Te amo est verum

Ad Calendas Graecas до греческих календ

Следующим утром Мария заходит к Эмме, чтобы сообщить, что у нее свободный день. Эмма недоуменно приподнимается в постели. – Свободный день? – повторяет она. – А как же… Аурус говорил про Лупу. Про подготовку к ней. Что-то изменилось? Эмма не успевает порадоваться, потому что Мария качает головой. – Это завтра. Что ж… Казнь откладывается. Впрочем, Эмма уже смирилась. Аурус пообещал, что с ней не обойдутся плохо. Лучше верить в это, чем бояться неизвестности. Постоянный страх притупляет остальные чувства. Эмма думает, что пришла пора принимать все происходящее с высоко поднятой головой. Хочет Аурус отдать ее знатной римлянке? Она извлечет из этого пользу. Хочет Регина игнорировать ее и относиться свысока? Она будет делать то же самое. Обида на Регину все еще сидит где-то глубоко. Эмма никогда в своей жизни не сталкивалась с такими людьми, и все, с кем она дружила, были открыты и приветливы. И не лгали так, как солгала Регина. Может быть, Эмма совершила ошибку? Не надо было пытаться завести с Региной дружбу? Хватило бы и Робина? Но ведь что-то в ней Эмму притянуло, что-то заставило ощутить желание находиться рядом, смеяться вместе, говорить обо всем. Наверное, Регина права, и Эмма просто пожалела ее после того случая с Лупой. Приняла жалость за желание дружбы. Что ж, тогда лучше действительно обо всем этом забыть. И пусть все идет своим чередом. Эмма невольно вспоминает атриум и то, что произошло позже. Видимо, для Регины оказаться снизу гладиатора и вовсе явилось чем-то ужасным. Но тогда она долго скрывала свои истинные чувства. Да и были ли чувства? Или только приказ Ауруса? Робин говорил, что у Регины в прошлом есть какая-то потеря, может… Нет-нет, хватит! Регина четко сказала: она не хочет общаться. Это ее право. И как бы ни относилась к ней Эмма, но настаивать она больше не станет. У нее тоже есть гордость. Если ей раз за разом отказывают в дружбе, значит, эта дружба и не нужна. Боги просто дают это понять – вот таким жестоким образом. Вчерашнее решение отомстить кажется глупым, но Эмма все равно ничего изменить не может. Не она решает, с кем возляжет завтра. Аурус. И он решил. Она может только принять это. Эмма нащупывает под матрасом заветный мешочек с двумя золотыми и пятью серебряными, что выплатил ей Аурус. Она плохо разбирается в денежных вопросах Рима и не знает пока, много это или мало. Может, стоит приберечь на потом? Но куда спрятать? Эмма осматривает свою комнату в поисках места, куда можно положить мешочек так, чтобы его не нашли остальные. Потом решает все же взять его с собой. Ведь выходной же. Значит, наверное, можно выйти в город. Она находит Робина и уточняет, в самом ли деле она может прогуляться. Робин отвечает утвердительно и показывает на соглядатая, к которому надо обратиться. – Он будет сопровождать тебя всегда и везде, – говорит Робин, и Эмма качает головой. – А если я захочу облегчиться? – Возможно, он отвернется, – невозмутимо отзывается Робин. Потом оглядывается и, понизив голос, спрашивает: – Я слышал про Лупу. – Я тоже слышала, – вздыхает Эмма. Робин сочувственно улыбается ей. – Хотя бы не мужчина. – Да я уж и не знаю, что лучше, – бурчит Эмма, и это правда. Сколько еще ей придется опасаться за то, что кто-то захочет пробраться ей под тунику? Робин кладет руку ей на плечо. – Не переживай. К собственному удивлению, Эмма и не переживает. Виной ли тому вчерашняя победа или то, что случилось в атриуме, – она не знает. Но внутри у нее все почти спокойно. Она все