Te amo est verum

Эмма злится. Может, время года такое, а может, время месяца. Она не находит себе места, лудус сдавливает своими стенами, хочется кричать от того, что ничего не получается. Дни однообразны. При свете хмурого солнца Эмма сбрасывает – пытается сбросить – раздражение тренировками и переругивается с Августом, недовольным ее успехами. Всякий раз он говорит, что она может лучше, и всякий раз она ему отвечает, что и так делает лучше, чем в прошлый раз. Август обидно смеется и не соглашается, от чего Эмма только еще больше злится. Временами хочется заехать мечом по этой наглой физиономии, но Эмма крепится и удваивает, утраивает усилия, невесть зачем добиваясь доброго слова. Может, оттого, что никто другой тоже не спешит ее приласкать? Она обхаживает Регину. Она ждет ее по утрам и предлагает свою помощь то там, то сям, ни словом, ни делом не намекая на то, чего хочет от нее. Она заглядывает только в ее глаза с надеждой однажды увидеть там желаемое, но Регина будто и забыла свои собственные слова о необходимости принятия решения. Она улыбается, она принимает помощь, она благодарит и о чем-то рассказывает, но когда Эмма тянется к ней, Регина ловко ускользает. Эмма остается одна, бессильная и опустошенная, и спрашивает себя, зачем ей все это нужно, и всякий раз вспоминает: она любит Регину. Она хочет быть с ней. Она хочет, чтобы у Регины все было хорошо. Белла все чаще приходит к воротам лудуса, но не затем, чтобы передать что-нибудь от Лилит. Эмма знает, что девушка ждет Ауруса. Розы стали их тайным символом, и на губах хозяина после встречи с Беллой всякий раз витает растерянная улыбка, будто он не знает, что делать со всем этим. Эмма втайне наблюдает за ним и убеждается: Аурус влюблен. Хорошо это или плохо? На Эмму Аурус внимания не обращает и ничем не выдает того, что помнит, как и за что наказал ее. Ласерта и Паэтус продолжают расхаживать по домусу, высоко задрав носы, и Эмма понимает: ничего им не будет. Аурус не станет лишать себя одновременно двух наследников, а значит, им ничего не грозит. Это тоже злит, и злость копится и ворочается внутри подобно огромному комку, то обжигающему искристым пламенем, то колющему острыми иголками. Эмма почти не спит по ночам и ворочается, молча разговаривая с Одином и прося у него совета. Как поступить? Что сделать, чтобы обрести покой? К счастью, хотя бы от Лупы ничего не слышно. С Робином удается перемолвиться словечком время от времени, обычно во время тренировок, на которые он начал сбегать, чтобы побыть вдали от семьи. Все-таки долгие годы разлуки приучили его к одиночеству. Эмма видит, что и гулять он ходит теперь только вместе с Роландом и Мэриан, и усмехается, качая головой. Из одного ярма – в другое. Она искренне надеется, что все уляжется рано или поздно, но пока что она одна в лудусе, и это сводит ее с ума. Остальные гладиаторы охотно поддерживают разговор, однако редко когда заговорят первыми. Они не сторонятся Эммы, как можно подумать, но и дружить с ней не спешат. Будто она стоит на крошечном островке, отделенном от большой суши узкой полоской воды: ее можно перепрыгнуть или переплыть, но никто не спешит замочить ноги. Эмме тоскливо. И от этого злость только набирает обороты. Она пытается вымещать ее на столбе при тренировках или на Лилит, когда та приходит, но получается плохо. Лилит, конечно, все замечает. – Что тебя снедает? – спрашивает она как-то. Они с Эммой лежат в бассейне, наслаждаясь теплой водой. Эмма, наконец, перестала стесняться и теперь радуется возможности лишний раз побыть с Лилит: та, по крайней мере, на островок перебирается без проблем. – Дис, – вдруг вспоминает Эмма, хотя давно не думала о чудаковатом богатее. – Кто он? Она пристально смотрит на Лилит, надеясь уловить в выражении ее глаз хоть какой-то намек на ложь, но либо Лилит не врет, либо делает это слишком хорошо. – Дис? Я не знаю такого. Это римлянин? Или раб? Лилит кажется искренне заинтересованной, а вот Эмма моментально разочаровывается и откидывается