Te amo est verum

Приковылявший Август помогает Эмме подняться, потому что она все еще игнорирует протянутую руку Лилит. Любое движение вызывает к жизни боль, и Эмма кусает губы, пока идет к галерее. В голове постоянно крутится эта проклятая мысль: проиграла! Проиграла! Эмма думает, что Аурус выйдет навстречу, но этого не происходит. Никто не спешит отругать ее или приказать бросить в подвалы. Странно, но облегчения это не приносит. Эмма смотрит себе под ноги и то и дело спотыкается, сбиваясь с шага. Август не выдерживает и говорит сердито: – У тебя плечо повреждено, а не ноги. Как получается так, что ты еле идешь? Эмма молчит и сжимает губы. Август ворчит еще какое-то время про чужую кривоногость, потом тон его смягчается, и Эмма слышит: – Ты хорошо сражалась. – Я проиграла, – тут же парирует она. И вспоминает о Регине, которая появилась так невовремя. Пришла ли она туда специально? Поняла ли, что помешала? Или Эмма помешала себе сама? Тело странно реагирует на простой вывих. Эмма получала травмы и посерьезнее. – Проиграла, – спокойно соглашается Август. – Но сражалась-то все равно хорошо. Он умолкает, да и Эмма не стремится продолжать разговор. В тишине они добираются до комнаты Студия, где резко пахнет какими-то травами. Студий на месте, он оборачивается на шаги и кривит губы, видя выбитое плечо Эммы. – Не вздумай кричать, – сразу предупреждает он, прохладными пальцами ощупывая вывих и причиняя еще немного боли, но она настолько незначительна на фоне основной, что Эмма на нее не реагирует. Студий еще какое-то время трогает ее, а потом вдруг одним резким движением вправляет плечо, и вот уж тут сложно сдержаться. Эмма, впрочем, ограничивается только выпученными глазами да прокушенной губой, из которой моментально начинает сочиться кровь. Студий нечленораздельно ругается и буквально всовывает ей какую-то не слишком чистую тряпицу. – Прижми, чтобы ничего не заляпать мне тут. Эмма покорно прижимает тряпицу ко рту и, не в силах стоять на ногах, садится прямо на пол. Голова кружится от только что испытанной боли, но плечу становится легче. Двигать им, впрочем, все равно затруднительно, и Эмма очень сомневается, что в ближайшее время сумеет вновь выйти на арену, если ее призовут. Она спрашивает об этом у Августа, и тот хмыкает. – Зачем Аурусу снова смотреть на твой проигрыш? Август безжалостен, и Эмма понуро опускает голову. Страх возвращается в сердце и холодит его. Что с ней теперь будет? Аурус наверняка ждал победы, чтобы получить доказательство того, что потратил деньги не напрасно. Зачем ему такой гладиатор? Да еще и женщина. Эмма испытывает одновременно боль и физическую, и душевную. Больше всего ей хочется сейчас свернуться на своей постели и уснуть, чтобы ничего не вспоминать. Но Студий заставляет ее подняться и быстро смазывает выбитое плечо какой-то мазью. От нее становится прохладно, и боль еще немного уменьшается. Следом Студий заставляет Эмму просунуть руку в какую-то странную повязку, которую крепит у нее за шеей. Рука оказывается плотно прижата к груди, Эмма может двигать ей при желании, но не слишком активно. – Походишь так пару дней, – ворчливо говорит Студий, критически оглядывая повязку. – Потом посмотрим. – Я не смогу тренироваться, – возражает Эмма, и Август вмешивается: – А зачем ты мне с одной левой? Он задумчиво трет подбородок и добавляет: – Да и вообще, я так думаю, надо попробовать тебя в другой роли. Я бы, конечно, оставил тебя и вовсе прегенарием*, но это я. Дадим тебе щит. Эмма уныло думает, что, может быть, Август слишком торопится. Может быть, завтра Аурус отдаст ее Регине, и та превратит ее в самую обычную