еще хочет выбраться из Тускула, однако для этого ей стоит повиноваться. За непокорным гладиатором будут следить гораздо жестче. А ей однажды, быть может, удастся отвести Аурусу глаза. Эмма не рассчитывает, конечно, что это получится сделать быстро, да и не собирается делать все наспех. Она вот поспешила с Региной – и что вышло? Мысль о Регине заставляет Эмму поморщиться. Робин же, видимо, принимает это на счет Лупы и ободряюще говорит: – Я слышал, она не жестокая. Эмма кивает. Ей пока везет: Аурус не позволяет никому распоряжаться ею по своему усмотрению. Конечно, она получает пинки от Ласерты и угрозы от Паэтуса, но дальше этого дело не заходит. В лудусе живется почти привольно, если забыть, конечно, о том, кем она здесь является. – Это странно, – она смотрит на Робина, – но я словно уже привыкла ко всему этому. Она обводит руками пространство. На самом деле, не так странно, конечно. Люди ко многому привыкают. Почему нельзя привыкнуть к рабству? К такому, как у нее? Но если бы она привыкла, разве бы ей думалось о побеге? Впрочем, что она там думает… Раз в два дня? По большим праздникам? Эмма хочет домой. Она скучает по родной земле, по матери, по отцу, по братьям… Однако что-то свербит внутри, когда она представляет, как возвращается. Рим жесток, опасен и непредсказуем. Здесь могут убить за косой взгляд или изнасиловать по праву гражданина. Избить, потому что ты сопротивляешься. Хозяин может перепродать тебя кому угодно, и ты ничего не сделаешь. Рим – отвратительное место. Однако Эмме он – и это ужасно, на самом деле – начинает нравиться. Возможно, за счет достаточно привольного житья. Она никогда не узнала бы столько нового, не похить ее Наута. Не познакомилась бы с Робином. Не вышла бы на арену. Не легла бы на женщину. Эмма прикусывает внутреннюю сторону щеки и жмурится от боли. А еще дома нет Регины. О которой, конечно, не стоит вспоминать. – Скорее, смирилась, – подсказывает ей Робин. – Это тоже неплохо. Когда в голове нет хоть какого-то покоя, трудно двигаться дальше. Его окликает гладиатор, Робин похлопывает Эмму на прощание по плечу и спешит уйти. Эмма задумчиво смотрит ему вслед. Смирилась? Возможно. У нее было только две возможности: смириться или взбунтоваться. Но Эмма никогда не была бунтарем и всегда дорожила своей жизнью, потому что считала, что к богам попасть успеет. А после размолвки с Региной и вовсе погасло внутри желание чему-то противиться. Чему быть – того не миновать. И она может только принять это с честью. А побег… Что ж, она не отказывается от этой идеи. И сегодня же постарается как можно лучше изучить город. Эмма подходит к соглядатаю и сообщает ему о своем желании выйти в город. Он подзывает своего товарища и просит его выяснить, говорит ли Эмма правду. Выяснение занимает время, Эмма терпеливо бродит из стороны в сторону в ожидании. Наконец соглядатай, получив добро, отворяет ворота и машет Эмме рукой. – Я буду рядом, – хмуро предупреждает он, и Эмма, в общем-то, этому даже рада: мало ли что может приключиться? Она все еще не надеется на свои силы при встрече с группой агрессивно настроенных мужчин. А так хоть какая-то поддержка. – Я могу пойти, куда захочу? – уточняет она. Соглядатай хмыкает. – Не за пределы города. Эмма понятливо кивает. Конечно, нет. Туда она и не собирается. Пока что. Для начала она идет на рынок и приобретает ту самую ленту, что приглядела, пока ходила с Региной за рыбой. И опять Регина! Все крутится возле нее! Все мысли возвращаются к ней! Может, стоит смириться еще и с этим? Раз уж с остальным