на бортик бассейна, раскладывая по нему руки. – Так, – бурчит она, – один мужчина. Значит, он не имеет отношения к сопротивлению. А жаль. А может, среди заговорщиков он скрывает свое имя? Ни Белла, ни Лилит не спешат сообщать Эмме, кто по-настоящему стоит во главе рабов. Эмма не настаивает, хоть ей и хочется знать. Возможно, это кто-то знакомый? И она смогла бы уже сейчас взглянуть на него по-другому? Иногда она думает, кто это мог бы быть. Свой или чужой? Римлянин или раб? Или все же гладиатор, пусть Лилит и говорила, что кроме нее, нет никого, кто согласился бы на такое? Эмма продолжает потихоньку выспрашивать у своих товарищей их отношение к возможному побегу. Приходится делать это медленно и тщательно подбирать момент, потому что всякое может случиться. Аурусу доносят – и делают это свои же, Эмма знает точно. Только пока не может вычислить, кто именно этим грешит. В дверях на мгновение появляется Регина, и Эмма вскидывается ей навстречу, но рабыня почти сразу уходит. Эмма с досадой бьет кулаком по каменному полу, отбивает руку, испускает раздраженный вопль и закрывает глаза, утыкаясь лбом в прохладную каменную кладку. А потом слышит сочувствующее: – Ты так и не поговорила с Региной? Эмма оборачивается. Во взгляде Лилит – одно сплошное понимание. И Эмма невольно радуется, что не приходится объяснять, что к чему. – Она не хочет разговаривать. Она… себе на уме. Всплывают слова-предупреждения Робина о том, что не надо бегать за Региной. Что она все равно будет поступать только так, как нужно ей. Эмма не согласна с таким положением вещей, и ей не нравится, что Робин был прав. Может, поэтому она тоже злится: уже трудно расцепить вертящийся клубок на отдельные нити. Все внутри слиплось, сварилось, соединилось, и хочется только выплюнуть эту злость наружу. Как жаль, что никто не стремится провести игры! Эмма бы там развернулась. Лилит еще какое-то время смотрит на Эмму, и улыбка трогает ее губы. – Знаешь, – задумчиво говорит она, отводя взгляд в сторону, – иногда женщины говорят «нет», но на самом деле это значит «да». Она умолкает и молчит до самого своего ухода из лудуса, лишь сказав, что придет снова через пару дней, а Эмма остается обдумывать то, что услышала. Неужели Регина действительно хочет… Эмма сидит у себя в комнате до самого вечера и пытается уложить в голове услышанное, увиденное и прочувствованное. Регина тянется к ней – когда не пытается показать, что ей все равно. Она отвечает на поцелуи, и тяжело дышит, и не сбегает временами, и ставит свои условия – она заинтересована во всем этом, Эмма не могла себе такое придумать. Один привычно помалкивает, когда Эмма обращается к нему за советом. Ну да, что он может знать о любви! С другой стороны, ведь любовь – это тоже битва. Во всяком случае, Эмма ощущает, что проигрывает всякий раз, как сталкивается с Региной взглядами. Темнеет. Гладиаторы расходятся по своим комнатам. А Эмма все сидит за задернутой занавесью и рассеянно прислушивается к затихающим звукам. Кто-то кашляет: сильно, надрывно, потом затихает. Справа смачно зевает Галл. Эмма закрывает глаза и ждет. Она все для себя решила. Ей хочется, чтобы Лилит оказалась права, но как это понять, пока не проверишь? Она проверит. Сегодня. Внутри ворочается ком злости – все медленнее и медленнее. Его заменяют собой предвкушение и вера в собственные силы. Руки Эммы покоятся на коленях, она открывает глаза и смотрит на свои пальцы и ладони. Неспешно сжимает их и разжимает. Наблюдает, как бегают под кожей тонкие синие паутинки, как шевелятся сбитые костяшки. Снаружи все тихо, но нужно подождать еще. Эмма хочет, чтобы уснул не только лудус. А в домусе ложатся поздно. Жаль, что клепсидра стоит на кухне. С губ вдруг срывается резкий выдох, больше похожий на плач, и Эмма тут же зажимает рот руками. Внутри нарастает волнение, заглушающее собой так и не родившееся спокойствие. А если Лилит ошиблась? Если Регина не из таких женщин? Если ее «нет» это в самом деле «нет»? Ловя себя на том, что