Te amo est verum

Divinum opus sedare dolorem божественное дело — успокаивать боль

Утром Эмма просыпается от того, что кто-то мягко трясет ее за плечо. Это Давид. – Тебя ждет Аурус, – сообщает он, и сонная Эмма торопливо одевается, а потом бежит в домус: что-то подсказывает ей, что лучше не опаздывать. Возле таблинума нет раба, через которого можно было бы передать о себе, и Эмма колеблется, не уверенная, что будет правильным заходить без спроса. В момент, когда она уже делает шаг вперед и осторожно приоткрывает дверь, из таблинума доносится гневный крик Ауруса: – Во имя Юпитера, как еще я должен это понимать?! Слышится стук чего-то в стену, затем торопливые шаги к выходу. Эмма отшатывается, лихорадочно оглядывается и прячется в нишу, что возле самой двери, сжимается, надеясь, что ее не заметят. Из таблинума выскакивает раб и опрометью несется прочь, оставив дверь незакрытой, так что Эмме все прекрасно слышно. И она, конечно, продолжает слушать, потому что Аурус называет ее имя. – Эмма должна была оставаться невинной! Невинной! – кричит хозяин. Ему тут же отвечает протяжный женский голос, принадлежащий Лупе: – Ласерта передала мне твое разрешение делать с ней все, Аурус. Эмма начинает испытывать самую настоящую ненависть по отношению к рыжеволосой римлянке. Если она не гнушается и такими способами мести, то что будет дальше? Эмма сомневается, что Ласерта на этом успокоится: уж больно велика ее обида. Снова что-то разбивается о стену, прямо за спиной Эммы. Эмма вздрагивает и прикусывает язык от неожиданности. Может, сбежать, пока не поздно? Но любопытство сильнее, и она остается, стараясь не упустить ни единого слова. – Кто здесь хозяин – моя дочь или же я?! – возмущенно вопрошает Аурус, и Лупа тут же отвечает: – Я не бралась угадывать, какие сегодня меж вами отношения! Должна ли я была догадаться, что твоя дочь захочет таким образом отомстить тебе – или почему еще она поступила так, как поступила? Эмма ждет, что Аурус что-нибудь возразит, но тот молчит, а Лупа победно продолжает: – Я заплатила вдвое больше положенного, Аурус, утешься этим и более не докучай мне. – Расслабься, Аурус, – внезапно звучит еще один мужской голос, и Эмма хмурится, силясь понять, кому он принадлежит. – Я уверен, что твой гладиатор будет драться ничуть не хуже, из-за того, что моя жена пустила ей немного крови. Эмма напрягается. Сулла! Вот кто это! Он знает, чем занималась Лупа, и не осуждает ее? Или они такая крепкая семья только перед остальными? Он позволяет ей делать все, что захочет? Разве это в римских обычаях, чтобы жена управляла мужем? Наступает долгое, тягостное молчание. Эмма слышит, как кто-то – наверное, Аурус – расхаживает из стороны в сторону. А потом снова заговаривает Лупа, и ее голос звучит успокаивающе: – Я заплачу тебе еще больше за следующий раз с Эммой, ланиста, можешь не волноваться. Она понравилась мне, хоть и была вялой, как тухлый перец. Она смеется, и Эмма сжимает кулаки, слыша второй женский смех, вторящий первому. Ласерта! Она там! Поганая тварь! И как только земля такую носит?! Не горят у нее пятки? Не подпаливается ли подол туники?! – Она совершенно ничего не умеет, но я уже предвкушаю, как славно обучу ее всему, – плотоядно продолжает Лупа. Аурус же молчит, и невозможно сказать, одобряет он намерения Лупы или нет. Зато вмешивается Сулла: – Чтобы доказать тебе, Аурус, что мы не желали такого исхода, я готов выплатить тебе вперед за два боя Эммы – вне зависимости от того, как она их проведет. И, конечно, плачу вдвойне за все