Te amo est verum

Ede, bibi, lude ешь, пей, веселись

Раскаленные камни шипят, когда на них щедрой рукой выливается целая чаша красного, неразбавленного вина. Пар моментально смешивается с дымом, исходящим от курилен, и в молельне становится еще чуточку жарче. Эмма кладет между камнями маленький кусочек янтаря, выменянный когда-то у Галла, склоняется и шепчет едва слышно: – О, Фрейя*, сердце твое так мягко и нежно, что чувствует страдание каждого… Почувствуй же мое, лиши меня печалей, подари радость… Вчера боги решили. Но Эмма надеется, что ее боги совсем другого мнения о происходящем. Поэтому она льет вино и кладет янтарь и молится, и нетерпеливо ждет ответа, явившись в молельню еще до рассвета, потому что сон все равно так и не пришел. Фрейя дарует лишь молчание. Но и это можно расценить, как хороший знак. Эмма улыбается, закрывая глаза. Несмотря ни на что, у нее все хорошо. Регина может сколько угодно верить своим богам – она все равно сказала «да». И на душе от этого «да» легче. Будто и рабство уже не рабство, а почти – вольная воля. Улыбка Эммы чуть тускнеет, когда в голове всплывает Кора. Она ведь не зря появилась ночью в молельне. И будто не сильно-то и удивилась, увидев там помимо Регины Эмму. Словно ждала ее. Знала, кого и где искать? Хотела застукать с поличным? Кто знает о них? Только Робин. Но разве бы он… Эмма резко открывает глаза. Он мог рассказать своей жене. А та – госпоже. Чтобы выслужиться или насолить Эмме – какая разница? Да. Наверняка так все и было. Желание найти Робина и выспросить у него все становится почти нестерпимым. Эмма кидает последний взгляд на янтарь и потихоньку остывающие камни. Что это? Будто дым внутри желтизны. Эмма наклоняется, смотря на помутневший янтарь. А это как понимать? Она хмурится. Ей хочется потереть янтарь пальцем, будто это уберет ту муть, что поселилась у него внутри. Неужели таков ответ Фрейи? Она предупреждает о чем-то? О том, что стоит прислушаться к римским богам? Эмме не нравится то, что она видит. Она уже уверилась в благосклонности Фрейи, а потому готова принести в жертву что-нибудь еще и повторить свою просьбу, но в молельню кто-то заходит. Это домашний раб. Он кивает обернувшейся Эмме и говорит: – Аурус ищет тебя. Иди скорее. А может быть, вот это знак? И от того, что хочет Аурус, зависит и остальное? Эмма торопится, прося раба залить курильни вместо нее. Он наверняка заберет янтарь себе, но Эмме он уже не нужен. Как, наверное, и Фрейе: ей явно не понравилось подношение. Стоит придумать нечто другое. Встреча в галерее домуса с Региной тоже похожа на знак – хороший знак. Эмма радостно улыбается ей и с дрожью в сердце видит ответную улыбку. Моментально всплывает в памяти все, что было вчера, и это упоительное, ошеломительное по силе воспоминание. Она чувствует ее рядом с собой, чувствует ее поцелуи, ее дыхание… Но следом за Региной идет Паэтус, и нет никакой возможности остановиться, чтобы переброситься хотя бы парой слов. – Привет, – одними губами произносит Эмма, не отрывая взгляда от темных глаз. «Эмма…» – читает она в ответном взоре. Регина склоняет голову, и черные волосы падают ей на лицо, когда она проходит мимо, придерживая подол темно-синей туники. Эмма едва удерживается от того, чтобы остановиться и посмотреть ей вслед, но голос Паэтуса помогает ей справиться с собой. – А, рабыня! – восклицает он преувеличенно радостно и заступает ей путь. – Готовишься к завтрашнему дню? Что будет завтра? У Эммы внутри снова все замирает – на этот раз не от счастья и не от приятных воспоминаний. Паэтус видит ее реакцию и неприятно усмехается, все еще не позволяя пройти. – Гляжу, отец не поставил тебя в известность? Я