Te amo est verum

В последний день сатурналий Эмма заводит новое знакомство, которое не слишком-то ей и нужно на первый взгляд. – Меня зовут Пробус, – говорит соглядатай миролюбиво. Это тот самый, что уличал ее в глупости, когда она отдала последние деньги Белле, и что сторожил их с Робином, пока они сидели в таверне. Эмма не спрашивала его имя, но раз за разом Пробус сопровождает ее на прогулках, и как-то нужно к нему обращаться. Он и сам это понимает. – Хорошо, – кивает Эмма, не зная, нужно ли ей называться самой. Ведь он должен знать, как ее зовут, верно? Пробус кивает в ответ. Его мягкое, немного детское, лицо выражает удовольствие. Словно он давно уже искал случай, чтобы представиться. Эмма поглядывает на него, пока они идут рядом по улице. В самом деле, теперь уже глупо держаться от Пробуса на расстоянии. О чем она может поговорить с ним? Возможно, он мог бы оказаться ей полезен в будущем, но пока что Эмма не планирует каждому рассказывать, что собирается сбежать. Соглядатай может выглядеть милым, однако он все еще работает на Ауруса и доложит ему обо всем, что узнает. Возможно, уже докладывает, и Аурус в курсе каждого шага Эммы, каждого ее вдоха за пределами лудуса. Поэтому Эмма продолжает молчать и радуется, когда видит впереди знакомую тунику и слышит звонкий голос: – Кому розы? Лучшие розы в этом городе! Белла подпрыгивает на месте и с надеждой протягивает цветы каждому прохожему, но те отмахиваются от нее и обходят стороной. Эмма мимолетно сожалеет о том, что без денег, и говорит, приблизившись: – Дела не пошли на лад? Белла недоуменно оборачивается и тут же расплывается в широкой искренней улыбке. – Эмма! – восклицает она и бросает настороженный взгляд на Пробуса. Тот, явно все понимая, отступает на пару шагов и принимается смотреть в другую сторону. Белла еще пару мгновений следит за ним, потом склоняется к Эмме и тихо спрашивает: – Он за тобой везде ходит, да? Эмма молча кивает. Белла огорченно вздыхает и качает головой. Какой-то прохожий выдергивает из ее корзины розу и взамен кидает несколько мелких монет. Белла на лету ловит их и зажимает в ладони. – Да ты приносишь мне удачу! – бурно радуется она. Эмма смеется. Конечно, она здесь не для того, чтобы помогать Белле увеличивать продажи, но если получается само, отчего бы и нет? Какое-то время они на пару предлагают римлянам розы, и те, что удивительно, покупают! Кто-то узнает Эмму и пытается заговорить, но рядом всегда оказывается Пробус, и его рука, опущенная на гладиус, отгоняет всех непрошенных болтунов. Совсем скоро корзина Беллы пустеет, а мешочек, в которой бренчат монеты, заметно округляется. Белла не может скрыть радости и то и дело хватает Эмму за руку, говоря: – Ты благословлена богами, Эмма, я совершенно точно в этом уверена! Эмма соглашается с ней и осторожно спрашивает: – Помнишь, ты говорила, что можешь показать мне город? Она считает, что время пришло. Конечно, лучше всего было бы затеряться в толпе в самом начале празднеств, но нет смысла сожалеть об упущенных возможностях – надо хвататься за те, что еще остались. Белла кивает, проверяя, пуста ли корзина, встряхивает ее и говорит: – Что ты хочешь посмотреть? Эмма задумывается. – Окраины. Центр мне не нравится. Тут слишком людно и… пахнет. Белла понимающе хмыкает и бросает взгляд через плечо на стоящего неподалеку Пробуса. – Он с нами пойдет? – Да. Эмма не может просто взять и отослать его. Кроме того, любое подобное действие вызовет ненужное подозрение. Нет, она сделает вид, что просто гуляет. И для этого берет Беллу под руку, легко