Te amo est verum

Hic et nunc здесь и сейчас

Следующие несколько дней Эмма проводит спокойно. Никто не торопится опрокинуть ее на ложе или выставить против очередного соперника, чтобы потом под него же и подложить. Она спит, ест, пьет, тренируется и ходит на прогулки, время от времени сталкиваясь с Беллой, которая всякий раз первая заводит разговор, не обращая внимания на соглядатая. Впрочем, в основном Эмму сопровождает Пробус, так что особых проблем нет, если не считать его все возрастающий интерес. Он ни на что не намекает и ни на чем не настаивает, но Эмма затылком ощущает его внимательный взгляд. И всякий раз ей хочется сказать ему, что ее сердце несвободно, однако она опасается, что весть может разнестись, и вот уж тогда проблемы начнутся, это точно. Но разве он не знает о Лилит? – Аурус присматривается ко мне, – сообщает Белла в один из вечеров, хихикая. Она держит Эмму под руку и вместе с ней неспешно идет по темнеющей улице. Ее корзина почти пуста: после того, как хозяин лудуса выкупил у отца Беллы все возможные цветы, добрая слава разнеслась по всему Тускулу, и Белле теперь можно не работать, однако она все равно продолжает заниматься тем, что ей полюбилось. Эмма хмурится. – Присматривается? – повторяет она, обходя брошенный мешок из-под муки. – Это значит… – В любовном плане, – перебивает ее Белла. Она осматривается, убеждается, что Пробус далеко и добавляет вполголоса: – Я осторожна, если ты об этом. Я знаю, что он умный и хитрый, и ни о чем таком с ним не заговариваю, даже если он сам начинает разговор. Эмма потрясенно делает вывод, что они с Аурусом виделись уже не раз, раз «заговариваю… начинает разговор…» Ведь хозяин, вроде бы, любит жену… Или здесь совсем не любовь? Белла – симпатичная, молодая девушка, пышущая здоровьем. Эмма понимает, почему кому-то она могла понравиться. Но Аурус… – Это опасно, – все же вздыхает она, и Белла сердито встряхивает волосами. – Я же говорю, что осторожна! – она невольно повышает голос и тут же зажимает рот ладонью, смеясь и округляя глаза. Эмма укоризненно качает головой. Белла подмигивает ей. – А сама-то, сама! – восклицает она. – С Лилит-то!.. Эмма моментально смущается и запинается, едва не падая. «Лилит – это совсем не то!» – хочется сказать ей, но она молчит. Пусть лучше все думают на Лилит. Не надо разубеждать. Это не в ее интересах. Белла не спрашивает ничего о том, что Лилит велела Эмме узнать. Она болтает о своем, о девичьем, изредка перескакивая на темы, которые не должны быть доступны чужим ушам. Впрочем, рядом с ними никогда никого не бывает в такие моменты, так что можно не сильно опасаться. Возвращаясь домой, Эмма думает о Белле и Аурусе и изумленно качает головой. Белла взяла с нее слово о молчании, и она, конечно, его сдержит, однако Белла и Аурус!... Они ведь такие разные… С другой стороны, оба свободны, что же им мешает? Рим – страна свободных нравов. Уж не Эмме удивляться. У самых ворот Пробус вдруг ловит ее за руку. Эмма чудом сдерживает себя от того, чтобы нанести удар: какой злой она стала! Или это естественная реакция на все, что с ней происходит? Так или иначе, она заставляет себя улыбнуться и спросить: – Что-то случилось? Сердце невольно пропускает удар. Пробус что-то заподозрил? И только потом Эмма понимает, что к чему, когда слышит робкое: – Может быть, ты в следующий раз позволишь мне идти рядом с тобой, а не позади? Эмма продолжает улыбаться, глядя в смущенные глаза Пробуса, а внутри у нее стынет жалость и досада. Она не может и не хочет позволять ему что-то. Но как сказать так, чтобы не обидеть? Не получится ли хуже? Не затаит ли он злобу? Пробус не производит впечатление мстительного, однако Эмма отлично помнит, каким был Паэтус поначалу. Доверяй, но проверяй – так теперь следует поступать. С другой стороны, что такого, если он пойдет рядом? Он всего лишь соглядатай, они могут ходить, где им вздумается, никому и дела не будет до этого. – Конечно, – скрепя сердце, кивает Эмма. – В следующий раз. С нее не убудет, верно? Про отговорку в виде Лилит она в этот момент не помнит совершенно. Пробус благодарно