хоть где-то стал у тебя первым? Он смеется, но глаза остаются серьезными и ощупывают Эмму с ног до головы. Она подавляет желание поежиться. За этим вызвал ее Аурус? А Паэтус просто неудачно попался по дороге? – Что молчишь? – окликает ее Паэтус. – Ты не рада меня видеть? Нужно ответить: «Рада, господин!» И склонить голову в почтении. Но у Эммы за несколько последних дней в кровь излилось слишком много смелости и отваги. И она отвечает: – Нет, – глядя Паэтусу прямо в глаза. Это глупо, наверное. Это наверняка глупо. Его лицо темнеет, желваки на скулах принимаются бегать из стороны в сторону. Эмма знает, что он едва удерживается от того, чтобы ударить ее, и только страх перед отцом останавливает его. Трус. Паэтус – трус. Как могла она не разглядеть в нем этого сразу? – Пошла вон, – выдыхает, наконец, Паэтус, и Эмма торопится выполнить его приказ. Она обходит его, стараясь держаться подальше, но Паэтус больше не смотрит на нее. Уходя, Эмма слышит его удаляющиеся торопливые шаги и надеется, что он побежал не за Региной, что та успела уйти как можно дальше. Возникает порыв вернуться и проследить, чтобы с Региной все было в порядке, и Эмма уже почти разворачивается, когда видит Ауруса в конце галереи. Тот, к несчастью, тоже замечает ее и машет рукой, призывая подойти. – Ты долго шла, – с явным неудовольствием произносит он, когда Эмма склоняется перед ним в поклоне. – Где ты была? – В молельне, – говорит Эмма правду, уже успев выучить, что в Риме к богам относятся с большим вниманием, чем на севере. Тут не считается странным проводить дни и ночи за молитвами. – Ладно, – буркает Аурус и потирает руки. Оглядывается, словно ищет чего-то. Эмма молча смотрит на него в нетерпеливом ожидании. Она все еще хочет найти Регину и убедиться, что Паэтус не выместил на ней злобу, но приходится стоять на месте. Это невыносимо. – Завтра праздник Непобедимого Солнца, – говорит наконец Аурус. – Ты слышала о нем? – Да, господин. – Отлично, – кивает Аурус. Немного медлит и кидает нарочито небрежно: – Будут небольшие игры в его честь. Ты участвуешь. Ах, вот о чем толковал Паэтус! Напрягшаяся было Эмма расслабляется. Игры – это неплохо. И как знак свыше тоже. Может быть, помутневший янтарь – это случайность? И Лилит! Белла же говорила, что на этих играх будет Лилит. Наверняка их поставят в пару. – Хорошо, господин, – покорно отзывается Эмма, пока внутри у нее бушует предвкушающее пламя. Нужно потренироваться как следует. И продумать те вопросы, что она хочет задать. Это однозначно хороший знак. Настроение Эммы улучшается, она всеми силами удерживается от того, чтобы начать улыбаться, потому что не хочется оправдываться перед Аурусом, но тот, видимо, все же что-то замечает. – Приятно видеть, как повышают твой настрой мои слова, – одобрительно кивает он и добавляет: – А через пару дней приедет Лупа. Словно стена вырастает прямо перед глазами, и не хватает самой малости, чтобы успеть остановиться. Ошеломленная Эмма понимает: она успела забыть, что Лупа не потеряла к ней интерес. Больше нет ни страха, ни отвращения, только тупая, ноющая усталость от невозможности выбирать. Эмма четко знает, кого хочет. И это не Лупа. Но ее никто не спрашивает. Аурус внимательно изучает Эмму. Очевидно, ему не нравится ее молчание, потому что он спрашивает: – Что-то не так, Эмма? Ты же знаешь, что можешь мне сказать. Я не накажу. Он имеет в виду, все ли в порядке у Эммы с Лупой? Наверное, да. Эмма глубоко вдыхает и задерживает дыхание. А что, если это – знак от Фрейи? Что будет, если сказать хозяину, что его гладиатор больше не хочет быть чужой игрушкой для сладострастных утех? Не подберут ли ей нового партнера? Что