивает Эмма о том, что давно заботит ее. Ведь она наблюдает. Смотрит, как Август гоняет мужчин: с утра и до самой ночи, не давая присесть, не давая еды или воды. С ней все не так. Она просыпается сама и идет на арену, где Август позволяет ей тренироваться самостоятельно и приходит только потом, вот как сегодня. – Ты – женщина, – старой присказкой отвечает Август. – Я не воспринимаю вас как бойцов. Но даже и так – ты весьма неплоха. А поскольку до твоего первого боя Аурус дал не так уж много времени, нет смысла натаскивать тебя на износ. Август не очень любит женщин, это Эмма успела понять. Но ей не за что его осуждать. Он ей ничем не обязан. Робин говорил, что на арене правят мужчины. Их бои считаются элитными, на них ходят смотреть, за них платят огромные деньги. Женщины выступают крайне редко и всегда первыми, чтобы разогреть публику. В Тускуле сражения с их участием не считаются чем-то неприличным, но и внимание к ним приковано не слишком сильное. Конечно, есть свои любители. Но Эмма не понимает, почему Аурус так вцепился в нее. Неужели из-за того, что сказал ему оракул? Но разве он общался с ним до того, как Наута привез Эмму? – Что все-таки будет, если я проиграю? – в который раз задает Эмма вопрос, который мучает ее сильнее всего. Август пожимает плечами. – Возможно, что ничего. А может быть, тебя отдадут в подчинение Регины. Эмма вздрагивает, когда понимает смысл сказанного. В подчинение Регины – сделают обычной рабыней, ведь будет понятно, что для арены она не годится. Слова Августа заставляют Эмму тренироваться еще усерднее, и она больше не тратит время на праздные мысли и желание отдохнуть. Даже не молится богам, но еще и потому, что однажды снова застала Регину в молельной. Вид ее отчего-то был столь неприятен Эмме, что она поспешила уйти еще до того, как Регина обернулась. И долго потом убеждала себя, что поступила правильно. В день Венеры Эмму будит звук сдвигаемой в сторону занавеси. – Надо вставать, – говорит Мария. – Тебе пора на арену. Сон снимает будто рукой в тот же миг, Эмма вскакивает и растирает ладонями лицо, тряся головой. – Бррр! Прохладно! – удивляется она и принимается споро заплетать косу. Мария кивает и протягивает ей новый сублигакулюм и перевязь на грудь. – Это даже хорошо, что прохладно. Для боя хорошо. Эмма с ней согласна. Было бы плохо жариться под палящим солнцем и то и дело стирать пот. Она одевается, думая, какой противник ей достанется. Вчерашние страхи пока что не напали со всей силой, и боязни проиграть нет. Эмма напрягает и расслабляет мускулы, которые перестали болеть от усердных тренировок, и радуется тому, как охотно двигается ее тело. Словно гармония поселилась внутри, и она приносит убеждение, что все пройдет хорошо. Нога давно не болит, и только длинный шрам напоминает о ранении. Эмма приседает пару раз, разминаясь, заводит руки за спину и сцепляет пальцы, вновь напрягая мышцы. Ловит на себе любопытный взгляд Марии. – Что-то не так? – Все хорошо, – спешит улыбнуться Мария, но Эмма уже насторожилась. И потому повторяет: – Что не так? Мария отводит взгляд и мнется. Эмма нетерпеливо ждет. И слышит: – Имя твоей соперницы – Лилит*. Эмма застывает, пытаясь понять, что же тут плохого. Не справляется с этим и недоуменно пожимает плечами. – Это плохое имя, – убежденно шепчет Мария. – Богопротивное. Она ничего больше не объясняет. Эмма же успокаивается. Для нее в чужом имени нет дурного предзнаменования. Она оборачивается на нишу, в которой стоит маленькая фигурка Одина, принесенная Робином, и молча просит его защитить ее и направить руку в бою. А потом распрямляет плечи и идет вместе с Марией к арене. Попадающиеся навстречу гладиаторы желают ей успеха: кто-то – искренне, кто-то насмешливо. С кухни доносятся аппетитные запахи, но Эмма знает, что никто не будет ее кормить перед боем, да она и сама бы не стала есть: на тяжелый желудок клонит в сон, но никак не в бой. Перед ареной Эмма снимает обувь и оставляет ее в углу. Робин, ждущий у выхода, передает мечи. К разочарованию и одновременному облегчению – деревянные. Эмма привычно взвешивает их в руке и чувствует уверенность. Вчера, сражаясь с Августом, ей удалось не упасть ни разу, но зато его она свалила с ног не единожды. Он, конечно, поддавался, Эмма знает это, однако с задачей придать ей веру в собственные силы справился. – Она уже там? – спрашивает Эмма