желания моей драгоценной супруги. Эмму снова покупают. А она ничего не может поделать с этим. Не стоит ли порадоваться, что это будет всего лишь Лупа, а не какой-то неизвестный римлянин? С другой стороны – чего теперь Эмме опасаться? Она уже потеряла почти все, что имела. Эмма прижимается затылком к стене и дышит ровно и медленно. Плевать. Она все вынесет. Все выдержит. Назло всем. Никто не сумеет причинить ей больше боли, чем уже причинила Регина, предав доверие. Тело восстановится, раны заживут – они всегда заживают. А чем более покорной будет Эмма, тем больше ей дадут свободы. Распахивается дверь, и Эмма пытается стать невидимой, но величаво выплывающий из таблинума Сулла не смотрит по сторонам. Следом идет Лупа, и ее догоняет Ласерта и хватает за руку. В тот же миг Лупа разворачивается и отвешивает ей хорошую пощечину. Эмма невольно задерживает дыхание, чувствуя, как радость разливается по телу, и жмурится, будто это поможет ей остаться незамеченной. – Ты подставила меня, – гневно шипит Лупа. – Мне пришлось оправдываться перед твоим отцом! Эмма усмехается. Что ж, не только ей все это причинило неудобства. Конечно, не сравнить, но все-таки… – Это того стоило, – слышит она мерзкий голос Ласерты. – Давно ли тебе попадались такие, как Эмма? Римлянки смеются вместе, и брезгливость завладевает Эммой. – Ты права, – соглашается Лупа. – Невинный гладиатор… да еще и девчонка… никаких денег не жалко! Ах, это бесподобное ощущение власти! Они снова смеются и уходят под руку, будто и не случилось меж ними только что размолвки, а Эмма как стояла в нише, так и стоит, боясь пошевелиться. Кто там еще у Ауруса? Время, однако, бежит, а из таблинума никто больше не выходит. Тогда Эмма осторожно покидает нишу и, завидев раба, подзывает его. – Скажи хозяину, что здесь Эмма, – просит она, и раб буквально сразу же приглашает ее зайти. Эмма переступает порог таблинума. Аурус поворачивается к ней, у него тяжелый, сумрачный взгляд. – Как ты себя чувствуешь? – спрашивает он глухо. Он все еще рассержен, это ощущается в его движениях. Он шагает отрывисто, резко, будто никак не может решить, не стоит ли бросить себя в бег. Эмма опускает глаза. – Хорошо, господин. Она не думает, что есть смысл жаловаться на Лупу. Да и не хочет она наживать себе еще одного врага. Может быть, с помощью Лупы удастся быстрее сбежать. Конечно, настоящим помощником она не явится, но сможет невольно в чем-то помочь. Аурус явно не верит. Он обходит Эмму кругом, зачем-то трогает ее спину, потом здоровую руку. И буркает: – Выглядишь ты и впрямь неплохо. Хотел дать тебе еще один свободный день, но, думаю, нет в том необходимости. Если он чувствует себя виноватым, это хорошо. Потому что он виноват. Если бы он так уж хотел, чтобы с Эммой ничего не случилось, то не продал бы ее даже Лупе. А он, видимо, позарился на деньги. С ним Эмма тоже не собирается портить отношения, а потому отвечает: – Я готова тренироваться, господин. Мне очень хочется выступить на следующих играх. Как бы ни были противны ей римляне, они не должны быть настроены против нее. Конечно, речь не идет о Паэтусе и Ласерте, но с теми Эмма и сама старается особо не сталкиваться. Аурус же может дать ей больше свободы – или ограничить ее вовсе, если что-либо заподозрит. Аурус, кажется, доволен ее словами. Во всяком случае, он кивает, готовясь отпустить Эмму, но тут в таблинум входит раб, и на подносе, что он несет, стоит кувшин и две чаши. Вряд ли это угощение для Эммы. Раб подходит ближе, Аурус указывает ему на стол, а взгляд