Te amo est verum

На завтраке Робин снова сидит рядом с Эммой – на этот раз без Мэриан. В ответ на немой вопрос он отвечает немного смущенно: – Роланд приболел, Мэриан осталась с ним. Эмма кивает, внезапно понимая, что успела отвыкнуть от приятеля за прошедшее время. Он теперь – семейный человек. А она… У нее голова занята совсем другим. – Готова к боям? – интересуется Робин, доедая ячменную кашу. Эмма задумывается. К чему там быть готовой? Проиграет она или выиграет – исход, в общем-то, один. – Конечно, – отвечает она вслух. Интересно, с Лилит они увидятся только в атриуме? Наверняка. Да и не пустят чужих гладиаторов бродить по лудусу. Зато по лудусу бродит Ласерта. Эмма натыкается на нее постоянно и окончательно уверяется в том, что злобная дочь Ауруса следит за ней. Велик соблазн спуститься в подземелья, где прошла встреча с Беллой, и отсидеться там до вечера, но Эмма не готова на такую жертву. У нее впереди целый день, который растянется неимоверно, случись только застрять на одном месте. Вот только жаль, что, судя по всему, не удастся перекинуться хотя бы словом с Региной: Ласерта наверняка снова доложит матери. Почему римлянам так важно, чтобы рабы как можно меньше контактировали между собой? Все равно ведь не получается: они живут вместе, разве возможно при таком раскладе еще и не общаться? Или же дело касается непосредственно Регины – и Эммы? Эмма знает, как относится к ней Ласерта, но при чем тут Регина? От чего ее оберегают? Эмму передергивает, когда она ловит себя на мысли о том, что Регина, возможно, личная рабыня Ласерты. Или Коры. Конечно, никто не упоминал ничего такого, но разве обязательно докладывать каждому? Может быть, это тщательно скрывается от Ауруса. Нет, нет! Такого не может быть! Хватит и Робина, а если еще и Ласерта… Эмма рвано вздыхает. Почему-то Кора не вызывает в ней такого омерзения. Пусть она стара, а ее дочь в самом расцвете лет, но нет ничего ужаснее, чем представлять, как Регина ложится под эту рыжеволосую сучью дочь и делает все те вещи, что она могла бы делать с Эммой, и… Ложка с силой летит в полупустую миску, остатки каши брызгами разлетаются по кухне. Робин и остальные гладиаторы с удивлением смотрят на разозленную Эмму. Потом Робин осторожно спрашивает: – Все в порядке? – Да, – сквозь зубы отвечает Эмма. – В порядке. Ничего не в порядке. Но, может быть, злость явится ей отличным соратником в борьбе против Лилит вечером. Тренировка проходит вяло, гладиаторы в предвкушении игр, а Эмма, неспешно атакующая столб, думает, что не видит особой подготовки к празднику. По сравнению с сатурналиями нет того оживления, что царило тогда в лудусе. День проходит как обычно, разве что в какой-то момент Эмма, сложившая мечи и отправившаяся прогуляться, видит, как сквозь настежь открытые ворота вносят во двор охапки разноцветных роз. – Откуда столько цветов? – недоуменно интересуется Эмма у Пробуса, следящего за порядком. – Господин нашел нового цветочника и повелел украсить дом к празднику. Цветочник? Разве у Ауруса нет собственного сада? Впрочем, вряд ли там выросло бы столько роз, сколько помещается в огромных корзинах, которые едва тащат рабы. Эмма считает: раз, два… десять! Десять полных корзин! Она не сомневается почему-то, что цветочник – это отец Беллы, но ведь та всегда выходила на улицу с одной охапкой роз… Откуда у них столько? Хмурость набегает на лицо Эммы. Белла соврала? Дела у них с отцом идут не так уж и плохо? Зачем тогда ей выходить на улицы и рисковать жизнью и товаром? Ах, скорей бы вечер! И Лилит. Эмма уже собирается отправиться по своим делам, как Пробус вдруг хватает ее за руку чуть повыше локтя и смущенно спрашивает: – Ты не собираешься на прогулку сегодня? Эмма удивленно смотрит сначала на его пальцы, смыкающиеся на ее руке, потом на него самого. У него надежда в глазах. И Эмме неприятно его разочаровывать. Но ей все еще нельзя завязывать отношения, разве не так? Тем более – с соглядатаем. – Нет, – качает она головой. – Вечером