Te amo est verum

Лупа внезапно уезжает на несколько дней, и Эмма оказывается предоставлена самой себе. В лудусе она бы бродила неприкаянно, занимая себя тренировками, но здесь никто не дает ей соскучиться. И Криспус, и Руфия, и Элия – все они считают своим долгом поддержать Эмму, не позволить ей заскучать, затосковать. Ночами она, впрочем, все равно тоскует, думая о Регине, зато днем ей некогда вспомнить даже о Пробусе. И это хорошо. Особенно же хорошо то, что она думает о случившемся все меньше и меньше. Руфия практически не выпускает Эмму с кухни. На третий день Эмма с ужасом понимает, что еще немного – и тренировки ей понадобятся совершенно точно. Даже если Лупа их не разрешит! – Я больше не могу, – стонет она, когда Руфия тянет к ней миску с чем-то вкусным: в который раз. Старушка грозно хмурит брови. – Что значит «не могу»?! – громко вопрошает она. – Давай без этого вот! Вон, худая какая! Что я хозяйке скажу, когда вернется? Что не кормила ее любимицу? И миска с аппетитно пахнущей мясной кашей снова оказывается под носом у Эммы. – Ешь! – припечатывает Руфия. – Чтобы ничего не осталось! Она отворачивается к печи. Эмма с тоской берется за ложку и мрачно косится на сидящую рядом Лилит, которая очень старательно сохраняет невозмутимое выражение лица. – Может, поможешь? – одними губами спрашивает Эмма. Лилит отрицательно мотает головой и прячет улыбку. Эмма вздыхает. Она не может столько есть. Может, Руфия подслеповата? А еще и не знает, что гладиаторов голодом не морят, так что Эмма не может считаться худой? Эмма вяло ковыряется ложкой в каше. В лудусе она уплетала бы ее за милую душу! Но в лудусе она и энергии тратила больше. Здесь же… Она осиливает только половину миску и категорически отказывается доедать, несмотря на грозный вид Руфии. Ее спасает Лилит, которая говорит: – Лупа велела тренироваться. Извини, Руфия, но откормленная Эмма – слабый противник. Так что умерь свою заботу. Руфия подбоченивается и возмущенно восклицает: – Неблагодарные! На кого ж я тут время перевожу свое, а?! Лилит хохочет и за руку утягивает растерянную Эмму с кухни. Вслед им еще долго несутся обещания Руфии заморить их голодом. – Тренировки? Лупа разрешила тренировки? – жадно спрашивает Эмма, глядя в спину идущей впереди Лилит. – Ничего она не разрешила, – вздыхает та, не оборачиваясь. – Но на тебя уже больно смотреть. Да и мне надо размяться. Она говорит это без особого воодушевления, однако трепета перед возможным наказанием Эмма в ее голосе не слышит. И очень тому удивляется. – Разве Лупа нас не накажет за своеволие? – осторожно уточняет она. Лилит хмыкает, не сбавляя шаг. – Она может наказать нас за что угодно. Просто попадемся под горячую руку. Но если вести себя осмотрительно и не нарываться слишком сильно, она простит многое. Лупа отходчивая. Не бойся ее. Эмма вспоминает, что Робин говорил о Лупе совсем другое. Просто не знал? Или сознательно врал? Или это Лилит сейчас врет? Непродолжительное время она молчит, идя за Лилит по полутемной галерее, окутанной прозрачными клубами дыма, поднимающегося из курилен. Здесь пахнет совсем не так, как у Ауруса. Слишком сладко, слишком приторно. Так же тяжело, но не так терпко. Эмма привыкла уже, конечно. Это то, к чему можно привыкнуть, особо не напрягаясь. И здесь, как и в домусе Ауруса, почти не видно рабов. Как они умудряются передвигаться так, словно они – невидимки? – Робин говорил, что если Лупа узнает о нас с Региной, то может случиться что-то плохое, – все же не удерживается она. – С Региной случиться. Проговорив это вслух, она тут же понимает, что Робин за столько лет не мог не понять, что Аурус и Кора относятся к Регине не так, как к большинству рабов. И вряд ли это неизвестно Лупе, раз даже Лилит знает. Что же получается? Лилит резко останавливается, Эмма чуть не врезается в нее. И разворачивается. А потом говорит, словно в подтверждение подозрений Эммы: – Робин, насколько я