Эммы невольно падает на спину раба, и она видит кинжал, засунутый за тонкий ремешок, поддерживающий тунику. Сердце пропускает удар. Эмма отлично знает, что ни рабам, ни гладиаторам не дозволено носить оружие. Раб ставит поднос на стол, находясь в стороне от Ауруса, и поднимает голову, встречаясь взглядом с оцепеневшей Эммой. Видимо, он читает в ее глазах то, чего там быть не должно, и тут же тянет руку за спину. Аурус стоит к нему вполоборота и не видит, что происходит. У Эммы совсем не остается времени на принятие решения. И она бросается вперед в момент, как раб уже выхватил кинжал и замахнулся, целясь Аурусу в шею. Удар в итоге достается левой руке Эммы, но приходится скользь, а потому совершенно не мешает ухватить раба поперек талии и опрокинуть его на пол. Двумя руками Эмма хватается за запястье нападающего и ломает ему руку о свое согнутое колено. Пальцы разжимаются, выпуская кинжал, тот с громким стуком падает, раб визжит от боли, а изумленный Аурус только-только отскакивает в сторону, опрокинув поднос. Эмма ногой отпихивает кинжал подальше и разгибается, выдыхая. Они возненавидят ее. Все – и рабы, и гладиаторы. Но она приняла решение. Умри Аурус – остался бы Паэтус. И Ласерта. И Кора. Ей не выжить с ними. Никому не выжить. Раб, скорчившись, продолжает завывать, а Аурус, высунувшись из окна, торопливо зовет охрану. Эмма рассматривает порез, который обильно кровоточит, и думает, что он слишком беспечен, оставляя двери своего таблинума открытыми для всех. Кто проверит раба, несущего вино? Никто. Вот поэтому так и получилось. Странно, что до этого никто не пытался убить хозяина. Или до Эммы просто не доходили слухи? Раб вдруг перестает стонать от боли и поворачивает к Эмме голову. – Ты пожалеешь, – обещает он мученически. – Ты должна была быть на моей стороне. Но ты вступилась за эту собаку! Его оскорбления прерывает один из соглядатаев, вбежавший в таблинум. Сильным ударом ноги по лицу он отправляет раба в обморок, а потом вместе с другим охранником подхватывает неудачника и волоком тащит его прочь. Эмма смотрит им вслед. Может быть, она действительно пожалеет. А может быть, нет. Но это ее решение. Точно так же как кинжал – его. Аурус подает Эмме чистый платок, и она говорит: – Спасибо, господин. Кровь уже подсыхает: порез неглубокий. Эмма все же прикладывает платок к ране. Снова придется идти к Студию. – Ты спасла меня, – удивляется Аурус. – Зачем? Это хороший вопрос. И Эмма решает, что немного честности не повредит. – Если бы тебя не стало, господин, твое место занял бы Паэтус. А это не в моих интересах. Она надеется, что искренность ее будет оценена по достоинству. И так и получается. – Хорошо, что ты не стала распинаться в любви ко мне, – усмехается Аурус. – Я бы не поверил. Он машет рукой. – Ступай. И позови тут кого-нибудь прибраться. Он брезгливо поглядывает на пол, заляпанный вином и кровью Эммы. Потом отходит к стене и подбирает кинжал, принимаясь внимательно его изучать. Эмма склоняет голову и выходит из таблинума. Не успевает она пройти и десяток шагов, как сталкивается с Региной. Та взволнована: видимо, вести распространяются быстро. – Что случилось? – отрывисто спрашивает она. Эмма пожимает плечами. – Спроси у своего господина. И уходит, более не удостаивая Регину ни единым взглядом. Она чувствует, что та смотрит ей в спину, и этот взгляд греет и заставляет ощущать себя кем-то значимым. Эмма вскидывает голову, ускоряя шаг. У Студия ее уже ждет Робин, заставляя в который раз подивиться тому, как стремительно в лудусе