Te amo est verum

Delectabile tempus весёлое время

На второй день Эмма начинает потихоньку тренироваться. Правой рукой двигать еще больно, и она разминает ее – медленно и упорно, основное внимание отдавая левой. Аурус велел выдать ей щит, и Август нехотя согласился. Странно, что нехотя, ведь он и сам говорил о том, чтобы попробовать Эмму в иной роли. Так или иначе, но с щитом Эмме всяко привычнее, и, пока плечо не зажило, она отрабатывает оборонительные приемы, то и дело вспоминая, как ловко Лилит сбила ее с ног одним ударом щита. Значит, Эмма тоже так сможет. На третий день поглядеть на ее старания приходит Ласерта. Эмма замечает ее не сразу – она увлечена новым приемом, который показал ей Август, – но по тишине, воцарившейся вокруг, становится ясно, что что-то не так. Эмма недоуменно оборачивается и смотрит туда же, куда смотрят все: на второй ярус лудуса. Ласерта, оказавшись в центре всеобщего внимания, яростно взмахивает синим веером. – Что уставились? – кричит она зло. – Продолжайте тренироваться! Взгляд ее останавливается на Эмме, и та, вздрогнув, поспешно отворачивается, вспоминая, как ей приказали не смотреть. Вставая в защитную позу, Эмма чувствует на себе пристальный взгляд и никак не может отделаться от этого ощущения. Оно мешает и сковывает, удары не проходят, Август недоволен, но ничего не говорит. Должно быть, понимает причину. Когда Эмма в очередной раз сбивается с шага и падает на колено, Август закатывает глаза и резко бросает: – Пошла отсюда! Не занимай место тех, кто действительно хочет учиться! Эмма знает, почему он сердится, а потому не обижается. Аурус хочет, чтобы Эмма была готова к годовым играм – так называются в Тускуле бои, проходящие в первый зимний месяц. Но если она будет тренироваться столь паскудно, то игры пройдут без нее. И вот уж тогда наказания не миновать не только ей, но и Августу. Ласерта вылавливает Эмму в галерее, будто сторожила. Хватает за руку и настойчиво волочет в сторону. Эмма сдавленно шипит: рука травмированная, но ведь не напомнишь об этом госпоже. Облегчение прокатывается по всему телу, когда Ласерта толкает ее к стене. Эмма вжимается в холодный камень и смотрит, как приближается к ней не менее холодное женское лицо. – Что отец нашел в тебе? – обидчиво спрашивает Ласерта. Сегодня ее рыжие волосы собраны в замысловатую прическу, оставившую открытыми уши и тяжелые серьги с зелеными камнями в них – под цвет глаз. Вопрос про Ауруса удивляет Эмму. Она не знает, что отвечать. Ласерта перекладывает сложенный веер в правую руку и поддевает им подбородок Эммы, упорно глядящей в сторону. – Смотри на меня! – приказывает она. Приходится повиноваться. У Ласерты капризное, злое лицо. И красивое, этого не отнять. Эмма разглядывает его, раз уж выпал случай. И молчит, потому что на заданный вопрос у нее нет ответа. Но Ласерте не нравится ее молчание, и она легонько шлепает Эмму по губам веером. – Отвечай, рабыня! Эмма невольно морщится, когда острый край веера задевает уголок рта. – Я не знаю, госпожа, – покорно произносит она. В самом деле – откуда ей знать истинные мотивы Ауруса? Он хочет воспитать из нее гладиатора – это то, что он говорит всем. Но если Ласерта ему не верит, то ей, вероятно, виднее. Эмма не так давно знакома со своим хозяином. Ласерта снова бьет ее по губам веером – на этот раз сильнее. – Неправильный ответ, – шипит она и склоняется над Эммой, будто хочет поцеловать. – Попробуй еще раз. Ее глаза яростно сверкают в свете масляных ламп. Эмма переступает с ноги на ногу. – Может быть, он действительно думает, что я озолочу его, – говорит она хмуро, и наградой ей служит звонкий смех Ласерты. – О, да ты самонадеянна! – восклицает римлянка и, к счастью, отступает на шаг, давая Эмме возможность дышать. – Озолотишь… Даже Робин с этим пока что не справился. А ты… Она презрительно окидывает Эмму взглядом. – Ты всего лишь девка-рабыня, которую будут выставлять на потеху публике. Как ты можешь заработать золото? Эмма снова молчит. Ласерта