рабыню, которая каждый день моет полы. Эмма умеет мыть полы, но после жизни в качестве гладиатора – пусть и недолгой – уже довольно сложно увидеть себя в другом качестве. Впервые за последнее время Эмму посещает отчетливая мысль о бегстве. Она не сможет прислуживать другим. Лучше побег! Но тут же появляется другая мысль: а куда бежать? Эмма была за пределами лудуса лишь один раз и даже не запомнила дорогу. Если представить, что она сумеет выбраться к морю, куда ей двигаться дальше? Или стоит пойти по суше? Но куда идти? Запал исчезает сразу, как Эмма понимает: у нее нет ничего, что помогло бы ей при побеге. И никого, кто мог бы укрыть ее у себя на первое время, пока солдаты Ауруса будут прочесывать Тускул в поисках беглого раба. Если ее остановят и начнут спрашивать что-то по-римски, а она не ответит… Нет, побег совершенно невозможен. Еще и потому, что Эмма не собирается проверять на себе, как наказывают беглых рабов. Однажды она спросила у Марии, и та отказалась отвечать. Студий отпускает ее, и Эмма в компании Августа возвращается в свою комнату. Там ждет Робин, и у него такое сочувствующее выражение лица, что Эмме снова становится стыдно за проигранный бой. Август уходит, не говоря ни слова, а Робин топчется, словно не знает, что сказать. Тогда вместо него говорит Эмма: – Я проиграла. Я знаю. У нее немного кружится голова, поэтому приходится сесть, чтобы снова позорно не свалиться. Робин опускается на пол возле ее ног. – Лилит была в полной амуниции. Ты не смогла бы выиграть. Но было удивительно, когда ты пошла в атаку, в какой-то момент я поверил, что ты можешь одержать победу. Робин качает головой, а Эмма слушает его и едва понимает. Тело расслабилось, наконец, в голове пусто, в сердце нет ни радости, ни сожалений. Очень хочется спать. Может быть, в мазь Студия что-то подмешано? – Я хочу спать, – едва выговаривая слова, произносит Эмма. И валится на постель до того, как Робин успевает что-нибудь ответить. Ей кажется, что она падает в черноту, разбавленную вспышками искр, мечущихся из стороны в сторону. В той черноте нет дна, и Эмма несется сквозь нее, нелепо взмахивая левой рукой, пытаясь хоть за что-нибудь уцепиться. А потом кто-то хватает ее за эту руку и выдергивает из черноты. Эмма открывает глаза и вжимается затылком в матрас, когда видит склонившуюся Марию. У той обеспокоенное лицо. – Мне всего лишь выбили плечо, – хрипло бормочет Эмма, хоть и чувствует себя так, будто ее долго топтали лошадьми. Слишком давно она не получала подобных травм. Вот и расслабилась. За окном темно. Сколько же она проспала? Становится неловко за свою реакцию на простой вывих. Эмме и раньше выбивали плечи, но никогда она не бывала такой слабой после этого. Мария протягивает ей глиняную чашу, в которой плещется темно-красная жидкость. – Сок граната, – говорит Мария. Эмма морщится и садится. – Я же не теряла кровь. – Гранат восстанавливает силы, – Мария буквально всовывает чашу ей в руки. – Выпей, пожалуйста. Мне приказано проследить. И она следит, как пьет Эмма, и указывает ей на пару оставшихся глотков. Гранат сначала кажется невозможно кислым, потом таким же невозможно сладким. Эмму начинает подташнивать, она встает и наливает себе воды из кувшина, чтобы прополоскать рот. Становится полегче. – Ты можешь идти? – взволнованно спрашивает Мария. Эмма улыбается ей. – У меня не сломаны ноги, мне не перебили позвоночник. Она шевелит пальцами правой руки, все еще примотанной к груди. – Видишь? Все нормально. Мария не особенно верит, судя по ее взгляду, но кивает. – Куда ты меня ведешь? – спрашивает Эмма, когда они идут по полутемной галерее. Светильники горят не все, дует