распространяются новости. – Что случилось? – кидается Робин к Эмме, но Студий отталкивает его. – Поговорить ты можешь вон из того угла, – он указывает на нужный угол, – а мне надо находиться рядом. Эмма покорно подставляет руку и смотрит на Робина. – На Ауруса было совершено покушение, – абсолютно спокойно говорит она. – Я его предотвратила. Студий пораженно хмыкает, даже прекращая промывать рану. – Ты сошла с ума? Раб – и спас господина? Эмме не очень интересно его мнение. Она не отрывает взгляда от Робина, а тот потирает подбородок, сосредоточенно размышляя. Потом выдыхает: – Если бы Аурус умер, лудус перешел бы под управление Паэтуса. Эмма чувствует безмерное облегчение. Хвала богам, что Робин мыслит так же, как и она. Значит, и остальные гладиаторы не осудят ее. А что до домашних рабов… К ним Эмма не имеет никакого отношения. Ее немного грызет вина, но лучше думать, что то, что случилось, обернется выгодой для всех. В конечном итоге. Студий качает головой. – Паэтус просто распродал бы нас. – Вот именно! – резко оборачивается к нему Робин. – И что дальше? К кому бы мы попали? Он повышает голос к последнему слову, словно намерен перейти на крик. – Ладно, ладно! – возмущенно откликается Студий. – Дай мне закончить! Робин потирает глаз и, кивнув Эмме, выходит. Он дожидается ее снаружи и, взяв под руку, тихо говорит: – Кто бы что тебе ни говорил, знай: ты поступила единственно верно. Эмма думает, а не считает ли он так оттого, что Аурус обещал ему привезти жену и сына? Но даже если так – поддержка Робина нужна и важна для нее. Робин говорит от всего лудуса, его уважают, к его мнению прислушиваются. А Эмме совсем не хочется ловить на себе косые взгляды гладиаторов. – У меня было мало времени, чтобы принять решение, – вздыхает она. Робин понимающе кивает. – В первый момент, признаться, я тоже решил, что ты лишилась рассудка. Такой случай – и ты позволила Аурусу выжить? – он смеется и вместе с Эммой неторопливо идет по галерее. – Но потом я взял себя в руки и представил возможности. Никто не предоставил бы нам свободу после смерти хозяина. У нас просто появился бы новый хозяин. Гораздо более… Он запинается, подыскивая правильное слово. Эмма подсказывает ему: – Непредсказуемый. – Верно! – радуется Робин. Хочет добавить что-то еще, но молчит. Тогда Эмма мягко подсказывает ему сама: – Ты хочешь поговорить о Лупе? Они не виделись с Робином вчера: может, и к лучшему, потому что обсуждать то, что случилось, Эмма не желала ни с кем. Сегодня – другое дело. Видимо, пока она спала, боги вселили в нее уверенность, что все будет так, как надо. Эмма верит, что Один заглядывает в ее сны – и настраивает на нужный лад. Не зря же она всегда просыпается в лучшем настроении, чем засыпала. Робин кивает. – Все прошло нормально? – он осторожничает, видимо, считая, что Эмме неприятно, но она гладит его по плечу. – Я ведь в лудусе, Робин. И, думаю, тут уже не осталось ничего, что может меня удивить или вывести из строя. Она лжет. Она точно знает, что не отреагировала бы нормально, повторись то, что произошло с Капито. Или пройди она через тот разговор с Региной повторно. Но все, что касается плотских утех… Эмма понимает: это все не так страшно. Это просто непривычно. Но она привыкнет. Человек привыкает ко многому. Особенно если хочет достичь своей цели. Робин пожимает плечами. – Если так, то я рад за тебя, Эмма. Он не спрашивает больше ни о чем, а Эмма не говорит. В молчании они доходят до кухни и в том же молчании быстро перекусывают. Эмма гадает, пришлет