удалось. Эмма поджимает губы и сердито мотает головой в ответ щербатому мальчишке, предлагающему ей свежий хлеб. – Я не голодна. Мальчишка не отстает: – Попробуй, госпожа! – настаивает он, и Эмма вздрагивает от того, как он ее назвал. – Я не… – начинает она и прикусывает язык. А кто здесь знает, кто она? Большинство из этих людей вряд ли было вчера на арене. А на ней палла и туника, и хорошая обувь, и все это выглядит гораздо лучше, чем одежда мальчишки. Неудивительно, что он принял ее за госпожу. Эмма помнит слова Регины о том, что у гладиаторов особая форма одежды для выхода в город, но никто не заставил ее переодеться, когда она покидала лудус, а значит, все хорошо. Она лезет в мешочек и достает оттуда пару монет, которые и кидает мальчишке. – Дай мне самую вкусную булочку, – улыбается она. Мальчишка заливисто свистит, подхватывает булочку с лотка и бросает ее Эмме. Та ловит ее и тут же пробует. В самом деле вкусно! И сладко! Эмма застывает на месте, смакуя вкус. Словно капля свободы только что упала ей на язык. И как она только могла подумать, чтобы смириться со всем, что ждет ее в лудусе?! Нет! Нет! Разве там она может есть такой хлеб? Разве может выходить на улицу без охраны? Разве может уехать на охоту на несколько дней и вернуться с оленем, которого сама же и разделает? Она даже над телом своим не властна! Эмма неспешно доедает булочку и решает: Робин говорил, что скоро праздники. Сатурналии или что-то такое. Вот после них и стоит заняться подготовкой побега всерьез. Тем более что до следующих больших игр достаточно времени, в Тускуле они проходят не так уж и часто. Эмма бродит возле прилавков и рассматривает вещи, выставленные для продажи, наслаждаясь возможностью купить что-то потому, что она просто захочет это приобрести. Конечно, вернуться в лудус с кинжалом ей никто не позволит – на выходе и входе гладиаторов осматривают, – да и денег ей на него не хватит, но помечтать да прикинуть кто ж запретит? – Эй, красавица! – слышится чей-то хриплый призывный клич, и Эмма недоуменно оборачивается, хотя с чего она вообще взяла, что звали ее. Но замотанная в коричневое тряпье женщина неясного возраста, сидящая на углу прямо на земле, манит ее к себе. Эмма колеблется, не уверенная, что стоит подходить. Что она потеряет? Немного времени? Можно подумать, ей есть, куда спешить. – Подходи, не бойся, – насмешливо каркает женщина, а потом ловко выкидывает под ноги Эмме что-то мелкое и гремящее. Эмма, присмотревшись, понимает, что это плохо очищенные кости какого-то животного. Она морщится и смотрит на женщину. Та в ответ смотрит на нее и кривит в улыбке слишком широкий рот с равномерно пухлыми губами. – Хочешь знать судьбу свою, красавица? Карие глаза женщины густо подведены чем-то черным, и Эмме это напоминает Науту. И красавицей он ее тоже зовет. Эмма отрицательно мотает головой и добавляет: – Нечем заплатить. – Да я бесплатно тебе скажу, – машет рукой женщина, и Эмме не нравится эта настойчивость. Она резко разворачивается, уходя, а в спину ей несется: – Еще встретимся, милая! От судьбы не уйти! Приведет она тебя ко мне, а уж я тебе всю правду скажу, не сомневайся! Голос странной женщины становится все тише, заглушаемый воплями торговцев, и Эмма стремится затеряться в толпе. Предсказательница оставила после себя не лучшие ощущения, и Эмма ежится. Ей отчего-то хочется обернуться, будто кто-то смотрит ей в спину, но она решает, что это соглядатай и идет дальше. Постепенно плохие впечатления забываются: мало ли сумасшедших в этом мире? Вот не повезло