шагая вперед, словно они две закадычные подружки. Пора изучать город. Время идет, тучи вокруг Эммы сгущаются. Если она хочет выбраться отсюда, надо действовать. Разумнее было бы, конечно, найти союзника, но Эмма понимает, что никому пока не может полностью доверять. Даже Робину. Ей хочется поговорить с Региной. Она думает, что у управляющей можно выяснить массу информации – полезной информации. Но как все это объяснить? Нельзя просто подойти и сказать: «Я хочу сбежать, у тебя есть кто-то, кто мог бы помочь?» К сожалению, Регине тоже нельзя доверять. Может быть, даже больше, чем Робину. Она себе на уме. И Эмма сомневается, что Регина захочет сбежать – с ней! – и променять свое предсказуемое рабство на то, о чем никто ничего не знает. – Тускул – скучный город, – слышит Эмма голос Беллы и сосредотачивается на нем. – Здесь хорошо разве что летом. А зимой… Белла красноречиво обводит рукой пустую улицу с обшарпанными домами. Продолжающие праздновать горожане остались где-то позади. Рядом трусит только маленькая тощая собачонка, тут же убегающая, едва Эмма протягивает ей руку. – Где это мы? – спрашивает Эмма. – Окраина, как ты и хотела, – немного удивленно отзывается Белла, и Эмма поражается тому, как быстро они добрались сюда. Впрочем, Тускул не так уж и велик, а она сильно задумалась о своем. Она останавливается и принимается осматриваться. Видно, что дорога ведет вниз, к морю. Где-то на полпути – Эмма помнит – должен попасться перекресток. Оттуда дорога, видимо, заводит в лес, верхушки деревьев которого едва виднеются за домами. Эмма оборачивается на Пробуса и замечает, как внимательно он следит за ней. И она делает первый ход. – Эй, Пробус! – окликает она соглядатая. – Как быстро ты поймал бы меня, пожелай я сбежать? У нее громко стучит сердце, и она надеется, что его стук незаметен никому, кроме нее. Но молчание может явиться ошибкой. Белла удивленно ойкает. Пробус вздрагивает и стремительно подходит ближе. Эмма щурится и как можно более безмятежно улыбается ему, показывая, что пока никуда не сбегает. Пробус смеряет ее взглядом и уверенно говорит: – Ты не сбежишь. – Почему? – тут же спрашивает Эмма. Белла дергает ее за паллу, собираясь что-то сказать, но Эмме не до нее. Пробус качает головой и убирает руку с гладиуса, словно уже поверил, что придется им воспользоваться. – Никто не возьмет тебя на свой корабль, Эмма, – убежденно говорит он. – А в лесу ты не выживешь без еды и воды. Это действительно большой лес. И там водятся волки. Эмма кивает головой в том направлении, откуда они пришли. – А если бежать туда? Она смеется как можно более искренне, показывая, что просто развлекается. Это опасно, это может быть чревато, но ей нужно действовать. Она никогда не добьется ничего, если будет просто сидеть на месте и ждать. Прямо как с Региной. Эмма вздрагивает и отгоняет эти мысли. О Регине позже. Сейчас важнее другое. Пробус оборачивается, смотрит, потом говорит: – Там горы. Их почти невозможно пройти. Эмма не сомневалась, что он скажет именно так. Она и сама не готова пробираться сквозь горные вершины еще и потому, что боится большой высоты. – Эмма, ты ведь не собираешься сбегать? – взволнованно интересуется Белла. – Тебя поймают. И распнут. У нее блестят глаза, словно она собирается заплакать. Эмма успокаивающе кладет руку ей на плечо. – Конечно, не собираюсь, – легко лжет она. – Это было бы очень глупо с моей стороны. Она снова смеется и наблюдает, как пропадает тревога из взгляда Беллы. Зато там промелькивает что-то другое, но настолько быстро, что Эмма не успевает