если он окажется мужчиной? Эмму передергивает. Она почему-то думает о Науте или Паэтусе, и эти мысли не доставляют ей радости. Лучше Лупа. Может, однажды Эмма окажется в ее доме и сумеет переговорить с теми, кто готовит побег. Да, стоит попробовать все так и устроить. – Она не делает мне больно, – медленно отвечает Эмма и добавляет: – Лучше она, чем мужчина. Стоит выжать из этого максимум полезного. В конце концов, можно ведь и притвориться. Эмма умеет. Она постарается. Расположение Лупы, судя по словам Робина, может много стоить. И не только в плохом смысле. Взгляд Ауруса проясняется. Он явно доволен тем, что слышит. Он похлопывает Эмму по плечу и разрешает ей идти по своим делам. Эмма кланяется и отступает, следя за уходящим господином, а потом бежит, сломя голову, в комнату Регины и с облегчением видит ее за вышиванием. Слава Одину! Паэтус отправился по своим делам. Регина удивленно смотрит, как Эмма останавливается на пороге. – Что-то случилось? – спрашивает она. Эмма счастливо улыбается. – Ты случилась. У нее немного кружится голова. Она делает пару шагов вперед и опускается на одно колено перед Региной, чей взгляд тут же становится встревоженным. – Что ты делаешь, Эмма? – шепчет рабыня, склонившись. – Тебя не должны видеть так! Эмма ничего не отвечает и быстро целует ее в так удобно подставленные губы. Она ведь может теперь целовать ее? После всего, что ей уже позволили. Может. Регина невольно отвечает ей, а потом отталкивает с недовольным вздохом. – Кора не зря вчера появилась в молельне, – качает она головой и прижимает вышивку к груди, словно пытается защититься. Эмма поднимается и кивает, отступая на безопасное расстояние для того, кто захочет войти сюда в неподходящий момент. – Я тоже думала об этом. Иначе что она забыла там в столь поздний час? Может, поделиться подозрениями по поводу Мэриан? Или не стоит ее подставлять? Все же Регина управляющая. – Сказала, что снова болят ноги, – бормочет Регина, заправляя за ухо выбившуюся из прически прядь. Эмма следит за ее пальцами и ловит себя на мысли, что хочет, чтобы они касались ее – где угодно. Приходится как следует тряхнуть головой, чтобы выбросить подобные мысли. Позже. Она подумает об этом позже. – Болят ноги, но она все равно пришла сама, а не послала раба? Эмма скептически приподнимает брови. Регина неуловимо улыбается. – Я рада, что мы пришли к одному и тому же выводу. Она делает пару стежков, потом добавляет: – Все это к лучшему, наверное. Боги ясно дали понять, что ничего у нас не выйдет. Сердце замирает в груди. Становится холодно. Эмма не готова отпустить все это. Да и что ей отпускать? Она так и не получила желаемое! Потому что кому-то из богов стало скучно, и он вмешался?! – Нет-нет, – нетерпимо мотает Эмма головой. – Не говори так. Я принесла сегодня жертву Фрейе, и все знаки, посланные ею, были хорошими. Она лжет – но для пользы дела. Нельзя просто взять и закончить все. Они даже не начали толком! Регина смотрит на Эмму чуть устало. – Это всего лишь секс, – вздыхает она. – Найди себе кого-нибудь другого. Эмма не верит своим ушам. Найти кого-то другого?! Да как!.. Словно вопрос не только в сексе, но ведь это не так! Просто Эмма хочет Регину – и никого больше. Она снова падает к ногам Регины и хватается за ее колени, заглядывает в глаза, наколовшись на иглу и едва заметив это. Регина напрягается, ее взгляд, метнувшись к выходу, возвращается к Эмме. – Встань, – шепчет она просяще, но Эмма не слышит ее. Вернее, не слушает. – Забудь про богов, – шепчет она в ответ: горячо, срываясь, нервничая. – Ты ведь тоже хочешь меня. Регина смотрит на нее странно блестящими глазами и не говорит ни слова. Но