ли Аурус за ней снова. С другой стороны, разве он обязан как-то награждать ее? Он даже вопрос потери ее невинности особенно не обсуждал. Стало быть, деньги Суллы все же сыграли свою роль. Вот уже и особая сила, заключенная в невинности, перестала быть особой. Эмма усмехается, допивая воду. В общем-то, а что Аурус уже может? Сделанного не вернешь. Но ему предлагают деньги, и только глупец откажется от них. На арене Эмму ждет Август и вместо привычного меча протягивает ей щит. – Сегодня будем отрабатывать оборону, – поясняет он хмуро. Эмма замечает, что все находящиеся неподалеку гладиаторы остановили тренировку и пристально смотрят на нее. Все уже знают про Ауруса, конечно. Глупо было предполагать, что никого это не заинтересует. Интересно, кто распустил язык? – Ты меня осуждаешь? – прямо спрашивает Эмма у Августа. Тот отводит глаза и дергает плечом. – Не мое дело, – буркает он, поигрывая мечом. – Становись. Эмма слушается, но в последний момент все же не выдерживает. Она не считает себя неправой. – Что вы смотрите?! – с досадой кричит она гладиаторам. – Вы думаете, вам было бы лучше, умри Аурус? – Римляне должны сдохнуть! – таким же криком отвечает ей Лепидус с другого конца арены. – Почему бы не начать с Ауруса?! Гладиатор по прозвищу Ловкач отвешивает Лепидусу подзатыльник. – Ори больше, дурак! Хочешь, чтобы и тебя за компанию наказали?! Лепидус огрызается, но тихо, и Эмма уже не слышит, что он там говорит. Зато она прекрасно слышит Галла, который подобрался сзади: этот здоровяк может быть удивительно незаметным, когда ему надо. – Мне не нравится, что Аурус выжил, – гудит он, – но я думаю, что ты, Эмма, не могла сделать иначе. Ты не такая. Ты не позволишь, чтобы на твоих глазах просто убили человека, будь он хоть трижды римлянином! Эмма сглатывает. Она не думала о том, хорошо или плохо будет, если Аурус умрет. Она думала, что станется с ней. На какое-то мгновение ее колет острый стыд, но Эмма прогоняет его прочь. Разве стыдно – хотеть выжить? И ситуация с Аурусом ничуть не похожа на то, что случилось с Капито! Галл уходит тренироваться, а Эмма снова встает напротив хмуро ждущего Августа. – Наговорилась? – спрашивает он и без предупреждения бросается в атаку. Эмма едва успевает подставить щит, а потом, совершив разворот, оказывается за спиной Августа. Будь у нее меч, она нанесла бы удар, но меча нет, а щитом не особенно повоюешь. Один из братьев Эммы как раз щит очень любил и управлялся с ним умелее, чем с мечом, однако Эмма у него эту науку перенять не успела. Вот и крутится теперь, отражая атаки Августа, раз от раза становящиеся все агрессивнее и быстрее. Левая рука ноет – и от того, что ранена, тоже. Эмма перебрасывает щит в правую, но Август тут же велит ей вернуть все, как было. – У тебя проблемы с левой, – выдыхает он и быстро утирает пот, катящийся по лбу. – Вот ее и тренируй. А на правую успеешь перейти. Эмма стискивает зубы. Конечно, успеет. Она все успеет. Было бы только время успевать. Под конец тренировки, когда большинство гладиаторов уже разошлось по своим делам, Эмма снова спрашивает Августа: – Ты считаешь, я должна была дать убить Ауруса? Август забирает у нее щит и молчит. Эмма повторяет вопрос. Она не знает, зачем настаивает. Все не могут быть на ее стороне. Но ей важно, чтобы те немногие, с кем она общается больше остальных, разделяли ее убеждения. – Да откуда я знаю, Эмма? – раздраженно отзывается Август и с прищуром смотрит на нее. – Это было твое решение. И отвечать за него тебе при случае. Для меня лично ничего