знаю, спал с Региной, пока не появилась ты. Ты уверена, что ему просто не хотелось, чтобы ты оставила ее в покое? Эмме не нравится думать так о Робине, но зачем бы Лилит ее обманывать и убеждать, что Лупа – хороший человек? Кроме того, как бы там ни было, но и сама Эмма от Лупы пока что ничего плохого не видела и не слышала. Если не считать плохим то, что Лупа предпочитает заталкивать в нее разные предметы. А в остальном… Эмма живет в ее комнате. Ест, что хочет и когда хочет. Общается со всеми. Есть ограничения, конечно, в вопросе прогулок – так и не удалось пока обсудить это с Лупой, – но и в лудусе Эмма тоже не могла выходить за его пределы, когда вздумается. Так ли уж к худшему изменилось ее положение? Эмма приходит к выводу, что не все такое, каким кажется. И что пора переставать полагаться на мнение других. Надо смотреть, слушать, чувствовать. И действовать – действовать так, чтобы это действие приносило удовлетворение. Лилит приводит ее во внутренний двор. Он ничем не напоминает тренировочную арену лудуса и практически весь засажен низкими деревьями с раскидистыми ветвями. Только в центре его виднеется небольшая площадка с установленным деревянным столбом, так напоминающим столб, который избивала Эмма в лудусе. Она радуется этому, как старому знакомому, и обходит его кругом, примериваясь. А потом, округлив глаза, смотрит, как Лилит подает ей гладиус. Настоящий. Не деревянный. – Серьезно? – бормочет она, принимая оружие, принимая его тяжесть в своей руке. Лилит протягивает ей второй гладиус: для левой руки. – Что толку махать деревяшкой? – пожимает она плечами. Отходит в сторону, чтобы взять оружие для себя: щит и меч. И она, и Эмма без должной амуниции, в первый момент Эмма даже волнуется, не поранят ли они друг друга, а потом понимает: к лучшему. На самом деле, когда ее выпускают в настоящий бой, она тратит время на то, чтобы привыкнуть к стали в руках. Разве это правильно? Впрочем, мало что осталось правильного в этом мире. – Непозволительная беспечность, – качает головой Эмма, имея в виду Суллу. Аурус бы не разрешил своим гладиаторам сражаться настоящим оружием без присмотра наставника. Впрочем, у Суллы ведь нет наставника. И лудуса нет. Вернувшаяся Лилит снова пожимает плечами. – Это дело хозяев. Да и если хоть один меч пропадет, накажут всех. Никто к этому не стремится, я тем более. Эмма поднимает голову. – Такое уже бывало? Она ждет, что Лилит расскажет, но та лишь коротко бросает: – Да, – и без предупреждения идет в атаку. Эмма думает, что забыла, как это делается. Ей кажется, что трех дней беспечного безделья хватило, чтобы после первого же удара выпустить меч из рук. Но тело помнит, пальцы крепко сжимают эфес, а ноги пружинисто отбрасывают Эмму прочь от замаха Лилит. Удар приходится в пустоту, Лилит пошатывается и сразу же отходит, вставая в оборонительную стойку. Эмма не спешит нападать. Она чуть подбрасывает правой рукой меч, не сводя глаз с Лилит, и шагает в сторону. Взгляд Лилит дергается следом. Эмма возвращается. Взгляд Лилит тоже. Улыбка наползает на губы Эммы. Немного жаль, что ноги не босые: Эмма привыкла тренироваться босиком. Но ничего. Справится. Эйфория мало-помалу просачивается в кровь, заражает дыхание, придает зоркости глазам. Эмма соскучилась по боям. Она не считает себя отменным бойцом, но после стольких месяцев в лудусе, после давления со стороны Ауруса, после того, годового, боя… Лилит снова делает выпад. Острие гладиуса пропарывает ткань туники Эммы, оставляя дыру в боку, почти не задев при этом кожу. Эмма, спохватившись, отскакивает, но уже поздно. Лилит опускает меч. – Плохой из тебя гладиатор, – улыбается она. Эмма согласно кивает. Плохой. Но на арене она бы не задумалась. – На арене было бы иначе. Лилит трясет головой. – Нельзя разделять арену и не-арену, – поучительно говорит она. – Нужно быть готовой всегда. Она прокручивает меч, подкидывает его и ловит за спиной, продолжая: – Если ты выходишь в настоящий бой, будучи готова только к подставному, не жди многого. Она наставляет острие гладиуса прямиком на Эмму. – Именно поэтому Сулла разрешает пользоваться настоящим оружием. Чтобы его гладиаторы всегда были готовы. Эмма отбивает мечом меч Лилит и отступает на шаг. – Я не гладиатор Суллы, – буркает она. – Его, – не соглашается Лилит и подступает – ровно на тот же самый шаг. – Ты ведь не хочешь остаться только личным рабом Лупы? Ее меч описывает идеально быструю, идеально стальную дугу и опускается на меч Эммы: в этот раз та готова и разозлена. Она отталкивает чужое оружие и, нагнувшись, проскальзывает под занесенным щитом, оказываясь сбоку от Лилит, и ногой пихает ее со всей силы. Лилит ахает и разворачивается, продолжая пытаться щитом достать до Эммы, но злость и досада все еще помогают той быть ловчее, быть быстрее. Она знает, что гладиатор из нее не так уж и хорош. Иначе она не проиграла бы Галлу. Ее бы не ранила та рыжая. Но ей неприятно слышать это от другого человека. – Но я победила тебя! – выдыхает Эмма, ускользая от Лилит и ее меча, готового продрать тунику и с другой стороны. Лилит смеется, ее дыхание чуть сбито. Она обходит Эмму слева направо, и взгляд ее внимателен и напряжен, будто смех ей не принадлежит. – Победила, – не отрицает она. – Тебе были созданы все условия. Я боюсь огня. Эмма замирает в растерянности, а Лилит, пользуясь моментом, бросается к ней и одним точным ударом выбивает меч из правой руки. Тот, звеня, отлетает, Эмма быстро перебрасывает из левой второй меч и уклоняется от толчка щитом. Выходит, ее победа была нечестной? Кто знал об этом еще? Почему Лилит не сказала раньше? Пожалела ее?! Злость накатывает приливом, заставляет Эмму ринуться вперед, нагнувшись. Лилит хороша, но все же недостаточно быстра. Она раскидывает руки вместо того, чтобы прикрыться щитом, и Эмма головой врезается ей в грудь, сбивая с ног. Лилит падает, Эмма падает на нее сверху и тут же приставляет гладиус к горлу. – Замри! – командует она, и Лилит замирает, болезненно морщась. Дыхание со свистом срывается с ее губ. Эмма склоняется к ней. – Это правда? – пытливо спрашивает она. – Про огонь? Ты действительно его боишься? Лилит кивает, хоть ей и очевидно неудобно делать это из того положения, в котором она находится. Эмма нехотя убирает меч от ее шеи и распрямляется. Видимо, Аурус, как ни убеждал остальных, сам в ее силы слабо верил. Эмме обидно. Еще более обидно ей оттого, что она понимает: это правда. Не вышел из нее гладиатор. И зачем только Аурус затеял все это? Будь она мужчиной… Эмма резко отталкивается от Лилит и поднимается, отряхивая колени. Лилит, продолжая морщиться, следует за ней и встает, почти не разгибаясь. – Хороший удар, – выдыхает она, потирая живот. Эмма вручает ей меч и бросает, отходя за вторым: – Плохой удар. Не выйдет из меня бойца, тут ты права. Обидно. Досадно. Но она переживет. Тем более что в лудус ей нужно вернуться совсем не за тем, чтобы выйти снова на песок. – Дура ты, – необидно говорит Лилит, забирая оружие. – У тебя есть, к чему стремиться. Ты неплохой боец. Просто, мне кажется, Август не делал на тебя ставку из-за того, что ты женщина. Вот тут она права. И Эмма кивает, не видя смысла скрывать. – Он не любит женщин. – Я так и подумала, – бормочет Лилит. Она относит оружие и возвращается, потирая живот. Эмме на мгновение становится неудобно. Но всего лишь на мгновение. – Слушай, – говорит Лилит. – Я могу тебя потренировать, если хочешь. Нормально. С настоящим оружием. В тяжелых доспехах. Чтобы на арену ты выходила полностью готовая: ко мне или к кому-то еще. Я могу попросить Суллу разрешить это. Эмма задумчиво смотрит на нее. Зачем Лилит это нужно? Или ей скучно? И почему Сулла обязательно разрешит ей? Эмме хочется, чтобы поскорее наступил день, когда соберутся заговорщики, но он все не наступает, а заниматься чем-то необходимо. Помимо Лупы, бесцельного