игры. Я участвую. Тень набегает на лицо Пробуса, когда он сильнее сжимает пальцы. Эмма делает простой вывод: ему известны условия. Она улыбается и просит: – Отпусти. Пробус, спохватившись, поспешно убирает руку. – Прости, – мямлит он, глядя в землю. – Я… не ожидал, что… Он путается в словах и умолкает. Эмма не поддерживает разговор и уходит, не прощаясь. В другое время, может быть, ей было бы приятно внимание такого симпатичного мужчины, но сейчас, когда все мысли, все порывы, все стремления с Региной, кто-то другой Эмме не нужен. Особенно тот, кто может, при случае, донести на нее Аурусу. Пробус не производит впечатления доносчика, однако Эмма знает его слишком плохо. А учитывая, что теперь она пусть немного, но связана с заговорщиками, ситуация и вовсе опасна. Время, на удивление, проносится быстро, и вот уже Мария приходит за Эммой, чтобы привычно побрить ее. Эмме так и не удалось добиться, чтобы данную процедуру ей позволили проводить самостоятельно. Поэтому приходится терпеть, пусть даже смущение уже не такое сильное, как в первые разы. Мария привычно не молчит и рассказывает какие-то мелочи и события, которые прошли мимо Эммы стороной, а Эмма, не забывая изредка кивать, с сожалением думает, что теперь-то уж она не отказалась бы от того, чтобы все это проделывала с ней Регина. И под «это» Эмма понимает совсем не болтовню о неважном. Как много возможностей упущено! Но ведь раньше она и помыслить не смела о подобном! Все же Рим плотно пропитал ее своим ядом… А ей и нравится. – Там будут еще женщины, кроме меня и Лилит? – спрашивает Эмма, когда Мария немного выдыхается. Рабыня задумывается ненадолго, потом качает головой. Она занята правой ногой Эммы и очень тщательно бреет ее, стараясь не порезать. Прядь темных волос свешивается ей на лоб, и Эмма невольно вздрагивает, вспоминая, как темны волосы у Регины. – Не волнуйся, Эмма, – живо произносит Мария, сдувая волосы со лба. – Это легкие бои. Там даже не будет оружия. Надо думать. Зачем портить оружием предстоящую оргию? Эмма вспоминает рассказы Робина о том, что где-то в Риме подпольные гладиаторы на игрищах сражаются с помощью собственных членов, и усмехается. Ей отчего-то спокойно. Может, доведись ей до сих пор сохранить невинность, она бы и переживала, но теперь жизнь кажется проще. Эмма не боится, что кто-то захочет раздвинуть ей ноги. Она предпочла бы обойтись без этого, но ведь там будет Лилит – если будет вообще, – и в этом нет ничего такого. Ничего нового: Эмма все уже прошла с Лупой и тогда с Региной. Она просто сделает то, что от нее ждут. И ничего больше. А потом снова будет жить. Успокаиваясь таким образом, Эмма позволяет Марии смазать себя маслом – с ног до головы – и идет в атриум, сопровождаемая молчаливым рабом. По мере приближения становятся громче веселые голоса и смех, а также музыка. Когда Эмма входит в атриум, все на мгновение замолкают и обращают взоры к ней. К счастью, она не голая – на ней нагрудник и сублигакулюм, – и это позволяет держать плечи расправленными. Жаль, что не позволили собрать волосы: от них жарко, а Лилит будет просто ухватиться. Внимание гостей быстро переключается на прежние забавы, а Эмма, становясь возле стены в ожидании, когда ее вызовут, быстро обегает взглядом атриум. Регины нет. От этого на душе легчает, Эмма даже улыбается. Она все еще не хочет, чтобы Регина видела то, что придется проделать с Лилит. Словно это будет… изменой? Это неправильное слово, но Эмма не может подобрать другого. Она просто не хочет, чтобы Регина была тут – и все на этом! Меж гостями ловко снует Мэриан: то ли Роланду стало легче, то ли с ним остался Робин. Так или иначе, но рабыня даже улыбается. Эмме приходит в голову, что Мэриан счастлива от отсутствия здесь Робина, ведь ему пришлось бы с кем-то спать у нее на глазах. Что ж, она может понять нежелание видеть такое. Если бы Регина… Эмма шумно вздыхает, подавляя порыв закашляться, и сжимает кулаки. Стоящая у стены напротив Лилит ободряюще улыбается