какое-то время с любопытством смотрит на нее, потом вкрадчиво интересуется: – Может быть, он спит с тобой? И мне следует донести об этом матери? По спине Эммы пробегает холодок. Она понятия не имеет, как поступит Кора, дойди до нее подобный слух, и не хочет это выяснять. – На все воля госпожи, – уклончиво отвечает она, обреченно понимая, что здесь от нее ничего не зависит. Ласерта еще какое-то время разглядывает ее, потом фыркает и уходит. Эмма не может заставить себя отойти от стены, словно это ее единственная опора. Чего добивалась Ласерта? Если у нее испортились отношения с отцом, то почему виной тому обязана быть Эмма? Ход чужих рассуждений проследить трудно, и Эмма может только гадать. Но на кухне ее ждет обед, и можно отложить размышления на потом. Аурус распорядился кормить Эмму сытнее, чем остальных, чтобы она быстрее выздоровела. Эмме неудобно от того, что пока все остальные едят ячменную кашу и запивают ее водой, она наслаждается рыбой и вином – разбавленным, но все равно вкусным. Она старается сидеть далеко от остальных гладиаторов, и, поскольку Робин занят чем-то, никто не спешит составить ей компанию. Эмма ловит на себя любопытные взгляды: она так и не завела себе новых друзей, предпочитая компанию Робина и Марии. Иногда ей удается перекинуться парой слов с Давидом, но он редко попадается ей на глаза. Зато встречи с Региной постоянны, и Эмма уже устала избегать ее. Ей не нравится это состояние полувражды, но и изменить его она пока не в силах. Регина не стремится к общению с ней, а Эмма не может найти повод, чтобы заговорить. Иногда она спрашивает себя, зачем ей общение с Региной. Жалость к ней давно прошла. Любопытство? Должно быть. У этой рабыни явно припрятана какая-то тайна, и Эмме, которой нечем заняться в лудусе, ее разгадывание приносит хоть какое-то удовольствие. Аурус обещал ей прогулки, если она хорошо покажет себя на играх, но до этого слишком долго. Каждое утро и каждый вечер Эмма ходит к Студию. Он проверяет ее руку и довольно цокает языком, всякий раз отказываясь обсуждать, кто же такой этот Завоеватель. Иногда Эмме кажется, что он – просто выдумка. Но почему тогда она так часто слышит о нем? Ласерта следит за Эммой, появляясь то там, то здесь. Она больше ничего не говорит и ни о чем не спрашивает, но Эмме все равно не по себе. Кто знает, что в голове у этой женщины? Кто знает, на что она способна? Эмма предпочитает не нарываться. Ее пока не наказывали – если не считать клеймо, – и не хочется открывать счет. Клеймо, меж тем, зажило почти сразу. Иногда Эмма осторожно трогает его кончиками пальцев. А как-то Мария приносит ей зеркало и позволяет посмотреть на букву «А», желтоватым – из-за втертой краски – шрамом застывшую на коже. Эмма думает, что все могло быть хуже. И решает не печалиться. Да, ее заклеймили. Но это не конец жизни. Она все еще жива, а значит, может надеяться на лучшее. Эмма обращается к Одину почти каждую ночь, и для этого теперь ей не нужно ходить в молельню. Отчасти она радуется этому еще и из-за того, что боится столкнуться там с Региной. Хорошо, что Робин принес фигурку. В один из дней, солнечный и прохладный, Эмму вдруг вызывают на арену раньше, чем она обычно сама туда приходит. Недоумевая, она ступает на песок и глядит на Лепидуса* – самого юного гладиатора в лудусе. Он пританцовывает возле тренировочного столба. Хмурый Август, стоящий рядом, поворачивается к Эмме и кидает ей деревянный меч. Эмма ловит его правой рукой, уже почти окончательно пришедшей в норму. – Сражайтесь, – без лишних слов велит Август. Он чем-то недоволен. Эмма видит отчетливое удивление на лице Лепидуса. Она и сама удивлена не меньше: мужчины не сражаются с женщинами. Никогда. Это закон. Они на арене только втроем, и Эмма уверена, что будь здесь еще кто-то, он тоже изумился бы. – Что-то непонятно? – зло рявкает Август. – Сходитесь! Он хлопает в ладоши, и Эмма, вздрогнув, становится в боевую стойку. Лепидус, чуть помедлив, следует за ней. Ему шестнадцать, он тощ и