брождения по территории и безумно вкусных ужинов у Руфии. – Не вижу смысла, – вздыхает она все же. Лилит нетерпеливо трясет головой. – Ну что ты! – восклицает она. Подступает к Эмме, кладет руки ей на плечи, крепко сжимает пальцы и пытливо заглядывает в глаза. – Ты можешь стать великолепным бойцом, Эмма, – убежденно говорит она. – Отпусти себя. Почувствуй себя. Эмма не может себя отпустить. Она не знает, как это делается. И она не хочет это делать. По крайней мере, не сейчас. – Что мне с того? – уныло спрашивает она, и Лилит широко улыбается ей, склоняясь к самым губам. – Ты же хочешь Регину? – голос ее звучит вкрадчиво. – Робин получил ее за свои умения. За свои победы. Это откровение вдруг ошеломляет Эмму, хоть оно и не ново. Лилит отстраняется, а Эмма смотрит на ее губы, с которых только что слетали слова, и повторяет эти слова про себя. Она может получить Регину. Она может получить ее и без побед, не так ли? На кончиках пальцев концентрируется ощущение, от которого Эмме становится слишком хорошо. В какой-то момент она ловит себя на мысли, что жалеет об отсутствии Лупы. – У тебя лицо горит, – внезапно отмечает Лилит. Эмма вздрагивает и прижимает к щекам холодные ладони. Действительно, горит. – Из-за тренировки, – лжет она, и Лилит кивает, хотя обеим – Эмма понимает это прекрасно – ясно: тренировка длилась слишком мало, чтобы по-настоящему устать. Лупа приезжает к вечеру, когда Эмма успевает сойти с ума от мыслей о Регине и о том, что она могла бы сделать с ней. Руки то и дело тянутся забраться под тунику, но всякий раз Эмма одергивает себя. И правильно делает: Лупа утаскивает ее в спальню сразу же, как находит, а находит она быстро. – Смотри, – радуется она, протягивая Эмме какой-то сверток из ткани. – Я сразу подумала о тебе, когда увидела! Примерь! Она хлопает в ладоши и нетерпеливо ждет, пока Эмма осторожно присматривается к красной тунике: длинной и красивой, совсем не такой, какие носят рабыни. – Примерь же, ну, – кивает Лупа, и Эмме приходится выполнить эту просьбу. Лупа помогает ей, восхищенно оглядывает, затем отходит к зеркалу, спрятанному за занавесью, отдергивает ее и велит: – Посмотри. Эмма послушно подходит и замирает. Это она? На нее смотрит красивая девушка с чуть растрепанными светлыми волосами. Туника обнимает ее за плечи, складками мягко ложится на грудь, падает к коленям и струится ниже. Эмма не узнает себя. Никто в лудусе никогда не предлагал ей такого. Лупа сзади обнимает ее и кладет подбородок на плечо. – Видишь, какая ты у меня красавица? – воркует она. Эмма не может понять, зачем римлянке это нужно. Почему она так возится с ней? Она для нее просто новая игрушка? Кукла, которой можно покупать наряды, а по ночам заниматься с ней разными плотскими делами? – Спасибо, госпожа, – размыкает сухие губы Эмма и почти не удивляется тому, как хрипло звучит ее голос. Интересно, что сказала бы Регина, увидь ее сейчас… Похожа ли она на римлянку? Похожа ли она на свободного человека? Лупа разворачивает ее лицом к себе, захватывает ладонями щеки и целует: почти целомудренно, почти пристойно. А когда разъединяет губы, выдыхает вдохновленно: – Сегодня ужин. Сулла соберет нескольких своих друзей. Я хочу, чтобы ты присутствовала. Я сделаю тебе прическу и подберу обувь. Она проводит большим пальцем по губам Эммы, словно стирая следы от собственного поцелуя. – Мне всегда хотелось посадить кого-то рядом с собой, – смеется она. – Кого-то, кто будет раздражать моего муженька. И ты отлично справишься с этой ролью. Эмме не хотелось бы раздражать хозяина дома, но она не перечит. И она почти рада, что Лупа одела ее вместо того, чтобы раздеть. Почти. Эмма думает: правильно ли это – испытывать к Лупе что-то помимо нежелания спать с ней? Лупа не нравится ей – внешне. Она не любит ее. И все же… Она кончает под ней. Наверное, это должно что-то значить. Эмма упорно обдумывает эту мысль, пока Лупа расчесывает ее, укладывая