у Робина, имея в виду эту Лилит. Он кивает. – Не волнуйся. Она хороший соперник. Эмма не очень понимает, «хороший» в каком плане, но переспрашивать не хочет. Кивает и смотрит на Марию. Та просовывает ей за кожаный пояс сухой сиреневый цветок. – На удачу, – улыбается она и, быстро поцеловав свои пальцы, на мгновение прижимает их к щеке Эммы. А потом стремительно убегает. Эмма нащупывает цветок, вытаскивает его, какое-то время смотрит, потом возвращает на место. Что ж, удача ей потребуется. Сердце все же начинает стучать быстрее, когда Эмма выходит на песок. Она и сама не знает, чего ждет, но арена выглядит практически так же, как и во время ее тренировок. Вдали стоит Август и, скрестив руки на груди, всем своим видом выражает смертную скуку. На втором ярусе лудуса виднеются Аурус, Кора и Ласерта. Рядом с ними Сулла, и выражение лица у него такое же хмурое, как было на пиршестве. Заметив Эмму, он чуть подается вперед, будто хочет спрыгнуть вниз, к ней, и опирается руками на перекладину, венчающую каменное заграждение высотой по пояс. Эмма переводит взгляд на Ауруса, но тот пристально следит за Суллой. Тогда она встряхивается и отдает внимание арене. И женщине, которая появляется за левым плечом Августа. Должно быть, это и есть Лилит. У нее темные волосы, собранные за спиной, тяжелое удлиненное лицо и чуть скошенный вправо рот. Но вовсе не это повергает Эмму в изумление, за которым тут же возникает страх. Мария была права в своих опасениях. Лилит в доспехах. В то время как Эмма вышла на арену в тонкой нагрудной повязке и более толстом и кожаном сублигакулюме, грудь ее соперницы плотно закрывают пластины, и непонятно, из чего они сделаны. На левом плече закреплен маленький щит с вдавленными внутрь краями, а второй – округлый и тоже небольшой – она держит в левой же руке. На ногах у нее – высокие сапоги, вместо сублигакулюма – юбка из полос кожи, не доходящая до колен, на талии – широкий пояс, надежно закрывающий живот. Запястья охвачены кожаными браслетами. Эмма на негнущихся ногах подходит ближе и с ужасом видит, что меч у Лилит настоящий. Его лезвие поблескивает на солнце, когда то проглядывает из-за частых туч. По спине сползает капля пота, но ведь совсем не жарко. Лилит выглядит хмурой, когда кивает в приветствии. Они уже подошли друг к другу настолько, что Эмма видит ее глаза – зеленые и усталые, очень опытные. И, сглатывая, думает, что же в таком случае выражает ее собственный взгляд. Они становятся напротив друг друга, и Эмма крепче сжимает свои бесполезные мечи, пытаясь не дать рукам задрожать. В какой-то момент она смотрит на Августа, и тот кивает, мол, все в порядке. Страх охватывает Эмму с новой силой. Ничего не в порядке. Она вышла голой против хищника. И пусть хищник достаточно тяжеловесен и, возможно, неуклюж, но пробить его броню не получится ничем. Эмма сильно сомневается, что ее вывели не на заклание. Она помнит, как ей говорили, что бой будет простым. Но все не так. Она чувствует, как смотрит ей в спину Аурус. Это должен быть его взгляд, и он пронзает не хуже меча. Но не для смерти же он кормил и одевал Эмму! – Начинайте! – рявкает Август, голос его звучно разносится над ареной. Эмма вздрагивает и встает в стойку. Лилит, чуть помедлив, проделывает то же самое. Над ареной воцаряется тишина. Эмма ждет. Она помнит указания Августа, да и ситуация не та, в которой можно презреть наставления и ринуться вперед. Прощупать соперницу по-быстрому не удастся. И поэтому Эмма только покачивается из стороны в сторону на слегка согнутых ногах, не сводя взгляда с лица Лилит. Она знает, что готовность к удару прежде всего отразится в глазах. Но подлое солнце снова выходит из-за туч и на мгновение ослепляет Эмму. В тот же момент ей чудится, что Лилит сдвинулась, и поэтому Эмма бросается в атаку. От первого удара Лилит легко уворачивается, чуть сместив корпус. Она все еще стоит на месте, ей достаточно было пропустить Эмму мимо себя, и та вынужденно пробегает несколько шагов прежде, чем остановиться. Резко разворачивается и, встряхнувшись, идет в атаку вновь. На этот раз Лилит подставляет ей под удар свой щит и пинает в живот правой ногой. Дыхание вырывается изо рта Эммы глухим вскриком, и она валится на песок, пытаясь отдышаться. На глазах выступают слезы. – Поднимайся! – слышит она резкий и раздраженный голос Ауруса, и встает, мотая головой. Во