сжимает ее пальцы и почти сразу отпускает, отступая на шаг. Эмма подавляет вздох и идет в лудус, не рискуя оборачиваться: а что, если он примет это за знак? Ох, давно она не молилась Одину… Не заходя к себе, Эмма сразу спускается в подвалы и направляется в молельню, где – и это уже совсем не смешно – сталкивается с Региной. Та как раз заливает водой тлеющие плошки и поднимает голову в момент, когда Эмма останавливается на пороге. – Привет, – кивает Эмма. – Привет, – эхом отзывается Регина. И обе застывают, будто не знают, что еще сказать друг другу. Запах жженой травы становится резче. У них не все хорошо, Эмма чувствует это. Она хочет быть ближе к Регине, хочет признаваться ей в любви, хочет сжимать ее в объятиях, но Регина держится отстраненно, и Эмма, зная, что может случиться, старается не давить. Она боится, что перегнет, что Регина снова уйдет в себя, и они окажутся там, откуда начали. У Эммы много терпения, и поэтому она ждет. И верит, что однажды Регина поймет то, что уже поняла она сама. Когда Регина, разделавшись со всеми плошками, подходит ближе, Эмма замечает на ее запястье знакомый браслет и вспыхивает радостью. Она переводит на нее искрящиеся глаза и протягивает руку, желая хотя бы просто коснуться. Еще больше радости поселяется в ее сердце, когда Регина, совсем не колеблясь, подает ей свою, и их пальцы и ладони встречаются, сплетаясь в крепком пожатии. – Я скучаю по тебе, – одними губами произносит Эмма, а по спине у нее бежит дрожь. Регина усмехается – по-доброму – и кивает. – Я знаю. Эмма не ждет продолжения, но все же слышит: – Я по тебе тоже. На какой-то момент Регина подступает ближе и дарит губам замершей Эммы очень быстрый и очень короткий поцелуй, который мгновенно превращает кровь в самое настоящее пламя. Эмма тянется за продолжением, но Регина уже выпускает ее руку и стремительно уходит, оставив после себя едва заметный аромат фазелийской розы. Эмма вдыхает его – снова и снова – и не может заставить себя сдвинуться с места. Она любит ее. Она так сильно ее любит… Почему же не может сказать ей об этом? Один благодушно молчит в ответ на молитву. Эмма рассказывает ему о том, что происходит у нее в жизни, и просит совета, а напоследок шепчет: – Всеотец, сохрани для меня живыми всех, кого я люблю: мать, отца и братьев… Она почти не делает паузу, добавляя: – И Регину. Спокойствие разливается в душе. Вот теперь все правильно. Еще через день приходит Лилит: Аурус, как и обещал, договорился с Суллой, так что какое-то время приходится потратить на то, что потренироваться под присмотром что-то подозревающего Августа. Он ходит кругами, почесывает подбородок и молчит, внимательно следя за Лилит. А та – сама невозмутимость. Уставшая, потная, пыльная, но невозмутимость. Эмма тоже чувствует себя уставшей, а еще – радостной. Ей нравится тренироваться с живым человеком. Конечно, время от времени Август выставляет против нее Лепидуса или кого-то еще, но этих противников Эмма уже изучила. А Лилит – нет. И поэтому даже те удары, что Эмма пропускает, не огорчают ее, тем более что под конец она умудряется провести такой отличный прием, что Лилит не выдерживает его и валится наземь, вздымая пыль к небу. Она ойкает и принимается смеяться, ее зеленые глаза встречаются с глазами Эммы, и та, невольно поддерживая смех, подает руку. Лилит быстро поднимается и отряхивается, спрашивая: – Где тут у вас можно помыться? Не хотелось бы возвращаться в таком виде. – Пойдем, отведу, – предлагает Эмма и возвращает мечи подошедшему Августу. Тот недовольно спрашивает: – Что, уже? Цепкий взгляд его останавливается на Лилит, но та выдерживает его с честью. – Мы здесь с самого утра, – недоуменно разводит руками Эмма. Август фыркает и, ничего больше не говоря, уходит, сильнее обычного припадая на свою деревяшку. – Какой мужчина, – смотрит вслед Лилит. – И я ему не понравилась. Эмма кивает. – Я ему сначала тоже не нравилась. Она ведет Лилит в лудус, в купальню гладиаторов, потому что сомневается в правильности решения отправиться в домус: никто не разрешал водить чужих гладиаторов по покоям