уже не хочет никуда идти, Эмма порывисто поднимается и выходит из комнаты, стараясь ступать как можно тише. Она потратила полдня на то, чтобы убедить себя в правильности решения. Полдня! Это слишком много. Лудус спит. Эмма крадется по нему, будто вор, и сердце в груди стучит все сильнее, словно те барабаны, отзвуки которых то и дело преследуют ее: бум! Бум-бум! Бум! Тренировочная арена пуста и тиха, погруженная в ночь. Луны нет, и это кажется хорошим знаком: трудно разглядеть Эмму, стремительно бегущую босыми ногами по холодному песку. Она не оглядывается и почти не прислушивается, задерживая дыхание, и выдыхает лишь тогда, когда оказывается в тени колонн на другой стороне арены. Прижавшись к колонне спиной, она на мгновение прикрывает глаза и прикладывает к груди ладонь, будто стремясь унять волнующееся сердце. Никого нет рядом. Ни соглядатаев, ни припозднившихся рабов, ни хозяев. Эмма выжидает еще немного, чтобы быть уверенной, потом собирается и бежит дальше. Дорога хорошо известна. И все эти повороты и закоулки кажутся бесконечными, а цель – невыразимо далекой. Но Эмма упорно идет вперед и знает, что не хочет разговаривать этой ночью. Она хочет сделать Регину своей. А уж потом сказать ей все, что только можно – и нужно – будет сказать. Открыть все тайны. Предложить все и немного больше. Эмма не знает, как вырвать Регину из лудуса, но твердо верит: она это сделает. Они здесь не останутся. Ей просто нужно немного чужой веры в себя. Коридоры продолжают оставаться пустыми. Боги явно присматривают за происходящим и, быть может, даже одобряют его. Занавесь перед комнатой Регины опущена, и Эмма невольно медлит перед тем, как осторожно отодвинуть ее и войти внутрь. Сомнения остаются позади. Темно. Масляная лампа у зеркала едва светит, ее силы хватает лишь на то, чтобы обрисовать неясные черты спящей на кровати Регины. Она лежит на спине, чуть раскинувшись во сне, и не слышит, как Эмма подступает ближе и склоняется над ней. Это опасно. То, что она собирается сделать. Она не знает, кто бродит ночами по коридорам домуса, кто захочет заглянуть сюда. Но и уйти теперь она не в силах. Их могут наказать. Эмма, безусловно, помнит об этом. Вот только желание быть рядом, желание любить и быть любимой сильнее, чем страх перед наказанием. И Эмма решается окончательно. Стук сердца, кажется, может разбудить и мертвого, однако Регина не просыпается. Грудь ее мерно опускается и поднимается в такт дыханию, Эмма, как завороженная, смотрит на нее, потом переводит взгляд на приоткрытые губы. И не успевает подумать ни о чем до того, как прижаться к ним жадным поцелуем. Она так давно не ощущала их вкус, их мягкость, их свежесть… Регина что-то выдыхает, просыпаясь, когда Эмма торопливо ложится рядом с ней и обнимает, прижимая к себе, не разрывая поцелуй. Это слишком хорошо, чтобы быть правдой, все тело дрожит, а злости почти не осталось. Эмма ведет ладонями по чужой спине, не прикрытой ничем, и смутно понимает, что Регина обнажена. От этого немедленно увлажняется между ног, и Эмма углубляет поцелуй, чувствуя. Регина отвечает какое-то время, а потом вдруг резко распахивает глаза и упирается ладонями в плечи Эммы, стремясь оттолкнуть ее от себя. – Ты сошла с ума! – шипит она, и в этом шипении слишком много растерянности. – Что ты здесь делаешь?! Убирайся немедленно! Эмма ничего не отвечает, она все еще в предвкушении и в ошметках собственной смелости, и тянется, чтобы снова поцеловать Регину, но та не позволяет ей это сделать. Эмма сжимает губы и подхватывает ее под бедро, силой закидывая ее ногу на себя. Регина издает непонятный звук и ударяет Эмму по плечу. Они борются почти молча, только прерывистое дыхание выдает их темноте. Наконец Регина бросает: – Уходи, пока я не позвала на помощь! Она выговаривает каждое слово отдельно – и так яростно, что Эмма мгновенно замирает от болезненной смеси ощущения предательства и обиды. Что она делает не так? Она всего лишь следует за Региной, подчиняется ее словам, ее