Te amo est verum

Январь уже близится к концу, а ничего не меняется. День проходит за днем, никаких игр, никаких встреч заговорщиков. Ничего. Эмма начинает тяготиться своей жизнью так же, как в лудусе. Здесь, разве что, компания поприятнее. Но она все равно скучает. По Робину. По Лепидусу. По Регине. Особенно по Регине. В какой-то момент тоска по ней съедается повседневными заботами, основная из которых – ублажать Лупу, но затем возвращается: с новой силой. И Эмма мается от невозможности увидеться, от невозможности передать весточку. Хотя последнее, она уверена, было бы возможно. Но страх за то, что она достанется чужим ушам, не отпускает. Эмма помнит о Пробусе. С каждым днем она думает о нем все реже, однако пару раз он приходит еще в ее сны и остается в них до утра. Он ничего не делает. Не разваливается на части. Не плюет кровью. Его даже почти не видно. Но его присутствие задерживает вдохи в груди. Делает сердце больным. Из-за того, что встреча заговорщиков никак не может состояться, Эмма не видится с Беллой, не спрашивает у нее про тайный ход. И только иногда, очень аккуратно, интересуется у Лилит, как дела в лудусе. Лилит всякий раз заверяет ее, что все хорошо. И нет причин в том сомневаться. По вечерам Лупа отпускает Эмму в сад, иногда даже сама предлагает ей прогуляться: может быть, ей тоже хочется побыть в одиночестве. Скамейка в саду редко пустует, а в руках Суллы всегда кубок с вином. Это становится для Эммы своеобразным ритуалом. Она садится рядом с хозяином, и они делят свои глотки на двоих. При этом Эмма ни на миг не забывает, кто она на самом деле. И никогда не раскрывает рот, хотя ей часто хочется это сделать. Интересно, знает ли Лупа о ее встречах с Суллой? И если знает, почему ничего не говорит? Лилит довольна успехами Эммы на тренировках. Да и сама Эмма с удивлением и радостью замечает, что больше не раздражается от ощущения второго меча. Ей не трут и не жмут доспехи, на самом деле она больше расстраивается, когда ей приходится их снимать. Они с Лилит порой танцуют от рассвета и до заката, прерываясь очень ненадолго, и такие длительные тренировки закаляют Эмму, делают ее более выносливой. Особенно это умение пригождается ей в постели с Лупой. Эмма привыкла. Ей несложно теперь делать все то, что требует от нее римлянка. В какой-то мере Эмма даже получает от всего этого своеобразное удовольствие. А может, и вполне определенное. По крайней мере, оргазмов своих она больше не стыдится. Время лечит. И пусть образ Регины по-прежнему жив и ярок в сердце, Эмма окружает его густым туманом, чтобы ни капли ее нынешней жизни до него не долетело. Из-за того, что тело Эммы удовлетворено почти всегда, при мыслях о Регине Эмма больше не испытывает такого непреодолимого желания овладеть ею. Любовь ее стала спокойной. Выжидающей. Эмма затаилась и ждет. В молитвах Одину она всегда прислушивается к своим ощущениям, когда просит за Регину и ее безопасность, и ощущает умиротворение. А это значит, что все идет так, как должно идти. Конечно, Эмме хочется вернуться в лудус – хотя бы ненадолго. Иногда она просыпается среди ночи и смотрит в потолок, представляя, что сейчас повернет голову и увидит Регину. Но она никогда не поворачивает. Потому что Регины там нет. Январь безрадостен. Ни игр, ни громких праздников. Люди затихли вместе с природой. Сулла и Лупа, впрочем, время от времени организовывают какие-то ужины и что-то празднуют, и Эмма с замиранием сердца выглядывает на этих ужинах Регину, хотя представить даже не может, по какой причине та могла бы здесь появиться. Вернее, причины есть, и их много, но ни одна не нравится Эмме. И поэтому она даже в какой-то мере радуется, облегченно выдыхая, когда понимает, что Регины нет. Снова нет. И только потом, оставаясь одна, дает волю грусти. Маленький Неро, сначала избегающий Эмму, начинает ходить за ней по пятам после того, как они несколько раз сталкиваются в кухне у Руфии. А может, всему виной тряпичный мячик, который Эмма сделала для него. Она никогда не забудет счастливые глаза мальчишки, когда он получил свою игрушку. С того дня маленький раб поджидает Эмму то тут, то здесь и просто молча ходит следом, пожирая восторженными