Te amo est verum

Dicis gratia для видимости

Когда Эмма просыпается утром, то у нее на удивление все хорошо. И это, наверное, странно, учитывая, что вчера ей довелось открыть в себе множество новых граней. Она встает, привычно молится Одину, благодарит его за то, что он присматривает за ней, и заводит руки за спину, разминаясь. Что-то изменилось. Она чувствует это каждой частицей. Мать говорила ей, что все будет по-другому, когда она впервые ляжет с мужем, но рядом с Эммой – никакого мужа. А она все равно другая. Легкая. Да, наверное, это самое верное слово. Эмма, впрочем, не до конца уверена, что все идет правильно. Она всегда была тихой и неприметной, выполняла то, что ей говорили. Выполнила и вчера. Но к чему это привело? Получается, как бы ни старалась она быть покорной, хозяева всегда найдут, за что ее наказать. Эмма знала это и раньше, но знать и прочувствовать на себе – все еще не одно и то же. Она сжимает пальцы за спиной и напрягает мышцы, радуясь, как четко они отзываются. Сегодня тренировка будет хорошей, совершенно точно. Робин крутится возле ее комнаты, но внутрь не заходит, и Эмма сталкивается с ним, когда выходит сама. Он кидается к ней, а в глазах его горит немой вопрос. – Все в порядке, – кивает Эмма. – Правда. Она улыбается, видя, что он не верит. Она бы и сама не поверила, если бы все это случилось не с ней. – В порядке? – переспрашивает он и осматривает ее с ног до головы. – Ты уверена? Эмма уверена. Она никогда бы не подумала, что прилюдное унижение поможет ей ощутить себя заново родившейся. Это очень и очень странно, но так есть. Может быть, теперь ей просто нечего бояться. Она понимает, что ее жизнь по-прежнему в руках Ауруса, но почему-то сегодня это волнует ее меньше. К тому же, он вчера доказал, что заботится о ней – весьма своеобразно, конечно. Это не повод заново довериться ему, однако предчувствие у Эммы хорошее. Аурусу она нужна как гладиатор. Он не должен позволить, чтобы с ней что-то случилось до игр. А она постарается показать себя с наилучшей стороны. Если она хочет выйти отсюда, ей нужно максимальное доверие. Добиться его непослушанием она не сумеет. – Послушай, – Робин осторожно касается ее руки. – Тебе не нужно к Студию? Или ты уже была у него? Он заботится о ней, и Эмме приятна эта забота. Но она смотрит в доброе лицо Робина и понимает, что он все еще не поможет ей сбежать – а она сбежит, когда будет готова. Может быть, это займет не один месяц, но Эмма умеет быть терпеливой: это качество всегда отмечал отец, когда учил ее и братьев сражаться на мечах. Братья, проигрывая, быстро теряли интерес, а Эмма, напротив, собиралась и становилась более внимательной и усердной. – Мне не нужно к Студию, – говорит она мягко. – Вчера со мной была женщина. Она рассказывает Робину про случившееся в атриуме, а перед глазами почему-то стоит Регина. Но о ней с губ Эммы не слетает ни слова. Она не хочет делиться с ним. Может быть, из уважения к Регине. А может быть, все еще помнит ту сцену, свидетелем которой стала случайно. Но это ее очень мало волнует. Она ведь не делит Регину с Робином. По мере рассказа взгляд Робина перестает быть обеспокоенным. – Ты не представляешь, как ты меня обрадовала, – выдыхает он и добавляет: – А я-то смотрю на тебя и вижу: ты словно выше стала, и взгляд не такой угрюмый. Вот и думаю, с чего бы, если вчера такое… Он не договаривает и качает головой. – Я не знаю, почему, – пожимает плечами Эмма. – Может, мне надоело прятаться. Такое ведь может быть? – Еще как! – оживляется Робин. – Когда меня только привезли сюда, я отсиживался в своей камере и никуда не выходил. Было желание нарваться, выпустить пар, злость, но я помнил про Мэриан и Роланда и просто не мог позволить себе ничего такого. А потом привык, обжился. Решил, что если буду лучшим, то снова увижусь со своей семьей однажды. Пришлось лезть из кожи вон. Момент подходящий, и Эмма не