хозяев. Да и здесь каждый соглядатай провожает их с Лилит внимательным взглядом: видно, им дана команда следить вдвое пристальнее. Что ж, это и понятно. Эмма вспоминает, почему Лилит здесь, и закусывает губу, когда понимает, что все это может добраться до Регины. Поверит ли она правде? С другой стороны, она ведь сторонница Лилит и должна понимать, что к чему. Но что было тогда, когда Эмма вернулась от Лупы? Ревность? Регина ведь знала, что Эмма ни при чем. Лилит идет рядом спокойно, и мало-помалу Эмма успокаивается. Кто знает об их «романе»? Только Аурус и тот соглядатай, что донес ему. В интересах господина помалкивать, да и вряд ли он стал бы докладывать об этом своей управляющей. Можно не бояться, ведь Лилит тоже не выдаст. Эмма почему-то доверяет ей. Сама она собирается вымыться попозже, но Лилит, раздеваясь в пустой купальне, говорит негромко: – Есть, чем порадовать меня? До Эммы не сразу доходит правильный смысл слов, потому что она смотрит на женское обнаженное тело и чувствует себя неловко. Лилит красива, у нее небольшая, крепкая грудь, плоский живот с выступающими мышцами, литые бедра и подтянутый зад. Эмма зачем-то смотрит на нее гораздо дольше положенного, потом прерывисто вздыхает и мотает головой: – Ты о чем-то спросила? Лилит хмыкает и опускается в воду. – Иди сюда, – зовет она Эмму, и та покорно подходит, садясь на край бассейна. Лилит разворачивается к ней лицом. – Я спросила, говорила ли ты с гладиаторами. Ее взгляд внимателен и требователен. К счастью, Эмме есть чем поделиться. Она наклоняется к Лилит ближе и шепчет, ощущая, какое сильное тепло идет от воды: – Почти никто не хочет обсуждать эту тему. Мне удалось поговорить только с Галлом. Так и есть в действительности: кто-то из гладиаторов боится, кому-то неинтересно, да и сама Эмма не в том положении, чтобы расспрашивать открыто и на чем-то настаивать. – Галл – хороший соратник, – задумчиво кивает Лилит. Она скрещивает руки на краю бассейна и кладет на них голову, будто собираясь спать. Глаза ее, однако, открыты и чуть сощурены. Она явно обдумывает варианты. Эмма вздыхает, выпрямляясь. – Но и он весь в сомнениях. Говорит, слишком приметен для того, чтобы бежать. Лилит кривит правую половину рта и ничего не отвечает. Пар обволакивает и навевает сонливость. Эмма старательно моргает, понимая, что днем поспать никак не удастся, потом зевает, едва успевая прикрыть рот рукой. Забавно, не так она представляла подготовку к побегу… И уж явно в ее мечтах не было посиделок в купальне с женщиной, с которой приходится притворяться партнерами не только на арене. Эмма осторожно глядит на Лилит снова: на ее мокрые плечи, на потемневшие от влаги волосы. Интересно… она видела ее с мужчиной, а что с женщинами?.. Впрочем, зачем ей об этом знать. – Сколько времени придется ждать? – спрашивает Эмма, не уточняя, что именно имеет в виду, но Лилит понимает ее и так. – Кто знает? Новости о продвижениях Завоевателя приходят почти каждый день, но ведь и армия Рима не сдастся без боя. Эмма понимающе кивает. Она знает, что торопит события, но как хочется уже покинуть этот мерзкий город и этих мерзких людей! Не всех, конечно: Эмма точно заберет Регину с собой. И всех, кто захочет уйти, тоже. Но Регину – даже не обсуждается. Эмма просто не представляет, что будет делать без нее на свободе. Лилит касается ее колена мокрой рукой, привлекая к себе внимание. – Это произойдет, Эмма, верь мне, – очень серьезно говорит она, ее глаза ловят блики от воды. – Я знаю, что на первый взгляд все это кажется чем-то очень далеким, но большие дела начинаются с малого. Она чуть улыбается, и Эмма отражает эту улыбку, а потом какое-то движение в дверях привлекает ее внимание, и она испуганно вскакивает, не пытаясь унять колотящееся сердце. По ноге скатываются капли воды. Это Регина. Она стоит и смотрит на них и не говорит ни слова. По ее лицу невозможно понять, какой вывод она сделала из увиденного. Эмма сглатывает и хочет подойти, но что-то удерживает ее. Может быть, взгляд Регины. Он опасный. Предупреждающий. Разгневанный. Чудится, будто вот-вот вылетит молния