понять. А потом она слышит Пробуса: – Будь аккуратна с такими разговорами, Эмма. Другой соглядатай донес бы Аурусу. Эмма живо оборачивается к нему, забывая о том, что видела во взгляде Беллы. – А ты не донесешь? – дерзко спрашивает она и мгновенно понимает отчего-то: она нравится Пробусу. Именно поэтому у него чуть краснеет лицо, когда он отвечает: – Я верю, что ты не совершишь эту глупость. Ведь иначе мне придется применить силу. Какое-то время они переглядываются, потом Эмма улыбается. – Не волнуйся, Пробус. Я еще хочу жить. Она снова берет примолкшую Беллу под руку и просит: – Покажи мне свое любимое место в городе. Пока оживившаяся Белла ведет ее прочь от заветной дороги, Эмма прикидывает услышанное. Нужен корабль. Или тот, кто знает лес, как свои пять пальцев. Но такой может найтись лишь среди жителей, а с ними Эмма не слишком-то общается. Есть Наута… однако ему Эмма не доверится никогда. И по своим, личным причинам, и потому, что ему в принципе вряд ли можно доверять. За деньги он готов сделать слишком много. Кто знает, сколько ему платит Аурус за доносы на рвущихся на свободу гладиаторов? Может, стоит поискать кого-нибудь в той таверне, куда ходит Робин? Но опять же – с каким вопросом подойти? Эмма совсем новичок в таких делах. Она понимает, что нужно готовить запасы еды, воды, одежду, оружие, но как это сделать в одиночку? И все еще нужен корабль… А может, дождаться весны и попытаться изучить лес? Но самостоятельно не получится, а если пойти с Пробусом, тот наверняка догадается, что к чему – сложно будет не догадаться. Гладиаторы не стремятся в лес. Да и Аурус не позволит. Белла приводит Эмму на крохотную площадь, посреди которой стоит не менее крошечный фонтан с каменным цветком посередине аккуратной чаши. Вода лениво бежит тонкой струйкой. Чуть поодаль стоит невысокая скамья, а рядом с ней виднеется деревянная кадка с подмерзшими и повядшими цветами. В стенах домов, окружающих площадь, почти нет окон. Площадь кажется глухой и забытой. – Здесь мало кто бывает, – говорит Белла и проводит пальцами по поверхности воды в чаше фонтана. – Но это хорошо. Всегда можно просто прийти и посидеть в тишине. Эмма осматривается. Место ей не очень нравится, но оно и не должно. Оно ей не принадлежит. Это с Беллой у него какие-то свои связи. Эмма молча садится на скамью, сквозь ткань туники чувствуя холод. Выводы достаточно печальны. Ей нужны сообщники. Она ничего не добьется в одиночку. Будь она мужчиной… Впрочем, что толку гадать, что она сделала бы в таком случае? Может, ее давно бы убили уже или перепродали, ведь на арене она только потому, что женщина, о которой кто-то что-то предсказал. Эмма замечает, что Белла косится на Пробуса все чаще и чаще. Тот явно мешает ей, хоть и стоит поодаль и даже не пытается приблизиться. В конце концов, Белла подбегает к Эмме и порывисто обнимает ее. Пробус дергается было, но тут же замирает и даже отворачивается. Белла хмыкает. – Хочешь, – шепчет она едва слышно, – я через пару дней приду к тебе сама? Эмма удивленно шепчет в ответ: – Как ты сможешь?.. Неужели Белла что-то поняла? И поэтому у нее тогда был такой взгляд? Сердце принимается выпрыгивать из груди, во рту моментально пересыхает. Эмма боится, что сейчас Пробус все узнает. Но Белла хихикает и крепче прижимает губы к ее уху. – Я ведь говорила, что знаю, где пробраться… Просто будь послезавтра в полдень в подземельях возле большой арены. Я сама тебя найду. Она немного медлит перед тем, как отстраниться, и нарочито громко произносит: – Спасибо тебе, Эмма, что ты попросила