упускает его. – Ты когда-нибудь пытался убежать? – понижая голос, спрашивает она. Возможно, это не лучшее место, чтобы обсуждать такое, но и искать темный угол, чтобы просто спросить, не стоит: это всяко наведет на подозрения. Робин оглядывается, потом качает головой. – Я – нет. Но при мне пытались. Трое домашних рабов. У них был прорыт лаз в подвал того, кто им помогал. Эмма навостряет уши. – Им удалось? К ее сожалению, Робин снова качает головой. – Их поймали в ближайшем лесу. Кто-то донес. Эмма понимающе кивает. Ну, да, с доносом проще. А так, может быть, все бы удалось. – Их сильно наказали? – Их распяли, – как-то буднично говорит Робин. – В назидание остальным. Легкость, с которой Эмма проснулась сегодня, немного меркнет. Значит, бывает и так. Не просто наказание, но смерть. В самом деле, кому нужны рабы, которые уже один раз убежали? Это ведь подрывает авторитет их хозяина. Робин вдруг склоняется к Эмме и шепчет ей на ухо: – Ты что, задумала бежать? – Нет, – отвечает она, и это правда, потому что она не собирается делать это в ближайшее время. Робин подозрительно смотрит на нее. – Эмма, – начинает он, но Эмма перебивает: – Я же сказала, что нет. Просто зашла речь. И она как можно более небрежно пожимает плечами. Что ж, она все еще права. Робин – не помощник. И доверять ему в этом вопросе, пожалуй, стоит поменьше: он ведь не сказал, кто именно донес на тех рабов. Зато упомянул, сколько усилий ему пришлось приложить, чтобы заполучить расположение Ауруса. Эмма не собирается его за это ненавидеть: всякий выживает, как может. А тех рабов она не знала. Гладиаторы с интересом посматривают на Эмму, когда она приходит на кухню. Ее немного стесняют их взгляды, однако не так сильно, как это бывало обычно. Они наверняка узнали про ее наказание и теперь обсуждают. Это неприятно, но не более. – Возможно ли лечь спать, а проснуться новым человеком? – интересуется Эмма у Робина. Тот закидывает в рот дольку яблока, тщательно прожевывает ее и только потом делится своими мыслями: – На все воля богов. Может быть, они нашли тебе новое предназначение. Эмма тоже берется за яблоко. Новое предназначение… А старое в чем заключалось? С момента попадания в лудус Эмма ни к чему особенно не стремилась. Ей казалось, что самое важное – это выжить. Любым путем. Сделать свое пребывание здесь как можно более безболезненным. И у нее это получалось до вчерашнего дня, когда выяснилось, что ты можешь быть тише воды и ниже травы, но на тебя все равно обратят внимание. Так есть ли смысл и дальше продолжать прятаться? Эмма меланхолично жует яблоко и никак не может отделаться от слов Робина про предназначение. Может, оно заключается в том, чтобы победить на играх, и поэтому боги придали ей сил? Или ей суждено выбраться отсюда в скором времени? Или Регина… При мысли о Регине Эмма резко выпрямляет спину. Словно волной накатывают воспоминания, и они слишком приятны, чтобы усидеть на месте. А может, боги назначили ей путь, на который она увлечет и Регину? Может, это из-за нее и того, что она сделала, Эмма чувствует себя… так? Эмма принимается жевать яблоко быстрее. Регина – все еще загадка. Что она думает, почему делает то или иное… Эмма не может понять. Но если раньше она оставляла попытки добиться понимания на потом, то теперь, после того, что случилось, ей отчего-то жизненно необходимо вывести Регину на откровенность. В голове сидит уверенность, что Регина одинока. Да, Эмма видит ее то с одним рабом, то с другим, вон и с Робином видела, но Регина никогда не смеется так, чтобы от души. Она и улыбается-то редко, хотя последнее время немного чаще. И у нее совершенно нет друзей. Должно быть, ей сложно дружить здесь с кем-то, если вспомнить, как высоко она задирает нос. Но задранный нос не помешал ей прийти вчера к Эмме и сделать то, что она сделала. – Мне надо идти, – Эмма торопливо доедает яблоко и встает из-за стола. Робин