глазами. Лилит разрешила ему присутствовать на их тренировках, и он сначала просто сидит и жадно смотрит, открыв рот, а потом находит где-то палку и пытается повторять приемы. Лилит смеется и обещает ему большое гладиаторское будущее. Неро надувается от важности и просит ее и его тоже научить, как Эмму. Лилит соглашается, но с условием: чтобы до лета – ни одной болезни! Тогда она сама выстругает ему меч. Неро обещает и продолжает наблюдать за их тренировками, весело скача рядом после. – Он славный малый, – вздыхает Лилит. – Жаль, что сирота. Они с Эммой отмокают в купальне после очередного утомительного дня. Лупа уехала по делам – она часто уезжает, – и Эмма не тратит зря время. Пару раз она спрашивала Лилит, не устала ли она обучать ее, но Лилит только мотает головой и смеется. Ей тоже скучно здесь. Их рабство – совсем не то, что обе они ожидали. Лилит попала в Тускул случайно. Корабль ее отца – торговца специями – был захвачен, и все, кто на нем находился, стали рабами. Все, кто остался жив. Отец Лилит погиб, а мать умерла при родах, братьев и сестер не было, так что она осталась одна в свои шестнадцать лет. И в какой-то мере она до сих пор даже признательна своим хозяевам: в одиночку она бы точно не выжила. Ее били, гораздо чаще и сильнее, чем здесь, перевозили из города в город, потому что хозяину не сиделось на месте, и в итоге она оказалась в Тускуле, где ее заметил Арвина – хозяин второго в этом городе лудуса. В то время как раз набирали популярность женские бои, и Лилит пришлась Арвине по душе. Он натаскал ее и научил сражаться – сам, потому что наставник отказался работать с женщиной. Под его началом Лилит добилась неплохих успехов. А потом Арвина серьезно заболел и начал распродавать гладиаторов. Так Лилит оказалась у Суллы. Эмма переворачивается, слегка выплескивая воду из бассейна, и кладет руки на бортик. – Как он оказался у Руфии? Она так и не спросила ее об этом. Но теперь Неро – неотъемлемая часть ее жизни, и Эмме интересно. Лилит растирает по плечам и груди мыльную пену, почти сразу смывая ее. Эмма дергает ноздрями, ловя крепкий сладкий аромат. Все в этом доме крепкое и сладкое. Эмма безмерно скучает по фазелийской розе. – Его подбросили. Сулла хотел сначала отдать его в приют, говорят, сильно ругался, у него-то самого наследников нет, он счел, что это чья-то насмешка, но Лупа отстояла мальчишку. Сказала, что это знак свыше, что он благословит их дом. И отдала Неро Руфии. Дом, как ты видишь, сильно не благословился, но Неро прижился, и Сулла с ним свыкся. Да и новый раб, так просто доставшийся… Кто откажется? Лилит коротко хохочет и окунается в воду с головой. Эмма следит за ней и отстраненно размышляет о том, сколько же лет Сулла и Лупа женаты. Получается, всяко больше десяти. – А ты спала с Лупой? – спрашивает она, когда Лилит выныривает и принимается выжимать волосы. Зачем она спросила? Что ей даст ответ? Да и нужен ли он ей? Лилит смотрит на нее удивленно, вздернув брови. Эмма не отводит взгляд. И когда глазам уже становится больно, когда уже нужно отвернуться, Лилит кривит губы: – Один раз. В ее голосе не ощущается презрения или гадливости. Равнодушие. Вот хорошее слово. Эмма кивает. Она спросила это просто так. Ей больше ничего не надо знать. – Почему только один? Лилит смеется, запрокинув голову. Эмма скользит быстрым взглядом по ее изогнутой шее, покрытой крошечными капельками воды. – Она сказала, что я слишком покорна. Что это скучно, – отсмеявшись, сообщает Лилит. Мокрые волосы падают ей на лоб красивыми завитками. Эмма скользит взглядом и по ним. Должна ли она что-то чувствовать? К тому, что Лилит спала с Лупой? Лилит, меж тем, тоже изучает ее. В зеленых глазах проскакивает какая-то хитринка. Она вдруг скрещивает руки на груди, словно стесняясь, но Эмма точно знает: никакого стеснения нет. Они проводят друг с другом слишком много времени. Пожалуй, даже больше, чем Эмма с Лупой. – Разве я непокорна? – бормочет Эмма, проводя ладонями над поверхностью воды и ощущая это невесомое прикосновение. Разве она не делает все, что Лупа скажет? Разве не приучила она себя слушаться? Лилит пожимает плечами, не отводя от нее глаз. – Кто знает, что у нее на