Te amo est verum

В окно влетают громкие крики. Это павлины, проснувшись с утра пораньше, выясняют отношения и делят самок. Они так поступают вот уже который день подряд. Пора бы привыкнуть. Эмма, поморщившись, открывает глаза. Жарко. Она скидывает с себя покрывало: ту половину, что ей принадлежит. Поворачивает голову и скользит ленивым взглядом по лежащей рядом Лупе. В голове – никаких мыслей. А рука сама пробирается Лупе между ног: привычным, уверенным движением. Эмма даже улыбается. И продолжает улыбаться, когда просыпающаяся Лупа сладко потягивается и бормочет едва слышно: – Да, милая, именно так… не спеши. Эмма и не спешит. Она отлично знает, что и как делать. Павлины продолжают кричать, когда пальцы медленно проскальзывают в Лупу – сразу два. Никакой подготовки, римлянка готова всегда. Это по-прежнему немного изумляет Эмму, и она думает, что хорошо, что не разучилась удивляться. Жизнь вообще удивительна. И было бы печально утратить эту способность. Лупа раскидывает ноги пошире и напрягает таз. Глаза ее все еще закрыты, левой рукой она цепляется за Эмму, но поцелуев не требует. А Эмма не предлагает. Она смотрит на ее приоткрытый рот и размеренно двигает рукой, отстраненно прислушиваясь к хлюпающим звукам. Пару месяцев назад они смущали ее. Теперь – нет. – Быстрее, – выдыхает Лупа немного погодя. Щеки ее розовеют, дыхание учащается. Эмма позволяет себе ухмылку и послушно ускоряет темп. Ничего нового. Давно ставший привычкой утренний ритуал. Лупа говорит – Эмма делает. Все довольны. В окно врывается свежий ветерок, оседающий прохладой на плечах Эммы. Лупа стонет: пока негромко. Движения ее бедер становятся все более агрессивными. Эмма раздумывает, не стоит ли поцеловать ее, но не успевает привыкнуть к этой мысли, потому что все внутри Лупы принимается пульсировать, а это значит… Лупа кончает и испускает крик блаженства, услышав который, павлины за окном почтительно замолкают. Эмма терпеливо ждет, чувствуя, как сжимающаяся плоть ласкает ее пальцы, а потом резко убирает руку. Лупа тут же сдвигает ноги, а потом сразу же раскидывает их вновь. Какое-то время они лежат молча. Эмма ждет, что будет дальше. Она готова ко всему, хоть и предпочла бы выстроить день по собственным планам. Лупа довольна пробуждением. Она оставляет на плече Эммы небрежный поцелуй и выпархивает из постели, мурлыча что-то себе под нос. – Завтракаешь сегодня со мной, – велит она, и Эмма, переворачиваясь на живот, говорит: – Да. Краем глаза она следит, как Лупа накидывает на себя домашнюю тунику и, не подвязывая ее, выходит из комнаты. Настало время утренних омовений. Эмма лениво думает, что надо бы тоже помыться, но придется идти в ту же купальню, где и Лупа, а это, скорее всего, будет значить, что римлянка захочет продолжить утренние игры. Эмма же не в том настроении. Лучше подождет. Под суету, устроенную кем-то под окном, Эмма дремлет в ожидании и подскакивает, когда что-то холодное проливается ей на живот. Стоящая над кроватью Лупа весело хохочет, в руках ее – кубок, в котором, судя по цвету капель, оставшихся на Эмме, плещется игристое вино. Римлянка наклоняется, слизывает пролитое с живота Эммы и велит, разгибаясь: – Иди мойся, Эмма. И побыстрее. Я слишком хочу есть! – Уже бегу, – отзывается Эмма и вскакивает с кровати. Лупа отвешивает ей смачный шлепок и, не переставая смеяться, падает на кровать, умудрившись не разлить вино. Эмма посылает ей улыбку и, не одеваясь, выходит в галерею, где тут же сталкивается с Криспусом, спешащим сделать Лупе утренний