и поразит все живое вокруг. Воздух раскаляется. Становится нечем дышать. Эмме жарко, и в этой жаре она слышит приветливое: – Здравствуй, Регина. Лилит, не стесняясь, выходит из купальни и начинает вытираться. Регина отводит взгляд от Эммы и принимается сверлить им Лилит. А потом отвечает, абсолютно спокойно: – Здравствуй, Лилит. Эмма чувствует себя меж двух огней. Ей хочется спрятаться, лишь бы Регина не смотрела на нее больше так. Она ведь не виновата! Она ничего не сделала! – Регина, – все же пытается она, но рабыня перебивает ее на полуслове: – Я пришла сообщить тебе об играх. Мария подготовит тебя. У нее холодный, пустой голос. Регина бросает последний взгляд на невозмутимо одевающуюся Лилит и уходит, игнорируя отчаянно-умоляющие глаза Эммы. Та с силой закусывает губу и сжимает кулаки. Все плохо. Все гораздо хуже, чем должно быть. Она не чувствовала себя так с Галлом, как ощущает себя сейчас. – Она не знает? – спрашивает Лилит. Эмма шумно сглатывает, на мгновение прикрывая глаза. – О чем она должна знать? О нас с тобой? Она резко оборачивается к Лилит, пылая негодованием, и та явно удивлена такой сменой настроения. – Зачем о нас? – пожимает она плечами. – О том, что ты все знаешь. Она выразительно приподнимает брови, и только тогда до Эммы доходит. Она сникает, понимая. Она сглупила. Очень сильно. Нужно было рассказать все – от и до. И тогда Регина, застав их, не подумала бы о самом худшем. А теперь придется все объяснять, и совсем нельзя утверждать, что объяснениям поверят. Эмма опускается на корточки и ополаскивает пылающее лицо, вдруг понимая: игры! Регина сказала об играх? Да, определенно. Но почему ее никто не предупредил раньше?.. Она смотрит на Лилит поверх плеча. В этот раз они все же будут биться? Но Лилит ничего не знает о боях. И еще более удивительно то, что она отправляется обратно в дом Суллы под присмотром соглядатая. Зачем ей это делать, если вскоре начнутся игры? Эмма хочет найти Регину и все обсудить, но приходит Мария, и совершенно нет времени, и все смешивается в какой-то круговерти, и Лилит ушла, и с кем же теперь драться? Снова с Галлом? Она старается взять себя в руки. Это просто плохой день. Ничего больше. Но чем сильнее она пытается, тем сильнее внутри тлеет раздражение. В атриуме, куда приводят Эмму, на этот раз почти никого нет. Там царит полумрак и удушливый фимиам, вызывающий кашель. Эмма прикрывает рот рукой, ощущая, как принимается кружиться голова, и щурится, пытаясь разглядеть лица римлян. Сколько их здесь? Она видит всего двоих. Один из них Аурус, а второй… Когда мужчина оборачивается, и Эмма узнает в нем того самого словоохотливого сумасшедшего из таверны, то в первый момент недоумевает, что он забыл в домусе. Но следующие слова хозяина расставляют все по своим местам: он подходит к Эмме, застывшей возле стены в окружении других гладиаторов. – Дис видел твое выступление и хочет вложить в тебя весьма обильные средства, – Аурус едва ли не потирает руки. Во всяком случае, довольная улыбка не сходит с его тонких губ. Эмма кивает и бормочет: «Да, господин…» Что ж, теперь понятно, что за срочность и зачем эти тайные игры для одного зрителя. Они знакомы? Как давно? Дис благодушно кивает Эмме со своего триклиния и приподнимает – будто бы в ее честь – кубок, наверняка наполненный неразбавленным вином. Эмма вдруг ощущает сухость во рту. Что этот богач забыл здесь? Почему сейчас? Чего он на самом деле добивается? Эмма откровенно опасается, что Дис не предложит ничего хорошего. Он какой-то помешанный на Аиде богатей, и неизвестно, что там на самом деле у него на уме. Может, он скупает рабов, отрубает им головы и сушит в подвале! Дис продолжает разглядывать Эмму. В его глазах нет похоти, которая легко находится у Лупы, нет скуки или отвращения, нет ненависти. Эмма видит там искреннее любопытство и даже одобрение. В голову ей приходит безумная мысль. А что если Дис связан с заговорщиками? Может, он хочет выкупить Эмму у Ауруса, а потом Лилит – у Суллы? Сердце трепещет в груди от нечаянной радости, для которой может и не быть повода, но Эмма уже