меня показать тебе это место! В последнее время я так редко здесь бываю! Пробус осторожно оборачивается, будто проверяя, все ли закончили обниматься. Эмма кидает на него быстрый взгляд и отвечает Белле, стараясь придать голосу веселости: – Я надеюсь, у тебя таких мест еще много, потому что мне очень интересно на них посмотреть. – Конечно! – оживленно подпрыгивает Белла. – Правда, весной и летом они смотрятся лучше, но и зимой туда тоже можно сходить. Они еще какое-то время болтают ни о чем, потом Белла говорит, что ей пора домой, кидает на Эмму выразительный взгляд и убегает, напевая какую-то песенку. Эмма кричит ей вслед, что не знает, как отсюда выбираться, но Пробус успокаивает ее: – Я тоже неплохо знаю город. Он улыбается – немного смущенно, словно намекает, что в следующий раз Эмма вполне может погулять и с ним. Эмма растерянно улыбается в ответ и вздыхает. – Ну, раз знаешь… Тогда пошли. С Пробусом нет той легкости, что с Беллой. Эмма не знает, о чем с ним говорить. А теперь еще кажется, что он гораздо пристальнее следит за каждым ее шагом после разговора о побеге. Эмма немного жалеет о сделанном, но обратно ничего не вернешь. И поэтому она молчит еще упорнее, кутаясь в паллу и считая каждый шаг, что приближает ее к лудусу. Послезавтра придет Белла. И нужно о многом ее спросить. В какой-то момент откуда-то слева вдруг доносятся голоса: они перебивают друг друга, становясь все громче с каждым словом. Эмма недоуменно поворачивает голову и видит в проулке между домами небольшой деревянный помост, на котором смирно стоят бедно одетые люди: мужчины, женщины и дети. Возле помоста толкутся римляне, и именно они кричат и спорят. Эмма невольно замедляет шаг. Она знает, что здесь происходит. Продажа рабов. Сама Эмма никогда не видела этого вживую, но Робин рассказывал, что в Тускуле часто устраивается подобное. Странно, что кто-то решил нажиться во время праздника, однако сегодня последний день, может, из-за этого. Эмма останавливается вовсе и смотрит, не в силах оторвать взгляд, на ближайшую женщину-рабыню, чьи руки и ноги скованы между собой, чтобы не дать возможности убежать. Но женщина так измождена, что и без цепей никуда не делась бы. Эмма видит, как стерты у нее запястья и щиколотки: до крови. Женщина дрожит – от холода или от голода, а может, от всего сразу, – и такая же дрожь пробегает по телу Эммы, когда та представляет, что тоже могла бы пройти через это. Если бы Аурус не заинтересовался ею, если бы не пришел тогда на корабль… К кому бы она попала? Как бы с ней обошлись? Римляне продолжают шуметь, а рабы безучастны к своему будущему. Никто не пытается бежать, только один мужчина дергается вдруг, и Эмма напрягается, но раб всего лишь садится, видимо, не в силах больше стоять. Хозяин тут же хватает его за волосы и заставляет подняться. Мужчина встает безропотно и безмолвно, даже не морщится от боли. То ли привык, то ли уже мало что чувствует. Эмма видит, что его руки и ноги покрыты синяками, и вряд ли он так часто падал. – Они избиты, – бормочет она, ни к кому особенно не обращаясь, потом смотрит на Пробуса. – Зачем избивать их? Разве раб будет служить лучше в таком состоянии? Пробус сначала не отвечает, а потом пристально смотрит на нее. У него подозрительно блестят глаза. Но ведь не может же он плакать, переживая об участи рабов? – Если ты попытаешься сбежать, – тяжело говорит он, отвечая совсем не на вопрос Эммы, – то в лучшем случае попадешь сюда. Эмма хочет спросить, что же будет в худшем, но понимает и сама. В худшем ее будет ждать крест. Они уходят, но