прохладный ветер. Гладиаторы разбрелись по своим делам: кого-то выпустили в город, кто-то тренируется, кто-то околачивается в столовой в ожидании ужина. При мысли о еде у Эммы подводит желудок, но есть на самом деле вовсе не хочется: она нервничает, потому что не знает, что ее ждет. А Мария не отвечает, хоть и бросает сочувственные взгляды. Они выходят на арену, освещенную факелами, под ногами скрипит песок, и Эмма успевает передумать массу дурных мыслей до того момента, как Мария подводит ее к Августу. Тот стоит возле пышущей огнем жаровни и держит в руках длинный железный прут, на конце которого виднеется розетка с каким-то узором. Не каким-то – вполне определенной буквой «А». Аурус. Эмма отлично помнит, где видела эту букву раньше. Прут Август опускает в жаровню, едва замечает Марию и Эмму, и искры начинают метаться в густом темном воздухе. Не так уж трудно догадаться, что к чему. Эмма бледнеет и невольно замедляет шаг. Она видела клейма у других рабов. У кого-то – на руке, у некоторых – на ногах и пояснице. У Марии клеймо на левом боку, у Робина – на предплечье. Но за все то время, что Эмма находится в лудусе, никто не говорил, что и ее тоже заклеймят. Она догадывалась, конечно, однако дни проходили, и ничего не менялось. Могла ли она поверить, что о ней попросту забудут? Могла. Было ли это совершенной глупостью? Было. Может ли она попытаться воспротивиться? Да. Но еще большей глупостью будет решить, что ей позволят это сделать. – Подойди, – велит Август, ворочая прутом в жаровне. Эмма смотрит на него, как завороженная. Искры продолжают летать, словно яркие обжигающие мотыльки. Это наказание. Непременно наказание – за ее проигрыш. Эмма почти не чувствует гнева. Она не считает, что заслужила это, но понимает, почему так происходит. Аурус недоволен ею. И показывает, как сильно. Мария отворачивается, когда Эмма подходит к Августу и по его приказу опускается на колени. Она дрожит и жмурится, когда пытается представить, как больно ей будет. Но, может быть, за сегодняшний день она успела привыкнуть к боли? Не успела. Когда раскаленное железо впивается ей в правое, поврежденное плечо со стороны спины, это абсолютно новая, дикая, ни с чем несравнимая боль. У Эммы вырывается хриплый вопль, переходящий в стон. Она почти падает, сгибаясь пополам, инстинктивно стараясь убрать руку, которая плотно прижата повязкой. Никто не удерживает ее на месте, но сама мысль о том, чтобы куда-то бежать сейчас, вызывает рвоту. Август убирает прут, и Эмму тотчас же выворачивает наизнанку. Из ее рта потоком льется багровая, мутная, вонючая жидкость, в первый момент кажущаяся кровью. Август обеспокоенно склоняется к Эмме, но Мария говорит дрожащим голосом: – Это сок граната. Я напоила им ее по приказу Ауруса. Август ругается на римском, пока Эмма содрогается в конвульсиях, пытаясь избавиться от омерзительного привкуса на губах. Плечо горит и пульсирует, а Август вдруг принимается втирать в него что-то, в то самое место, где поставил клеймо. Эмму рвет снова, в желудке уже ничего не осталось, но он все еще сопротивляется насилию. – Это краска, – хмуро говорит Август, его голос почему-то звенит и раздваивается, словно он говорит одновременно со своим эхом. – Не дергайся. Больно будет все равно. Эмма и рада бы не дергаться, но плохо получается. Август продолжает втирать, от его движений выламывающая плечо боль расходится по всему телу. Эмма не стонет, не плачет, а просто подвывает, как раненая собака. Перед глазами мутное марево, во рту – отвратительный вкус рвоты. Эмма ненавидит Августа, Ауруса, Марию, этот лудус, этот город и все, что заставляет ее испытывать