волосы. Эмма хотела бы кончать с Региной и только с ней. Ей кажется неправильным, что тело ее реагирует таким образом, и все же она понимает, что это всего лишь следствие умелого раздражения. Она не подключает к этому сердце. Она просто плывет по течению. И извлекает из потоков воды хоть какую-то пользу. И все же, все же… Это проклятый стыд никак не покинет голову! Может, родись Эмма рабыней, она бы по-другому воспринимала все то, что творится с ней. Но она просто не понимает, как может считаться чем-то правильным, когда ты любишь одного человека, а спишь с другим! Она устала от своего стыда. И ничего не может с этим поделать. Он просто приходит и все тут. Это не поддается контролю – не физическому, конечно, физически она давно делает то, что ей велят. Но как обуздать собственную голову? Она настолько увлекается своими мыслями, что не слышит, как Лупа зовет ее, и приходит в себя только тогда, когда ее больно дергают за волосы. – Прости, госпожа, – торопливо отзывается Эмма. Лупа фыркает, обходит ее кругом и, остановившись, скрещивает руки на груди. – Хочу знать, о чем ты думала, – заявляет она, вонзив в Эмму пристальный взгляд зеленых глаз. Она смотрит сверху, поскольку Эмма сидит на низенькой скамье, и это давит еще больше. Эмма не уверена, что лишние откровения принесут ей счастье. И она пытается увернуться. – Ни о чем, госпожа. Лупа, склонившись, хватает ее за подбородок и больно сжимает пальцы. – Я не велела тебе лгать, – с угрозой произносит она. Ее прищуренные глаза практически обжигают злым взглядом. Эмма сжимается и выпаливает прежде, чем успевает подумать: – Госпожа, я всего лишь размышляла, можно ли любить одного человека, а спать с другим! Взгляд Лупы мгновенно добреет. Что уж она там и как поняла, неизвестно, но она отпускает Эмму и гладит ее по голове. – Ах, моя малышка, ну я ведь совершенно не люблю Суллу! Эмма вовремя прикусывает язык, когда осознает, что не стоит упоминать Регину и свое к ней отношение. Лупа хочет рассказать про Суллу? Пусть рассказывает. – Правда, госпожа? – подпускает она в свой голос робости. – А я думала… Она делает паузу, мучительно пытаясь покраснеть. Выходит или нет, неизвестно, потому что Лупа заслоняет собой зеркало и закатывает глаза, вздыхая: – Не думай, это не твоя задача. Она отходит в сторону и принимается рыться в шкатулке со своими драгоценностями. Выуживает оттуда жемчужное ожерелье – к счастью, не то, что помнит Эмма – и прикладывает его сначала к своей шее, а потом к шее Эммы. Результат ей не нравится ни один, ни второй, она с раздражением швыряет украшение обратно и с таким же раздражением выдает: – Никогда не путай любовь и тело. Она поворачивается к притихшей Эмме, взметнув подол туники, и продолжает: – Плоть – это всего лишь плоть. Она приносит радость даже тогда, когда пусто сердце. Нет ничего постыдного в том, чтобы радоваться жизни и всем ее проявлениям: они дарованы нам богами, кто мы такие, чтобы от них отказываться? Непонятно, ждет ли она от Эммы какого-то ответа или нет, но Эмма предпочитает промолчать. А Лупа, чуть подумав, подходит к ней и, склонившись, обнимает за плечи. – Или, может быть, ты любишь кого-то, моя малышка? – ласково шепчет она Эмме на ухо. От этого шепота по телу Эмму проносится дрожь, и она не успевает ее скрыть. Лупа торжествующе смеется и целует ее в шею, не разжимая рук. – Ты можешь любить, кого хочешь, Эмма, – шепчет она. – Но иметь тебя буду я. Смиришься ты с этим или нет. Губами она захватывает губы Эммы, отгибая ей назад голову, и язык ее горячий и почему-то сладкий, будто она только что пила мед. Эмма невольно отвечает ей, не в состоянии выбросить из головы услышанное. Лупа отпускает ее несколько вдохов спустя и доверительно сообщает, выпрямляясь и поправляя волосы: – На твоем бы месте я жила и радовалась тому, что твое тело может испытать удовольствие. Поверь мне, не все женщины на это способны. Она подмигивает Эмме и снова принимается