и встать не пытается. Эмма сильнее сжимает ее колени, сдерживая свои порывы. И говорит, говорит: – Ты сказала – никаких отношений. Их не будет. Чего ты боишься? Я найду место для нас. Выберу подходящее время. Никто не узнает, я клянусь! Она не узнает себя и слегка стыдится собственной настойчивости. Но потерять то, от чего ты был так близок… Нет, она не готова. Не сейчас. Это всего лишь плотское желание, но оно позволяет жить, и дышать, и надеяться. Позволяет ощущать себя свободной. И – что уж там скрывать – Эмме попросту нравится, что она чувствует. Ей нравится испытывать возбуждение, ей нравится целовать Регину и трогать ее – везде. Ей нравится, как Регина вздыхает, как смотрит на нее в моменты близости. Всякий раз Эмма видит в ее глазах что-то такое, чему не подобрать названия, но эти взгляды будто связывают их прочнее. Словно между ними может быть не только страсть. Нет. Никаких отношений. Это условие Регины. И не стоит даже думать об этом. Да и какие отношения у них могут завязаться здесь, в лудусе? – Эмма, пожалуйста, встань, – снова просит Регина, голос у нее умоляющий, и Эмма, поколебавшись, выполняет просьбу. Регина поднимается следом, отложив вышивку. Они почти одного роста, Эмма чуть-чуть повыше, и Регине приходится слегка задирать голову, чтобы посмотреть на нее. Эмма хочет взять ее за руку, но не получается, потому что руку отдергивают. – После праздника, хорошо? – торопливо говорит Регина. Она больше не упоминает своих богов, значит ли это, что она вняла увещеваниям? Эмма хочет думать, что да. Ей нет дела до римских небожителей, она готова верить своим и только. Фрейя действительно послала ей массу знаков, и все они больше хорошие, чем плохие. В это Эмма тоже хочет верить – как и в то, что у них с Региной все будет хорошо. Правильно. Эмма кивает, и Регина расслабляется. На ее губах даже появляется слабая улыбка. Она выглядывает поверх плеча Эммы, проверяя, не идет ли кто мимо комнаты, и говорит, понижая голос: – Ласерта следит за мной. И за тобой. Она что-то подозревает. – Ласерта? – недоуменно повторяет Эмма. Потом вспоминает, что римлянка последнее время действительно подозрительно себя вела. Тогда, во время тренировки, и после – в атриуме. Но как она узнала про молельню? Неужели все-таки услышала? – Она угрожала тебе? Эмме отвратительна мысль о том, что кто-то может угрожать Регине. Она готова сделать все, что угодно. Даже, наверное, убить. И эта мысль не пугает Эмму так, как могла бы испугать раньше. Она предпочла бы ничего такого не делать, но ради Регины… Да, пожалуй, только ради нее. Эмма вздрагивает, когда понимает, что ради секса с этой женщиной может пойти на убийство. Она ли это? Что с ней творится? Что сказал бы отец, узнав? Но он никогда не узнает. Она не рассказала бы ему даже под страхом смертной казни. Это ее жизнь. И только она будет теперь решать, как поступать. Отец почему-то мнится сейчас кем-то вроде Ауруса. Ведь он тоже всегда решал за Эмму, как будет правильно, как будет нужно. О, нет, это дурные мысли! Как можно сравнивать родного и близкого с кем-то, кто купил тебя у пирата? – Она не угрожала, – отрицает Регина, но Эмма видит выражение ее лица, и оно предает ее. Тогда Эмма все же находит руку Регины и с силой сжимает ее пальцы. – Что она наговорила тебе? Проклятая Ласерта! Она и ее братец только и могут, что портить другим жизни?! Может, стоит уже рассказать все Аурусу про них? Регина морщится. – Эмма, все в порядке, – она пытается забрать руку. – Эмма! Эмма нехотя разжимает пальцы. – Не все в порядке, – упрямо говорит она. – Ласерта хочет, чтобы нас застал Аурус или Кора. Хочет сделать нам плохо. Почему ты покрываешь