удивленно смотрит на нее, но ничего не говорит, а Эмма уже бежит к галерее, чтобы оттуда нырнуть в домус на поиски Регины. Она стремится к ней так, будто они уже лучшие друзья, и только ей она может сполна поверить свои секреты. Причиной тому вчерашнее или утренний настрой Эммы – непонятно. Однако вместо Регины она натыкается на Паэтуса, и это не та встреча, что заставляет радостно биться сердце. Сердце, впрочем, все равно бьется – и чуть более учащенно, чем обычно. Эмма думает, что от плохих воспоминаний, но с удивлением понимает: нет. От бега. А воспоминания… Они никуда не делись, конечно же. Просто от них уже не так больно. Ведь это она вчера управляла Паэтусом и остальными, а не наоборот. – Куда торопишься, красавица? – Паэтус ловит Эмму за руку, и от этого прикосновения становится хуже. Эмма теряет еще немного утренней легкости и уверенности в себе. Она пытается вырваться, но Паэтус держит крепко. – Ты была такой красивой вчера, – бормочет он, и в его дыхании ощущается запах вина. – И такой умелой. Сознайся, ты уже делала такое? Он смеется, а Эмма, еще недавно радостно гадавшая о божественном предназначении, сжимается и чувствует отголосок стыда. Паэтус подтягивает ее к себе и касается губами щеки. – Впрочем, нет разницы, – рвано выдыхает он. – Однажды я уговорю отца отдать тебя мне. Не сразу, конечно. Пусть наиграется тобой сам. Эмма говорит прежде, чем успевает сдержать язык: – Я знаю про тебя и Августа. Зачем ты пытаешься скрыть свою сущность? Легкость уходит почти окончательно. Эмма снова та Эмма, которая ждала наказаний. Вот только говорит немного больше, чем ей дозволено. Лицо Паэтуса чуть бледнеет и вытягивается. Он выпрямляется, словно стараясь показаться выше. Пальцы его сильнее сжимаются на руке Эммы, до боли. – Ты подумала, что выкарабкалась вчера невредимой, так теперь можно и дерзить? – тянет он и щурится, скалясь. Его глаза темные и злые, и Эмма поражается тому, как могла видеть в них доброту. Она молчит, а Паэтус продолжает: – Ты в моем доме, Эмма, не забывай об этом. И я знаю, где найти тебя. Липкий страх гнездится внутри Эммы, заполняет собой все пустоты и не собирается исчезать. Эмме больно, но потому, что она успела поверить, будто что-то поменялось. Но нет. Она просто себя обманывала. Паэтус дергает ее за руку, и Эмма, не удержавшись, падает на колени к его паху. В этот момент слышится гневный окрик: – Паэтус! Паэтус моментально отскакивает от Эммы и злобно смотрит на появившегося Ауруса. Эмма, сгорбившись, все еще стоит на коленях, а Аурус, четко выговаривая слова, бранит сына: – Если я еще раз увижу тебя возле Эммы, то прокляну и вышвырну на улицу! Ты понял меня? Эмма поднимает голову и видит яростный взгляд Паэтуса, устремленный на нее. Он явно недоволен, что рабыня становится свидетелем семейных скандалов. Но кто в том виноват, кроме него? Паэтус нехотя кивает, однако Аурусу не нравится его ответ. – Я не слышу тебя! – гневно кричит он, и Паэтус отвечает ему таким же криком: – Я прекрасно понял тебя, отец! Он проносится мимо Эммы, нарочно задевая ее голову рукой. Эмма вздрагивает, а потом поднимается, отряхивая тунику. – Всегда сомневался в том, что он мой сын, – сквозь зубы шипит Аурус. – Давно пора его приструнить. Он словно забыл, что не один, что рядом все еще раб. Но ведь римляне относятся к рабам, как к вещам, так можно ли удивляться, что они забывают про них? Эмма обреченно молчит. Ей безумно грустно от мысли, что Паэтус смог так легко лишить ее радости. В этот момент она снова ничего не хочет. Ей надо просто пойти на тренировку. Но Аурус подходит ближе и берет ее за плечи. – Я даю тебе разрешение пожаловаться мне, если он будет снова приставать, – твердо говорит он. – Ты слышишь меня? – Да, господин, – бесцветно отвечает Эмма. Потом силится улыбнуться: – Спасибо. Это ведь награда. За вчерашнее и за сегодняшнее. Нужно быть благодарной. Вот только