Эмма успевает увидеть, что изможденную женщину покупает какой-то пожилой римлянин, который тут же велит снять с нее цепи. И это вселяет надежду. Вот только на что? Раб остается рабом, в цепях он или нет. Подавленная, Эмма молчит до самого лудуса, у ворот которого расстается с Пробусом и идет к себе, не в силах выкинуть из головы увиденное. Странно, что это так подействовало на нее. Может, из-за того, что вокруг все еще празднуют, и она не ожидала подобного. А может, привыкла видеть рабов не избитыми, ведь Аурус, несмотря ни на что, о своих людях заботится – и неплохо. Когда заглянувший в комнату Робин предлагает выпить вина в честь окончания праздника, Эмма соглашается. Она верит, что это поможет ей перестать печалиться о том, что ей никак не изменить. И после третьей чаши в голове становится практически пусто. Робин наливает четвертую, и Эмма заглядывает в нее, вспоминая вдруг, как после Диса кувшин снова стал полным. Чудеса! А может, он и вправду бог? Эмма хихикает над этой глупостью и качает головой в ответ на удивление Робина. – Просто смеюсь, – вздыхает она, ощущая приятную легкость во всем теле. Кажется, что вот встанет она сейчас – и взлетит! И пробьет крышу лудуса, и улетит прочь из этого города и этой страны, вернется домой, а там… Эмма снова мрачнеет, потому что ее мечты неосуществимы, и залпом осушает чашу, а потом встает, покачиваясь, и отмахивается от руки Робина, который хочет ее придержать. – Я не упаду, – огрызается она. – И вообще мне надо… помолиться. Эмма не хочет молиться. Сегодня она злится на богов, потому что они допускают рабство. Но все равно спускается в молельню, будто Робин может проследить за ней, а потом уличить во вранье. Почему-то Эмме это кажется важным – доказать, что она не врет. Молельня не пуста, это Эмма понимает еще за пару шагов до порога, когда чует ароматный дым. Досада охватывает ее с ног до головы и не отпускает даже тогда, когда Эмма видит Регину. И приходится остановиться, потому что снова непонятно, в каких они отношениях. Сквозь муть выпитого Эмма помнит, что пару дней назад Регина была готова позволить ей поцелуй, и только случайность заставила ее отшатнуться. Они еще несколько раз встречались в лудусе, но всякий раз Регина стремилась как можно быстрее исчезнуть. Эмма пыталась заступать ей дорогу, но не преуспевала и чувствовала себя оплеванной. Неужели она не заслужила даже разговора? Опять? Регина явно ощущает чужое присутствие и оборачивается. Выражение лица ее сменяется с умиротворенного на удивленное, а Эмма снова видит в плошке у ее колен обугленное коровье копыто. Спросить ли, кому она молилась? И послушать, что она соврет в этот раз? Эмма понимает, что ей не стоит злиться, но количество выпитого не позволяет промолчать. – Снова молишься? – усмехается она, скрещивая на груди руки и чуть пошатываясь. – Замаливаешь грехи? Она не знает, какие грехи Регине надо замаливать, однако ей кажется, что брошенная фраза звучит очень колко и язвительно. И тем обиднее видеть презрение во взгляде поднявшейся с колен Регины. Кто она вообще такая? Всего лишь рабыня! Рабыня, которая считает себя выше гладиатора! Сколько можно терпеть к себе такое отношение?! В какой-то момент Эмма еще пытается уговорить себя ничего не портить, но тут слышит: – Ты пьяна, Эмма. Я не собираюсь с тобой общаться. Эмма набычивается, а потом коротко смеется. – Здесь все пьяны. Постоянно! Вы разбавляете воду вином. Регина тушит тлеющую в плошках траву, поправляет тунику и молча пытается пройти мимо Эммы, но та заступает ей дорогу. Алкоголь придает