действиям, верит в ее обещания и ждет светлого будущего, которое не настанет никогда, если постоянно отступать назад. Она делает еще одну попытку поцеловать Регину и вновь получает отпор. И в этот момент что-то большое и злое на мгновение заслоняет собой всю ту любовь, что Эмма носит под сердцем. Она предлагает себя, все, что только может дать, а взамен… Да ничего нет взамен! Ее любовь, ее преданность топчут и выбрасывают вон, как шелудивую собаку, зовя ее обратно, когда нужно посторожить дом. – Ненавижу тебя, – отчаянно говорит – выплескивает из себя! – Эмма, и это совершенно не то, что она хочет сказать на самом деле, но то, что кипит в сердце прямо сейчас. Поэтому она повторяет яростным шепотом: – Ненавижу тебя! Будто что-то ледяное разбивается внутри, как льдина, и разлетается на сотни тысяч крошечных искристых осколков. Это остатки злости, ее просто нужно было высказать вслух, выбросить, вытолкнуть из себя. Она говорит: «Ненавижу!», потому что не может сказать ничего другого, а слова плодятся и множатся на языке, и нужно что-то делать с этим, нужно… В один момент Регина смотрит на нее – насмешливо и понимающе, и Эмма задыхается от неразделенных чувств, – а в другой – обнимает ее за шею, и губы вновь прижимаются к губам, и Эмма задыхается совсем по другому поводу. В ушах все еще звенит рассыпавшаяся пылью льдина, а Регина уже прижимается к ней – грудью к груди, – и сердца бьются где-то рядом, но совсем не разбиваются. И Эмма отчего-то не удивляется, когда Регина, не прерывая поцелуй, увлекает ее на себя. Масляная лампа у зеркала судорожно моргает, словно собирается потухнуть. Эмма со вздохом облегчения наваливается на Регину, вжимает ее в постель, покрывает жадными, торопливыми поцелуями лицо, шею, грудь, и все это будто они уже делали сотни, тысячи раз, так просто и легко все получается. Регина зарывается пальцами в длинные волосы Эммы, пока та сползает поцелуями вниз по желанному телу и сгорает от страсти, изнывает от вожделения, хочет получить все и сразу и растянуть эту ночь на множество других ночей, чтобы долго не лишаться удовольствия. Она захватывает ладонями мягкие полушария грудей Регины, сжимает их сквозь собственную дрожь, и целует, целует живот, вдыхает слабый аромат желания Регины и изнывает от того, как близко она сейчас к ней. Она уже будто чувствует ее у себя на языке. Трепет заставляет ее замереть на мгновение, чтобы почти сразу начать дышать снова. Регина накрывает своими руками ее руки, и Эмма, приняв это за знак, со вздохом сожаления перемещается чуть выше, животом чувствуя, как размазывается по нему влага. В голову внезапно приходит Лупа, тогда Эмма торопливо смотрит на Регину, чтобы убедиться, что все это не сон, что она не с римлянкой, что сейчас будет делать лишь то, что захочет сама. И за всеми этими размышлениями она упускает момент, когда Регина ловко переворачивает ее на спину. Теперь она сверху. Склоняется к Эмме, у которой сидит на бедрах, и ведет ладонью по ее шее, по ключицам, спускается к груди, высоко вздымающейся под тонкой тканью. Распущенные черные волосы упали на лицо и наполовину закрывают его, и Эмма думает, что там, под ними, какая-то другая Регина, которой понравилось то, что она услышала. А что она услышала на самом деле? Смогла ли распознать «люблю» под «ненавижу»? Поняла ли, почему так? Эмма поднимает руки и, закусив губу, касается ладонями грудей Регины, чувствует их тяжесть, слегка сжимает пальцы. Проводит подушечками по напрягшимся соскам, затем резко приподнимается и обхватывает левый губами. Касается языком следа от ожога, ласкает его, лижет и едва чувствует, как Регина снова запускает руки ей в волосы, заставляя посмотреть на себя. Эмма обхватывает ее, притягивая к себе, и поднимает голову. – Ты правда ненавидишь меня? – шепчет Регина, и глаза ее – два непроглядных провала – не отрываются от Эммы. Эмма не знает верного ответа на этот вопрос, – не знает, какой нужен Регине, – ей совершенно не хочется разговаривать, поэтому она просто