высок, у него длинные паучьи руки и детское лицо. Робин говорил, что Аурус выставляет его первым и вряд ли в скором времени переведет на более сложные бои. Лепидусу не удается ни нарастить мышечную массу, ни возмужать, как давно сделали это его сверстники. Никому не ясно, почему Аурус не переводит его к домашним рабам, а требует, чтобы он тренировался дальше. Лепидус нападает первым. Они с Эммой почти в одинаковом положении: недавно он ломал себе руку, тоже правую, неудачно упав при отработке приема. Так что первое время они оба не слишком стараются нападать, замахиваясь больше для вида. Август замечает это и кричит: – Проигравший месяц будет мыть посуду за всеми после ужина! Это страшное обещание. И Эмма точно знает, что оно будет исполнено, поэтому собирается и начинает сражаться по-настоящему. Ей не надо задаваться вопросом, почему ее выставили против мужчины. Ей надо победить. Бой получается затяжным, но не слишком трудным. Лепидусу довольно долго удается уворачиваться от выпадов Эммы. Что-что, а ловкости ему действительно не занимать. Наверняка виной тому еще и юность, но ведь и Эмме не так много лет. Кроме того, она видит, насколько Лепидус хочет победить: недопустимо, должно быть, представить, как тебя одолевает женщина. Да и мыть посуду не хочет никто. Эмма без стыда пользуется этим. Она делает вид, что запнулась, и Лепидус с радостью устремляется к ней, чтобы нанести завершающий удар. Эмма отлично знает этот прием, и для нее не составляет никакого труда уйти из-под него и ударить мечом так, что Лепидус ойкает от неожиданной боли. В тот же момент Эмма, оказавшись сбоку, расчетливо бьет снова, на этот раз – сзади по ногам. Лепидус взмахивает руками и падает на колени, а Эмма легонько толкает его, уже и так потерявшего равновесие, ногой в спину. Откуда-то сверху раздается громкий свист. Эмма предусмотрительно не оборачивается до тех пор, пока Август не кивает, показывая, что бой закончен, а потом смотрит в сторону свиста и видит незнакомого и достаточно молодого мужчину с чуть вьющимися волосами и аккуратно подстриженными усами и бородой. Он стоит на втором ярусе лудуса и с интересом наблюдает за происходящим. – Кто это? – спрашивает Эмма у Августа, но наставник не желает отвечать. Вместо этого он отчитывает Лепидуса на римском, а тот пристыженно кивает и очень злобно поглядывает на Эмму. Кажется, она только что нажила себе врага. Наконец, до сердца добирается радость от победы и понимание того, что рука окончательно зажила. Эмма подбрасывает в воздух меч и ловит его за спиной, а потом прокручивает, будто заново открывая для себя ту легкость, с которой все это можно проделывать. Август отсылает Лепидуса и подходит к Эмме. – Неплохо, – говорит он привычно скупо. – Лепидус, конечно, никому не соперник, так что не радуйся раньше времени. Эмма смеется и откидывает назад волосы, мокрыми прядями налипшие на лоб. – Зачем меня поставили с ним в пару? – любопытствует она. – Ведь на играх не бывает смешанных боев. Аурус и здесь преследует какую-то свою тайную цель? Эмма помнит его хитрость с Лилит и теперь не может отделаться от мысли, что у ланисты всегда готов подвох – чего ни коснись. – Откуда я знаю? – с раздражением отзывается Август. – Аурус не докладывает мне о своих намерениях. Эмма приподнимает брови. Август машет рукой. – Не смотри на меня так! Конечно, кое-что я знаю. Но точно не это. – Хорошо, – покладисто соглашается Эмма. Она выиграла, и это позволяет ей не настаивать на ответе. Она невольно смотрит туда, где стоял незнакомец, но там уже пусто. – Так кто это был все-таки? – спрашивает она еще раз у Августа, кивая в сторону второго яруса. Август пристально глядит на нее своими яркими голубыми глазами. – Ты здесь, чтобы задавать вопросы? – вкрадчиво интересуется он. – Работай! Он бесцеремонно подталкивает Эмму к столбу, и той вынужденно приходится начать тренировку раньше, чем обычно. Потихоньку подтягиваются другие гладиаторы, Август уходит к ним, и Эмма позволяет себе