рыться в шкатулке с драгоценностями. А Эмма сидит и перебирает ее слова так, словно они тоже – драгоценности. Иметь ее будет Лупа. Смирится она с этим или нет. Когда Лупа ведет ее в атриум, где установлены несколько триклиниев, Эмма с удивлением видит выстроившихся неподалеку от входа домашних слуг, среди которых есть и Лилит. В воздухе витает какое-то необъяснимое напряжение, однако Эмма видит, что рабы тихонько переговариваются с собой и замолкают только тогда, когда в атриум входит Сулла. Он в домашней тунике и выглядит довольно расслабленным. При виде Лупы он расплывается в улыбке, потом вдруг начинает хмуриться, переведя взгляд на Эмму. – Это что? – резко спрашивает он. – Почему она так одета? А Эмму больше волнует плеть, которую он держит в правой руке. Она мгновенно вспоминает все те слухи, которые, оказывается, вовсе и не слухи, пусть даже Лилит уже и говорила об этом. Эмма не успевает представить, как плеть охаживает ее плечи, как Лупа рявкает громко: – Она – моя! – и Сулла, этот большой, даже немного грузный, мужчина с суровым взглядом, поникает и отходит в сторону. Плетка безвольно повисает в его руке. Эмма в растерянности смотрит на хозяйку, на губах которой сверкает довольная улыбка. Лупа приобнимает Эмму за талию и притягивает к себе. – Остальных – пусть, – бормочет она, утыкаясь носом в сгиб между плечом и шеей Эммы, и повторяет: – А ты – моя. Эмма страшится увидеть в глазах других рабов презрение и ненависть, но ничего такого нет. Да и Сулла никого не заставляет опуститься на колени и приспустить одежды. Он проходит за спинами рабов и методично бьет каждого по одному разу по плечам – причем, не очень сильно. Эмме даже кажется, что Элию плетка и вовсе не касается, хлестнув по воздуху. – Зачем?! – не удерживается Эмма от удивленного шепота, и Лупа шепчет ей в ответ: – Чтобы они не забывали, кто здесь хозяин. Лилит, поймав взгляд Эммы, беззаботно улыбается ей. Руфия берет Элию под руку и вместе с ней покидает атриум. Эмма недоуменно смотрит им вслед. Вот так? Это все? Это так происходит? Почему же в лудусе Ауруса убеждены, что то, что происходит в этом доме, гораздо страшнее всего того, что они видят у себя? Она действительно не понимает, почему здесь ей живется привольнее, чем там. Никто из рабов не кажется разозленным или ненавидящим. Никто не кричит от боли и не плачет. В атриуме курятся приятные благовония, нет и в помине той тяжести, что завешивает дымной завесой половину Лупы. Сулла распускает рабов, велев остаться лишь тем, кто будет обслуживать ужин, и подходит к супруге. – Ты теперь везде ее таскать с собой будешь? – недовольно кривит он губы в сторону Эммы. Та старается по старой и хорошей привычке не смотреть ему в глаза. Лупа отвечает мужу зеркальной гримасой. – Как и ты – его. Она кивает на Сира, спокойно стоящего в стороне и сложившего руки за спиной. Которому, кстати, не досталось удара плетью. Эмма не понимает, что происходит. Но, конечно, спрашивать она не будет. Сулла хмурится, отдает плетку Сиру и отсылает его кивком головы. Закладывает руки за спину и осматривает Эмму с ног до головы. – Хороший наряд, – безэмоционально констатирует он. Переводит взгляд на ухмыляющуюся Лупу. – Пусть она молчит, когда мои гости станут говорить. – За это не беспокойся, – заверяет его Лупа. Она берет Эмму под руку и ведет ее к одному из триклиниев, где усаживает на скамью, покрытую красной тканью под цвет туники Эммы, и говорит вполголоса: – Ешь, пей, слушай, но не задавай вопросов. Эмма и не собирается. Она вообще не понимает, что делает здесь, и почему Лупа именно таким образом хочет досадить Сулле – а то, что она хочет досадить, и так ясно. Голову Эммы сейчас занимает вопрос, почему та порка, о которой столько говорили, оказалась чем-то невнятным, совершенным будто бы для того, чтобы продемонстрировать Эмме решительность намерений при случае. Она ожидала чего-то кровавого и потому не пыталась