ложится, увлекая за собой Регину, и целует ее так мягко и нежно, как еще никогда не целовала. И когда Регина расслабляется, то снова оказывается под Эммой. Пусть это будет победой для них обеих. Эмма ведет правой рукой по телу Регины, указательным пальцем обводит сначала сосок, потом пупок, опускается ниже, стараясь контролировать свою дрожь. На этот раз она не собирается ждать, не собирается оттягивать, потому что один раз уже лишилась желанного. И только когда пальцы ее касаются нежного, влажного, горячего, она заглядывает Регине в глаза, будто спрашивая разрешения. В тот же самый миг Регина раздвигает ноги шире, и Эмма проскальзывает в нее двумя пальцами так легко, словно проделывала это много раз. Мир перестает существовать. Регина затягивает Эмму в себя – туго, настойчиво – и чуть выгибается, будто желая, чтобы все было еще теснее, еще крепче. У Эммы пересыхает в горле, она едва дышит и плохо понимает, что именно происходит. А потом Регина выдыхает чуть слышно: – Двигайся… – и Эмма слушается. Она движется в ней – медленно, нежно – и не может поверить в то, что это происходит. Губами она едва касается шеи Регины, чувствует собственное горячее дыхание и отчаянное биение жилки. Глаза Регины крепко зажмурены, рот чуть приоткрыт, она цепляется за шею Эммы и толкается навстречу ее руке, приподнимая бедра. Эмма наблюдает за ней и не может налюбоваться, с трепетом понимая: Регина принадлежит ей. Она наконец-то принадлежит ей! Эмма осторожно целует Регину в губы и видит, как та открывает глаза. Они все еще мнятся бездонными провалами, и Эмма немедленно падает в них, кружась в вихре ощущений. Регина впускает в себя ее язык, касается его кончиком своего, а потом обхватывает губами и принимается посасывать, и это, и то, как ощущается она внутри, бросает Эмму в пучину неведомых доселе чувств, справиться с которыми она попросту не в состоянии. Она не понимает, что с ней происходит, она едва дышит, она едва сознает себя, растворяясь в ночи и в Регине, не зная, прошел ли день или год, а может – целая вечность. Эмма не знает, закрыты у нее глаза или открыты, она одновременно и видит Регину, и нет, но то, что она чувствует ее – это несомненно. Еще больше ей хочется почувствовать, как Регина кончит, и она мысленно заставляет себя встряхнуться и чуть ускоряет движения руки, одновременно вжимаясь пахом в чужое бедро, потому что нет уже сил терпеть все это, и хочется погрязнуть в белой круговерти, и скрутиться в сладкой судороге, и выдохнуть на пределе: «Я люб…» – Слезь с нее немедленно! Испуганный вскрик Регины прерывает собой наливающийся соком оргазм Эммы, и Эмма в мгновение ока оказывается на полу, больно ударяясь локтем. Белая вспышка все же приходит, но совсем не та, о которой мечталось, и пока Регина пытается прикрыться одеялом, Эмма с ужасом смотрит на вставшую в дверном проеме Кору. На лице римлянки написано нескрываемое отвращение. Она почти неотрывно следит за Региной, не делая ни малейшей попытки сдвинуться с места, потом раздраженно кидает: – Одевайся. Живо! И переводит взгляд на Эмму. Та моментально ощущает навалившуюся на плечи вину. Это она заставила Регину. Это она пришла посреди ночи. И это она виновата во всем, что будет дальше. Но что здесь забыла Кора? Полностью одетая, будто и не ложилась спать. Что-то почувствовала? И доверилась этому? Эмма уверена, что за ней никто не следил. Может, она позволила себе слишком громкий стон? Может, приняла за тень чью-то вполне осязаемую фигуру? Может, боги застлали ей глаза похотью и самоуверенностью? Мысли мечутся хаотично, нет возможности успеть за всеми сразу. Регина поднимается с постели и накидывает на себя тунику. Эмма пытается поймать ее взгляд, но терпит поражение. Она невольно сжимает пальцы в кулаки, зачем-то вспоминая, как изумительно было ощущать себя внутри Регины. Проклятые римляне! В ней и страх, и злость, и смутное, очень далекое желание сделать так, чтобы Кора ничего и никогда не смогла рассказать. Последнее пугает Эмму больше