боль. Август заканчивает свои действия, заливает жаровню водой из стоящего рядом деревянного ведра, а остатки воды выплескивает на плечо Эммы. Та снова дергается и пытается отмахнуться, но не получается. На какое-то мгновение боль в плече замирает, а потом вгрызается в тело с новой силой. – Давай-ка, – Август отставляет ведро и берет Эмму под левую руку, вынуждая ее подняться. – Нечего рассиживаться. Все через это проходили. Эмме все равно. Ей больно, ее тошнит, мир вокруг шатается и вот-вот упадет. Утренний проигрыш кажется чем-то далеким и нереальным. Хочется пошевелить губами, чтобы взмолиться Одину, но не удается вспомнить ни единого слова. Эмма медленно моргает и смотрит на Марию. У той по лицу бегут слезы. Август снова ругается, потом с усилием подхватывает Эмму на руки и, пошатываясь, относит ее в комнату, где попросту роняет на постель, не говоря ни слова. Когда он уходит, Эмма переворачивается на живот и долго лежит так перед тем, как снова провалиться в черноту, и на этот раз чернота не оставляет о себе никаких воспоминаний. Эмма просыпается на следующий день – во всяком случае, она думает, что он следующий. Светит солнце, с арены доносится лязг мечей, где-то рядом кто-то громко разговаривает. Плечо ноет, но очень уныло. Эмма прикрывает глаза, потом открывает их снова. Она проиграла. И ее заклеймили в наказание. Она осторожно садится, прислушиваясь к своему телу. Оно все еще слабое, но не такое, как вчера. Вчера Эмма будто окунулась в Муспельхейм*, в его бесконечный огонь, – и выжила. Как? Другой вопрос. Перед глазами неохотно прыгают искры от вчерашней жаровни. Эмма старательно моргает, добиваясь того, чтобы они исчезли. Облизывает сухие потрескавшиеся губы и тянется за кувшином с водой, но воды нет. Видимо, придется идти на кухню. Первый шаг дается не так уж просто, Эмму шатает, она держится здоровой рукой за стену, чтобы не упасть. А на пороге чуть не сталкивается с Робином, который тут же подхватывает ее и прижимает к себе. – Как ты? – заботливо спрашивает он. Эмма приникает щекой к его груди и слушает, как стучит сердце. Этот звук успокаивает. – Хорошо. Она привирает, но совсем немного. – Как плечо? – Робин невесомо проводит по нему пальцами, но Эмме все равно неприятно, и она пытается отстраниться. Робин понятливо отпускает ее. – Стоять можешь? Она может стоять. Мир не вертится так уж сильно, разве что самую малость. Да и боль – вполне земное ощущение. – Пусть лучше садится, – слышится знакомый голос, и Эмму тут же охватывает страх. Она пятится назад, к постели, а Робин торопливо шагает в сторону, уступая дорогу Аурусу, входящему в комнату. – Метнись-ка за едой, – велит хозяин, и Робин покорно уходит, не бросив на Эмму и взгляда. Аурус подходит ближе. – Садись, – командует он, и Эмма садится. Сердце вырывается из груди, поднимается к горлу. Плечо начинает болеть сильнее, особенно там, где стоит клеймо. Аурус внимательно осматривает Эмму, выражение лица его не меняется. Эмму колотит в ожидании приговора – а она уверена, что Аурус пришел не для того, чтобы радовать ее. – Ты долго спать, – слышит она и кивает. – Я не знаю, почему. Обычно я не такая слабая. Она пытается оправдаться. Потому что чувствует себя виноватой. На нее возлагали надежды, а она не справилась. Может быть, потому и пыталась уйти в сон, чтобы не помнить о своем поражении. – Ты расстроена? – пытливо спрашивает Аурус. Эмма не смотрит на него. – Да, господин. Я проиграла. Вслух это звучит еще хуже, чем в голове. Что теперь будет с ней? Она показала себя с плохой стороны. Кому нужен гладиатор, падающий в первом же бою? Она уверена, что на арену ей больше не выйти. И это