уме. Она отворачивается и с плеском выходит из бассейна. Эмма отстраненно смотрит на ее голые ягодицы, на бедра, под кожей которых при каждом движении напрягаются мускулы. Потом встряхивает головой и откидывается назад, погружаясь под воду. Привычный мир перестает существовать, исчезают все звуки, кроме журчащего гула, искажаются образы. Жидкость обволакивает тело, стискивает его, а потом отпускает, делая бесконечно легким. И тем тяжелее возвращаться обратно. Эмма выныривает, жалея, что не может задерживать дыхание под водой: грудь начинает распирать почти сразу же. В детстве отец пытался научить ее находиться под водой, но она быстро уставала и начинала плакать. Тогда он бросил эту затею, переключившись на ее братьев. И вот теперь она думает, не стоит ли попробовать снова. Зачем? Кто знает, где пригодится. Лилит одевается, не оборачиваясь, когда Эмма выходит следом из бассейна и говорит: – Может, родители Неро живы. – Может, и так, – отзывается Лилит, подпоясывая тунику. – Только где их искать-то? Эмма молчит. И впрямь. Это глупо. Они избавились от него. Подкинули в богатый дом и не оставили даже имени. Он был им не нужен тогда, вряд ли нужен сейчас. Вот только кто спросил самого Неро? Чем его родители лучше римлян, которые распоряжаются рабами по своему усмотрению? Лилит уходит, так и не обернувшись, а Эмма неспешно одевается, просушивая волосы. Лупы нет, и некому сказать ей, чтобы она оставила все, как есть. Она заплетает косу, туго стягивая ленту – все еще ту самую, что купила тогда, – и небрежно накидывает тунику, не спеша ее завязывать. Оглядывает купальню задумчивым взором, словно что-то забыла. Она втянулась. Втянулась в эту неспешность, которой сочится жизнь здесь, в доме Суллы. Втянулась настолько, что побаивается в какой-то момент поймать себя на мысли о том, что ее все устраивает. У нее есть еда, крыша над головой, немного скучные, но ежедневные занятия, и она моется столько, сколько хочет. Что будет, если она вернется домой? Ее выдадут замуж? Эмма передергивается: то ли от перспективы мужа, то ли от того, что ей действительно может понравиться такая жизнь здесь. Она встряхивает головой и выходит из купальни, сталкиваясь на пороге с Неро. Его глаза горят, он возбужденно подпрыгивает, чуть не врезаясь Эмме в живот. Та ловит его, смеясь. – Тише, пострел, тише! Что случилось? Мальчишка на мгновение затихает, потом снова начинает прыгать. – К нам приедет Фур! – выпаливает он восторженно. Эмма сначала думает, что ослышалась, и повторяет: – Фур? Робин? Здесь? Но… почему? Сердце начинает колотиться быстрее: может быть, и Регина?.. Нет, нет. Что ей тут делать? – Фур! – радостно прыгает Неро. – Ты представляешь, Эмма! Сам Фур! Эмма невольно заражается его радостью и прыгает вместе с ним, только сейчас понимая, как соскучилась по Робину. Одна только мысль о том, чтобы увидеться с ним, наполняет сердце горячей радостью. Еще больше счастья принесла бы встреча с Региной, однако Эмма предвкушает, как выспросит о ней все у Робина, и это просто непередаваемо хорошо. Они с Неро идут по галерее, он цепляется за руку Эммы и спрашивает: – А ты можешь сделать еще один мячик? – Могу, – кивает Эмма. – А тот куда дел? Неро вздыхает и с недетской серьезностью говорит: – Отдал девочке одной. Она тоже сирота. И живет на улице. Эмма содрогается от услышанного. Ей хочется что-нибудь сделать, но что она может, кроме как испытать жалость? Это вгоняет ее в тоску – ненадолго, потому что Неро уже трещит о другом: – А тебе нравится Фур? Ты сражалась с ним? Расскажи! Эмма испускает невольный смешок, радуясь смене темы. – Почему ты никогда не спрашиваешь меня о моих успехах? – дразнит она мальчишку, и тот отмахивается от нее. – Ты – девчонка! Вы неинтересно деретесь! Эмма замирает от мировой несправедливости, прозвучавшей в снисходительном голосе Неро, а в следующий момент хохочет, отдаленно стыдясь своего веселья в то время, как где-то по улицам бродят голодные дети. – Мы с Фуром не сражались, – говорит она, отсмеявшись. – Мужчин не ставят на арене против женщин. Она вдруг вспоминает свой бой с Галлом и думает, что Неро рановато о таком знать. – И правильно не ставят, – в голос Неро снова