подробно расспрашивать об этом, полагая, что рабам будет неприятно обсуждать такие вещи с ней. А вон что вышло… Лупа сидит, небрежно поглаживая колено Эммы, и ест виноград, принесенный рабом. Она совершенно расслаблена, ее не волнует, что Сулла, принимающий первого гостя, обходит ее стороной и садится в другом триклинии. К нему моментально подбегает раб и услужливо протягивает кубки с вином: сначала гостю, потом хозяину. Гость, незнакомый Эмме римлянин с надменным профилем, салютует Сулле и залпом осушает кубок, который раб моментально наполняет вновь. В атриуме нет ни музыкантов, ни актеров, могущих своей игрой заглушить разговор, и Эмма отчетливо слышит: – На границе поймали двух шпионов Завоевателя. Под пытками они выдали, что греческая армия приближается. Пара месяцев ей на то, чтобы пройти пограничные города. Наши, конечно, дадут отпор, но ты же понимаешь, что все это ненадолго. Гость, чье лицо скептически искажено, умолкает, а Сулла задумчиво крутит в пальцах кубок, так и не сделав из него глотка. Потом спрашивает: – Что требуется от меня? – Деньги, конечно, – фыркает гость. Сулла понимающе усмехается и все же отпивает немного. Гость следит за ним, и Эмма напрягается, когда слышит: – Некий Дис предлагал свои услуги. Что ты знаешь о нем? – Богач, – размеренно отзывается Сулла. – Себе на уме. Недавно пытался прикупить у Ауруса гладиатора. Он кивает в сторону Эммы, и та отводит глаза в момент, когда гость поворачивается к ней. Лупа одобрительно кивает и протягивает ей виноградинку. Эмма рассеянно берет ее и кладет в рот, продолжая прислушиваться. – А он продал ее тебе? – в голосе гостя слышится уважение. – Для жены, – коротко отвечает Сулла, и более речи об Аурусе не идет. Эмма удивлена, что Сулла не против вести деловые переговоры при Лупе и ее личном рабе, но, видимо, из-за того, что деньги в семью принесла Лупа, ей многое позволяется. Да и гостя не особо удивляет присутствие женщин, должно быть, он к такому привык. Эмма думает, что сможет передать эти сведения заговорщикам, когда они наконец соберутся. Скорей бы! После ухода первого гостя приходят еще два: худой и толстый, оба с надменным выражением лиц. Они даже не смотрят на Лупу и Эмму и отказываются пить. С ними Сулла обговаривает исключительно денежные вопросы, упирая на то, что солдат Тускула, которые непременно отправятся на войну, следует снабдить лучшим оружием и лучшей одеждой, а также – продовольствием. Римляне фыркают, морщатся, торгуются, но в итоге приходят к компромиссу, и Эмма слышит: – Этот проклятый Завоеватель еще не раз вытянет из нас деньги, помяните мое слово! Толстяк прощается с Суллой, а худой меланхолично дожевывает яблоко и в упор разглядывает Эмму, наконец-то обратив на нее внимание. Потом спрашивает у Суллы: – Это не та ли девка, что выступала на арене недавно? Эмма опускает голову и прячет глаза. Ей не нравится тон римлянина. Она чувствует в нем угрозу. Сулла кивает. – Она. Он снова скуп на слова. Худой выкидывает огрызок и обсасывает пальцы. – Хороша. Сколько дашь? Тон голоса его звучит скучающе. Оцепеневшая Эмма едва чувствует, как Лупа по-хозяйски кладет руку ей на бедро. Сулла качает головой. – Не продается. Он угрюм, ему явно неприятно отказывать этим людям, но Лупа смотрит на него так – и Эмма видит это, – что Сулла отворачивается и повторяет, тяжело и с нажимом: – Не продается. Худой флегматично пожимает плечами. – Жаль. Я бы дал больше, чем она заслуживает. Желваки на скулах Суллы ходят ходуном, он молчит. Толстяк подбирает полы тоги, кивает худому, и вместе они выходят из атриума. Сулла какое-то время смотрит им вслед, потом подзывает раба и залпом осушает поднесенный кубок. Смотрит на Лупу, явно хочет что-то сказать, но стискивает зубы и тоже уходит. Эмма так и не может понять, что она тут делала. Лупа притащила ее сюда, чтобы отказать тощему? Или что? Она вопросительно смотрит на хозяйку, а та невозмутимо потягивает