отвлекаться. Ее заинтересовал незнакомец. Она не понимает, почему, но ей хочется выяснить, кто он такой. Он приехал, чтобы выкупить кого-то у Ауруса? Или это его старый друг? Или жених Ласерты? Последнее Эмме отчего-то не нравится, она с удвоенной яростью набрасывается на столб и бьет его так, что он трясется, будто в припадке. Она колотит его снова и снова, не особенно уделяя внимание красоте приемов. В какой-то момент деревянный меч не выдерживает напора и ломается. Эмма останавливается, тяжело дыша. Потом подбирает обломки и идет прочь с арены. Солнце прошло по небу достаточно. Можно и пообедать. В галерее она наталкивается на того самого мужчину. Не в прямом смысле, конечно, они еще достаточно далеко друг от друга, когда Эмма замечает его. Она планирует пройти мимо молча, но не получается. – Привет, незнакомка, – говорит мужчина чуть хрипловатым голосом, когда они равняются. Он невысок, и у него лукавые карие глаза. Эмме кажется, будто в них затаилась добрая улыбка. Она не знает, можно ли отвечать: мужчина одет богато, он явно ей не ровня. А он, тем временем, с интересом разглядывает ее и говорит: – Я не видел тебя раньше здесь. Ты новенькая? – Да, господин, – отвечает Эмма и только тогда понимает, что все это время мужчина говорил с ней по-римски. Неужели она успела набрать необходимые знания? Мужчина кивает и снова улыбается. – Ты слишком красива для гладиатора. Кто набрался наглости выставить тебя на арену? Он протягивает руку и заводит Эмме прядь волос за ухо. Тут же слышится гневный оклик: – Паэтус*! Эмма вздрагивает и поспешно отходит на шаг, склоняя голову. Это Ласерта. Она спешит к ним, поддерживая свои одежды. Сегодня на ней праздничный наряд: Эмма научилась отличать их по цветам, потому что все остальное ей кажется одинаковым. – Идем, – Ласерта по-хозяйски берет Паэтуса под руку и окидывает невовремя поднявшую голову Эмму ненавидящим взором. – Не стоит с ней разговаривать. Аурус возится с этим отродьем, как с кем-то приличным. Второй раз за время пребывания здесь Эмме хочется кого-то убить. Она молча смотрит вслед уходящим римлянам и чувствует, как горят щеки. В какой-то момент Паэтус оборачивается и весело подмигивает Эмме. Ласерта тут же дергает его за руку и вынуждает ускорить шаг. Эмма невольно улыбается. Мужчина показался ей милым и добрым. Неужели он жених Ласерты? От этой мысли Эмма мрачнеет. Во время обеда и после Эмма не оставляет надежды найти Робина и выспросить у него, кто же приехал в лудус. Она могла бы спросить об этом и у Марии или у Давида, да у любого другого гладиатора, но почему-то не делает этого. А Робин, как назло, не спешит появляться. Эмма слышит, как другие рабы говорят о Паэтусе, но из их слов только делает вывод, что он не первый раз здесь. Перед сном Эмма вновь идет на арену и стоит там какое-то время, замерзая на пронизывающем ветру, спустившемся с гор. Она словно надеется, что Паэтус появится там тоже. Никто, конечно, не появляется, и Эмма возвращается к себе, ощущая легкую грусть. Она не очень хорошо понимает, чем ей приглянулся этот Паэтус, но ей хочется увидеть его снова. Попавшийся навстречу Лепидус высокомерно бросает: – Тебе сегодня просто повезло, женщина! В другой раз не жди легкой победы! Идущий рядом с ним гладиатор отвешивает ему подзатыльник. – Проиграл, пусть даже женщине – так прими с честью! – учит он его. Лепидус сгибается, уворачиваясь от еще одного подзатыльника, и посылает Эмме злобный взгляд. Эмма качает головой. Как будто она просила Ауруса об этом бое. В комнате ее ждет сюрприз. Регина. Она держит в руках фигурку Одина и внимательно рассматривает ее. Эмма замирает на пороге в опасливом ожидании. Все это время она избегала Регину, чтобы найти ее в собственной комнате? Боги любят злые шутки. Заметив ее, Регина ставит фигурку на место и говорит отстраненно: – Ласерта велела привести тебя. – Зачем? – не подумав, тут же спрашивает Эмма. Разумеется, ответа она не получает. Регина проходит мимо, едва не задевая плечом, и Эмме