приободряется. Мало ли, кто как себя ведет! Может, он глаза отводит! Прикидывается сумасшедшим, чтобы потом окружающие сказали: «Да он же такой безобидный! Заговорщики? Какие заговорщики?» Дым от курилен потихоньку становится менее густым, уже можно дышать, не боясь закашляться. Аурус велит первым гладиаторам занимать позиции, и Эмма с изумлением видит, как Август, появившийся откуда-то справа, выдает им настоящее оружие. Что?! Она вздрагивает, когда Аурус хлопает в ладоши. Дис удовлетворенно кивает, попивая вино. На Эмму он уже не смотрит, его внимание отдано кинувшимся друг к другу гладиаторам. Сама Эмма со все нарастающим страхом смотрит на происходящее, и меч в ее руке отчего-то тяжелее обычного. Что-то подсказывает ей, что все идет не так, как должно идти. Она оглядывается. В атриуме нет ни Робина, ни Галла, ни Лепидуса – никого из тех гладиаторов, что постоянно принимают участие в боях. Только Эмма и новички. Некоторые толком-то еще и меч держать не умеют, а их уже кинули друг против друга. Едва Эмма успевает подумать, что это как-то неправильно, как один из гладиаторов – высокий, тощий араб, – сильно размахнувшись, всаживает свой гладиус в грудь соперника. Вздрагивают все, кто остался стоять у стены, и Эмма не исключение. Аурус морщится: на него попали капли крови. Подбежавший раб почтительно подает ему платок, и хозяин утирается, не глядя, как один из его бойцов, хрипя, бьется в агонии. Эмма бессознательно облизывает губы. Это бои совсем иного рода. Но, кажется, никто об этом не знает. Мария сказала бы наверняка. Чужая смерть Эмму уже не страшит. Она не стремится упасть на колени и избавиться от обеда. Она не ощущает всепоглощающей несправедливости и желания отомстить. Она просто радуется, что убили не ее, и старается не думать, что ее бой еще впереди. Она победит, с кем бы в пару ее ни поставили. Она победит. В какой-то момент она переводит взгляд на Диса, и вот тогда сердце ее отчего-то замирает. У него светятся глаза. Конечно, это всего лишь блик от масляной лампы, неудачная игра света, но Эмма практически готова поверить, что перед ней на самом деле наслаждающийся кровью и страданиями бог смерти. Какая глупость… Рабы быстро убирают тело проигравшего и замывают каменные плиты пола. Остальные гладиаторы подавленно молчат, понимая, что их может ожидать такая же участь. Однако когда Аурус уже собирается вызвать вторую пару бойцов, Дис перебивает его: – Я все-таки здесь ради Эммы, – он лучезарно улыбается ей, застывшей в своем углу. – Пусть сразу выходит она. Остальных посмотрим как-нибудь попозже. Эмма кожей чувствует чужую, пламенную благодарность. Ее же изнутри пронзает длинная ледяная игла. Дис хочет ее смерти? Значит, он не связан с заговорщиками? Она думает, что ослышалась, когда до нее, растерянной, не попрощавшейся с Региной, доносится глухое: – Биться Эмме до смерти я не позволю. – Не надо до смерти, – охотно соглашается Дис. – Пусть просто сражается. Эмма выдыхает, запоздало молясь Одину. Он по-прежнему не оставляет свою дочь в беде! По спине бежит тонкая и противная струйка пота. Только сейчас Эмма понимает, как близка была к гибели: быстрой и глупой. И она умерла бы одна… И Регина до конца жизни думала бы, что она изменяет ей с Лилит. Грустила бы она по ней? Или вздохнула бы с облегчением, избавившись от обузы? Почти всех гладиаторов уводят, остается она сама и какая-то девушка, которую Эмма замечает только сейчас. У ее противницы длинные и кудрявые рыжие волосы, лицо в веснушках и упрямо сжатый рот. Она бросается в бой еще до приказа Ауруса и вертится, прыгает, крутится так, словно у нее вовсе нет костей. Ошарашенная быстротой происходящего, Эмма лишь успевает отбиваться, под конец все же пропуская удар: острие гладиуса впивается ей в бедро жалящим укусом. Не смертельно, но крайне неприятно. Аурус в тот же момент останавливает бой. Он явно раздосадован, а Эмма смотрит на ухмыляющуюся соперницу и думает, откуда она взялась. Почему их не выставляли друг против друга раньше? Кому она принадлежит? Шанса узнать рыжеволосую поближе никто не дает, ее уводят почти сразу