не изменилось: ни к лучшему, ни к худшему. Если изменится – вот тогда ты и узнаешь мое отношение. А теперь проваливай, пока я не разозлился и не заставил тебя работать дальше! Эмма покорно кивает и направляется в купальню. Надо ли ей жалеть, что она поступила так, как поступила? Но почему она должна это делать? Ведь если она поступит так, как удобно остальным, то причинит вред себе. Да и другие тоже пострадают, пусть даже они этого пока не понимают! Эмма уговаривает себя не переживать. Она – хороший человек. И она просто пытается выбраться отсюда. Разве для достижения цели нельзя использовать все средства? На убийство она, конечно, не пойдет, но вот предотвратить его… Из-за угла навстречу выходит Ласерта. Эмма тут же теряет нить рассуждений и останавливается. Что римлянке нужно? Снова полезет в драку? Кулаки сжимаются сами собой. Ласерта, заметив это, презрительно фыркает. – Я слышала, ты спасла сегодня моего отца, – холодно говорит она и смеряет Эмму взглядом. – Ты ведь не ждешь награды? – Нет, госпожа, – отвечает Эмма, смотря в сторону от Ласерты. Та смеется. – И правильно. А я бы тебя еще и наказала – за то, что оказалась не в том месте, не в то время! Эмма старается удержать лицо и думает, а наказывал ли кто-нибудь Ласерту. Хоть раз. Хоть немного. Лупа сегодня дала ей пощечину, но этого, видимо, мало. И как же сильно она ненавидит отца… Вот только использовать эту ненависть нельзя. А жаль. Ласерта подходит ближе, и Эмма явственно ощущает тяжелый запах смеси трав, забивающих рот и нос. Как сама Ласерта выдерживает его? – Тебе понравилось вчера с Лупой? – вкрадчиво интересуется римлянка. Эмма вздрагивает и отшатывается. Ласерта заливается злым смехом. – Вижу, что понравилось, – мурлычет она, наслаждаясь своей маленькой победой. – А знаешь ли ты, что это я убедила Ауруса продать тебя ей на ночь? Он не хотел соглашаться. Видно, предчувствовал что-то. Но я умею быть очень убедительной. Ярость затуманивает глаза. Эмма сглатывает, убеждая себя, что все испортит, если ударит Ласерту сейчас. Если вырвет ей язык и оставит истекать кровью. Если сломает каждую косточку в теле. Она все испортит. Нужно терпеть. Она ведь терпеливая, она всегда умела ждать. Каждому воздастся по заслугам – боги отплатят им или же сама Эмма. Главное, верить. Ласерта с любопытством смотрит на Эмму, потом с досадой машет рукой. – Ты действительно очень скучная, рабыня, как и говорила Лупа. Тухлый перчик! Она снова смеется и уходит, а Эмма еще какое-то время стоит, убеждая себя, что все хорошо, затем идет в купальню. Почему все так раздражает ее? Эмма раздевается и вспоминает, что скоро у нее начнутся тяжелые дни – наверное, поэтому происходящее не ввергает ее в уныние, а злит. Что ж, злость ей нравится больше. Она не расслабляет, она позволяет концентрироваться. Сможет ли Эмма сохранить ее и после? Вода в бассейне едва теплая, но Эмме все равно. Она хочет просто вымыться, а не насладиться процессом. Но, разумеется, именно сейчас Регине требуется прийти сюда и встать над душой. Эмма моется, стиснув зубы, рассчитывая, что Регина уйдет, но та стоит и терпеливо ждет. В конце концов, Эмма поворачивается к ней, чувствуя, как вода стекает по мокрым волосам. А Регина смотрит и не отводит взгляд, и это сначала неприятно, а потом… – Что тебе нужно? – грубо интересуется Эмма и с удовлетворением видит, как удивленно поднимаются брови Регины. Тогда Эмма снова отворачивается, смывает с себя остатки грязи и только потом выходит из бассейна, направляясь туда, где лежит