ее? Регина садится, не глядя на нее более, и берется за вышивание. Она молчит, и от ее молчания у Эммы мурашки бегут по спине. – Ладно, – говорит она, когда понимает, что не дождется ответа. – После праздников. Мы поговорим после них. Регина кивает, все еще не поднимая головы. Эмма какое-то время настойчиво смотрит на нее, потом уходит, чувствуя досаду и неудовлетворенность. «Значит, Ласерта, – размышляет она, возвращаясь в лудус. – Что ж, это многое объясняет…» Это объясняет все, на самом деле. Подлая девица не упустит своего шанса насолить Эмме – и, видимо, Регине тоже. Любопытно, что связывает их, кроме отношений «госпожа-рабыня»? Эмма чувствует, что за всем этим кроется нечто большее. Регина явно очень долго служит у семейства Ауруса, их история может оказаться мрачной. Как бы узнать о ней? Эмма прибавляет шаг. После праздника. Она спросит у Регины после праздника. И постарается сделать так, чтобы их встреча не ограничилась разговором. А пока что пусть бдительность Ласерты поутихнет. Эмма продолжает витать в облаках предвкушения, когда Робин ловит ее за руку, призраком появившись из ниоткуда. – Собирайся, – говорит он ей, улыбаясь. – Едем в лес. В лес? Тот самый лес? Но… Зачем? Эмма недоуменно хмурится, и Робин поясняет: – Раб, обычно привозивший дрова, заболел. А завтра праздник. Аурус отправил меня, я спросил, могу ли взять тебя с собой. Он не был против. Посылать в лес гладиаторов, чтобы они привезли дров? Что за нелепость… – Почему он не может просто купить дрова? – интересуется Эмма, вместе с Робином идя к воротам, возле которых их уже ждет пара соглядатаев. Пара – больше, чем обычно. Чтобы точно никто не сбежал. Робин хмыкает. – Зачем ему платить за то, что он может получить даром? Что ж, действительно. Эмма пожимает плечами. – Но почему он отправил тебя? За воротами стоит запряженная повозка. Робин забирается в нее и подает руку Эмме. Она забирается следом, соглядатаи присоединяются к ним, и возница тут же подстегивает лошадь. Не устояв на ногах, Эмма валится на дно повозки, вызывая смех у соглядатаев. Робин не смеется: он садится рядом с Эммой и негромко говорит ей: – Я сам попросил. Он глядит куда-то в сторону. Эмма не торопит его, понимая, что, наверное, ему нужно время, чтобы сказать все. Наконец Робин снова поворачивается к ней и выдыхает: – Я отвык от Мэриан. Хотел немного отдохнуть. Эмма давит удивленный возглас. Ну и дела! А ведь был так рад приезду ее и сына… Немного поразмыслив, Эмма начинает понимать, о чем толкует приятель. Наверняка и она чувствовала бы себя не слишком уютно, появись в лудусе отец или мать. Она отвыкла от тех правил, по которым жила дома. Научилась заботиться о себе сама, сама принимать решения. Было бы трудно вернуться к прошлому, а это ведь без сомнений от нее потребовали бы родные: они ведь помнят ту, прежнюю Эмму. Они не знают, как сильно она изменилась. Они не поймут того, что движет ею сейчас. Эмма прижимается плечом к борту покачивающейся повозки и глядит на попадающихся навстречу людей. В самом деле, как отреагировал бы отец, расскажи она ему про Регину? Они никогда не обсуждали подобное. Стало бы ему противно? Или он понял бы и принял? Ведь однажды Эмма вернется домой… Эмма вздрагивает, когда понимает, что в своих мечтах возвращается на север не одна. Но зачем бы Регине ехать с ней? Улицы сменяют одна другую. На каких-то много людей, вознице приходится криком предупреждать о появлении повозки, другие пусты и узки, там не получилось бы с кем-то разойтись или разъехаться. Эмма смотрит на дома, на клумбы, в которых цветы завяли от ночных холодов, а потом спрашивает Робина: – Ты тоже будешь участвовать в завтрашних играх? К