перспективы кровавого наказания: она все чаще желает смерти людям. Пусть они плохие, пусть они римляне, но они люди! – Вставай сейчас же, – приказывает Кора. Эмма поспешно поднимается, когда Регина проходит мимо нее, и попросту невыносимо видеть, как опущена темноволосая голова. В какой-то момент Эмма понимает, что и Регина тоже чувствует за собой вину, но ведь она совершенно не виновата! И это понимание позволяет ей попытаться взять Регину за руку. – Не смей ее трогать! – тут же слышится крик Коры, и Эмма отшатывается в страхе, но не из-за него, а потому, что Регина все же бросает на нее один-единственный взгляд, вынуждающий отдернуть руку. И столько ярости в нем, столько огня, что Эмма физически чувствует, как он сжигает ее на месте. Чего в этом взгляде нет – так это ненависти, и Эмма ловит себя на том, что безмерно удивлена. Она была уверена, что Регина возненавидит ее – в тот же миг, как встанет с постели. Но если Регина и ненавидит, то не ее. – Пошли, сейчас же! – командует Кора и уходит, твердо веря, что рабы последуют за ней. Так и происходит: Эмма пропускает Регину вперед и плетется следом, напоследок отмечая, что лампа у зеркала все-таки гаснет. Сердце тут же пропускает удар, ладони холодеют, по спине бежит капля пота. Плохой знак. Они идут молча, и от Коры во все стороны расходятся волны злобы. Она не оборачивается, и ее якобы больные ноги совершенно не мешают при ходьбе. Эмма разглядывает римлянку какое-то время, затем смотрит в спину Регине. И уже четко знает: она попросит наказать только ее, лишь бы только никто не тронул Регину. Пусть наказание будет суровым, она заслужила. А Регина – нет. Она предупреждала. Она просила. Эмма не послушалась. На сердце от такого решения становится легко, и предстоящее уже не кажется чем-то плохим. Эмма уверена: никто не убьет ее, а плети… Что ж… Придется пережить. Чтобы потом снова вернуться к Регине. Эмма пытается поравняться с Региной и снова взять ее за руку, однако Регина отшатывается, словно Эмма болеет заразной болезнью. Сердце сжимается в предвкушении неотвратимой ссоры, но вот опять Регина смотрит взглядом, в котором нет ненависти, и только продолжает пылать яростное пламя. «Не вздумай», – одними губами произносит Регина, и Эмма послушно отстает на шаг, вынужденная признать, что лучше действительно не усугублять. Они смогут поговорить потом. Смогут ведь? В голову настойчиво лезут воспоминания о недавнем, и Эмма отгоняет их всеми силами, понимая: сейчас не время. Нельзя так себя вести. Она считает, что ей все можно? Что никто ее не накажет? Ой, зря… И трепет вожделения сменяется дрожью опаски, когда Кора останавливается возле таблинума Ауруса и коротким жестом велит им заходить. Соглядатаи провожают их скучающими взглядами. Аурус явно не ложился этой ночью. Он сидит за своим столом и изучает какие-то таблички, недоуменно поднимая голову, когда входят непрошенные гости. – Это еще… – начинает он и торопливо улыбается, видя Кору. – Милая, что случилось? Он хмурится, вставая, и прикрывает рот ладонью, подавляя зевок. По Эмме он скользит быстрым равнодушным взглядом, а вот Регину изучает не в пример дольше. Затем поднимает брови, глядя на супругу. Кора выступает вперед, плечом задев Эмму, и говорит, не разводя долгие прелюдии: – Только что я застала твоего гладиатора на своей рабыне. Она удовлетворенно оглаживает ладонями свою темно-синюю тунику. Регина низко опускает голову. На запястье у нее поблескивает подаренный браслет. Аурус непонимающе хмурится, потом лицо его краснеет, будто к нему разом приливает вся кровь. Эмма сглатывает. Он все понял. Конечно, он же не дурак. Его собственность распорядилась его собственностью. Что может быть хуже? Аурус подходит к Регине, и Эмма напрягается. Что он хочет сделать с ней? Она готова броситься с кулаками, если что-то случится, но хозяин только глухо спрашивает: – Это правда? То, что сказала моя жена? В таблинуме – почти мертвая тишина. Словно ответ Регины может на что-то повлиять. Даже Кора, кажется, затаила