ей. Гладиатор Суллы одета так же просто, как и Эмма, и столь же густо намазана маслом. Будет трудно. Эмме вспоминается тот бой, что произошел на первом пиру, на котором ей довелось присутствовать. Но тогда победитель достался Коре. О, Всеотец, сделай так, чтобы здесь не было Лупы! Один очевидно занят другими делами или Эмма взмолилась ему слишком поздно, потому что в этот самый момент звонкий смех Лупы взвивается к потолку. Эмма обреченно прикрывает глаза. Но что она переживает? Так или иначе, она все равно достанется этой извращенной римлянке, и вряд ли ту озаботит, что желанная рабыня будет уставшей после битвы и награды. В атриуме очень жарко. Тела гладиаторов лоснятся – от пота и масла. Большинство старается не двигаться, но Галлу не стоится на месте. Он то и дело переступает с ноги на ногу и морщится, мотая лохматой головой. Эмма с оттенком любопытства думает, кто же достанется ему в противники – и кто победит. По лбу течет тяжелая капля, сползает на веко. Приходится моргнуть, чтобы скинуть ее. Нет ничего сильно праздничного в том, что происходит. Эмма ждала развешанных повсюду изображений солнца, актеров, разыгрывающих смену дня и ночи, изысканных кушаний все в той же форме солнца, а видит лишь неспешно пьянеющих римлян, привычно судачащих о чем-то своем в перерывах между поглощением пищи. Музыка продолжает играть, рабы разносят угощение и разливают вино по кубкам, незнакомые Эмме танцовщицы изгибаются в причудливых позах и хихикают, когда кто-нибудь из гостей шлепает их по заду. От нечего делать Эмма следит за чужими танцами и так увлекается ими, что забывает, зачем на самом деле находится здесь. Громкий хлопок заставляет ее вздрогнуть и перевести взгляд на Ауруса. Тот стоит, чуть пошатываясь, и, смеясь, объявляет: – А теперь – то, чего мы так долго ждали! Бои! Атриум взрывается одобрительными возгласами, кто-то моментально садится поудобнее, а вместе сладкоголосой кифары, под которую извивались танцовщицы, начинают тихо постукивать барабаны. Эмма невольно втягивает живот. Барабаны смутно тревожат ее, они задают другой ритм, чем тот, что плещется внутри нее, и волей-неволей Эмма втягивается в него, чувствуя, как удары эхом отдаются в висках. Первыми на бой в центре атриума, напротив большого открытого очага, в котором пылает огонь, выходят Лепидус и незнакомый Эмме низенький плотный гладиатор: видимо, он принадлежит Сулле, как и Лилит. А может, его привел кто-то другой, Эмма не знает в лицо всех ланист Тускула. Лепидус бодр и настроен оптимистично. Ни на нем, ни на его противнике нет ничего, кроме набедренных повязок. Лепидус разминается, ожидая отмашки от Ауруса, а тот мирно разговаривает о чем-то с Суллой. Кора касается руки супруга, Аурус спохватывается и поворачивается к бойцам. – Начинайте! – командует он. В тот же момент соперник Лепидуса бросается вперед, вытягивая руки. Но Лепидус готов и подставляет подножку. Гладиатор неуклюже падает, Лепидус быстро напрыгивает на него и прижимает к полу, хватая за волосы. Публика разочарованно гудит: бой явно не должен был получиться таким коротким. Даже Эмма недовольна, но ее недовольство заключается в том, что так быстрее наступит ее очередь. Аурус хохочет, у него хорошее настроение, тем более, что его гладиатор одержал победу – пусть и таким странным способом. Он перебрасывается парой слов с Суллой и говорит во всеуслышание: – Надеюсь, раб, ты не будешь так же быстр, получая свою награду. Взрыв смеха сопровождает его слова. Эмма видит, что Лепидусу не очень приятно, но его должно утешать то, что он выиграл. В два счета он разматывает повязку и отбрасывает ее прочь, хватаясь за свой член. Проигравший, не глядя, становится на колени и тоже избавляется от одежды. Его голова низко опущена, Эмма не видит выражения его лица, но думает, что оно не слишком счастливое. Римляне затихают в ожидании, пока Лепидус быстрыми движениями возбуждает себя до нужных пределов. Он подходит к проигравшему, ладонью собирает у него со спины