наткнуться на одну! Покинув рынок, Эмма отправляется гулять по улицам. Жаль, что сейчас не весна. Эмма живо представляет, как могли бы цвести деревья, какой аромат бы стоял в воздухе – и перебивал бы все остальные запахи, коих все еще предостаточное количество. Отчасти из-за них Эмма уходит с центральных улиц и неспешно бродит по окраинам, разглядывая дома и жителей. Соглядатай неизменно держится на приличном расстоянии. Эмме даже приходит в голову позвать его и познакомиться, но она не успевает это сделать, потому что слышит звонкое: – Госпожа, купите розу! Эмма оборачивается и тотчас узнает эти каштановые волосы и большие сияющие глаза. – Белла! – невольно восклицает она. Юная продавщица цветов недоуменно пятится. Сегодня на ней снова старая туника и легкая обувь, совсем не предназначенная для такой погоды. – Госпожа? – вопросительно смотрит она на Эмму. Та успокаивающе улыбается. – Мы встречались пару дней назад, помнишь? Ночью, у лупанария. Сморщенное в напряжении лицо Беллы разглаживается. – С тобой был гладиатор! – восклицает она. Эмма кивает. – Да. Белла шмыгает носом и смущенно улыбается, переступая с ноги на ногу. – Он красивый. Это ведь был Фур, да? – она впивается жадным взглядом в Эмму, и та понимает, что Робин пользуется успехом у женщин любого возраста. – Фур, – подтверждает она. Потом оглядывается. – Ты одна? – А что? – снова настораживается Белла. Эмма вскидывает руки. – Не бойся меня. Я ничего тебе не сделаю. Просто разве молодые девушки ходят по этому городу в одиночестве? Робин рассказывал, что у римлянок не принято гулять самостоятельно. Кто-то в любом случае сопровождает их: либо раб, либо мужчина из семьи. Белла хмыкает. – Отец давно болеет, я потому и занялась торговлей вместо него. А рабов у нас нет. Она с любопытством разглядывает Эмму, потом вдруг спрашивает: – Это ведь ты вчера сражалась в огненном круге? Эмме удивительно, откуда бедная девочка нашла деньги за билет на арену, но она не спрашивает, а просто кивает: – Это была я. Белла ставит корзину наземь и восторженно хлопает в ладоши. – Это было очень красиво! – искренне заявляет она, а Эмма почему-то смотрит на ее побелевшие от холода ноги и совсем не обращает внимания на добрые слова. – Я знаю лазейку на арену, – хвастается тем временем Белль и вдруг хмурится: – Ты ведь не расскажешь никому? Эмма медленно качает головой, не отрывая взгляда от девичьих ног. Почему они так взволновали ее? А еще ее немного волнует замечание про лазейку: сможет ли это пригодиться ей в будущем? В наступившей тишине она вдруг слышит звук урчащего живота, и это не ее живот. Белла смущается и, подхватив корзинку, закрывается ею, будто это поможет ей заглушить звук. – Прости, госпожа, – вздыхает она. – Ничего не ела с утра. Торговля плохо идет, в основном цветы покупают на рынках, но там у отца нет своего места. Раньше он держал цветочную лавку, но ее отобрали за долги. Теперь приходится предлагать цветы тем, кто ходит в лупанарии. Эмма думает – как же так? Можно понять, почему рабам в Риме живется плохо, но отчего свободные граждане вынуждены ходить зимой едва ли не босиком? – Зачем ты продолжаешь звать меня госпожой? – спрашивает она. – Я ведь всего лишь гладиатор. Белла широко улыбается ей. – Потому что ты выглядишь, как госпожа, – твердо заявляет она. Эмма медлит какое-то время, потом достает мешочек с остатками монет и решительно отдает его Белле. Та вспыхивает радостью и пытается вручить Эмме корзину, но Эмма качает головой. – Не надо. Оставь. Я просто… – она проглатывает последние