дыхание. Регина поднимает голову, и распущенные черные волосы водопадом ниспадают с ее плеч. Эмма не видит ее лица, она стоит чуть позади, и сердце бешено бьется, выскакивая из груди. – Да, господин, – слышит она ровное и замирает в ожидании удара. Но Аурус не собирается бить Регину. Он только смотрит на нее, потом кивает и направляется к Эмме, и вот уж она-то получает пощечину от всей души. Такую, что летит на пол от острой боли и пугается, что Аурус выбил ей зуб. Хозяин подходит ближе и ставит ей на спину ногу в сандалии, не давая подняться. Эмма замирает, понимая: лучше не сопротивляться. Она снова виновата. – Тебе мало Лупы? – вопрошает Аурус мрачно, но спокойно, будто бы не было у него только что вспышки гнева. – Тебе мало Диса? Тебе мало Лилит? Я даже разрешил вам видеться, но ты захотела еще и мою рабыню! Он вдруг преувеличенно громко хохочет, хотя видно, что ему совершенно не смешно. Непритворным гневом пылают его темные глаза. Эмма с отчаянием смотрит на Регину. «Только не верь ему! Только не верь ему!» Она хочет видеть глаза Регины, хочет знать, что Регина не принимает во внимание эти несправедливые слова, однако та стоит к ней спиной, и невозможно успокоиться, невозможно заставить себя дышать ровнее. Аурус убирает ногу и хватает Эмму за волосы, едва не выдирая их, вздергивая ее наверх. Трясет ее, как нашкодившего котенка, выплевывает слова прямо в лицо, и слюна действительно летит Эмме в глаза: – Ты совсем потеряла страх, рабыня, верно? Подумала, что тебе все можно, раз я так хорошо к тебе отношусь? Это совсем не тот Аурус, каким он был всегда. Но Эмма помнит, что именно ему сказала, и понимает: она дважды посягнула на его собственность. Сначала – сказав про детей, теперь – переспав с его рабыней. И если о первом Аурус будет молчать, то второе лишь поможет ему наказать Эмму так, как она того заслуживает. Аурус снова встряхивает ее, и волосы будто отрываются вместе с кожей. Эмма давит вскрик и прикусывает губу, глядя прямо в глаза Аурусу. Зачем она так делает? Зачем усугубляет свое положение? Зачем шепчет едва слышно: – Накажи только меня, господин. Не трогай ее. Она не виновата. Это я пришла к ней. Она не хотела. Сердце отчаянно надеется, что это сработает. Что никто не подумает наказать Регину еще больше из-за этого заступничества. Аурус хмурится, что-то трескается в его взгляде. Он ни словом, ни делом не выдает, что услышал Эмму. Отпускает ее, отшвыривая прочь, и она снова падает на пол, неудачно приземлившись на левое запястье. Очередная боль пронзает тело, Эмма резко выдыхает, понимая: ничего страшного. Просто растяжение, не больше. Она косится на запястье, но оно и не думает распухать. Может, обошлось. Аурус, задумчиво поглаживая подбородок, подходит к супруге, словно собираясь посоветоваться. – С твоими гладиаторами одни проблемы, – презрительно фыркает Кора. Она старается сохранять спокойное лицо, но Эмма отчетливо видит ненависть, плещущую во взгляде. И если раньше Кора просто не обращала на Эмму внимания, то теперь все усложнилось. Аурус согласно кивает. Смотрит на Регину, потом на Эмму, потом снова на Регину. Нагнетает обстановку, вынуждает напрячься. И говорит едва ли не скучающе: – Два месяца не будешь выходить из лудуса. Регина издает непонятный звук, и Кора вторит ей, явно удивленная такой необъяснимой мягкостью. Эмма не верит собственным ушам. И… все? Это все наказание? За преступление, которым так пугал Робин?! Должно быть, Кора очень хорошо относится к Регине, и Аурус это знает, раз решает именно так. Но ведь… нужно радоваться! Разве нет? Внутри расцветает осторожная радость. Вот только Регина не радуется. Как стояла, понурившись, так и стоит. И не говорит ни слова. Будто мыслями давно не тут. Эмма переводит растерянный взгляд с нее на Кору, затем на Ауруса и видит, как по губам его ползет-извивается зловещая ухмылка. И смотрит он теперь на Эмму: пристально, зло. Мстительно. Ничего не осталось от добряка Ауруса. Эмма уничтожила его собственными