сейчас кажется самым ужасным из всего. К ее удивлению, Аурус смеется. Это очень довольный смех. – Глупая девочка, – почти нежно говорит он. – Мне важна была не твоя победа, я хотел посмотреть, стоит ли игра свеч. И я убедиться, что стоит, да еще каких! Я оказаться прав в своих предположениях. Разумеется, тебя еще нужно тренировать. Но ты выйти против хорошо обученного и вооруженного соперника – и почти победила! Это настоящий успех! Он хлопает в ладоши. Эмма не знает, можно ли доверять своим ушам. Что он только что сказал? Что ее поражение – это его победа? В какой-то момент ее снова мутит. Но вот заходит Робин, в его руках – деревянный поднос. Аурус берет с этого подноса кубок, заполняет его жидкостью из кувшина и протягивает Эмме. – Пей, – велит он. – За тебя! Ты должна выпить. Эмма чувствует запах вина, а когда делает осторожный глоток, то понимает, что оно уже разбавлено – и очень сильно. Аурус тоже пьет, потом приказывает Робину поставить поднос на стол и отпускает его. Берет хлеб и сыр и протягивает Эмме. Она не может отказаться, даже если бы захотела. Приходится есть то, что не нравится. Эмма старательно жует, радуясь, что почти не чувствует вкуса. А потом осторожно спрашивает: – Я бы все равно не выиграла? – и добавляет: – Господин. – Конечно, – кивает Аурус. – Лилит – очень опытный боец. Ты же на арене совсем короткое время. Мне нужно было поставить тебя в уязвимое положение, чтобы посмотреть, как ты будешь из него выходить, ведь на арене может возникнуть такая ситуация. Лилит был дан наказ не причинять тебе вред, только постараться лишить оружия. Она справиться. И ты тоже. Сулла очень доволен, как и я. Он даст мне денег на твою победу, когда начнутся бои. Но не волноваться: это еще не очень скоро. Ты успеешь набрать форму. Он все говорит и говорит, и Эмма не знает, где находит в себе смелость прервать его: – Я плохо управляюсь с двумя мечами. Дома я сражалась с щитом. Как Лилит. Аурус недоуменно смотрит на нее, Эмма съеживается в ожидании возможного удара, но не получает его. Это не Кора и не Ласерта, ей не стоит забывать. С Аурусом можно разговаривать. И в доказательство того он кивает, давая понять, что принял услышанное к сведению. Эмма выдыхает и продолжает дожевывать сыр. Аурус не ест, только пьет и никуда не собирается уходить. Эмме неловко, она ерзает на постели и давится невкусной едой, потому что ее организм еще не вполне пришел в себя и не так уж хочет есть. – Тебе вчера поставить мое клеймо, – вдруг говорит Аурус, и плечо немедленно начинает ныть, как воспоминание. – Да, господин, – понуро говорит Эмма. – И ты принять это, как наказание за проигрыш? – зачем-то уточняет Аурус. Эмма кивает, не понимая, за что еще это можно было принять. Аурус странно хмыкает и умолкает. Оглядывается, устремляет взгляд на нишу с фигуркой Одина и подходит ближе, изучая ее. Эмма замирает в ожидании. Но Аурус не трогает фигурку и никак не выражает свое недовольство. Эмма доедает последний кусок сыра и с облегчением запивает его вином. Она надеется, что Аурус вот-вот уйдет и можно будет еще немного полежать, ведь вряд ли ее прямо сейчас погонят на арену. – Тебе надо пойти к Студию, – говорит Аурус. – Надо, чтобы твоя рука зажила как можно быстрее. Чтобы ты снова начать тренироваться. – Мне надо пойти к нему сейчас, господин? – уточняет Эмма и обреченно смотрит, как Аурус кивает. Но, может быть, Студий действительно быстро вылечит ее. Эмме не нравится ощущать себя такой слабой. Дома она еще вчера бы занялась хозяйством, и никто не позволил бы ей столько спать. Мария говорила правду: гладиаторы ценятся в Риме, к ним особое отношение. Не как к