уверенности в собственных силах и развязывает язык. А еще – руки. И Эмма, попытавшись обнять Регину, тут же получает пощечину, на которую немедленно отвечает, даже не успев обдумать все, как следует. Они с Региной стоят и зло смотрят друг на друга, и Эмма видит, как на щеке Регины алеет большое пятно – наверняка такое же, как у нее самой. – Я… – она хочет извиниться, но Регина не дает ей ни единого шанса это сделать. – Что такое, Эмма? – шипит она насмешливо. – Можешь быть сильнее только тогда, когда бьешь? Эмма так ошарашена, что забывает, что вообще-то Регина ударила ее первой. Она медленно мотает головой и невольно отступает на шаг. А Регина подступает – ровно на тот же шаг. И смотрит с вызовом, и в голосе ее тоже вызов, когда она говорит: – Окажи мне уже милость, Эмма. Либо уйди сама, либо дай пройти мне. Чудится почему-то, что она говорит вовсе не про то, что происходит сейчас. И это слишком странно. Эмма все еще медлит, пытаясь понять, как будет лучше ответить, а Регина, которой, видимо, все надоело, быстро подступает еще ближе, хватается ладонями за щеки Эммы, склоняет ее голову к себе и целует в губы: крепко, жадно, горячо. От ее решительности подгибаются ноги, и наливается жаром низ живота. Эмма не думает ни о чем, когда впускает язык Регины себе в рот, когда встречает каждый из его ударов своим, когда поцелуй становится не просто атакующим, но сокрушительным. Пол уходит из-под ног, задурманивается голова. Эмма пытается перехватить инициативу, но Регина не позволяет, и это так далеко от всех ее отталкивающих слов, что кажется диким. В какой-то момент поцелуя Регина тесно прижимается к Эмме, и та чувствует, как напряжены чужие соски. Словно поняв, что допустила оплошность, Регина прерывает поцелуй и пытается отстраниться, однако Эмма стремительно обхватывает ее руками и притягивает к себе. Страсть пульсирует между ног, и нужно отпустить и ее, и себя, чтобы уже покончить с этой неразберихой в собственной голове. Эмма снова тянется за поцелуем, а Регина позволяет его ей, и он получается не менее горячим и глубоким, чем тот, что уже случился. Регина пропускает колено Эммы между своих бедер, и Эмме резко перестает хватать воздуха. Она прерывает поцелуй и жадно дышит, едва осознавая, насколько близка к Регине. Как тогда, в атриуме. И после… Но это молельня. Здесь нет удобной кровати или бассейна. А еще здесь нет зрителей, и Регина не Лупа, и Эмма хочет ее – по-настоящему, почти до боли. Бывает так или нет, правильно это или неправильно – все отступает на второй план, когда Эмма целует Регину в шею и вздрагивает от того, как далеко ей удалось зайти. А потом поднимает голову, и Регина жарко выдыхает ей в губы: – Знай: я не хочу с тобой никаких отношений, Эмма. У меня уже есть тот, кому я должна повиноваться. Если она не хочет отношений, то что ей нужно тогда? Эмма почему-то думает, что Регина говорит про Робина, и это окончательно задурманивает ей голову. Она вспоминает, что Аурус предлагал ей Регину, вспоминает, что уже было между ними, и охотно верит, что это оправдывает ее. И она с облегчением отпускает себя. С еще большим облегчением, когда понимает, что Регина говорит лишь о плотском удовольствии. А Эмме большего и не нужно. Она целует Регину снова, и на этот раз ведет в этом поцелуе, а руками скользит по спине и ниже, и сжимает пальцы в неистовом желании ощутить как можно больше плоти. Регина ахает, выгибаясь назад, Эмма упускает момент, и они обе падают на пол. Основной удар достается Регине, она стонет – явно от боли, но Эмме хочется приписать эту