немного масла и двумя пальцами смазывает щель между ягодицами. Гладиатор вздрагивает, Эмма видит, как застывают мышцы у него на плечах, однако он остается в прежней позе даже тогда, когда Лепидус без особого труда загоняет в него член. Всеобщий вздох разносится по атриуму, и Эмма почти готова присоединиться к нему, потому что внезапно понимает: такой секс по принуждению может быть возбуждающим. Она мельком вспоминает Капито, но он и то, что происходит сейчас – день и ночь. Там было больное, ужасное наказание, здесь же – скорее удовольствие для обоих, Эмме это понятно. Непонятно лишь, каким образом испытывает это удовольствие тот, кто снизу. Лепидусу же хорошо безо всяких условий: он движется, немного дергано, пытаясь схватиться за бедра партнера, но руки скользят, и приходится действовать без них. У него довольно тонкий и короткий член, может быть, нижнему не очень-то и больно. Эмма переводит взгляд на Галла. Вот уж кому-то не повезет… Если он выиграет, конечно. Барабаны стучат все стремительнее. Лепидус становится на одно колено, продолжая двигать тазом, и просовывает руку под живот партнеру, зажимая в ладони его гениталии. Гладиатор шумно выдыхает и прогибает спину, его выдох совпадает с чьим-то протяжным стоном, донесшимся со стороны римлян. Эмма не хочет смотреть, кто это был. Ей противно и хорошо одновременно. В какой-то момент она сдвигает ноги, и сладкая судорога предвестником будущего наслаждения легкой волной разносится по телу, оседая где-то в голове. Эмма кидает быстрый взгляд на Лилит. Может, будет не так уж и плохо, даже если она ей проиграет? Лилит, в отличие от Лупы, по крайней мере, достаточно симпатична. Кроме того, Эмма понимает, что рано или поздно ей бы все равно потребовалась разрядка, коль скоро не получается с Региной, а кончать под Лупой… Нет, это не то желание, выполнения которого Эмма жаждет. Пусть будет Лилит. Лепидус приближается к концу. Он оставляет в покое гениталии партнера и сосредотачивается на своих ощущениях. Движения его становятся еще более быстрыми и хаотичными, мышцы на ногах напряжены до предела. Барабанная дробь достигает пика. Лепидус запрокидывает голову в какой-то момент, цепляется ногтями за бедра гладиатора и испускает протяжный стон, плотно прижимаясь животом к чужим ягодицам, потом обмякает и вытаскивает член, садясь на пол. Тонкое, звонкое тело его мелко подрагивает. Барабаны затихают. Римляне шумят, выражая одобрение, Эмма видит, что рабы принимаются разносить полотенца и напитки. В воздухе разливается осторожный пряный запах, и он не похож на те ароматы, которыми обычно пропитан домус. Эмма получает возможность отдышаться. Она скашивает глаза и видит, что Мэриан, стоящая неподалеку, старательно отворачивается от происходящего. На лице ее написано отвращение. Перерывов между боями почти нет, они следуют один за другим, благо, тоже получается достаточно скоротечными: трудно удержать намасленного соперника, и победа присуждается после того, как один из бойцов плашмя упадет на пол. Эмма думает, что все «награждения» будут происходить одинаково, но к ее удивлению гладиаторы разнообразят позы: кто-то переворачивает партнера на спину и овладевает им, будто женщиной, кто-то ласкает противника ртом. Эмма впервые видит столь близко, как мужчины занимаются сексом друг с другом, и это не так противно, как ей думалось сначала. Ее опыт начался с Капито, она вправе была полагать, что из сегодняшнего не выйдет ничего хорошего. Однако когда мужчины делают это пусть по сомнительному, но все же согласию, получается, как выяснилось, иначе. Взгляд невольно падает на Паэтуса, мирно поедающего рыбу с большого блюда. Эмма разглядывает молодого хозяина и гадает, так ли у него происходит с Августом. А потом слышит свое имя и с дрожью понимает: пора! Аурус доброжелательно машет ей рукой, призывая к бою. Эмма отлепляется от стены и проходит в центр атриума, видя, что Лилит идет ей навстречу. Взгляд Эммы невольно останавливается на ее губах. Придется ли