массаж. Бедняга смущенно спотыкается и прикрывает ладонью глаза. Эмма подмигивает ему, хоть он и ничего не видит, и быстро идет к ближайшей купальне. Нагота не смущает ее – давно нет. Лишь изредка всколыхнется что-то в груди при чужом взгляде да быстро затухнет. Не тот взгляд. В купальне Лилит. Она уже закончила свои дела и, выпрямляясь, скользит ленивым взглядом по переступившей порог Эмме. Эмма приветственно поднимает руку и сходу запрыгивает в бассейн, поднимая тучу брызг. Часть из них летит на не успевшую отступить Лилит. Та беззлобно морщится, утирает лицо и спрашивает вполголоса: – Ты помнишь, какой сегодня день? Эмма, только-только начавшая расслабляться, досадливо бьет рукой по воде, снова вздымая брызги. – К сожалению. Мартовские календы*. Снова Сулла. Какой это будет уже раз? Третий? Физически это не тяжело. Да и в целом нет там ничего такого, к чему нельзя было бы привыкнуть. И все же… Лилит опускается на корточки рядом с Эммой. Ее еще влажные волосы темны от воды, на кончиках прядей повисли тяжелые капли. – Пауллус сказал, еще два гладиуса готовы. Ее голос тих и подобен дуновению ветра. Эмма вслушивается в него и ощущает удовлетворение. Дело движется. Медленно, но движется. Это не может не радовать. Она прикрывает глаза, подсчитывая. Два в неделю… Отлично. Как раз по количеству людей. Кстати, о них. – Что Белла? – спрашивает она, не открывая глаза. – Есть что-то новое? – Один. От Ауруса. Странный трепет пробегает по плечам Эммы. Она недовольно передергивает ими. Пора прекратить как-то реагировать на имя ланисты. Она больше не имеет к нему никакого отношения. Лилит остается на корточках, а значит, беседа не окончена. – Все еще ни одного гладиатора? Вода ласкает тело теплыми прикосновениями. Хочется задремать здесь, но Эмму ждут. Нужно поторопиться. Она встает, когда слышит: – Увы. Ни одного. Это не так уж страшно. Прошло всего два месяца, как начались изменения. Завоеватель еще не у границ Рима: римская армия празднует победы одну за другой. Это совершенно не радует Эмму, но дает им всем время как следует подготовиться. Эмма растирает тело мыльным раствором и придирчиво осматривает ноги и пах. Она брилась только вчера, но вечером, видимо, придется снова. Помнится, после того, как волосы выдернули, они долго не росли. Эмма вздрагивает, запрещая себе вспоминать тот вечер. Что с ней сегодня? Уже очень давно она не возвращалась к моментам прошлого – теплым, приятным моментам. Почему сегодня? Из-за новолуния? Скоро должна прийти кровь – цикл немного сбился, – может, поэтому? Лилит подает ей полотенце, когда она выходит из бассейна. Эмма благодарно улыбается, промакивая волосы, но не высушивая их до конца. Устремляет взгляд в крошечное окно выше человеческого роста: за ним ничего не видно, но с улицы доносятся радостные детские крики и щебет птиц. Золотое солнце пробивается лучами в купальню, разукрашивая ее местами в желтый. Весна… На родине Эммы настоящая весна приходит гораздо позже, а здесь можно насладиться ею сполна. Деревья уже выпустили на волю молодые зеленые листочки, скоро их ветки покроются цветами. Эмма уже почти чувствует аромат; ей хочется снова закрыть глаза, однако она так не делает. Не время расслабляться. Она возвращает полотенце Лилит. – Сегодня надо сходить на рынок. Хочу переговорить с Беллой. Брови Лилит ползут вверх. – Считаешь, она прикладывает недостаточно усилий? Эмма ничего не считает. Но ей хочется, чтобы Белла сама рассказала ей, почему за прошедшее время к ним присоединилось лишь десять человек. Неужели