вино, заедая его сыром. Эмма буквально прожигает ее взглядом, но Лупе все нипочем. Тогда Эмма решается. – Госпожа, – начинает она, – зачем ты взяла меня сюда? Она знает, что ее могут наказать за неправильные вопросы, однако Лупа велела ей пользоваться языком. Вот она и пользуется. Лупа поворачивается к ней, какое-то время просто смотрит, потом улыбается и склоняется, гладя по щеке. – Не забивай такими вопросами свою хорошенькую головку, – шепчет она. Придвигается ближе и оставляет на губах Эммы мягкий поцелуй с привкусом вина, потом смеется, играя бровями: – Что скажешь насчет того, чтобы пойти и немного поиграть? Эмма совершенно не хочет играть, но вряд ли, задавая вопрос, Лупа ждет на него отрицательный ответ. Поэтому Эмма, конечно же, широко улыбается. – С радостью, госпожа. Лупа берет ее за руку, и они снова идут по галерее как тогда, когда Эмма очутилась здесь впервые. Вот только сегодня она выглядит как самая настоящая римлянка, и ей чудится, что восковые маски семейных мертвецов взирают на нее более благосклонно, чем обычно. – Как я ненавижу этот дом, – вдруг слышит она и понимает, что это говорит Лупа. Но хозяйка не останавливается и не оборачивается, так что Эмма не переспрашивает, не будучи уверена, что ей просто послышалось. В спальне Лупа задергивает занавесь, тушит почти все лампы и быстро скидывает с себя одежду. Эмма медлит, боясь помять подарок и вызвать тем самым гнев хозяйки, но та торопит ее: – Иди быстрее, что ты там встала? Лупа достает из-под подушки искусственный фаллос, который, очевидно, давно уже ждет своей очереди. Эмма подавляет вздох и скидывает тунику, а следом и набедренную повязку вместе с нагрудной. Оставшись голой, она становится коленями на постель и протягивает руку, помня, что Лупа любит активность. Римлянка вздергивает брови. – О, Эмма, хочешь сверху? Она похотливо улыбается и передает Эмме игрушку, привольно раскидываясь на кровати. Эмма ничего не хочет. Но она затягивает на себе ремешки и почти привычным жестом проверяет, достаточно ли влажна Лупа. В ответ на это Лупа выгибает спину и шире разводит ноги, словно призывая не медлить. Она не предлагает масла, чтобы облегчить вход, и Эмма немного опасается, что сделает больно, однако когда фаллос входит в Лупу, не ощущается ничего, что могло бы замедлить его продвижение. Эмма старается быть аккуратной и не спешить, но Лупа торопит ее: – Быстрее! Приходится ускориться. Перед глазами невольно всплывают картинки из прошлого, из той ночи, когда Регина лежала под Эммой и дарила совершенно другие ощущения. Эмма старается вызвать их к жизни. Тщетно. К счастью, Лупа, как и обычно, кончает быстро и не пытается на этот раз доставить удовольствие Эмме. – Обними меня, – говорит она, поворачиваясь спиной, и добавляет: – А его не снимай. Эмма, уже приготовившаяся избавиться от обузы, убирает руки от ремешков и осторожно ложится позади Лупы, с трудом пристраивая фаллос. Ей кажется, что это будет неудобно – спать с ним, – однако римлянка не протестует. Эмма обнимает ее, пытаясь улечься так, чтобы чужие волосы не лезли в лицо, но получается плохо. Тогда она просто замирает, надеясь, что сон придет быстро и будет благостным. Впервые за два дня хочется помолиться Одину, и Эмма делает это: в доме Суллы нет молельни, и это поразительно. Лилит говорила, что здесь считают, будто молиться богам можно в любом помещении. Что ж, вот оно – любое помещение. Эмма благодарит Одина за то, что он приглядывает за ней, и просит его еще об одной услуге: присмотреть за Региной. Вестей из лудуса нет: ни плохих, ни хороших, что само по себе уже является хорошей новостью. Эмма безмерно хочет встретиться с Беллой, но пока что никто не отпускал ее на прогулки, а здесь Белле делать нечего. Интересно, где состоится встреча заговорщиков? Не забыть рассказать им про Завоевателя. За своими мыслями Эмма не замечает, как погружается в сон. И Регина там протягивает ей навстречу руки.