же, а невесть откуда взявшийся Студий прямо в атриуме промывает Эмме ногу и накладывает повязку. – Не страшно, – бурчит он, не поднимая головы. Эмма и сама знает, что не страшно. Страшно другое. Кто и что теперь решит по ее поводу? Она ведь хорошо сражается! И просто была не готова. Со всяким случается. Это не должно ни на чем отразиться. Эмма знает, что это не оправдание. Что она должна сражаться хорошо всегда - это ее работа здесь. Единственная, которую она должна выполнять - и выполнять так, чтобы никто не смог придраться. Раздражение вновь поднимает голову. Эмма глубоко дышит, старательно загоняя его внутрь. Получается плохо. Студий оставляет ее в покое и уходит вместе с Августом, помогая ему нести мечи. В атриуме лишь Эмма и Дис с Аурусом, что-то обсуждающие между собой. – Может быть, ты продашь мне ее? – вдруг живо и громко интересуется Дис. Он разглядывает Эмму – очень пристально, словно видит впервые, – потом резко оборачивается к Аурусу, явно возмущенному таким предложением. Эмма ежится. Продать? Нога покалывает. – Конечно, нет! – восклицает хозяин, взмахивая руками. – Эмма – один из лучших моих гладиаторов. Она не продается. Будто товар обсуждают. Эмма стоит, молчит и делает вид, что ничего не слышит. Ее давно уже не возмущают подобные разговоры. Привычка – страшная вещь. Так скоро человек может смириться с тем, что кто-то в состоянии его купить. Или продать. Или сделать что-то еще. Эмма переступает с ноги на ногу, когда Дис громко смеется и говорит: – Я дам столько серебра, сколько выдержит самая большая твоя повозка! Сердце Эммы замирает, когда она видит, что Аурус колеблется. Ей уже почти хочется, чтобы хозяин согласился. Если все ее подозрения правда, тогда Дис обеспечит ей свободу. Ей и Регине. Но Аурус стоит на своем и уступать не собирается. – Оракул предсказал ее мне! – гневно восклицает он. – Девушка, прибывшая с севера на корабле, принесет счастье и удачу тому, кто будет ею владеть! И ты думаешь, что я упущу ее? Он смеется, вызывая своим смехом еще более сильное раздражение у Эммы. Оракул предсказал… Но теперь понятно, что это не было четким указанием на кого-либо. Просто кому-то повезет, если какая-то девушка… Эмма прикрывает глаза, уговаривая себя успокоиться. Но в голове так и крутится: Лилит, Регина, купальня, проигранный бой, Дис и его странные желания, Аурус и его нелепые предсказания… – Она уже принесла тебе удачу, – слышит она сквозь раздражение голос Диса. – Ты встретил меня и столько серебра, сколько попросишь. Он увеличивает цену, это и дураку понятно. Эмма замирает в ожидании, не уверенная, что стоит молиться Одину. – Почему не золото? – справедливо вопрошает Аурус. Эмма приоткрывает один глаз. Атриум темен и почти пуст. Масляные лампы чадят, курильни давно потухли. У дверей стоят два раба и два соглядатая, остальные разошлись. Дис и Аурус восседают на центральном триклинии и продолжают пить вино, обсуждая судьбу Эммы. Нога принимается болеть сильнее. – Я предпочитаю серебро, – Дис запрокидывает голову в смехе. Эмма видит взгляд Ауруса, устремленный гостю на горло. Он хотел бы его перерезать? Иначе зачем так смотрит? – Нет, – наконец говорит Аурус. – И это мое последнее слово. Эмма надеется, что Дис будет уговаривать, но тот легко пожимает плечами и поднимается, оправляя тунику. – Твое слово последнее. Он протягивает вставшему следом Аурусу руку, прощаясь. Потом поворачивается к Эмме. Та выпрямляется и напрягается. – Не сходи со своего пути, Эмма, – безмятежно говорит Дис, глядя мимо нее. – Будущее все ближе. Оно ждет тебя. Не подведи. Он допивает вино, отставляет кубок и уходит, не оборачиваясь. Эмма смотрит ему вслед, и раздраженная тоска разливается у нее в груди. Ну и что, что она там что-то себе надумала? Где подтверждения ее надумкам? Просто к уже случившемуся добавляется то, что так и не случилось. – Ты его знаешь, Эмма? – вкрадчиво интересуется Аурус, подходя ближе. – Он уже что-то тебе предлагал? Он щурит глаза. Эмма сжимает губы. У нее нет желания рассказывать о том вечере в таверне. – Говори! – вдруг орет Аурус, и она содрогается, будто