слова про то, что хочет помочь, потому что помнит реакцию Регины. Что если и Белла откажется? Но Эмме просто хочется так поступить. Потому что она может. Потому что считает это правильным. Но Белла не отказывается. У нее счастливо сияют глаза, когда она прячет мешочек куда-то под тонкую тунику. – Спасибо, госпожа! – Меня зовут Эмма, – говорит ей Эмма. Ей перестает нравиться, как звучит это обращение. "Госпожа"... Она не хочет становиться на одну ступеньку с Ласертой или Корой. Белла кивает, запросто принимая новые условия общения. – Договорились, Эмма! Если тебе потребуются цветы – ты только скажи. Доставлю столько, сколько надо! Эмма улыбается, когда кое-что приходит в голову. – А ты хорошо знаешь Тускул, Белла? Та кивает. – Конечно. Я здесь родилась. Излазила все вдоль и поперек. Эмма возносит молчаливую хвалу Одину. Она ведь наверняка не просто так натолкнулась сегодня на Беллу – именно сегодня, когда твердо решила, что сбежит отсюда. И вот такой удачный случай! – Где тебя можно найти? – торопливо спрашивает она и оглядывается, проверяя, подслушивает ли соглядатай, но тот стоит чуть поодаль с отрешенным видом. – Сейчас мне уже нужно возвращаться в лудус, но, может быть, после праздников ты могла бы показать мне город? Белла пожимает плечами. – Я же говорю: продаю цветы возле лупанариев. Там меня всегда найдешь. Она улыбается, и Эмма невольно возвращает улыбку. Ей нравится эта девушка. Может, конечно, оттого, что Эмма только что возложила на нее большие надежды. А может, потому, что Белла не сдается, несмотря на трудности. И положение свободной гражданки не мешает ей продавать цветы. Эмма машет рукой на прощание и уходит, радуясь тому, как все обернулось. Слышит шаги сзади и напрягается, но это всего лишь соглядатай. Он нагоняет ее, ровняется и, не глядя, говорит равнодушно: – Зря ты отдала ей деньги. Эмма хмуро смотрит на него. Его ли это дело – как ей распоряжаться своими деньгами? – Почему зря? – все же спрашивает она. – Всем не помочь, – так же равнодушно отвечает соглядатай. – Я всем и не помогаю, – бросает Эмма надменно и ускоряет шаг. Ей неприятно идти рядом с этим человеком, а он, видимо, расценив все правильно, не спешит снова нагонять. Они возвращаются в лудус, и Эмма думает, как бы так подгадать, чтобы в следующий раз отправляться на прогулку с другим охранником. Она только заходит к себе и скидывает паллу, как вбежавшая в комнату запыхавшаяся Мария всплескивает руками: – Где ты ходишь? Госпожа Лупа приехала! Эмма мгновенно утрачивает всю тут легкость, что завладела ей во время прогулки по городу. – Уже? – тускло спрашивает она. – Завтра ведь… Внутри резко становится пусто, будто ветер выдул все оттуда. Мария упирается руками в колени и пытается отдышаться. – Значит, передумала она… Пойдем, Эмма, мне нужно тебя подготовить. Значит, в этот раз не Регина. Что ж, оно и к лучшему. Живот вдруг принимается болеть, словно от голода. Эмма вздыхает и заставляет себя собраться. Нужно перетерпеть. Это будет женщина. Всего лишь женщина. И она наверняка захочет повторения того, что было в атриуме. Или, может, поступит как Регина в купальне. Жар приливает к щекам, и Эмма мотает головой, сначала пытаясь от него избавиться, а потом думает: нет, не надо. Вдруг он поможет ей получить удовольствие? Так будет лучше, чем если просто придется терпеть. Мария приводит ее в купальню для гладиаторов, которая сейчас пустует, и велит раздеваться. Эмма покорно погружается в бассейн, от воды в котором идет ароматный пар. Если бы она могла задержаться тут подольше… – Что