одежда. Регина не спускает с нее глаз, и в кои-то веки Эмма ощущает себя на коне. – Я слышала, ты сегодня предотвратила покушение на Ауруса, – Регина все-таки не выдерживает. Эмма хмыкает, старательно заматывая набедренник. – Все слышали. А Регина еще и видела, ведь они тогда столкнулись перед таблинумом. Эмма чувствует, как чужой взгляд змеей ползет по ее обнаженной и мокрой спине. Это будоражит, и волнует, и снова заставляет злиться. Тогда она резко разворачивается, и волосы хлещут ее по лицу. – Да, – с вызовом бросает она. – Я сделала твою работу. Ведь это ты должна следить за домашними рабами, а не я. – Я уже получила свое наказание, – спокойно говорит Регина, и какие-то мгновения Эмма торопливо гадает, о чем речь. Потом сердито трясет головой: это не ее дело. Регина ясно дала понять, что они не друзья. Пусть за нее переживает тот, кому она улыбается. – Вот и хорошо, – отрезает Эмма и поднимает нагрудную повязку. Регина все еще не сводит с нее взгляда. Потом говорит нараспев: – А ты дальновидна, Эмма. Другой на твоем месте дал бы Аурусу умереть. Эмма понимает, что ее раскусили. Что ж, Регина никогда не была дурой. Кроме того, она могла поговорить с Робином. Эмма заматывает грудь чуть сильнее, чем нужно, и приходится все переделывать. Это нервирует: она не хочет стоять здесь, перед Региной. Что та забыла в купальне? Она что, преследует ее? – Он не сделал мне ничего плохого, – наконец, бросает Эмма, когда молчание затягивается. В купальне холодает, твердеют соски. Эмме вдруг становится не по себе от мысли, что Регина может принять это на свой счет. Будто Эмму она как-то волнует. – Разве? – улыбается Регина тем временем. – А как же Лупа? Становится еще холоднее, словно ветер ворвался в помещение. – А что Лупа? – Эмма делает вид, что не понимает. Неужели и по поводу этого Регина в курсе? От этой женщины вообще можно что-нибудь скрыть? Или скрыться самой? От разговора про Лупу по ногам Эммы снизу вверх поднимаются мурашки. Она сглатывает. Ей не хотелось бы обсуждать это – особенно с Региной. Та же будто ничего не замечает. Ладно… Эмма теперь так просто не сдастся. Она все еще возится с нагрудником, когда Регина подходит и в два счета исправляет ошибку, развязав и снова завязав ткань. Эмма замирает. В тех местах, где чужие пальцы коснулись кожи, будто остались ожоги. «Не надо. Не трогай меня… У меня достаточно ожогов…» Регина отступает на шаг и любуется делом своих рук. Потом небрежно произносит: – Он продал тебя ей. У нее такие чистые, такие честные глаза. Светлые, сказала бы Эмма, но не может это сделать. Чего Регина добивается? Зачем она завела этот разговор? Эмма быстро выдыхает, когда слышит: – И она лишила тебя девственности. Из уст Регины это звучит еще хуже, чем есть на самом деле. И не понять, чувствует ли она что-то по этому поводу или же пришла узнать ощущения самой Эммы. – Откуда ты узнала? – требовательно спрашивает Эмма. Регина пожимает плечами. – Ласерта рассказывает на всех углах. Быстрый стыд проносится под сердцем. Эмма стремительно натягивает тунику. Это не ее вина. Она легла под Лупу не по собственной воле. А если бы и да… Кому какое дело? Здесь, в Риме, совсем иные правила и понятия. Она бы ничего не нарушила! – Аурус не знал, что она так поступит. Во всем виновата Ласерта. Регина согласно кивает, но взгляд у нее становится насмешливым. В который раз за сегодня Эмма бессильно сжимает кулаки. Что мешает ей просто взять и уйти? Не выслушивать все это? Не чувствовать себя какой-то не такой? Не огрызаться и не злиться? – А