ее удивлению, Робин качает головой. – Нет. Эмма растерянно гадает, стоит ли спрашивать, почему, но Робин поясняет сам: – Ласерта решила, что с меня достаточно Мэриан. Это окончательно запутывает. Игры? Ласерта? Мэриан? Как все это связано? – Она не знает, Фур, – подает голос один из соглядатаев. – Думает, что будут обычные бои. Эмма торопливо поворачивается и видит насмешливый взгляд. Ей становится не по себе. Что происходит? – Не пугай ее, дурень, – говорит второй соглядатай и миролюбиво обращается к Эмме: – Это приватные бои. Победитель отымеет побежденного. Мужчины смеются, когда Эмма инстинктивно отодвигается от них. Робин недовольно качает головой и кладет ей руку на плечо. – Для тебя там будет Лилит, не волнуйся. Эмма и не волнуется. Ей просто неприятно от того, что она здесь одна женщина среди четырех мужчин. И все. Значит, игры будут сексуальными… Что ж… Перспектива оказаться под Лилит не слишком-то греет, однако Эмма выиграла у нее два боя из двух – почему должна проиграть третий? Два, потому что первый был заранее предрешен, но она не сдалась. Только отвлеклась ненароком. Она надеется, что Регины завтра тоже не будет: не хотелось бы, чтобы она смотрела со стороны. И отвлекала снова. Эмме почти хорошо от того, что предстоящее не пугает ее. В самом деле, сколько можно бояться? Ее не убьют, а секс… Он у нее уже был. Да, неприятно делать это под чьим-то надзором, но опыт уже имеется. А значит, все пройдет хорошо. Главное – выиграть. Остаток пути все молчат, и Эмма получает возможность снова поглазеть по сторонам. Сразу за городом дорога становится песчаной. Пыли нет, возможно, из-за того, что прохладно, и песок стал твердым. Эмма глядит, как удаляются городские здания, и испытывает странные, смешанные ощущения. Она все еще несвободна, но вот же – едет в повозке прочь от ненавистного города. Что будет, если выпрыгнуть на ходу и побежать? У соглядатаев нет луков, пока они сообразят, она успеет отбежать достаточно далеко, потому что всегда хорошо бегала. А потом… А что потом? Эмма прикрывает глаза, понимая, что больше, скорее всего, никогда не увидит Регину. Если она выживет зимой в незнакомом лесу, если сумеет убежать из Тускула и из Рима, если доберется домой… Эмма царапает ногтем деревяшку. А если сбежать в Грецию? Примкнуть к армии Завоевателя, войти в Рим победителем и вернуться в Тускул на коне! Освободить рабов – и Регину. И забрать ее домой… – Приехали. Голос возницы врывает Эмму из плена мечтаний, и она растерянно оглядывается, понимая, что момент упущен. Робин и соглядатаи уже покинули повозку, она в ней одна. Пока она будет выбираться… – Рубить деревья умеешь? – Робин подает ей топор. Эмма взвешивает его в руке. – Доводилось. Когда-то давно… Она выбирает тонкие деревца, чтобы возни было меньше, и в перерывах поглядывает по сторонам. Лес как лес. Ничего в нем необычного. Разве что деревья не всю листву сбросили и так и стоят полуобнаженные. Замерли в ожидании весны, тепла. Перемен. Вот птица запела где-то неподалеку. Ветка хрустнула: может, зверь прошел? Кое-где лежит снег, и Эмма ловит себя на том, что соскучилась по нему. Дома было много снега. Иногда больше, чем хотелось бы. А здесь… Здесь слишком серо. Она прислушивается, на мгновение закрывая глаза. Много она отдала бы за то, чтобы очутиться здесь весной. Чтобы послушать, как звенят ручьи, посмотреть, как распускаются цветы, как зеленеет трава… Она хотела бы пройтись по упругой, набирающей силу, земле. Вдохнуть воздух, которого никогда не будет в лудусе… – Эмма! Эмма вздрагивает и оборачивается. Робин протягивает ей кусок темного хлеба с сыром. – Перекусим? – предлагает он. Возница и соглядатаи