рабам не хочется свободы? Неужели они так боятся? Возвращаясь к себе, Эмма все еще думает о Белле. Свободная римлянка, гражданка, помогающая им потому, что считает: все должны быть равны. Нет рабству! Эмма испытывает к ней исключительно теплые чувства, но при этом не отказывает себе в мысли о том, что Белла могла бы стараться лучше. Она умеет говорить, она умеет убеждать. Ее открытость и доброта, которые видны издалека, должны привлекать людей. Почему же не получается? Не слишком ли много времени она проводит с Аурусом? При воспоминании о бывшем хозяине Эмма морщится и прибавляет шаг. Она не испытывает злости к нему, но и приятных эмоций тоже. Из-за него она оказалась здесь. Да, дом Суллы гораздо лучше лудуса, и все же… Все же Аурус продолжает присутствовать в жизни Эммы – хотя бы через Беллу. Нужно попытаться положить этому конец. Белла пытается убедить Эмму, что Аурус хороший человек, и, наверное, так оно и есть, но именно он все еще главная причина того, почему Эмма и Регина… Эмма ударяет себя по щеке ровно в тот момент, как заветное – и запретное – имя всплывает в голове. Не думать. Не вспоминать. Не жалеть. Щека горит, и приходится ударить себя и по второй, чтобы Лупа не спросила, что происходит. Навстречу снова идет Криспус, и это вызывает у Эммы смех. – Это воля богов, – шепчет она, проскальзывая мимо смущенного раба: ей нравится поддразнивать его. Криспус отворачивается и ничего не отвечает. Эмма знает, что на собраниях он может говорить умные, дельные вещи, однако здесь, в доме, он предпочитает играть роль бессловесной и покорной вещи. Если ему так удобнее… Обнаженная Лупа возлежит на кровати и густым слоем намазывает на спельтовую** лепешку моретум***. Завидев Эмму, она делает знак подойти ближе и, отломив кусочек лепешки, кладет его ей в приоткрытый рот. – А ты знаешь, – задумчиво говорит она, следя за тем, как Эмма, сидящая на коленях на сбитом покрывале, жует, – говорят, Завоеватель побывал на той стороне. И вернулся живым. Моретум жутко соленый, от него всегда хочется пить, и Эмма взглядом ищет воду. Лупа подает ей кубок, в нем, к сожалению, вино, но лучше так, чем ничего. – Не знаю, – сипло отзывается Эмма, утолив жажду. – На той стороне? Она никогда не спрашивает Лупу о Завоевателе, но иногда та сама заговаривает о нем. Часто при этом глаза ее горят хорошо знакомым огнем. Эмма думает, что Лупа отдалась бы ему без сомнений. Ее привлекает сила. Она чует ее на расстоянии и словно считает, что забирает часть себе, когда опрокидывает кого-то сильного на кровать. Лупа с ножа подает ей кусочек тонко отрезанного вареного мяса. Эмма берет его губами: осторожно, чтобы не порезаться. – В мире мертвых, Эмма. Там, откуда нет возврата. Это звучит без единой тени насмешки. Очевидно, что Лупа верит тому, что говорит. Эмма пожимает плечами. – Возможно, – она берет из миски сушеный финик и кидает его в рот. Лупа молча смотрит на нее, затем снова принимается намазывать моретум на лепешку. Эмма надеется, что эта порция не для нее: слишком соленая, слишком сухая сырная смесь не вызывает у нее воодушевления. К счастью, на этот раз Лупа кормит себя. Солнце, проникающее в окно, вовсю пригревает. Часть лучей падает на кровать, и Эмма садится так, чтобы вытянутые ноги оказались в ореоле золотого сияния. На душе у нее спокойно. Почти спокойно. Потому что невесть откуда вновь возникшие мысли не дают расслабиться до конца. И Лупа, к сожалению, замечает это. – Что такое, милая? – спрашивает она, дотягиваясь до Эммы и гладя ее по плечу. – Что