проскальзывает снисходительность. – Мы вас там победим! Эмма отвешивает ему шутливый подзатыльник, Неро отпрыгивает, показывает ей язык и быстро убегает, то и дело оглядываясь. Эмма грозит ему кулаком, смеясь. Ей нравится этот мальчишка. И она хочет, чтобы у него все было хорошо. Тренировок сегодня нет, и Эмма скучает без дела. Ей хочется помочь Руфии, но планируется богатый ужин, и Руфии не до помощников – по крайней мере, таких, как Эмма. Она хлопочет на большой кухне, а не на той, уютной, где вечерами собираются рабы. Вокруг нее суетятся поварята, все режется, крошится, варится, булькает, Руфия только и успевает, что раздавать указания. Эмма, заглянув на кухню, с удовольствием втягивает носом ароматные запахи, потом трясет головой и уходит, чтобы через пару шагов наткнуться на Лупу. Та моментально притягивает ее к себе за талию и оставляет на губах влажный поцелуй. – Ты проголодалась? – блестит она глазами. Эмма привычно улыбается ей, сама удивляясь тому, насколько искренна эта улыбка. Лупа, несмотря ни на что, заслужила хорошее отношение. И в какой-то мере Эмме будет грустно прощаться с ней. Но она знает, что ей так кажется только сейчас. Когда придет время, она сбежит отсюда, не оглянувшись. Потому что дом ее там, где Регина. – Немного, госпожа. Эмма обнимает Лупу за шею: ей дозволено подобное. Многое из того, что запрещено остальным рабам. И эти позволения в большой степени примиряют с происходящим. Хоть Эмме и пришлось к ним привыкать. Лупа мягко поглаживает ладонями низ ее спины, прижимаясь животом к животу. Мимо снуют рабы, очевидно, готовящие атриум к вечернему пиру, но римлянке нет до них дела. Даже Эмма уже почти не смущается, когда ловит на себе чей-то быстрый осторожный взгляд. Пусть смотрят. Все знают, на каких правах тут бывший гладиатор Ауруса. Никому это не удивительно. – Ты уже знаешь, что вечером прибудет Аурус? – словно прочитав мысли Эммы, шепчет Лупа ей на ухо. Щека прижата к щеке, серьга чуть царапает кожу. – Знаю, госпожа, – вполголоса отвечает Эмма. – Мне нужно присутствовать? Она бы хотела. В этот раз – да. И для того, чтобы услышать что-то новое о Завоевателе, тоже. – Ммм, – Лупа проводит языком по мочке. – Недолго. Я не стану тебя заставлять. Это будет долгий ужин, Аурус никогда не уходит быстро. Мне придется досидеть до конца, но тебе нет нужды проделывать то же самое. Сможешь погулять. Ты же любишь гулять, да? Ладони ее сползают ниже, пальцы захватывают ягодицы Эммы и легонько сжимают. Эмма прикусывает нижнюю губу – свою. – Да, госпожа. Спасибо. Она не ожидает дальше услышать то, что говорит Лупа: – Не зови меня больше госпожой, Эмма. Я хочу стать для тебя кем-то большим, чем хозяйкой. Внутри у Эммы все холодеет. Лупа нежно целует ее, и Эмма едва раскрывает губы, и сердце колотится где-то в горле. Кем-то большим? Но кем? Кем она может стать для рабыни тела? Лупа чувствует, что Эмма почти не отвечает, и, хмурясь, отстраняется. – Что такое? – пытливо интересуется она. – Хочешь сказать, я тебе не настолько нравлюсь? Как объяснить, что дело совсем не в этом? Эмме предлагают равенство – на словах, тогда как она хочет на деле. Но она помнит наказ Суллы. Прекрасно помнит. – Нравишься, госп… – она запинается и повторяет на одном выдохе: – Нравишься. К этому тоже можно привыкнуть. Ведь это – просто очередной приказ. Эмма уже почти не реагирует на изменения. Лишь в первый момент. А потом… Потом ей кажется, что так и должно быть. Очень мало осталось в ней удивления и желания негодовать. Или бояться. Разве что какой-то физической расправы. А то, что в голове… Эмма научилась не думать. И это держит ее на плаву. Потому что она все еще не умеет задерживать дыхание под водой. Лупа расплывается в улыбке, ее зеленые глаза лучатся теплом. Плечи чуть подрагивают. – Моя милая Эмма, – выдыхает она и снова целует Эмму в губы. – Ты хочешь пойти на ужин в чем-то новом? Или тебе понравилась та туника? – Та, – быстро отвечает Эмма. – Она была прекрасна. И это абсолютная правда. Столько времени проходив в простой тунике или сублигакулюме, Эмма не хочет отказываться от возможности облачиться во что-то новое. Тем более что туника и впрямь хороша. А на ужине будет Робин. И