их целовать сегодня? Эмма надеется, что нет. У нее уже есть желанные губы, которых хочется касаться. Может быть, Лилит поймет это, если успеть ей шепнуть. Они становятся друг напротив друга и уже готовятся начать бой, когда капризный голос Лупы заставляет их замереть. – Это ведь так скучно, Аурус, – тянет гадкая римлянка. – Поставь ее против Галла. Это невозможно. Она не могла такое сказать. И Эмма, и Галл поражены услышанным, как и большинство присутствующих римлян. По атриуму тут же разлетаются взволнованные шепотки. В Тускуле – да и во всем Риме – не приняты смешанные бои. Тем более, когда очевидно преимущество. А вот теперь приходит страх. Он в унисон с тихо стучащими барабанами пробирается в сердце и ускоряет его, дробью отдаваясь в висках. Эмма затравленно смотрит на опешившего Галла, в числе немногих гладиаторов оставшихся пока без боя, потом переводит взгляд на Лилит. В глазах той читается сожаление, она не двигается, очевидно, тоже надеясь, что Аурус не поддастся Лупе. Но молчание хозяина затягивается. Эмма боится оборачиваться. У нее слегка трясутся ноги. Потому что одно дело проиграть Лилит, а другое – Галлу. Она понимает, что страх действует на стороне противника, но не может отделаться от него. Он вгрызается в мясо, тянет кожу, сверлит кости… – Отличное предложение, отец, – слышится голос Ласерты. – Я поддерживаю его. Эмма затылком чувствует, как победоносно ухмыляется римлянка. Уж не подговорила ли она Лупу? – И я. Это Паэтус. Уже трое. Трое против нее. Эмма ощущает полное бессилие. Вряд ли Аурус решится возражать: муж Лупы дает ему деньги. И Аурус соглашается. Лилит приходится вернуться к стене, а Галл подходит к Эмме вместо нее. Судя по его взгляду, он тоже напуган. Никто не говорил ему, что все так обернется. Эмма пытается ободряюще улыбнуться ему, но получается не очень. Взгляд невольно падает ему между ног, и память услужливо подкидывает образ огромного члена. Эмма не представляет, как он войдет в нее. Она все смотрит и смотрит, а потом вдруг понимает, как тихо в атриуме. Римляне заинтересованно молчат. Сейчас они свидетели того, что не происходит обычно на подобного рода пиршествах. И пусть в нормальном мире секс между мужчиной и женщиной – обычное дело, здесь он становится внезапно чем-то запретным, как и сам бой. – Начинайте, – недовольно велит Аурус. Ласерта издает радостный вскрик и смеется, хлопая в ладоши. Галл мотает головой и осторожно подступает к Эмме. Та тут же отходит, чувствуя, как скользко: и из-за масла, и из-за того, что некоторые гладиаторы кончали на пол. Будет обидно, если… Галл бросается вперед: он умеет быть быстрым, если потребуется. Эмме едва хватает времени и пространства, чтобы увернуться, но холодок от неизбежного проносится по спине. Она оборачивается, чтобы не выпускать Галла из поля зрения, и чуть шире расставляет ноги для большей устойчивости. Один хороший подкат – и она свалит его. Но сейчас масло не добавляет уверенности в собственных силах. Галл кружит возле Эммы. Наверное, он боится, что ее заставят надеть фаллос при победе. Эмма же думает, что ей, скорее всего, придется ему отсасывать. Она никогда не делала подобного, хоть и отлично представляет, как это происходит. Но все снова упирается в размер. Она просто не сумеет так широко открыть рот! Эмма снова благодарит Одина за то, что здесь нет Регины – благодарит со всей страстью! – и делает попытку толкнуть Галла всем корпусом. Однако он такой же скользкий, как и она, и толчок не получается, зато Эмма, не удержавшись, шлепается на колени, отбивая их. Мгновенный перекат спасает ее от напрыгнувшего сверху Галла, и вот она уже снова на ногах и готова продолжать. Ритм барабанов растворяется в крови. Масло и пот заливают глаза и рот. Жара от яркого пламени вынуждает двигаться. Эмма действует с вынужденной осторожностью, и это на время задвигает страх куда-то в сторону. Она не смотрит на римлян, не смотрит на Лилит, не думает про Регину – внимание ее полностью сосредоточено на