Лупа будет делать со мной? – Эмма водит руками над поверхностью воды, едва-едва касаясь ее. Мария смущенно хихикает, подходя ближе. – Ах, Эмма… ты ведь должна уже знать. Эмма знает, конечно. Она прекрасно помнит и атриум, и купальню. Но если от мыслей о них по телу разливается тепло, то при представлении, как Лупа – или иная римлянка – проделывает с ней нечто подобное, Эмма коченеет. – Никто ведь не будет смотреть? – уточняет она. Мария пожимает плечами. – Эмма, как я могу знать? Эмма согласно кивает и смотрит, как рабыня берет лежащую на бортике бритву и садится, поддернув тунику, опуская ноги в бассейн. – В прошлый раз волосы выщипывали, – полувопросительно говорит Эмма. Мария сосредоточенно проверяет большим пальцем, насколько остро лезвие, а потом поднимает голову. – Это же больно, – растерянно улыбается она. – Можно просто побрить. Эмма на мгновение прикрывает глаза, чтобы никто не заметил ее взгляда. Можно. Просто. Побрить. Но Регина выбрала другой способ. Чтобы доставить боль той, что потом сделает больно ей самой. Как забавно. Эмма уже устала обижаться и злиться, но злость сама находит щелочку в ее сердце и разливается там горькой желчью, распространяет ядовитые пары. И после этого Робин будет утверждать, что Регина боится с ней сблизиться, а потому так ведет себя? Да как же надо бояться! – Почему я не могу делать это сама? – на всякий случай спрашивает она. После всего того, что ей пришлось демонстрировать, чувство стыда от собственной наготы если и выжило, то уже давно находится в агонии, но Эмме просто было бы удобнее подготовить себя самостоятельно. Мария виновато улыбается. – Это приказ. Я не могу ослушаться. Эмма кивает. Конечно, не может. Никто тут не может просто взять и не выполнить то, что ему приказали. Если, конечно, хочет жить. В течение ближайшего часа Эмма раздвигает ноги, поднимает руки и всячески способствует тому, что Мария побрила ее как можно тщательнее. Ощущения ни в какое сравнение не идут с теми, что были, когда этим же делом занималась Регина, и Эмма все еще сердится на нее, хотя и пришла к выводу, что бритье не так уж хорошо удаляет волосы: если вести ладонью по ноге, то не так уж гладка кожа. Интересно, а с собой Регина как поступила? Тоже выщипала? Эмма морщится, когда понимает, что мысли о Регине преследуют ее все более настойчиво. Связано ли это как-то с тем, что ей предстоит идти к Лупе? Возможно, она невольно сравнивает то, что было, с тем, что еще только предстоит. Мария аккуратно добривает Эмме пах, а Эмма сидит, запрокинув голову, и смотрит в потолок. Что сделала бы она, знай заранее, что там, под маской, прячется Регина? Боялась бы она больше или же наоборот – меньше? Успела бы сказать что-то еще помимо того, что сказала? Почувствовала бы нечто иное или покрылась бы коркой льда от невозможности происходящего? Эмма не будет больше предлагать Регине дружбу. Ей совершенно ясно, что это не нужно надменной рабыне. Но ведь отчего-то Регина все же общалась с ней. Отвечала на вопросы. Гуляла. Помогала. Вела себя как человек, а не как… Острая быстрая боль пронзает Эмму, и она вздрагивает, а Мария ахает. – Порезала! – восклицает она огорченно. – А ведь так старалась! – Ничего страшного, – бурчит Эмма, разглядывая каплю крови на аккуратно выбритом лобке. Она будет очень рада, если за эту ночь ей не придется больше проливать кровь, и эта капля останется единственной. Мария, продолжая сетовать и опасаться наказания, быстро смазывает порез заживляющей мазью и заканчивает свою работу. Эмма, наблюдая за ней, спрашивает: – Я бы все же хотела в следующий раз заняться этим самостоятельно. Мария улыбается ей, поднимаясь с колен. – Не волнуйся. Это не доставляет мне неудобств. Я давно привыкла брить хозяек. Эмма вздыхает. Как же ей все-таки заполучить хоть немного личного пространства? Она снова думает о Регине, когда Мария ведет ее в покои, где ждет Лупа. Чего же все-таки Регина хочет от нее? То она общается, то гонит прочь… Эмме вдруг приходит в голову совершенно невообразимая, неправильная мысль. Может быть, Регина… увлечена ею? Эмма вздрагивает и воровато оглядывается, проверяя, не подслушивает ли кто ее мысли. Она вспоминает, что точно так же вела себя с одним из братьев его невеста: то привечала, то кричала, то звала обратно. О, нет-нет, Регина не такая! Она ведь спит с Робином, а то, что было в атриуме и после… так всего лишь приказ хозяина и возвращение долга. С другой стороны, если она возвращала долг, значит, она испытала удовольствие. От действий Эммы! Но не могла признаться в этом, а потому ждала от Эммы первого шага, а та предлагала ей всего лишь дружбу! Эмма почти задыхается от сделанных выводов, которые внезапно кажутся ей невероятно идеальными. Щеки снова горят, а между ног что-то пульсирует, и, вспоминая купальню, Эмма с уверенностью может сказать, что именно. Как быстро Рим превратил ее в какую-то тварь, которая хочет от женщины – от женщины! – плотского удовольствия! Как быстро размыл понятия дружбы и вожделения! Это нужно прекратить. Нельзя так думать о Регине. Нельзя уподобляться этой Лупе, которая использует женщин как вещи, которая позволяет себе унижать их на глазах у других! Эмма убеждает себя прекратить, ведь эти мысли сейчас никак не помогут, но пульсация между ног не исчезает и тогда, когда Мария останавливается возле дверного проема, прикрытого темной занавесью, и шепчет: – Эмма, мы пришли. Сбоку стоит соглядатай, делающий вид, что он тут совсем ни при чем. Эмма гадает, станет ли он подслушивать или подсматривать. Мария касается ладонью ее плеча и быстро уходит, а Эмма запоздало понимает, что на этот раз ее не облачили в какой-то специальный наряд, не выдали маску и не намазали краской. Значит ли это, что все будет проще? Набрав воздуха в грудь, Эмма с трепетом откидывает занавесь, останавливается на пороге и обреченно чувствует, что нечто подобное уже происходило с ней. В полутемной комнате, окуренной фимиамом, лежит на кровати Лупа, и темно-бордовая туника ее настолько свободна, что позволяет левой груди выглядывать наружу темным острым соском. Лупа лениво потягивает вино из золоченого кубка, а завидев Эмму, возбужденно привстает. – Зачем они оставили на тебе одежду? – усмехается она, затем выкидывает кубок, легко вскакивает и подбегает к Эмме. Она выше, а потому приподнимает подбородок Эммы одним пальцем, заставляя ее посмотреть на себя. Эмма смотрит и видит высокие скулы, чувственный рот, темные волосы, прореженные красными прядями, и светлые глаза, в которых даже не пытается скрыться вожделение. – Зачем тебе это? – спрашивает Лупа и тычет пальцем в повязки на запястьях и на предплечье. Словно и не было ее вчера на боях. – Запястья обожжены, госпожа, – тихо отвечает Эмма. – По руке попали мечом. – Ладно, – кивает Лупа. – Я не любитель физических уродств. Оставим это на тебе. А затем она обхватывает талию сильными руками, резко притягивает Эмму к себе и приникает к губам жадным поцелуем, почти мгновенно запуская язык в ее рот. Эмма покорно отвечает, хоть и не было такого приказа. Левая обнаженная грудь Лупы прижимается к руке.