приходится не отставать, потому что она понятия не имеет, где находятся покои Ласерты. Они идут молча, и дым курилен, разносимый сквозняком, сопровождает их. Эмма невольно принюхивается, пытаясь сквозь благовония почувствовать аромат розы, но тщетно. В домусе сумрачно и тихо, и последнее, как всегда, удивляет. У Ауруса достаточно рабов, как же они умудряются всякий раз не попадаться Эмме не глаза? Или они заранее чуют приближение Регины и прячутся? Эмма тихонько усмехается своим мыслям и оглядывается по сторонам. Регина привела ее в другую часть домуса, здесь она никогда не бывала. Стены тут другого цвета, и маски, висящие на них, женские – по крайней мере, кажутся таковыми. Кое-где Эмма замечает живые цветы в высоких вазах. Возле одного из поворотов Регина останавливается и говорит: – Комната Ласерты первая справа. Эмма кивает, все еще недоумевая, что потребовалось от нее дочери хозяина, и шагает вперед, в тот же миг чувствуя, как Регина хватает ее за руку. Эмма разворачивается, полная удивления. – Что?.. В нос бьет тот самый аромат фазелийской розы. Почему-то он вызывает дрожь. Или это от прикосновения? Регина выглядит напряженной, когда говорит, и очень сильно сжимает пальцы, будто того не сознавая: – Будь осторожна с Ласертой, Эмма. И с Паэтусом. Она никак не объясняет свои слова, но и не отпускает руку, глядя прямо в глаза Эммы, словно желая убедиться, что та ее поняла. – Почему? – спрашивает Эмма. – Что они могут мне сделать? Она знает, что они могут все, что угодно, но ей хочется услышать это от Регины. Однако Регина только повторяет: – Будь осторожна. Ее глаза тревожно поблескивают. Будто она волнуется. Эмма не уверена, что понимает, почему Регина, всегда бывшая столь жестокой с ней, вдруг предупреждает о чем-то. Сменила гнев на милость? Но, наверное, стоит прислушаться. Она знает больше, чем Эмма. – Хорошо. Я буду, – говорит Эмма, и Регина, кивая, наконец отпускает ее. Эмма уходит, не оборачиваясь, а на руке еще одним клеймом долго горит прикосновение. В комнате Ласерты одуряюще пахнет чем-то приторно-сладким. Эмма застывает на пороге, не уверенная, что сможет дышать. Нагая хозяйка, стоящая возле широкой постели, оборачивается, ничуть не стесняясь. – А, ты пришла, – говорит она надменно. – Долго же мне пришлось тебя ждать. Эмма невольно смотрит на грудь Ласерты с ярко-розовыми сосками и на треугольник аккуратно подстриженных рыжих волос между ног. Она позвала ее, чтобы...? Мысль не успевает оформиться, потому что Ласерта подходит и подталкивает Эмму к глубокой нише в дальней стене. – Встань там, – приказывает она. – Стой, смотри и слушай, гадкая рабыня. Если я услышу от тебя хоть один звук, я тебя выпорю, ты поняла? – Да, госпожа, – покорно отвечает Эмма и немедленно зарабатывает пощечину. – Ни звука! – гневно вскрикивает Ласерта, слегка подпрыгивая, и от этого ее грудь смешно трясется. Эмма, кивнув, поспешно отворачивается и идет в нишу. Там темно, наверное, из комнаты ее совсем не будет видно. Но что ей здесь делать? На что смотреть? Эмма успевает устать, потому что время идет, а Ласерта просто обнаженной лежит на постели и ест виноград. Это какое-то изощренное наказание? За то, что Эмма заговорила сегодня с Паэтусом? Наконец кто-то входит. Эмма, как раз осторожно почесавшая нос, быстро опускает руку и замирает. Она не видит лицо гостя, зато его видит Ласерта, быстро отставляет вазу с виноградом и принимает соблазнительную позу. – Мой милый, – воркует она. – Ты пришел! И она раскидывает ноги, явно приглашая гостя к соитию. Эмма до последнего не понимает, почему должна смотреть на это, но затем слышит знакомый голос: – Мы должны быть осторожными, Ласерта. Паэтус проходит к кровати и скидывает тунику, под которой ничего нет. Эмма со стыдом и одновременно с интересом рассматривает его спину и подтянутый зад. В какой-то момент он встает боком, и взгляду Эммы открывается возбужденный член, к которому моментально протягиваются руки Ласерты. Со смесью отвращения и любопытства Эмма