у Эммы отчего-то плохо получается. Аурус внимательно смотрит на нее. – Я помню, что ты невинна. И пока что я не хочу, чтобы ты теряла эту свою силу. Очевидно, он из тех мужчин, кто считает, будто в женской девственности заключено какое-то тайное знание. Эмма кивает. – Я поняла, господин. – Куда ты шла? – спрашивает ее Аурус и отпускает. Эмма не думает, что будет большой проблемой, если она ответит правду. – К Регине, господин. Иначе чем объяснить, что она забыла в домусе? Аурус хмыкает. – Так ступай. Он не спрашивает подробностей. Не интересуется, почему Эмма не на тренировке. Вообще никак не заставляет вспомнить, что он – ее хозяин. Эмма делает два неуверенных шага, потом оборачивается, а Аурус уже забыл о ней и идет по своим делам. Тогда она встряхивается, словно собака, и бежит, опасаясь натолкнуться на кого-то еще из хозяев. Разговора с Корой или с Ласертой она попросту не перенесет. У попавшегося навстречу раба она спрашивает, где Регина, получает ответ и вскоре уже стоит на пороге большой комнаты, сплошь уставленной зеркалами. В центре той комнаты сидит Регина и чистит одно из зеркал. – Послушай, – сходу говорит Эмма, еще не отдышавшись. – Я не знаю, что ты вчера со мной сделала, но это как-то повлияло на меня. И я теперь ничего не понимаю. Былая легкость так и не вернулась к ней, но от пробежки в голове немного прояснилось. И Эмма понимает, что совершила большую глупость. А если Регина не захочет с ней разговаривать? Если накричит на нее и выгонит прочь? Да, вчера они стали близки, но до этого Регина говорила неприятные, обидные вещи. Эмма замирает в опасливом ожидании, готовясь бежать, если в нее запустят зеркалом. Регина оборачивается, а вместе с ней и все ее отражения, и выглядит это, надо признать, жутковато. Но и вполовину не так жутко, как приближающееся лицо Паэтуса. Выражение же лица Регины таково, что непонятно: хочет она выслать Эмму прочь и запретить ей приближаться или позволить остаться. Впрочем, решение она принимает быстро, и Эмма надеется, что это потому, что с недавних пор им не надо быть врагами. – Это оргазм, Эмма. Он просто был у тебя первым. Уверена, что пройдет немного времени, и все будет по-прежнему. Теперь Регина выглядит снисходительно, когда не пытается сходу заявить, что им не о чем разговаривать. Сегодня ее волосы собраны на затылке и полностью открывают лицо. На ногах почему-то нет обуви, она стоит немного в стороне. Эмма, поколебавшись, шагает в комнату. Оргазм или нет, но сегодня она проснулась почти счастливой – и Регина может быть тому виной. Она сообщает ей об этом и добивается скромной улыбки. – Мне приятно, что ты такого высокого обо мне мнения, Эмма, – Регина снова принимается протирать зеркало, которое держит в руках. – Но, думаю, ты просто рада тому, что тебе удалось сохранить свою невинность. В устах Регины «невинность» звучит как ругательство. Эмма краснеет, и одно только радует ее в этой ситуации: встреча с Паэтусом медленно меркнет в памяти. Регина между тем косится на молчащую Эмму. – У тебя сегодня нет никаких дел? – интересуется она. Эмма пожимает плечами. – У меня только два дела. Есть и тренироваться. Она хочет сказать: «Пока не накажут», – но не говорит. Жизнь гладиатора – по крайней мере, в лудусе Ауруса – довольно приятна. Эмма знает, что другие гладиаторы Тускула завидуют им. Раньше, еще не поднявшись с постели, она даже забывала порой, где находится. Но всякий раз находилось что-то, что ей об этом напоминало. А теперь она не забудет вовсе. Регина приподнимает брови. – Что ж, мне нужно почистить их до обеда, – она кивает на зеркала. – Бери тряпку и приступай. Эмма настолько рада сменить вид занятий, что не спорит. Тряпка находится возле дальнего зеркала, Эмма забирает ее оттуда и принимается протирать то зеркало, что поближе к Регине. Оно большое, почти в полный рост, и Эмма, пользуясь случаем, украдкой разглядывает себя. У