Эмме отчего-то хочется, чтобы он посмотрел на нее такую. Может быть, для того, чтобы потом передать Регине. Эмма так воодушевляется, что сама целует Лупу – долго и страстно, – и нет в ее сердце ничего, кроме предстоящей радости. Еще более радостной становится она тогда, когда в галерее ближе к вечеру Лилит ловит ее за руку чуть повыше локтя, притягивает быстро к себе и шепчет едва различимо: – Сегодня. Во время ужина. Подвал. Скажешь «война», когда спросят. Эмма не понимает, кто и почему должен спросить ее, но Лилит уже уходит и не оборачивается. Значит, сегодня. Благо, что Эмме не придется высиживать до конца. И она благодарит Одина за то, что все так удачно складывается. Лупа сама моет ее, причесывает и одевает, а потом подкрашивает губы и глаза, как делают это знатные римлянки. Эмма не узнает себя в зеркале и долго всматривается в отражение, пытаясь понять: могла бы она стать такой? Если была бы свободной? Если бы вышла замуж и нарожала детей? Лупа разворачивает Эмму к себе, придирчиво оглядывает и кивает. На ней самой – роскошная зеленая туника и украшения в тон: с изумрудами. Волосы уложены в замысловатую прическу, глаза горят. Лупа любит развлечения, а здесь, в Тускуле, их не так уж и много. – Чудесно, – выдыхает римлянка, проводя ладонью по волосам Эмма, тоже собранным в прическу, но не такую сложную. – Они будут смотреть на тебя. И знать, что ты моя. Она кладет было руку на бедро Эммы, но тут же убирает ее с гримасой досады и отворачивается. Эмма позволяет себе быструю усмешку, убедившись, что никто не увидит. Лупа не хочет испортить то, что так тщательно готовила. Атриум уже заполнен гостями, когда Лупа и Эмма появляются там. Играет музыка, в отдалении кривляются актеры, нацепившие на лица маски – печальную и веселую, – какие-то женщины весело смеются над шуткой пожилого господина. Дым от курилен лениво стелется вдоль стен, где стоят рабы с подносами еды: кое-кто из них уже обходит гостей, предлагая им закуски. Эмма не ела с утра, она жадно смотрит на перепелов, обложенных перепелиными же яйцами, на горячие лепешки разнообразных форм и размеров, на фрукты в меду… Рот медленно наполняется слюной, которую приходится торопливо сглатывать. Раб, стоящий у дверей, почтительно склоняется перед Лупой – и перед Эммой тоже, потому что они входят вдвоем. Эмму обдает волна удушливого жара, смешанного с запахом вина и еды. Чужие взгляды ощупывают ее: похотливо, недоуменно, гневно. Лупа вздергивает подбородок, усмехается и берет Эмму под руку, направляясь к триклинию, где на центральном ложе сидит супруг. Она выставляет его рогоносцем. На виду у всех. Эмма не понимает, зачем. Она знает, что Сулла любит Лупу. Не так, как она того могла бы хотеть. И, вероятно, она ему за это мстит. Сулла смотрит насмешливо. В руке его – кубок с вином, который на этот раз он не предлагает Эмме. Рядом с ним развалился Аурус, и он при виде Эммы пораженно выпрямляется. Эмма, до этого момента чувствовавшая себя достаточно неуютно, вдруг понимает, что на губы наползает надменная и плохо контролируемая усмешка. Он продал ее. Продал потому, что она осмелилась полюбить Регину. Пусть теперь жалеет. А он жалеет. Это видно по глазам: жадным, почти злым, вот только злость эта направлена не на Эмму. Аурус не отрывает от нее взгляда, не забывая, впрочем, кидать в рот виноградину за виноградиной. Эмма какое-то время смотрит на него в ответ, потом поднимает голову и улыбается Робину. Он стоит за спиной Ауруса и точно так же смотрит на Эмму. Весь его облик выражает восхищение. Он едва заметно кивает, закладывая руки за спину и чуть расставляя ноги. На нем гладиаторская парадная туника и высокие сандалии, обвивающие ремнями голени. Лицо чисто выбрито на римский манер, и Эмма ловит себя на том, что скучает по бороде Робина. Интересно, скучает ли он сам по ней? Аурус прибыл без семьи, и это не может не радовать. Эмма уверена, что не хотела бы встретиться здесь с Корой или Ласертой. С другой стороны… Если бы они увидели ее такой… Она зачем-то оглаживает ладонями тунику, будто та успела помяться, и косится на Лупу, склонившуюся к Сулле. Они о чем-то переговариваются, Лупа кивает и, повернувшись к Эмме, бросает: – Идем. Эмма покорно следует за ней. Вдвоем они занимают места в соседнем триклинии, и рабы тут же подносят им закуски и вино. Пить Эмма не хочет, а вот морских ежей, фаршированных оливками, ест с удовольствием. Надо будет сказать Руфии, как они вкусны! Пир продолжается, римляне развлекаются актерами и игрой в кости, а Сулла о чем-то негромко беседует с Аурусом. Они склонились друг к другу, и Эмма, как ни старается, не может услышать ни слова. Видно, ее старания замечает Лупа, потому что Эмма слышит от нее негромкое: – Сулла хочет отвезти Фура в Рим. Выставить там на боях. Заработать денег для наших солдат. Эмма недоуменно поворачивается к ней. – Почему Аурус сам не может это сделать? Она не понимает. Лупа кидает в рот оливку и тщательно прожевывает ее прежде, чем снова заговорить: – Сулла повезет Лилит. Нет смысла ехать обоим. Эмма кивает. Да, наверное. Что-то шевелится внутри. Что-то неприятное. В Риме будет выступать Лилит. Не она. Эмма закусывает губу и смотрит в сторону. Нечего тут раскисать! Она знает, что еще не готова. Она может побеждать здесь, в Тускуле. Но там, в столице, наверняка будут такие бойцы, которые не дадут ей и мечей вскинуть. А Сулле нужна будет победа. Так что Лилит лучше. Без сомнений. Кстати, о ней… Эмма окидывает взором атриум, но Лилит нет. Как и Элии, и Криспуса, и Пауллуса. Только Руфия хлопочет меж гостями, заботливо подкладывая им самые вкусные кусочки, да Сир важно взирает со своего места за правым плечом Суллы. Оно и верно. Личные рабы не прислуживают. Да и гладиаторов у Суллы практически нет. Эмма предвкушающе облизывает губы. Нетерпение тянет низ живота: чем-то оно похоже на возбуждение. Сегодня. Она встретится с заговорщиками сегодня. Уже хочется покинуть пиршество, но никто ее не отпускал, и Эмма взволнованно ерзает, переживая, что не успеет спуститься в подвал. Она смотрит на Робина, пытаясь понять, принимает ли он участие во всем этом, и не знает, как правильно спросить его. Она не уверена, что поступит верно, если введет его в курс дела. Это не только ее план. Она может поставить под удар всех остальных. Очевидно, ее ерзанья не остаются без внимания, потому что Лупа кладет руку на спину Эммы и шепчет ей, чуть склонившись: – Ты можешь идти, милая. Они все уже насладились тобой. Смех вырывается из нее мягкими толчками, тревожащими щеку Эммы. Она удерживает себя от желания растереть лицо и на всякий случай интересуется: – Уверена? Она проглатывает «госпожа», хоть и считает, что здесь, в присутствии посторонних, должна бы называть Лупу так, как требуют того правила. Однако Лупа блестит глазами и остается довольна. – Иди, иди, – подталкивает она Эмму. – Сейчас будут приносить жертвы ларам*. Значит, время десерта. Ужин подходит к концу. Эмма торопливо поднимается, зачем-то бросает взгляд на Робина и, придерживая подол туники, пробирается к выходу между разносящих еду рабов. Ей кажется, что кто-то смотрит ей в спину, но оборачиваться не с руки, и она покидает атриум, тяжело выдыхая в момент, как переступает порог. Сердце бьется от волнения. Спуск в подвалы находится за садом. Эмма давно о нем знает, как знает и то, что туда почти никто не ходит. Раньше это было место, куда заточали провинившихся рабов, но со временем оно обветшало и оказалось забыто. По сути, это не совсем подвал, скорее, погреб, но, возможно, раньше над ним стояло какое-то здание. Лилит показала подвал Эмме во время одной из тренировок и заверила, что хозяева никогда не забредут туда. Зная любовь Суллы к ночному саду, Эмма не так уж уверена, но сегодня пир, а значит, все заняты. Эмма уже спускается по ступенькам дома, когда слышит: – Эмма! Это Робин. Он нагоняет обернувшуюся Эмму и, не говоря ни слова, обнимает ее с ходу. Стискивает так, что перехватывает дыхание. – О, боги, – шепчет он куда-то ей в шею. – С тобой все в порядке. Все в порядке. Эмма пытается обнять его в ответ, но Робин не отпускает и все держит, прижимая к себе. У него горячее, тяжелое дыхание. Эмме отчего-то становится неудобно. – Все хорошо, – говорит она ему на ухо. – Отпусти. Нас не должны видеть. Робин нехотя отпускает ее, потом берет за руку и отводит в сторону. Факелы с внешней стороны дома