Галле. У нее есть шанс – все шансы. И она должна использовать их! Две следующие попытки атак Галла проваливаются. Он уже злится, Эмма видит по его глазам, не отрывающимся от нее. Злятся и римляне: им хочется поскорее увидеть то, за чем они на самом деле пришли сюда. Злится сама Эмма, потому что не хочет проигрывать – и выигрывать тоже. Да еще эти барабаны!.. – Заканчивайте! – слышится повелительный окрик Ауруса. Галл покорно кидается в еще одну атаку, от которой Эмма легко уходит. Она знает: сейчас ей надо развернуться и толкнуть его в спину, он не удержится. Но на самом деле при таком простом маневре, сотни раз отработанном на арене, не удерживается именно Эмма: она поскальзывается в момент разворота и с силой грохается на спину, не сумев удержать стон боли и разочарования. Практически сразу Галл нависает над ней, одной рукой прижимая плечи к полу, а другой ожесточенно срывает с нее сублигакулюм. Эмма пытается свести ноги, словно это спасет ее, но Галл уже сдвинул в сторону свой набедренник и вжался ей в пах скользким членом. Эмма вяло думает, что это будет ее первый раз с мужчиной. Перед глазами – пыльная муть, сквозь которую пробивается похотливое лицо Галла. Как он возбудился, должно быть, пока стоял и смотрел на бои… Его грубые пальцы лезут Эмме между ног, они горячие и масляные, губами же он слюнявит ей через ткань грудь, все активнее двигая бедрами и причиняя легкую боль своей настойчивостью. Жар от очага опаляет правый бок. Сквозь почему-то не утихнувший бой барабанов доносятся одобрительные возгласы. Эмма смиряется с происходящим, когда вдруг приходит спасение, заставляющее Галла остановиться на полпути. – Мне нужен целый гладиатор! – возмущается Аурус. Эмма поворачивает голову набок и видит, что хозяин соскочил со своего места, пока остальные продолжают сидеть. – Не порвет же он ее, – возражает Сулла. – Пусть заканчивает. – А если она забеременеет? – внезапно вступает в беседу Кора. – Мне в доме не нужна беременная девчонка, от которой нет пользы, кроме как на арене. – Пусть вытащит заранее, – смеется Лупа. Эмма снова смотрит на Галла, а он – на нее. Так странно слушать, как решается ее судьба. – Нет, – Аурус непреклонен. – Иметь он ее не будет. Эмма думает, что ее долг перед Одином становится все более безграничным. – Тогда пусть отлижет, – упорствует Лупа. – Да, пусть отлижет! Это будет даже веселее! Гости выражают свое одобрение с очередным хорошим предложением, а Эмма пытается удержаться от смеха. Или от слез. Но ведь это лучше, чем то, что ее ждало сначала… Галл недоволен, это видно. Его мощная дубина вжимается в голый пах Эммы последний раз, затем гладиатор отпускает ее плечи и сдвигается ниже, животом ложась на пол. Голова его остается между ног Эммы, руками он обхватывает ее бедра и заставляет согнуть колени. – Восхитительно! – слышится мурлыкающий голос Лупы. Эмма готова спорить, что римлянка уже залезла себе под тунику и вовсю орудует пальцами. Но становится не до Лупы, когда широкий и горячий язык Галла проходится ей между ног. Эмма ахает от навалившихся ощущений и выгибается, однако Галл держит ее крепко и лижет снова. Это не с чем сравнить, хотя поначалу Эмма пытается вызвать к жизни воспоминания о Регине и купальне. Нет, там было совсем по-другому. Абсолютно иначе! И больше Эмма не думает о Регине, словно происходящее может осквернить ее на расстоянии. Барабаны наращивают ритм: бум! Бум! Бум! Жар от огня плавит кожу. Бум! Чужие взгляды ползают, буравят, ласкают и ненавидят. Бум! Будто Эмму приносят в жертву. Бум! Галл трогает ее кончиком языка – то там, то здесь, – потом вдруг спускается к входу и засовывает язык туда, как можно глубже, и Эмма сгорает одновременно от стыда и от удовольствия. Она зачем-то закрывает лицо руками, словно это поможет ей забыть, сколько глаз наблюдают за ней, сколько ушей ждут, когда она кончит – а это случится скоро, потому что усердие Галла и невольное воздержание Эммы работают сообща. Галл толкается в нее языком еще