нее обветрилось и загорело лицо, чуть выцвели волосы и брови, а под глазом виднеется маленький шрам. Эмма хмурится – она не помнит, когда заполучила его – и играет мышцами правой руки, отмечая, что они стали больше. – Сегодня я проснулась с ощущением, что я – это не я, – вновь заводит она разговор на волнующую ее тему. – Ты думаешь, такое может быть? Судя по долгому молчанию Регины, она не очень настроена разговаривать. Эмма теряет надежду услышать ответ в момент, когда слышит: – Я плохо знаю тебя, Эмма. Но могу сказать, что однажды и я проснулась совершенно другим человеком. В наших жизнях бывают поворотные моменты. Боги любят сбивать нас с пути. Эмма замирает. Неужели Регина только что поделилась с ней чем-то личным? Дело сдвинулось с мертвой точки? Она боится спугнуть, но любопытство сильнее страха. – Что тогда случилось с тобой? Эмме хочется знать, было ли у Регины нечто похожее. Если да, тогда понятно, почему она пришла вчера в купальню. И тогда у них действительно есть, что обсудить. Эмма хотела бы поговорить на многие темы, но по-настоящему ее волнуют сейчас только те, что связаны с Региной. Ей бы волноваться за предстоящие игры и из-за Паэтуса, но не получается. Остается только смириться. Регина не отвечает. Эмма ждет, и ждет, и ждет, а потом обиженно спрашивает: – Почему ты не хочешь отвечать на мои вопросы? И снова тишина, прерываемая только скрипом тряпки о зеркальную поверхность. Эмма с удвоенной энергией принимается за чистку и бросает через плечо максимально небрежно: – Обещаю больше не пытаться целовать тебя, только ответь. Она старается шутить, понятия не имея, как лучше строить разговор. А потом замирает, потому что Регина смеется. Действительно смеется, а не хмыкает насмешливо. Это самый настоящий смех, и он теплый и совсем не злой. – О, откуда ты знаешь, может быть, я как раз хочу, чтобы ты пыталась? – в голосе Регины слышатся дразнящие нотки, и Эмма теряется, совсем как раньше. Она исподтишка наблюдает за Региной в отражении и видит, что та отложила тряпку и с интересом смотрит на нее. Приходится тоже повернуться. – Я не понимаю тебя, – честно произносит Эмма. – Но очень хочу понять. Она надеется, что по ее словам чувствуется, что она не врет. Рядом с Региной ей много легче, чем там, в лудусе. Раньше она боялась перспективы оказаться в домусе под контролем Регины, но теперь считает это не такой уж дурной затеей. Очень медленно возвращается та легкость, которую забрал было с собой Паэтус. Эмма уже не готова к каким-то глобальным свершениям и предназначениям, но ей пока достаточно и одной небольшой цели. Той, что сидит рядом. Эмма чувствует, что близка к ней, и стремится дотянуться. Но есть опасения спугнуть. – У тебя слишком много вопросов, Эмма, – обреченно вздыхает Регина. – А я уже давно не хочу ни на чьи отвечать. Она улыбается довольно грустно, словно забыв, что все же умеет смеяться от души, и Эмме немедленно хочется что-нибудь сделать, чтобы прогнать эту грусть. – Тогда ты спроси меня о чем-то, – щедро предлагает она. – Знаешь, в детстве у нас была игра: правда или желание. Кто-то задавал вопрос, а отвечающий либо говорил правду, либо выполнял желание того, чей вопрос. Регина приподнимает брови. – А как вы узнавали, что он говорил правду? – Мы узнавали, поверь, – уверенно отвечает Эмма, хоть и не может вспомнить, так ли это было на самом деле. Но ощущение именно такое. Регина молчит, и видно, что она обдумывает услышанное. Потом она качает головой, и Эмма успевает расстроиться, но ненадолго. – В игру играть я, конечно, не буду, – в голосе Регина проскальзывают и тут же исчезают надменные нотки. – Но я согласна ответить на пару твоих вопросов, если ты будешь приходить ко мне следующие несколько дней: у меня много работы, и не помешал бы помощник. – Только пару? – огорчается Эмма и спохватывается, заметив взгляд Регины: – Я согласна! Она не очень понимает, почему