расположены достаточно далеко от них, лица Робина почти не видно, и Эмма знает, что и ее тоже. Они всматриваются друг в друга, продолжая держаться за руки. – Я пытался связаться с тобой, – выдыхает Робин. – Ты получала мои весточки? Эмма качает головой. Никто ей ничего не передавал. Она вдруг вспоминает слова Лилит о том, что Робин мог ревновать Регину, и настроение ее скатывается куда-то вниз. Она не так уж и хочет болтать с Робином, тем более что ее ждут – наверняка. Он жив, с ним все в порядке. Этого достаточно. Сейчас у Эммы голова занята другим. – Тебе надо возвращаться, – как можно убедительнее говорит она. – Они тебя схватятся. – Я отпросился по нужде, – тут же отвечает Робин. Он все никак не отпустит ее руку, и Эмма сама освобождает пальцы. – Ты поедешь в Рим? – спрашивает она, хотя уже и так знает ответ. Робин кивает. А потом говорит то, что Эмма никак не ожидает услышать: – Мне нужно будет проиграть. В голове Эммы – кровь, боль, смерть. Она бледнеет, не понимая, почему Робин так спокоен. Проиграть?.. – Но… почему? Она прижимается к стене, потому что ноги дрожат. Ее голос хриплый и почти неслышный. И только тогда сердце вновь принимается гонять по телу кровь, когда Робин смеется: – Это будут бои не до смерти, Эмма. Но Сулла выиграет больше, если победят ставленники Цезаря. Сразу становится легче. Эмма кивает. Купленный бой. Что ж… Сулле следовало взять ее вместо Лилит. Ей даже не пришлось бы подыгрывать. Она хмуро улыбается этой не очень несмешной шутке. Против истины не пойдешь, что уж теперь. Ей следовало больше внимания уделять тренировкам. – Как Регина? – спрашивает наконец Эмма то, о чем действительно хочется спросить. Она все еще плохо видит лицо Робина, но чувствует, как он улыбается. – Я все ждал, когда же ты спросишь о ней. Эмма моментально ощетинивается. – Вот и дождался, – жестко говорит она и скрещивает руки на груди. – Как она? Ей надо знать. Она не получала вести: ни от кого из них. Они словно забыли о ней. С глаз долой – из сердца вон? Ей не хочется верить. Она хочет думать, что Регина не забыла о ней. Что она тоже думает о ней ночами. И не только. Робин вздыхает, и этот вздох наполняет Эмму тревогой. Однако совсем не так плохо то, что она слышит. – Я почти не вижусь с ней. После того, как тебя продали, Регина почти не появляется в лудусе. Эмма молчит. Ей хорошо от того, что сказал Робин. Регина не появляется в лудусе. Значит, они не спят вместе. – А что насчет… – Эмма делает паузу, подбирая подходящее слово. – Собак? Она выговаривает его с нажимом, надеясь, что Робин поймет, и он понимает. – Собаки сыты. Никто не ходит к ним. А Пробуса все еще ищут. Они оба замолкают, когда кто-то кашляет вдалеке, и молчат довольно долго, пока Эмма не спохватывается. – Мне пора, – торопливо говорит она, с отчаянием думая, что все уже, наверное, разошлись. – Мне правда пора. Она сама обнимает Робина и просит его передать приветы и жене, и сыну, и даже Галлу. Но она молчит про Регину, надеясь, что и так все ясно. Робин целомудренно целует ее в щеку и признается напоследок: – Ты прекрасно выглядишь, Эмма. Просто чудесно. В его голосе слышится неподдельное восхищение. Он кивает и уходит, торопливо взбегая по ступенькам и исчезая в доме, а Эмма, окрыленная новостями, бежит к подвалу, надеясь, что еще не поздно. Возле входа сидит Пауллус. Он насвистывает что-то себе под нос и, завидев, Эмму, тут же бодро спрашивает: – Куда торопишься, сестренка? Рядом с ним трепещет на ветру факел, и Эмма видит, какие у Пауллуса жесткие, цепкие глаза. Он сторожит. И не пропустит никого лишнего. Эмма расправляет плечи. – Лилит позвала. Пауллус небрежно сплевывает в сторону. – Она сказала тебе слово, сестра? Он не пытается улыбаться. И кажется Эмме одним из северных троллей, которые с рассветом превращаются в камень. – Война, – вспоминает она. – Война. Война… Отчего-то по спине бегут мурашки. Словно ветер прошелся холодной рукой. Пауллус кивает и делает жест: мол, проходи. Эмма вздрагивает и наклоняется к провалу, прикрытому сколоченными досками. Днем эти доски дополнительно завалены землей и камнями, а сейчас вот… Вниз ведут каменные ступеньки, поросшие мхом. Лаз узкий, темный, но где-то