смотрит, как Ласерта целует член Паэтуса, а тот, запрокинув голову, кладет ладонь ей на затылок, как бы одобряя. Это длится довольно долго, и Эмма все никак не может отвести взгляд. Стоять ей становится все более неудобно, она переступает с ноги на ногу, тщательно игнорируя щекочущее чувство внизу живота. С ней случалось такое, когда она целовалась с приятелем прошлой зимой. Приятель сказал ей тогда, что это хорошо, что у него тоже так. Он назвал это возбуждением. Но разве можно возбудиться, просто глядя на чужие ласки? Ласерта, наконец, выпускает член Паэтуса из своего рта и падает обратно на постель. В этот раз она ложится так, что видно все, что обычно скрывают, и Эмма поспешно закрывает глаза, успев лишь заметить, что Паэтус пристраивается между ног Ласерты. Комнату наполняют хлюпанье, стоны Ласерты и звуки шлепков тел друг об друга. Эмма жмурится, надеясь, что никто не смотрит на нее сейчас, потому что сама она смотреть не в состоянии. Слышится тяжелое дыхание Паэтуса, он что-то говорит на римском, и запаса слов Эммы не хватает, чтобы понять. Она старается отогнать возможные образы, но получается плохо, потому что она уж увидела больше, чем хотела бы. В какой-то момент Ласерта вскрикивает особенно пронзительно, затем испускает протяжный стон, а следом Эмма слышит пораженный возглас Паэтуса: – Это еще что такое?! Эмма открывает глаза и видит, что Паэтус оставляет Ласерту и идет прямо к нише. Эмма вжимается спиной в стену, но сквозь нее не пройти, и она только и может, что следить за тем, как покачивается при ходьбе еще возбужденный член Паэтуса. – Ты что здесь делаешь? – растерянно спрашивает Паэтус, когда подходит ближе. Его кожа блестит от пота, волосы разлохматились и тоже выглядят мокрыми. Эмма молчит. Она не может указывать на Ласерту. К счастью, та сама открывает рот. – Она здесь, потому что я приказала ей прийти! Она должна была увидеть, кому ты принадлежишь! Хватит с нее отца! Значит, все это из-за того разговора в лудусе… Ласерта становится на колени на постели и упирает руки в бедра. Паэтус резко разворачивается и возвращается к ней. – Что ты сказала? Даже Эмма слышит в его голосе гневные нотки. Но Ласерта, очевидно, занята своей ревностью и не понимает предупреждений. – Эмма – рабыня! – шипит она. – Она не смеет смотреть на тебя! Не смеет говорить с тобой! Потому что ты весь мой! Растрепанные волосы и искривленный рот делают ее похожей на ведьму. Эмма думает, как же так получилось, что она все равно посмотрела на Паэтуса – по приказу Ласерты. Здесь явное противоречие. – Ты дура! – Паэтус с силой отвешивает пощечину любовнице, и та, взвизгнув, валится на постель, хватаясь за щеку. Эмма может только наблюдать за разыгрывающейся сценой, и она не понимает, почему Паэтус так разозлился. Разве не должно ему быть все равно, что какая-то рабыня увидела его любовные ласки? Робин говорил, что обычно господ подобное не волнует, а рабы стоят рядом, чтобы вовремя подать стакан воды, если потребуется. Ласерта ложится на живот, злобно глядя на безмолвную Эмму, так и не вышедшую из ниши, а Паэтус подхватывает с постели покрывало, заворачивается в него и возвращается к Эмме. Та напрягается, ожидая чего-то плохого. Но Паэтус останавливается на расстоянии нескольких шагов, и лицо у него совершенно не злое. – Милая Эмма, – грустно улыбаясь, говорит он. – Я надеюсь на твое молчание. Моя сестра из-за собственной глупости хотела что-то доказать тебе, а в результате поставила нас с тобой в неудобное положение*. Он печально пожимает плечами и качает головой. Кажется, он действительно расстроен. Из его слов Эмма ловит только «моя сестра», и это почему-то успокаивает ее. Он протягивает руку, предлагая Эмме выйти из ниши, и ободряюще кивает, когда видит, что та колеблется. – Все хорошо. Все будет хорошо, – убеждает он, ласково глядя своими добрыми карими глазами. И Эмма благодарно принимает его руку, понимая, что никому и ничего не расскажет. Паэтус не жених Ласерты. А все остальное ее не волнует.