Регина не может воспользоваться помощью других рабов, но на самом деле предложение очень неплохое. Это позволит Эмме немного развеяться, как минимум. – Можно спросить прямо сейчас? – проявляет она нетерпение, тем более что уже помогает с зеркалами. Регина величественно кивает и предупреждает: – Я не отвечу, если вопрос мне не понравится. Такого условия изначально не было, но Эмма не берется спорить, потому что ей важно другое. И выпаливает, сжимая тряпку в руке: – Почему ты сменила гнев на милость? Я ведь помню, что ты сказала мне. Про то, что я никому здесь не нужна и что меня скоро вышвырнут, как шелудивую собаку. А потом пришла и… сделала то, что сделала. Обиды на те слова нет, но Эмма все еще немного смущается того, что между ними было. Она может храбриться и говорить себе, что теперь живет в Риме, а здесь подобные отношения нормальны, но где-то в глубине сердца все равно продолжает сидеть маленькая скромная Эмма, воспитанная совсем в других традициях. И нет возможности избавиться от нее в один момент. А может, и не надо этого делать. Регина меланхолично смотрит на себя в зеркало и поправляет волосы. А потом отвечает: – Женщинам свойственно менять свои решения. И настроение. Она непринужденно лжет, это чувствуется, но Эмма ничего не может предъявить ей. И поэтому просто задает следующий вопрос: - Ты считаешь, что я не изменилась? Ей отчего-то хочется услышать: да, изменилась. Стала лучше, мудрее, взрослее. Ей верится, что вчерашнее не прошло бесследно. Но Регина смеряет ее взглядом и качает головой. - Я думаю, что ты хочешь измениться. А боги дали тебе на это шанс. Воспользуйся им. Эмма прикусывает губу. Ей одновременно и нравится, и не нравится слышать ответы Регины. Нравится, потому что Регина наконец-то отвечает, а не нравится, потому что она отвечает не то, что хотелось бы Эмме. - Думаешь, надо пользоваться? – улыбается она. Регина смотрит на нее очень серьезно. - Ты в лудусе, Эмма. Это особый мир. Если ты хочешь побеждать или заводить друзей, тебе нужно меняться. – А мы можем быть друзьями? – торопливо спрашивает Эмма, радуясь, что разговор привел их к этому. Она смотрит на Регину, и теплое чувство у нее в груди все растет и растет. Непонятно почему, но ей хочется защищать эту женщину. Она выросла со старшими братьями, которые всегда были настороже, и самой ей никогда не доводилось покровительственно кого-то обнимать.Она думает, что могла бы обнять так Регину. Ей кажется, что Регина нуждается в защите – пусть даже вот такой скромной. Но как предложить ей это и не быть отвергнутой? Регина смотрит на нее насмешливо, но насмешка не злая. Скорее, удивленная. – Друзьями? – повторяет она. – Мы? Здесь? – ее голос становится чуть выше, когда она произносит последнее слово. Будто и не она только что советовала Эмме обзаводиться связями. Но, видимо, она все еще стоит на отдельной ступеньке. Эмма непонимающе кивает. – Это просто место, – говорит она. – Может быть, чуть хуже, чем остальные. Регина снова смеется, но на этот раз это смех неприятный. Эмме хочется поежиться от него, а то и вовсе зажать уши. – Чуть хуже, – Регина, отсмеявшись, качает головой. – Не будь такой наивной, Эмма. Если тебе здесь живется хорошо, это не значит, что с другими дела обстоят так же. Эмма вспыхивает, желая напомнить, что сотворили с ней вчера, но потом осекается. А что с ней сотворили? Самое ужасное заключалось в том, что на нее смотрели чужие мужчины. Просто смотрели. А вот той женщине, что очутилась с ней в одной постели, было хуже. – Не думай, что я хочу обидеть тебя, Эмма, – примирительно говорит Регина. – Я понимаю, что вчерашнее – это не то, к чему ты привыкла. Но все знают, что Аурус даже дышать на тебя запрещает лишний раз, так ты ему приглянулась. Ты на особом положении. И это заставляет рабов завидовать тебе. – Ты тоже завидуешь? – тут же интересуется Эмма. Регина качает головой. – После