свободным гражданам, конечно, но лучше, чем к обычным рабам. Вот только Эмма еще не гладиатор. Но Аурус, видимо, очень сильно надеется на нее. И, поскольку он хорошо к ней относится, Эмма думает, что должна оправдать его ожидания. Она знает, что иногда гладиаторы получают свободу. Что если и ей повезет? Она поднимается, чтобы отправиться к Студию, как и велел Аурус, но тот вдруг хватает ее за левую руку чуть выше запястья и останавливает, разворачивая к себе лицом. Эмма застывает, сразу предполагая самое худшее. Но Аурус всего лишь спрашивает ее: – Я иногда поощряю своих гладиаторов. Ты хорошо биться и тоже заслужила. Кого ты хочешь? Смысл предложения доходит до Эммы не сразу. А когда она понимает, то бледнеет, потому что нельзя отказываться от подарков хозяина – так учил ее Робин. – Я… спасибо, – она прочищает горло. – Но я не очень хорошо себя чувствую прямо сейчас, чтобы… Эмма замолкает. У нее перехватывает дыхание. Она думает, что ее могут просто заставить, если она откажется. И это пугает. Аурус щурится. А потом прямо спрашивает: – Ты была когда-нибудь с мужчиной? Бледность покидает лицо Эммы, уступая место стыдливому румянцу. В ее деревне не было принято обсуждать подобные вопросы с мужчинами – только с теми из них, кто собирался к тебе свататься. Но Эмма краснеет еще и потому, что боится ответить правду. Она не знает, как на нее отреагируют. Аурус ждет. И Эмма, наконец, мотает головой, отводя взгляд. – Никогда, господин. Аурус усмехается и отпускает ее запястье. – Что ж, хорошо, что ты сказать сама. Я собирался велеть Студию на днях осмотреть тебя полностью. Он потирает подбородок, задумчиво глядя на Эмму. А та упорно смотрит в сторону, моля богов, чтобы те уже увели Ауруса куда-нибудь и дали ей возможность закончить этот неудобный и неприятный разговор. – Невинная – это славно, – бормочет Аурус, повергая Эмму в еще большее смятение. – Невинность ценится здесь, в Тускуле. И я считать, что девы сражаются лучше, чем те, кто уже не раз раздвигал ноги. В какой-то момент Эмма заставляет себя перестать стыдиться. Она раб – что может быть постыднее? С ней и так вольны делать все, что пожелают. И в Риме не принято стесняться обсуждения плотских вопросов. Ей не следует забывать об этом. – Может быть, – Аурус вдруг придвигается к ней и интимно понижает голос, – прислать тебе Регину? Уверяю, что с ней ты не потеряешь ни капли своей драгоценной крови. Он игриво улыбается, а у Эммы от его предложения стынет все внутри. Она вспоминает сцену в комнате Робина и почему-то не может отделаться от нее, прогнать из своей головы. Регина из воспоминания смотрит прямо на нее, хотя в реальности она вряд ли заметила, что кто-то наблюдает. Робину так же предложили ее – в качестве награды? В животе поселяется неприятное сосущее ощущение. – Спасибо, господин, – запинаясь, отвечает Эмма. – Но я… не люблю женщин. – Уверена? – поднимает брови Аурус. – Регина весьма искусна. Тебе понравится. Откуда он знает, что она искусна? Ощущение в животе усиливается. Эмма невольно облизывает губы. – Я все еще недостаточно хорошо чувствую себя для того, чтобы полностью насладиться таким щедрым подарком, господин, – находит она, что сказать, и Аурус, наконец, удовлетворяется отказом. Он машет рукой, отпуская, и Эмма уходит как можно быстрее, пока он не передумал. Беседа с Аурусом настолько взбодрила ее, что до комнаты Студия она добирается, ни разу не вспомнив о своем плече. Студий снова причиняет ей боль, разматывая повязку и ощупывая плечо. Эмма крепится и какое-то время не думает ни об Аурусе, ни о его предложении. Студий трогает прохладными пальцами клеймо и принимается громко