время тренировок она никогда не пропускала удары в живот. Но во время тренировок она и не бывала так растеряна. Лилит чуть улыбается. Ее глаза прищурены. Она ждет, наверняка прекрасно понимая, что все преимущества на ее стороне. Как бы Эмма ни сражалась, она легче и уязвимее. У нее деревянное оружие. – Сражайся! – требует Аурус со своей вершины. Эмма невольно поднимает на него глаза и видит Кору. Видит ее презрительное выражение лица. Госпожа не ждет от своего гладиатора никаких свершений. Она заранее уверена в плачевном результате. И, может быть, именно это вселяет в Эмму силы. Она не зря ела свой хлеб. Поудобнее перехватив мечи, Эмма вновь идет в атаку. На этот раз она не пытается бить сходу. Нет, она кружит, пытаясь выяснить, есть ли слабые места в броне Лилит. Конечно, и Лилит не стоит на месте, поворачиваясь вокруг вместе с Эммой. Одно хорошо: она не нападает. Должно быть, ей дано указание защищаться. Что ж, Эмме это на руку. И, выждав момент, она неожиданно, как ей кажется, проводит ложный замах. Удар правого меча приходится на щит Лилит, а левый обязан достигнуть цели, и Эмма быстро замахивается и им, тут же опуская его вниз и устремляя к правому боку соперницы, но Лилит то ли готова, то ли ей везет. В момент, когда оружие Эммы должно добраться до чужого тела, Лилит поднимает свой меч. И сталь входит в деревяшку, раскалывая ее пополам. От меча Эммы остается половина. Эмма тут же выбрасывает ненужный остаток и чувствует облегчение. Все-таки это не ее – работать с двух рук. Не давая Лилит опомниться, она переходит в наступление, уже окончательно убедившись в том, что против нее только обороняются. Что ж, она покажет все, на что способна. Под напором ударов Лилит потихоньку отступает к краю арены. Она ловко орудует щитом и время от времени пытается подставить меч, но Эмма готова и вовремя отскакивает, потому что не хочет терять второй клинок. Она кружит и вертится, понимая, что двигаться ей легче, и с радостью видит капли пота на лбу Лилит. Очередной удар деревяшки приходится в щит, и Эмма следом зачем-то бьет левым кулаком в грудь соперницы, совершенно не ожидая, что это подействует. Но пластины доспехов оказываются очень тонки, и Лилит, охнув, сгибается и отшатывается. Эмма на мгновение удивленно замирает, а потом принимается добивать. Это ее шанс. Удар! Удар! Еще удар! Эмма колотит по щиту без остановки. Лилит, у которой, очевидно, сбилось дыхание из-за боли – а Эмма отлично знает, как больно пропустить такой удар, – обороняется более вяло и то и дело заносит меч. Но выкрики Суллы с галереи всякий раз останавливают ее. Эмма выигрывает и понимает это, а потому все ускоряется, работая на пределе своих возможностей. Удар! Обманный удар! Удар! Лилит запинается о камень и чуть не падает. У нее злое лицо, наверное, ей не очень радостно принимать участие в таком бою, но она ничего не может поделать. Эмма продолжает теснить ее, а потом происходит то, что сбивает ее с толку. Краем глаза она случайно замечает знакомый силуэт возле Августа. Регина! В голове моментально вспыхивает удивленная мысль: «Что она забыла здесь?» Август учил не думать ни о чем во время боя, и до этого все было хорошо. Но содеянного не исправишь. Эмма обреченно сбивается с ритма и наносит последний удар медленнее, чем остальные, поэтому промахивается и теряет равновесие. Лилит охотно пользуется этой промашкой и бросается вперед, щитом изо всей силы ударяя Эмму в правое плечо. Резкая боль, белой вспышкой пронзившая тело, вырывает крик изо рта и меч из руки. Эмма чувствует, что плечо не на месте, и пытается пошевелить им, но это вызывает лишь еще большую боль, а Лилит снова бьет ее по тому же самому месту, и это так ужасно, что не получается даже закричать. Эмма только открывает рот и валится на колени на песок, потому что боль сбивает с ног и кружит голову. В какой-то момент слегка ослепшая Эмма видит свой меч и пытается дотянуться до него хотя бы левой рукой, но Лилит бьет ее в спину, отправляя лицом вниз, и ногой отшвыривает деревянное оружие подальше. Откуда-то издалека слышится счастливый смех Ласерты. Эмма лежит и не шевелится, краем заслезившегося глаза видя, что Лилит подходит ближе и, чуть склонившись, снисходительно протягивает руку, чтобы помочь подняться. Под сердцем бушует гневливая буря, разбавленная вернувшимся страхом за свою жизнь. Она проиграла. Проиграла.