руками. Собственными словами. Она сглатывает, думая, что готова услышать все. Но ударом обуха меча прилетает: – А тебя, Эмма, я продам Лупе. Она давно хочет тебя заполучить. Будто мир содрогается под ногами. Эмма и рада бы подняться, но не находит в себе сил. Принимается пульсировать запястье, которое вроде бы не болело, и внутри вдруг сжимается что-то, мешая дышать. Он продает ее. И это значит… Но как же оракул? Или Аурус теперь не верит в предсказание? Регина не оборачивается, но на нее смотрит Эмма. Смотрит и не может насмотреться, с трудом осознавая, что это может быть ее последний шанс. Аурус же насмешливо продолжает: – Там тебе и Лилит будет, дорогуша. Все рядом. Очень удобно. Он издевается и не скрывает этого. Облегчением же чудится лишь то, что с Региной ничего не сделают. Эмма на мгновение прикрывает глаза, заставляя себя принять услышанное. Она пообещала себе, что справится с любым наказанием, лишь бы с Региной ничего не случилось. И с ней не случится. А Эмма сдержит слово. Ощутимо вздрагивают плечи Регины, будто ей совсем не нравится то, что она слышит. Громко смеется Кора, довольная решением супруга. Она хлопает в ладоши и восклицает, полуприкрыв глаза: – Чудесно! Давно нужно было поступить именно так! Пусть это будет проблема Лупы! А нам такие гладиаторы, – она смеряет поникшую Эмму презрительным взглядом, – не нужны! Может, она и хотела бы для Эммы более жестокого наказания, однако перспектива просто избавиться от нее нравится ей больше. И она это не скрывает. Аурус все еще неприятно усмехается, когда подходит к дверям и громко зовет соглядатаев. Когда те входят, он велит им: – Эту – к ней в комнату, – он указывает на Регину, – а эту – в лудус. На днях ее заберут, до того момента глаз с нее не спускать. Если что-то случится – отвечаешь головой. Понял? Соглядатай, которому поручили Эмму, понятливо кивает и, подхватив ее под руку, грубо заставляет подняться. Их с Региной быстро выводят из таблинума, и уже за его пределами Эмма пытается сказать Регине хоть что-нибудь, привлечь ее внимание, но соглядатай обрывает ее: – Иди давай! Он толкает ее в спину, и Эмма, спотыкаясь, чуть снова не падает на пол, успевая заметить, что Регина не оборачивается. Она уходит к себе, и плечи у нее опущены, как и голова. Эмма с тоской провожает ее взглядом. Дрожь разливается по телу, дрожь понимания, что все, должно быть, кончено. Эмма трясет головой. Нет, нет, ничего не кончено! В доме Лупы – заговорщики! Регина – одна из них! У них будет шанс увидеться! Пусть через два месяца, но ведь будет! Два месяца… Целая вечность… Эмма подбадривает себя до момента, как оказывается в своей комнате. Соглядатай вталкивает ее туда, задергивает занавесь и предупреждает: – Не вздумай что-нибудь выкинуть. Сломаю ногу. Эмма валится на кровать и закрывает лицо руками. О, Один, милосердный отец! Что же теперь? Что будет? Сердце прерывисто колотится в груди. Она попадет к Лупе. Сможет ли она сражаться на арене? Или уделом ее отныне станут лишь постельные битвы? Эмма беззвучно смеется, понимая, что из-за одной постели очутилась в другой – и теперь, кажется, навсегда. Почему, ну, почему она не слушала Регину? Почему решила, что знает лучше?! Она до боли закусывает костяшки, когда на глазах от смеха выступают слезы. Регина… Регина! Нельзя сдаваться. Нельзя опускать руки. Она вызывает в памяти ее сегодняшний образ: волосы, разметавшиеся чернотой по постели, запрокинутая голова, прогнувшаяся спина… Эмма не жалеет, что поступила так, как поступила, но жалеет, что пренебрегла последствиями. Что оказалась слишком самонадеянной и проиграла. Но разве проиграла? Разве то, что было между ней и Региной, можно назвать проигрышем? Они обязательно должны увидеться до того, как Эмму заберут. Регина не должна остаться одна, в уверенности, что Эмма обманывала ее все это время. Эмма переворачивается на живот, думая, что не сможет уснуть, и лежит так очень долго, прислушиваясь к шагам соглядатая. Она скажет ей, что любит. Обязательно скажет.