тебе-то какое дело? – кидает она Регине вместо того, чтобы покинуть купальню. И ошарашенно слышит в ответ: – Ты права, никакого. Я просто подумала, как схожи наши судьбы. Мой первый раз в этом городе тоже был с женщиной. Все разы в этом городе у Эммы были с женщинами. Она не знает, как правильно реагировать. Да и нужно ли реагировать вообще? Эмма думает: Регина сказала, что не хочет общаться. Но кто же тогда стоит здесь и сейчас и рассказывает какие-то подробности своей жизни? Почему слова и действия у Регины так сильно расходятся? Чего она добивается? – Ты лжешь, – говорит она, наконец, и Регина удивленно смеется, качая головой. – Почему я должна лгать? Она с любопытством смотрит на Эмму. Длинные волосы собраны за спиной и заколоты, оливковая кожа кажется темнее в плохом освещении. – Потому что ты так часто это делаешь, что мне очень сложно понять, когда ты говоришь правду, – язвит Эмма, неосознанно стараясь побольнее задеть Регину. Регина, впрочем, ничем не выказывает свое недовольство, лишь качает головой. Эмма, задетая такой реакций, спрашивает: – И что? Ты хочешь сравнить ощущения? Регина растягивает губы в улыбке и молчит. Глаза ее едва заметно поблескивают. Эмме становится жарко. Что она делает здесь? Регина пришла поговорить про Ауруса? Нет. Про Лупу? Тоже нет. Что ей надо? Эмма не понимает, и это непонимание злит и заставляет дрожать. Сам факт того, что Регина могла спать с женщиной когда-то давно, не смущает и не удивляет. Это хотя бы объясняет, откуда Регина точно знала, что делать тогда в купальне. При мысли о купальне Эмму окончательно бросает в жар. Ей хочется сбежать подальше отсюда, потому что она понимает, что не хочет выслушивать от Регины подробности ее прошлого. Когда она хотела, ее оттолкнули. А теперь… – Мне интересно, что ты почувствовала, – говорит Регина, и ее низкий голос тягучим медом проливается на пол. Эмма завороженно смотрит на нее, тонет во взгляде, будто это и не Регина вовсе несколько дней причинила ей боль, обидела ее и до сих пор не попросила прощения. Эмма даже делает шаг навстречу, и улыбка Регины манит ее, зачаровывает и обещает что-то хорошее и приятное. Задурманивает голову, избавляет от воспоминаний. Кто-то заходит в купальню, и это спасает от поражения. Эмма вздрагивает, будто очнувшись, проносится мимо Регины всплеском ветра и кидает на бегу: «Отстань от меня!» – не сильно заботясь, как это выглядит со стороны. Она не должна дать Регине понять, что ее близость волнует сильнее, чем должна! Она вообще не должна разговаривать с Региной! Не должна! На ужине Эмма односложно отвечает Робину, и тот быстро понимает, что разговора не получится. Он хлопает Эмму по плечу и поворачивается к Галлу, принимаясь обсуждать с ним детали будущих тренировок, а Эмма сидит и прокручивает в голове недавнее признание Регины. Она снова пришла. Сама. Снова заговорила. Сама. Сказала такое, чего говорить была вовсе не обязана. Как Эмма должна принять все это? Регина будто специально отвлекает ее от мыслей о побеге. Эмма торопливо запихивает в себя ячменную кашу – горячую и вкусную. Но избавиться от Регины в голове это не помогает. Эмма все больше убеждается, что Регине от нее что-то надо. И это «что-то» становится все определеннее. Ведь не зря же она сегодня завела разговор на ту тему, которую Эмма поднимать вовсе не собиралась. Эмма усмехается, понимая, что Регина и здесь продолжила какую-то свою игру. Она сказала – ее первый раз был с женщиной. В этом городе. Не «вообще». Она ни словом не упомянула свою невинность.