устроились в стороне, они уже смеются и пьют из фляг. Эмма смотрит на них какое-то время, потом переводит взгляд на топор. Что если кинуть? Она снимет одного. Что будет со вторым? Поможет ли ей Робин? Вряд ли. Ей придется делать все самой. Он разве что не возьмется ей мешать. Но топор уже затупился… Придется сильно постараться. Эмма трясет головой. Она по-прежнему не боится мыслей об убийстве. Может, оттого, что эти люди при случае так же просто убьют ее? – Почему Ласерта решила, что с тебя достаточно Мэриан? – медленно спрашивает Эмма, заставляя себя отложить топор. Нет. Она найдет другой способ. Необязательно кого-то убивать. Судя по выражению лица Робина, он не очень-то рад предложенной теме разговора. Но Эмма садится на большой старый пень, обросший мхом, и ждет, с удовольствием поедая хлеб и сыр. Робин вздыхает. Ерошит волосы. Кашляет. И наконец смущенно признается: – Ласерта временами призывает меня к себе. Для… утех плоти. Он выражается до странности возвышенно, будто не хочет, чтобы Эмма поняла, что к чему. Но она прекрасно понимает. Как понимает и тот разговор, который случайно подслушала на тренировочной арене. Что ж… Робин – видный мужчина. Лучший боец лудуса. А Ласерта любит мужчин. Она в своем праве. Ничего не мешает ей портить людям жизнь. Ей дано такое право – от рождения. Понимание этого порождает гнев, с которым не так уж легко справиться. – А как же Мэриан? – уточняет Эмма, хоть и прекрасно понимает, что мнение жены Робина никого не интересует. Тем более – Ласерту. Робин садится на землю и делает большой глоток из фляги. – Она… переживает, – мрачно говорит он, глядя в сторону. – Я думал, она должна понимать, что я не принадлежу себе, хоть и гладиатор. Но она… Он машет рукой, будто ему не хватает слов. Потом все же выпаливает: – Она ревнует меня ко всем, Эмма! Даже к тебе! Эмма не удивлена, разумеется. О чем и говорит Робину. Тот смотрит на нее печальными глазами. – Я надеялся, что все будет лучше. – Она привыкнет, – убеждает его Эмма, хоть и не особо верит в то, что говорит. – Дай ей время. Конечно, ей все ново и непонятно. Но… ты же привык. И я привыкла. И она привыкнет. Хороша ли для них эта привычка? Скорее, да, чем нет. Она помогает жить дальше. Если все время крутить в голове несправедливость того, что с тобой происходит… Так и с ума сойти недолго. Кто знает, может, и с Капито… Она хочет спросить у Робина, как он относится к тому, что его жена теперь рабыня Ауруса, но не делает этого. Не время. – Ты не говорил ей про нас с Региной? – спрашивает Эмма, когда еда уже закончилась, и надо снова приниматься за работу. – Кому? – удивляется Робин. – Мэриан? А ей надо об этом знать? Эмма улыбается и качает головой. Значит, все-таки Ласерта донесла Коре. Что ж… Еще один камень в корзину с ее грехами, которую стоит привязать ей к шее, когда она будет тонуть. – Надеюсь, ты помнишь о той опасности, о которой я предупреждал тебя по поводу Регины? – тихо спрашивает Робин, беря свой топор и подавая второй Эмме. Эмма кивает. – Я помню. Она делает паузу и добавляет: – Но мне все равно. На лице Робина слишком много эмоций, чтобы можно было понять, что он чувствует на самом деле. Он замирает, глядя на Эмму. Она открыто смотрит на него, отчетливо осознавая в этот самый момент, насколько они отличаются друг от друга. Робин – добрый, честный, благородный и… слишком опасливый. Он рискнет жизнью только тогда, когда будет уверен, что не пострадает. В противном случае ему удобнее прикусить язык и обрубить себе руки. Эмма не хочет быть таким, как он. И она не будет. Больше нет. – Ну, – отмирает Робин наконец, – твое право. Я не буду убеждать тебя не делать этого. Он