какое-то время, потом возвращается выше и сильным касанием обводит то самое место, внимание к которому заставляет Эмму подкинуть бедра вверх, лишь бы только не лишаться этого ощущения. Хочет ли она кончать под Галлом? Не хочет. Но тело ее не спрашивает, у него свои планы. И Эмме остается только смириться с ними. Горячее дыхание Галла опаляет влажную плоть. Его язык суетливо и настырно тычется то туда, то сюда, то кружа, то с размахом вылизывая, то снова принимаясь короткими быстрыми ударами бить туда, куда нужно, и эти удары совпадают с ритмом барабанов. Эмма жмурится так сильно, что под веками начинают прыгать белые точки. Низ ее горит в самом настоящем огне. В голове – ни одной мысли, ничего, кроме осознания всепоглощающего удовольствия, которое вот-вот разорвется и растечется по крови. Галл вдруг отрывается от нее, и Эмма готова потянуться за ним, лишь бы только он закончил начатое, но в этот момент вдруг что-то проникает внутрь, и это что-то слишком похоже на член. В крови Эммы разлита блаженная эйфория, она едва заставляет себя приподняться, чтобы посмотреть, и с оттенком облегчения видит, что дубина Галла все еще при нем, а внутри нее шевелится, ворочается и сгибается его палец, который Галл зачем-то туда сунул. Он ловит ее взгляд, хитро ухмыляется, облизывает блестящие губы и снова склоняется меж ее ног. Его язык касается Эммы в момент, как палец проникает глубже. Наверное, это, по его мнению, должно доставить больше удовольствия, но Эмме отчего-то резко становится неприятно. Она напрягается, легкость уходит, и хочется вытолкнуть из себя то, что так уверенно заполняет ее. Галл же, очевидно, принимает действия Эммы за поощрение и принимается активнее орудовать языком. Эмма, поддерживая себя на локтях, смотрит, как старается Галл, и ей очень странно видеть голову мужчины там. Она все еще напряжена, ее бедра и таз чуть ли не сводит судорога от желания покончить со всем этим, будто не она пару мгновений назад изнемогала от похоти. Галл старательно добивает ее короткими быстрыми ударами и рьяными посасываниями, стремительно двигая рукой, и в миг, когда палец его в очередной раз почти выходит из Эммы, она, наконец, кончает: скорее, от облегчения и желания поймать момент, чем от настоящего удовольствия. Оргазм получается скомканным и даже немного болезненным, Эмма запрокидывает голову и стискивает зубы, пытаясь не застонать, а Галл, то ли не поняв, то ли решив поработать на публику, удваивает нажим. Больно становится уже не на шутку, Эмма все же вскрикивает и рукой отталкивает его голову. – Хватит! – слышится голос Ауруса. Галл недовольно отстраняется, его палец вылезает из Эммы с тихим чавкающим звуком. Эмма поспешно сдвигает ноги и пытается нащупать свой сублигакулюм. Потом поднимает глаза, осматривая атриум. Лупа подмигивает ей и нарочито медленно облизывает губы. Ласерта кривится, обмахиваясь веером. Паэтус возбужденно смотрит, чуть наклонившись вперед. Эмма вздрагивает и отводит взгляд. – Мне не поможешь? – спрашивает ее Галл, указывая на свою большую проблему между ног. Эмма не успевает ему ответить, а Аурус уже выкрикивает: – Лилит! Маркус! Живо! Галл, еще более недовольный, чем до этого, встает, поддерживая неопавший член, и бредет куда-то в сторону. Эмма, наконец, находит набедренник и на четвереньках отползает к стене: ноги дрожат, боязно, что они разъедутся, если она попробует подняться. В ушах стоит неясный гул от все никак не затихающих барабанов, хотя в реальности они давно молчат. Эмма приваливается к стене, забывая, что наполовину голая, и часто моргает, следя за тем, как Лилит и ее соперник выходят к очагу, чтобы повторить все то, через что сейчас прошла она сама. Никто уже не смотрит на Эмму. Все увлечены новыми героями. Влага между ног остывает, становится холодно. Эмма замирает, чувствуя одновременно облегчение и стыд. Облегчение – потому что получила то, к чему стремилась несколько дней подряд. Стыд – потому что это была не Регина. Словно она изменила ей.