боится, что его крик опрокинет ее наземь. – Ничего такого, господин! – быстро отвечает она, пряча глаза. Аурус подбегает к ней и хватает за волосы, толкает на пол. Эмма больно ударяется коленями и сжимается: она еще не видела хозяина в таком гневе. Но что она сделала? Ведь это он пригласил Диса! – Шлюха! – припечатывает Аурус, тяжело дыша, и Эмма обмирает от несправедливости брошенного слова. – Пошла по рукам за моей спиной?! С кем ты спишь еще, а?! Отвечай! Эмма сжимается, боясь, что последует удар, но Аурус не бьет ее, продолжая кричать: – Я хранил тебя, как мог, и так ты мне отплатила?! Такова твоя верность?! Скоро принесешь в подоле?! Эмма застывает: на этот раз уже не от страха. От негодования. Он хранил ее? Он?! Сначала подложив под нее Регину, потом отдав Лупе, а следом – Галлу? От чего он хранит ее? От свободы выбора? В горле клокочет совершенно неправильное желание плюнуть Аурусу в глаза, и римлянин почти позволяет Эмме осуществить его: снова хватает ее за волосы и отгибает ей голову назад, нависая разъяренно. Лицо его искажено и кажется слишком уродливым и старым. – Что молчишь? – угрожающе спрашивает он. В Эмме слишком много раздражения и гнева, чтобы адекватно оценить собственную глупость. И она, глядя прямо в глаза хозяину, четко выговаривает: – Ласерта и Паэтус спят за твоей спиной. Она даже не добавляет: «Господин». И не жалеет об этом, краем сознания лишь понимая, что пожалеет позже, но сейчас ей безразлично. Аурус обмякает в тот же миг и отпускает ее волосы. Морщины его разглаживаются, выражение глаз становится растерянным. Он пятится, но пройдя пару шагов, останавливается. Губы его снова сжимаются в тонкую полоску. Рабы и соглядатаи у дверей делают вид, что ничего не происходит. Эмма осторожно выдыхает. Он не знал? Или не ожидал услышать это от рабыни? Она уже почти жалеет о своем поступке, но слово невозможно проглотить обратно. А потом слышит невероятное. – Пять плетей, – хрипло говорит Аурус, поддергивая ворот туники, будто она мешает ему дышать. Пять… плетей? Эмма удивляется и страшится только в первый миг, почти сразу понимая: заслужила. В глазах хозяина – однозначно заслужила. Оговорила его детей при свидетелях, выставила на посмешище. И – всего пять плетей. Он все еще относится к ней лучше, чем к кому бы то ни было. С оракулами не шутят. Ей не страшно отчего-то. Может быть, в крови все еще кипят те эмоции, что заставили ее, наконец, выдать чужую тайну. Она не мешала ей спать по ночам, но Ласерта и Паэтус мешали ей жить. Эмма никогда не была мстительной. Однако жизнь в Риме учит, в основном, только плохому. Аурус сам берется за плеть, услужливо поданную ему рабом, и сразу проходится ею по голой спине Эммы. Это больно, но не до крика. Эмма закусывает губу, подозревая, что ее наказывают совсем не тем орудием, что тогда Руфуса. Она сжимается, приникая головой к коленям, обнимая их, а Аурус продолжает бить, и последний удар выходит на удивление настоящим, таким, что у Эммы вырывается стон. Она впивается ногтями в свои ноги, думая, не накажут ли ее за то, что она снова открыла рот, но Аурус уже успокоился. Он отходит и пьет вино прямо из кувшина жадными глотками, потом бросает Эмме, не глядя: – Пошла прочь. Живо! Эмма практически убегает, не собираясь проверять, что будет, если она задержится. В голове пульсирует злость, однако Эмма не считает наказание несправедливым. Да, она сказала правду. Но что есть правда в этом мире, где возможно рабство? Гордость задета, однако Эмма может усмирить ее. Кто-нибудь другой, наверное, посчитал бы это слабостью и рабским мировоззрением. Пусть считает. Физические раны имеют особенность заживать. Особенно те, что получены от чужих людей. Она не станет ненавидеть Ауруса больше. Но не будет она его и любить. И никогда не вспомнит о нем, когда сбежит отсюда. Прихрамывая, Эмма направляется к Студию, когда сталкивается за поворотом с Региной. Та моментально понимает, что что-то не так, и, не пытаясь общаться в своей привычной манере, встревоженно спрашивает: – Ты ранена? Взгляд ее выражает обеспокоенность. – Спина, – морщась, выдыхает