отворачивается, давая понять, что разговор окончен, но потом тут же снова смотрит на Эмму и добавляет: – Умоляю – только не влюбись в нее! Эмма невольно хмыкает. – Почему нет? Она не собирается – ведь Регина просила, – но что известно Робину, что он отговаривает ее от этого шага? Соглядатаи следят за ними, и приходится срубить пару деревьев перед тем, как Эмма получает свой ответ. – Тебе это не нужно, – утирая пот со лба, выдыхает Робин. – Она… сложный человек. Он что, думает, что открыл секрет? – Я знаю, – спокойно отвечает Эмма. – Но почему это должно мне помешать? Дров уже достаточно, пора бы начинать складывать их в повозку. – Я не хочу, чтобы у тебя были проблемы из-за нее. Она ведь не зря не подпускает никого к себе. Я думаю, тому есть хорошая причина. Эмма тоже так думает, и ее вариант причины: это прошлое Регины, в котором она уже была с кем-то, кто заставил ее страдать. Именно поэтому ей не нужны отношения. И даже дружественные. Сильная, должно быть, обида все еще теплится в ней. Но ведь Эмма и не собирается заводить с ней отношения. Она пообещала. И она сдержит свое слово. Они с Робином отдают топоры соглядатаям и принимаются перетаскивать дрова. От напряжения болят руки и плечи, подрагивают ноги, но это хорошая усталость. Эмма готова уставать так почаще, лишь бы вырываться из рутины лудуса. – А кто-нибудь пытался? – спрашивает она много позже, когда груженая повозка уже въезжает в Тускул, а она сама и Робин неспешно идут следом. Робин недоуменно хмурится. – Пытался – что? – Сблизиться с Региной. Соглядатаи идут достаточно далеко, чтобы безбоязненно вновь заводить эту тему, но Робин все-таки оглядывается, чтобы проверить. – Я пытался, – говорит он, и снова Эмма не удивлена. И даже не расстроена. Ведь у него не получилось. И теперь они иногда спят друг с другом с разрешения Ауруса. Вот так просто. Эмма ловит себя на злости. Это действительно злит – что Регина спит с Робином, но не с ней. Робин проходит с десяток шагов прежде, чем добавить: – Ей правда это не нужно, Эмма. Она себе на уме. Тебе, наверное, так не кажется, но поверь мне. Эмма не хочет верить ему. Она предпочитает верить себе, потому что помнит глаза Регины, ее дыхание, ее губы и прикосновения, которые говорят много больше, чем то, в чем пытается убедить ее Робин. Однако она кивает, давая понять, что приняла к сведению. Никаких отношений. Только секс. Как у Робина с Региной. Ведь это все еще так просто! У ворот лудуса Эмма видит Беллу. Та, как и всегда, продает цветы. Но почему сегодня здесь? Что ей нужно? – Привет! – радостно кричит Белла, завидев повозку и идущих рядом с ней гладиаторов. Она машет розой на длинном стебле и испуганно отскакивает, когда ворота, скрипя, принимаются открываться. – Это еще что тут? – сердится Аурус. Он выходит вместе с охраной, явно не ожидая такого столпотворения у стен собственного лудуса. – Ты кто? – спрашивает он Беллу, приподнимая брови. – Я тебя тут раньше не видел. Эмма сжимает кулаки. Ох, не к добру эта встреча… Не к добру! Белла протягивает ему розу. Улыбка все еще цветет на ее губах. – Я – Белла, господин, – учтиво склоняет она голову, будто и не должна быть ему ровней, ведь они оба свободны. Повозка медленно проезжает на территорию лудуса, Эмма идет следом за Робином и удерживает себя от того, чтобы остановиться и проследить. Убедиться, что Белла ничем не выдаст ни себя, ни ее. Но Белла не смотрит на нее, не дарит ни единого взгляда. Все ее внимание отдано Аурусу, который со странным выражением лица осторожно нюхает подаренную розу. Соглядатай подталкивает замершую Эмму в спину, и она вынуждена шагнуть вперед. Следом за ней сразу же закрываются ворота.