вчерашнего – нет. Непонятно, что именно она имеет в виду. А раньше завидовала? Эмма пытается спрашивать, но Регина решительно заявляет, что хватит на сегодня вопросов, пора работать, и следующие несколько часов – Эмма научилась определять время по клепсидре – они усиленно оттирают зеркала. Под конец в комнате становится так светло, что даже режет глаза. – Отличная работа, – хвалит Регина Эмму, и та надувается от гордости. Она впервые за все время в лудусе поработала руками – не считая тренировок. Принесла какую-то пользу. Дома она выполняла половину работы, здесь же, безусловно, расслабилась. – Что мы будем делать завтра? – интересуется она. Регина, аккуратно расставляющая зеркала, косится на нее в отражении. – Мне нужно на рынок. Пойдешь со мной. Эмма замирает на полушаге. Что? Она не ослышалась? Рынок? – Кто разрешит мне выйти? – голос внезапно становится сиплым. Регина все еще смотрит на нее в отражении. – Аурус. Он всегда отпускает со мной одного из гладиаторов. Думаю, он не будет против, если завтра со мной отправишься ты. Переполненная эмоциями, Эмма стремительно шагает вперед и порывисто обнимает как раз повернувшуюся Регину. Та издает непонятный звук, но вырваться не стремится, просто стоит и позволяет Эмме себя обнимать. Эмма готова заплакать. Она никогда бы не подумала, что можно так соскучиться по простым прогулкам, по улицам, по людям. Она не помнит даже, зачем так рвалась выйти и почему собиралась дождаться окончания зимних игр. В голове стучит только одна мысль: Регина возьмет ее с собой! В этот момент руки Регины осторожно ложатся Эмме на поясницу, и Эмма содрогается от внезапных воспоминаний. Та женщина в атриуме… Она касалась ее точно так же. Эмма крепче притягивает к себе Регину, надеясь отделаться от воспоминаний, но на смену им приходят другие. И хотя вчера это Регина прижимала к себе Эмму, ощущения эхом разносятся по всему телу. Эмма пытается справиться с ними, но они слишком сильны, чтобы просто взять и исчезнуть. Эмма отпускает Регину резче, чем собиралась, и отступает назад, пытаясь справиться с дыханием. Ей становится неловко, потому что Регина непонимающе смотрит на нее, а потом спрашивает: – Ты не доверяешь мне? Это хороший вопрос. Он не подходит к данной ситуации, но Эмме после случая с Паэтусом следовало бы быть более осторожной. Тем более что Регина и впрямь слишком быстро сменила гнев на милость, и Эмма все еще не уверена, что узнала истинную причину этого. Она кивает вместо того, чтобы покачать головой, и Регина вздыхает. – Что ж, справедливо. Я отталкивала тебя, а теперь пригреваю на груди. Ты вправе сомневаться. Эмма пытается улыбнуться, но выходит не очень хорошо, потому что она вспоминает, как прижималась вчера к груди Регины. Почему, почему боги наградили ее такой хорошей памятью?! – Ступай, Эмма, – Регина поджимает губы и отворачивается. – У меня еще много дел. Я зайду за тобой завтра утром. Она кажется раздосадованной, и Эмма не спорит. Быстрее летящего копья она выскакивает из помещения и пробегает несколько шагов прежде, чем перейти на более размеренный шаг. Ей не верится, что все это происходит. Что она мирно разговаривает с Региной, что та ей отвечает, а не демонстрирует бесконечное превосходство. Но еще больше ей не верится, что они спокойно общаются после всего, что между ними вчера произошло. Может быть, все же стоило обсудить это? Но уже поздно, и Эмма спешит на тренировку, где недовольный ее опозданием Август скептически довольствуется объяснением про чистку зеркал. – У Регины есть домашние рабы, – ворчит он. – Будет еще отбирать моих подопечных. Он придирчиво следит, как Эмма проводит приемы, и выматывает ее после, сам беря в руки меч. Солнце уже садится, когда Эмма, наконец, плетется на кухню, чтобы поужинать, а затем в купальню, чтобы смыть с себя пот и грязь. На выходе из купальни она сталкивается с Марией и только хочет поприветствовать