заслугу себе, и она приписывает, поспешно зацеловывая Регине шею и грудь: ту ее часть, что открыта поцелуям. Регина выгибается, теперь уже непонятно, от каких ощущений, и цепляется за плечи Эммы. Они остаются лежать на полу, правой рукой Эмма через ткань ласкает грудь Регины, а губами возвращается к губам и целует их: снова и снова, то трепетно и нежно, то бурно и жадно, словно наверстывая упущенное. Регина сначала просто позволяет ей делать это, а потом начинает отвечать, и от ее действий у Эммы жар ползет по всему телу, и скручивает его в напряжении, и растворяется в крови, вызывая к жизни целую бурю ощущений. Эмма бесстыдно лезет пальцами Регине между ног, туда, где жарко, где горячо, нащупывает бугорок и сильно зажимает его, срывая у Регины невольный вскрик. Эмма знает, что не умеет доставлять удовольствие, но это ее не останавливает: нет времени для того, чтобы останавливаться. Регина вонзает ногти ей в шею, причиняя ответную боль, и это кажется правильным. Эмма жадно захватывает губами чужие губы, сминает их, пробирается в рот языком и устанавливает там свое господство, будто отыгрываясь за все остальное время, когда властвовать приходится не ей. Регина отвечает не менее жадно, ударами языка показывая, как ей нравится, бедрами зажимая руку, а пальцами пробираясь под косу Эммы и расплетая ее. В какой-то момент Регина перекатывает Эмму на спину, потом Эмма снова оказывается сверху, и они катаются так, то побеждая, то уступая, и полумрак и фимиам стоят на страже их запретных желаний. Эмма внезапно слишком остро чувствует сладкое томление внизу живота и позволяет себе прижаться к Регине, невольно вызывая в памяти их первый раз. Ей безумно хочется снова увидеть Регину такой: обнаженной, доступной, впускающей ее в себя. Дрожь пробивает спину сверху вниз, наконечником стрелы выходя в паху. Эмма выдыхает со стоном и без спроса задирает на Регине тунику, дрожащими пальцами поспешно развязывая набедренник, насквозь пропитавшийся влагой. Эмма помнит, как омерзительно ей было видеть такое у Лупы, но с Региной – совсем другое дело. И Эмму хватает на то, чтобы понять: как бы Регина ни сопротивлялась на словах, на самом деле она не против того, что ей предлагают. От этого понимания тело в который раз пробивает возбужденная дрожь, и больше нет никаких сил, чтобы сдерживаться. Регина призывно смотрит на Эмму, ее глаза черны, как самая непроглядная ночь, скрывающая грехи, а спустя мгновение Эмму вдруг хватает кто-то за плечи и вздергивает вверх, чтобы затем отбросить прочь. Эмма, задыхаясь, падает на пол, шипя от быстрой боли, и приходит в себя, видя разъяренного Робина. Он становится между ней и скорчившейся Региной, отползающей назад. – Вы сошли с ума?! – почти кричит он, но его взгляд не злой, а растерянный. – А если бы не я вошел сюда? Вы знаете, что могло бы быть?! Эмма не знает. Она тяжело дышит, сидя на полу, и косится на Регину, которая тоже пытается отдышаться на верхней ступеньке. Ее туника все еще задрана, Эмма невольно скользит взглядом по обнаженному бедру, пока Робин не одергивает подол, целомудренно прикрывая Регину. Эмма отворачивается, хотя и понимает, что никто не застал ее за этим занятием. – Выходи, – приказывает Робин и повторяет громче и злее, когда видит, что Эмма не спешит повиноваться: – Выходи, я сказал! Он снова хватает ее за плечо, заставляет подняться и толкает прочь из молельни. От него пышет яростью и дурной энергией, она опаляет Эмме спину. Хочется обернуться и посмотреть на Регину, но Эмма не позволяет себе поступить так. Робин может злиться