ругаться, без страха употребляя «скотина» в адрес Ауруса. – Зачем втирать краску? – сердится Студий, смазывая чем-то пламенеющее плечо. – Будто без нее никак не обойтись. Скорей бы уж явился сюда этот проклятый Завоеватель!.. Эмма настораживается. Все вокруг поминают то и дело Завоевателя. Кто он на самом деле? Она спрашивает об этом у Студия, но тот делает вид, что ничего такого не говорил. – Завтра начнешь потихоньку разминать руку, – бурчит он, отворачиваясь. – А пока пойди и вымойся – смердит от тебя хуже, чем от осквернителя могил. Да постарайся руку и спину не мочить, во имя всех богов! Эмма покорно отправляется в купальню, отведенную гладиаторам. Там уже отмываются двое, и Эмма долго топчется на пороге, не решаясь залезть в воду. Она знает, что здесь мужчины и женщины спокойно моются вместе, но никак не может привыкнуть. Ей хотелось бы снова пойти в ту купальню, в которую ее как-то водила Регина, но Регины здесь нет. И, наверное, это хорошо. Наконец, один из гладиаторов покидает помещение, без стеснения голым проходя мимо Эммы. Та старается не смотреть, но взгляд все равно цепляется за пах и за болтающийся член. Не заговори Аурус обо всем этом, Эмма и не подумала бы разглядывать. Спохватившись, она поспешно раздевается, пытаясь прикрыться одной рукой, и лезет в воду. Оставшийся гладиатор не обращает на нее внимания: он раскинул руки по краям бортика, закрыл глаза и наслаждается теплой водой. Посматривая на него, Эмма торопливо моется и так же торопливо выходит из бассейна. Одной рукой трудно справиться с повязками, она тратит на это непростительно много времени, но о помощи не просит и в конце концов ограничивается туникой, натягивая ее прямо на мокрое тело. А когда поднимает голову, утомленно вздыхая, в купальню заходит Регина. Перед глазами у Эммы моментально проносится сначала вчерашний бой, а потом и разговор с Аурусом. Она не двигается с места, а Регина, едва удостоив ее взглядом, направляется к гладиатору, все еще находящемуся в воде. Эмма стоит у нее на пути, и из-за узости прохода кому-то нужно отодвинуться. Но почему Регина считает, что это надо сделать Эмме? Они буравят друг друга взглядами, на губы Регины наползает снисходительная усмешка. От всего ее облика веет превосходством. И Эмма не выдерживает. – Знаешь, а ведь Аурус предложил мне тебя, – громко говорит вдруг она. Зачем? Она и сама не знает. Может быть, злится на равнодушие Регины, на ее появление на арене, на ее непрекращающиеся попытки возвысить себя над остальными, и хочет таким образом показать ей, что они равны. Что Эмма даже выше, раз это ей предлагают Регину, а не наоборот. Едва сказав это, Эмма видит, как вспыхивает яростью взгляд Регины, а губы ее изгибаются в почти искренней – и почти веселой – улыбке. Такое странное сочетание. Эмма непонимающе хмурится и теряется, когда Регина проскальзывает к ней еще на один шаг быстрым, невесомым движением. Они оказываются очень близко, слишком близко. Чувствуется тепло чужого тела и аромат той самой фазелийской розы, теперь прочно ассоциирующийся только с Региной. Слышится плеск воды: это гладиатор разворачивается и смотрит, не скрывая своего интереса. Аромат розы становится сильнее. – Так что же ты от меня отказалась, Эмма? – вкрадчиво и негромко спрашивает Регина, бросая этим вопросом Эмму в полноценный жар. Та пятится, не зная, что ответить, а Регина остается на месте и скрещивает на груди руки, с вызовом глядя на чужие сомнения. Их взгляды все никак не отпустят друг друга, но в итоге именно Эмма заставляет себя отвернуться и пускается в постыдное бегство. Она не сражается с Региной. Так почему же всегда проигрывает?