ее, как та опускает взгляд и прошмыгивает мимо, не отвечая на оклик. Эмма удивленно смотрит ей вслед. Что-то случилось? Или Мария не хочет разговаривать с ней после вчерашнего? Она спрашивает об этом у Робина, и тот тоже кажется удивленным. – Да мало ли что, – пожимает он плечами. – Может, настроение плохое. Или заболела. Эмма думает, что заболело у Ласерты, когда чуть погодя та ловит ее в галерее и приказывает остановиться. Эмма покорно замирает, гадая, чем же провинилась в этот раз, что хозяйка не поленилась прийти в лудус на ночь глядя. Римлянка цепко ухватывает ее за подбородок и поворачивает голову то в одну сторону, то в другую. – И все же, – бормочет она, щуря ярко-зеленые глаза, – что они все нашли в тебе? Она склоняется ниже, так низко, что Эмма ощущает на себе ее дыхание, и будто бы стремится поцеловать, но в последний момент передумывает и отпускает. – Прочь! – яростно приказывает она, и Эмма торопится выполнить приказ. У нее все еще нет уверенности, что там, в атриуме, была не Ласерта – или не Мария. Мысли принимаются с новой силой одолевать ее. Эмма раз за разом прокручивает произошедшее в голове, пытаясь понять, сделала ли она все, от нее зависящее, чтобы доставить женщине минимум неудобств. Ведь она получилась единственной, кто был между золотой маской и распаленной толпой. Будто своей спиной закрыла она женщину от чужих взглядов. Вертя все это так и эдак, Эмма медленно начинает понимать, почему отнеслась ко всему проще, чем ожидала. Помимо того, что Аурус не положил ее под мужчину, он не положил ее в принципе ни под кого. Эмма не оказалась одна на своей стороне – с ней была та женщина, и вдвоем перенести подобное оказалось несравнимо легче. Может, поэтому она и утром проснулась с таким душевным подъемом? Сегодня какой-то невыносимо сумбурный день. И странные люди вокруг. Усталость дает о себе знать, но Эмма все равно спускается в молельню. Ей кажется, что будет правильным помолиться Одину как следует. Ожидает ли она увидеть там Регину? Нет. День все еще сумбурен и странен. Об утренней легкости можно только мечтать. Эмма останавливается на пороге и тихонько кашляет, обозначая свое присутствие. Регина вздрагивает и поворачивается. – Ты преследуешь меня, – недовольно произносит она и поднимается с колен. Дым от курильни обвивается вокруг ее ног. Она заливает водой из кувшина плошку с тлеющими травами. Эмма отрицательно мотает головой. А потом спрашивает: – Что ты чувствовала, когда была со мной там, в купальне? Эта мысль не покидает ее с того момента, как в комнате с зеркалами она ощутила неподходящие эмоции. Она хочет стать Регине другом, однако очень сложно дружить с тем, кто заставил тебя дрожать от невыразимого удовольствия. Но, может быть, в Риме можно и не такое? Эмма думает, что если бы не обняла тогда Регину, то все было бы проще. Рано или поздно они оставили бы позади ту нечаянную близость. Она хочет, чтобы Регина дала правильный ответ. Чтобы развеяла все ее сомнения. И вот Регина подходит, аромат фазелийской розы сопровождает ее. А потом она говорит, и ее низкий голос пробирает Эмму до самых костей: – Что бы я ни чувствовала тогда, Эмма, тебе лучше забыть об этом. Этого никогда не повторится. Она смотрит на Эмму своими темными, почти черными глазами, и этот взгляд словно призван вытягивать душу. – Я знаю, – хрипло отвечает Эмма. – Мне и не надо. Она сама себе не верит в этот момент. Но что ей важнее: дружба с Региной или какое-то удовольствие, случайно ей перепавшее? Она не использует для этого женщин. И уж точно не Регину. Регина одобрительно улыбается и уходит, оставляя Эмму в молельне. Та опускается на колени и вздыхает: – О, Всеотец… Поделись со мной своей мудростью, научи, как распознавать действительно важное и как отбрасывать ненужное… Она склоняет голову и прикрывает глаза. И ей чудится, что из темного угла на нее смотрит Один и добродушно улыбается.