на нее – но не на Регину. Она ни при чем. Желание все еще плещется в крови, безумно хочется вернуться. Кончиками пальцев Эмма ощущает тело Регины, нежность ее кожи. На губах жарким пламенем горят поцелуи. Эмма почти получила то, что хотела – и снова неудача. Словно боги отводят ее от чего-то, что она уже не сумеет исправить. Но одно ей удалось понять точно: Регина хочет ее. Что бы она ни говорила, от чего бы ни отстранялась. И это тоже своего рода удовольствие, от которого Эмма уже не собирается отказываться. Может, находись она дома, ничего этого не случилось бы. Но здесь будто сам воздух напоен запретными страстями, и он давно растворился в крови так, что нет возможности отказаться от собственных желаний. С каждым шагом, впрочем, дурман рассеивается. – Прости, – виновато говорит Эмма в спину Робину, когда они уже идут по верхней галерее. – Я помню, что ты и Регина… Она искренне думает, что он злится из-за этого. Потому что она и сама злилась: еще тогда, когда не имела на Регину никаких прав. Но разве сейчас имеет? Робин резко останавливается и разворачивается, подступая к Эмме слишком близко. – Дело не во мне и Регине, – тихо и очень внушительно говорит он. У него серьезный взгляд, который заставляет Эмму насторожиться. – А что тогда? – так же тихо спрашивает она. Робин осматривается, убеждается, что никто их не слышит, потом ерошит пятерней волосы. – Лупа выбрала тебя для своих утех, Эмма. В каком-то смысле ты принадлежишь ей. Это звучит дико. Еще более дико оттого, что при мысли о Лупе сразу пропадают страсть и вожделение, что только что плескались в крови. – Я – гладиатор Ауруса, – пытается возразить Эмма, и Робин кивает. – На арене и в лудусе – да. Но не в постели! – он подступает еще ближе и берет Эмму за руку чуть выше локтя. – И Аурус не защитит тебя от гнева знатной римлянки, доведись тебе прогневать ее. Он даже не узнает, что она задумала, все будет проделано в кратчайшие сроки и совершенно незаметно. В его взгляде – ни капли злости. Напряжение – вот что там есть. Робин искренне верит в то, что говорит. Но этому не хочет верить Эмма и яростно мотает головой. – Она не владеет мной! – шипит она, не в силах принять то, что и здесь ей чинят препятствия. Где же предел ее несвободы?! Почему все остальные могут спать с Региной, а ей нельзя? Она не знает, кто эти все, она не видела Регину ни с кем, кроме Робина, но злость кружит сознание и заставляет думать не совсем о том, о чем надо бы. Робин притягивает ее к себе очень близко – хотя куда уж ближе. – Не думаешь о себе – подумай о Регине, – очень и очень тихо говорит он. – Если тебя застанут с ней, может быть, похоти Лупы хватит на то, чтобы сохранить тебе жизнь. Но за Регину я не поручусь. Его шепот – как пронзающий ночь кинжал с каплями яда на острие. Эмма мертвеет, когда слышит его, когда понимает его. И впрямь… Ее отобьют от наказания – Лупа или Аурус. Она нужна им обоим – по разным поводам. А вот Регина… Рабы не могут распоряжаться собой. А возможность спать с тем, кого выбрал сам – разве это не кусочек свободы, которая может принадлежать только римлянам? Перед глазами всплывает тот удар, которым Аурус наградил свою управляющую. Что придумает он ей в случае, если все будет так, как говорит Робин? Робин отпускает Эмму, продолжая очень внимательно смотреть. Он словно цепляет Эмму к себе взглядом, и она не может уйти. Как не может она и подставить Регину из-за собственных желаний. Что случилось бы, войди в молельню не Робин? Эмма закрывает лицо руками. Ей стыдно. Она больше никогда не будет столько пить.