Эмма, и Регина торопливо осматривает ее сзади, прикасаясь кое-где прохладными пальцами. Эмма охает больше от самих прикосновений, чем от боли. – Кто это тебя? – гневно интересуется Регина. – Ласерта? Кора? Хорошо, что крови нет! Она искренне переживает, и это так приятно, что и наплевать бы на все, что произошло или еще произойдет. Эмма с удовольствием прислонилась бы к стене, но спина не даст этого сделать. – Аурус. Внутри что-то слабо колыхается - и все. Регина изумляется: – Аурус? За что? Она прикасается к щеке Эммы и тут же отдергивает руку. Все еще боится, конечно. Что ж, Эмме тоже не хочется снова получить плетью. – Я сказала ему, – говорит она. – О Ласерте и Паэтусе. Какое-то время Регина только открывает и закрывает рот, как вытащенная из воды рыба, потом вдруг хихикает и поспешно прикрывает рот ладонью. – Не смешно, – обижается Эмма. – Мне влетело. Отнеслась бы она к наказанию более противоречиво, будь оно страшнее? Или ей теперь вообще мало чего страшно? Так странно: поступок Ауруса только подогревает раздражение и злость, но никак не желание поплакать и пожалеть себя. Регина качает головой. – Я не над тобой смеюсь, – поясняет она, убирая руки от лица. Она разглядывает Эмму, и той кажется, что в карих глазах промелькивает восхищение. Эмма приосанивается, но делать это больно, она ойкает и внезапно спрашивает: – Что теперь будет, Регина? Чувство холода от предстоящего пробирает ее насквозь. Такие слова не пройдут даром. Она еще наверняка пожалеет, что не откусила себе язык. Эмма вспоминает все те гадости, что подстраивала ей Ласерта. Вызывает в памяти образ Паэтуса. А потом жалобно смотрит на Регину. – Что же будет… – повторяет она. Регина поджимает губы и смотрит в сторону, словно прямо сейчас ей жизненно важно понять, не стоит ли подлить масла в ближайший светильник. – Не знаю, – тяжело признается она, наконец. – Что Паэтус, что Ласерта… оба злопамятны. Они не простят. Они и так точат на тебя зубы, а сейчас… Регина обрывает себя, будто думает, стоит ли говорить дальше. Она права, что уж там греха таить. Если раньше эти враги были мелки и особо не давали о себе знать, то теперь все может измениться. Если, конечно, Аурус соберется что-то делать по этому поводу. «О, Один, хорошо, что ты дал промолчать о Белле…» Может, рассказать Регине о Дисе? И о том, что ее маленькая тайна не такая уж и тайна? Нет, не время, не время. Эмме очень хочется ее обнять, но едва она поднимает руки, как спина дает о себе знать, и это не та боль, которую можно легко проигнорировать. Во всяком случае, Эмма уверяет себя, что у нее еще будет шанс обнять Регину. Та же внезапно продолжает: – Будь мы свободны, я посоветовала бы тебе затаиться на время или вовсе уехать из города, но мы те, кто мы есть. Они усмехаются в унисон. Эмма чувствует, как слегка пульсирует под повязкой нога, но уж это ее точно не волнует. Она смотрит на Регину и в который раз любуется ею. Кажется, она никогда не перестанет удивляться, как эта женщина красива. – Я л… – начинает она и мгновенно прикусывает язык, уже столько наговоривший сегодня. Но этого недостаточно, и Регина, очевидно, успевает понять, потому что слишком быстро меняется в лице. Эмма огорченно тянется к ней. Регина без труда уворачивается. – Это из-за меня ты получила сегодня наказание, – говорит она, вскидывая подбородок. – Я плохо влияю на тебя. Ты начинаешь думать не о том. Она, чуть помедлив, снова подходит ближе, и Эмма ощущает ее дыхание. Оно мнится ей холодным. Ледяным. Карие глаза так же холодны. Эмма смотрит на ее губы – они так совершенны – и облизывает свои. – У меня ничего нет с Лилит, – хрипло произносит она. Сейчас? Она решила, что это подходящее время? Одновременно с холодом откуда-то берется жар. Он распространяется по всей спине, и боль от плетей вновь дает о себе знать. Эмма морщится, а Регина лишь небрежно кидает: – Хорошо. Улыбается, кивает и уходит прочь, вынуждая ошарашенную Эмму смотреть ей вслед. Это не та реакция, которую ей бы хотелось получить. И, видят боги, если Регина добивается, чтобы ее возненавидели, она на верном пути.