внизу теплится огонек и разгоняет мрак достаточно для того, чтобы осторожно спускаться, придерживаясь за стены. Пару раз Эмма ударяется головой и прикусывает язык, надеясь, что не стукнется так, чтобы кубарем скатиться к тем, чьи приглушенные голоса доносятся до нее. Насчитав около пятидесяти ступенек, Эмма, наконец, минует последнюю и оказывается в небольшом помещении с каменными стенами, вдоль которых расставлены скамейки. По углам чадят масляные лампы. Эмма останавливается в нерешительности, и взгляды присутствующих тут же обращаются к ней. – Эмма! – первой приходит в себя Лилит и идет к ней навстречу, протягивая руки. – Мы думали, ты уже не придешь. Она тепло улыбается и обнимает Эмму за плечи, попутно успевая шепнуть «Прекрасно выглядишь» перед тем, как развернуть ее к заговорщикам. – Эмма, это все. Все, это Эмма. Все – это Криспус, Элия, Белла, двое мужчин-рабов, имен которых Эмма не знает, и три незнакомые женщины: возможно, они вовсе не служат у Суллы. Эмма кивает всем сразу, переводя взгляд с одного приветливого лица на другое. – Как хорошо, что ты пришла! – радостно восклицает Элия. Она сидит у дальней стены, сложив руки на животе, и улыбается Эмме. Та растерянно улыбается ей в ответ. А в голове только одна мысль. Кто лидер? Кто он? Неужели кто-то из незнакомых? Эмма не успевает спросить, потому что краем глаза замечает еще один силуэт, и в ту же секунду дыхание у нее перехватывает. Она бы пошатнулась, но Лилит все еще обнимает ее за плечи. В голове наращивают мощь барабаны, о которых давно пора забыть. – Здравствуй, Эмма, – очень серьезно и спокойно говорит Регина, шагая навстречу. – Давно не виделись. Эмма готова поклясться, что видит в ее глазах интерес. Но как? Глаза Регины темны, как самая темная северная ночь, и даже блики ламп пропадают в них, будто в бесконечной пустоте. Она… лидер?! Бум-бум-БУММММ! Регина скользит взглядом по наряду Эммы, по ее прическе, по губам и чуть вздергивает брови. Эмма мгновенно чует аромат фазелийской розы, и это будит в ней столько воспоминаний, что сила их едва не сбивает ее с ног. Она все же пошатывается, потому что Лилит уже оставила ее, и хрипло выдавливает: – Ты?.. Она не знает, что спросить еще. Она не ждала Регину. Она не готова к ней. Хотя должна быть. Всегда. Эмма с трудом дышит. Она хочет протянуть руку, чтобы коснуться Регины, чтобы убедиться, что это не сон. Как она пришла сюда? Вместе с Аурусом? И ее просто отпустили прогуляться? Как отпускают Эмму? Регина подходит к ней и протягивает руку сама. Для того, чтобы заправить Эмме за ухо выбившийся из прически локон. Будто и не было месяца разлуки. Будто все как прежде. Будто… Эмма не может оторвать от нее взгляда. Дрожь пробивает ее насквозь – стрелой, копьем, мечом. И проворачивается где-то внутри жидким огнем, по капле вливающимся в кровь. Сердце отказывается биться медленнее. Она прекрасна. Ничего не изменилось. Абсолютно ничего. Она безумно хочет эту женщину. Хочет ее любить. Но когда Регина становится рядом с Эммой – плечом к плечу – и устремляет взор куда-то в сторону, понимание внутри вновь становится чем-то рассыпчатым. Эмма не улавливает. И ее растерянность вырывается осязаемым вздохом. – Это не я, Эмма, – усмехается Регина, даже не повернув голову. – Не я лидер. Не смотри на меня так. Эмма не может не смотреть. Но заставляет себя обратиться к тому, кто выходит из тени. И когда этот человек, прихрамывая, приближается, Эмма внезапно ощущает одно только облегчение, от которого просто хочется сесть – хоть куда-нибудь. Лилит, наблюдающая за Эммой, заметно расслабляется, как и все остальные. Они, что, думали, что Эмма бросится в бега, когда узнает всю правду? Крошечная масляная лампа, одна из тех, что освещает подвал, судорожно моргает, словно вот-вот готовится погаснуть. Эмма снова косится на Регину и почти сразу же отводит взгляд, вздергивая подбородок. Она хочет взять ее за руку, но не делает этого. После. Обязательно. Это неожиданно. Слишком. Всему должна быть причина. Наверняка она есть и тут. – Здравствуй, Эмма, – кивает Август, пристукивая своей деревяшкой. – Вот и встретились. Снова. Он кривовато улыбается. Эмма, кивая, невольно улыбается ему в ответ.