случилось? Расскажи мне. О, если бы Эмма рассказала ей все… К счастью, она очень давно научилась врать в глаза. – Сегодня календы, – притворно вздыхает она и красноречиво поглядывает на Лупу, надеясь, что не придется разъяснять более подробно. Надеждам ее суждено сбыться: Лупа тут же морщится и откидывается назад, на подушки. – Я знаю, – в голосе ее угадывается раздражение. – Но Сулле нужен наследник. Как жаль, что я кровоточу только один раз в месяц! Она фыркает и закрывает глаза, а Эмма довольна тем, как отвлекла ее. Для пущего эффекта она ласково касается бедра Лупы. – Если бы я могла, я освободила бы тебя от этой обязанности. Она знает: ни Сулле, ни Лупе не нравится то, что приходится делать. Но общество требует жертв. И это – самая малая из них. Лупа смотрит на Эмму благосклонно, затем порывисто обнимает ее, прижимаясь грудью. – Я знаю, дорогая, знаю. Она покрывает быстрыми поцелуями ее щеки, лоб, губы и плечи, и Эмма уже готовится к продолжению, но римлянка отпихивает ее от себя. – Ты свободна на сегодня. До вечера, разумеется. А там – как обычно. Она явно хочет побыть одна. Эмма не станет спрашивать, почему. Это не ее забота. – Спасибо. Она благодарит всегда, хоть и знает, что Лупа не настаивает на словесном изъявлении благодарности. Римлянка машет ей рукой, мол, ступай, и Эмма быстро одевается, пока никто в этой комнате не передумал. Лупа требует от нее прощальный поцелуй и шутливо наказывает не шалить, что Эмма обещает с легким сердцем. Все ее занятия далеки от шалостей, вот уж точно! Недалеко от кухни, куда Эмма устремляется в поисках Лилит, попадается Элия. Она недавно родила, и теперь ее нельзя увидеть без крохи на руках. Иногда Эмма думает, что Сулла так оживился с наследником именно из-за появившегося в доме младенца. – О, Эмма, – Элия устало улыбается. – Ты куда? – Ищу Лилит. Не видела? Эмма склоняется над малышкой, еще не получившей имени, и одним пальцем бережно гладит ее по щечке, улыбаясь. Элия предлагает: – Хочешь подержать? Эмма колеблется, но все же отказывается. Элия закатывает глаза. – Да не уронишь ты ее! Не такие уж кривые у тебя руки! – Я бы не была так уверена, – слышится насмешливый голос Лилит. Сама она выворачивает из-за угла и вопросительно смотрит на Эмму. Та кивает. Лилит кивает в ответ. Элия недоуменно переводит взгляд с одной на другую, потом тяжело вздыхает: – Ой, идите уже! Она фыркает, отворачивается и ковыляет на кухню, по пути рассказывая что-то дочке. Кажется, Эмма слышит свое имя. Лилит мягко смеется, глядя девушке вслед. – Думаю, она уверена, что между нами с тобой что-то есть, – игриво подмигивает она Эмме, когда разворачивается, но той не до шуток. У нее есть время до вечера, а значит, надо воспользоваться им по полной. – Пошли к Пауллусу сначала, – решает она, желая сама посмотреть на готовые мечи. В кузнице жарко, душно, нечем дышать. Рабы, что трудятся там, практически раздеты и обливаются потом. От красного цвета вокруг режет глаза, гудение пламени отдается внутри и заставляет кишки свиваться узлами все туже и туже. Пауллус замечает Эмму не сразу, хоть она и пытается до него докричаться. Он степенно вытирает руки о видавшую виды тряпицу и подходит. Капли пота катятся по его груди, заросшей жесткими курчавыми волосами, и теряются за плотным фартуком. Он не пытается говорить, только жестом манит Эмму и Лилит за собой, в маленькую комнатку, в которой на плечи сразу обрушивается прохлада. Эмма поспешно утирает лоб и смотрит, как Пауллус вытаскивает из стенной кладки несколько камней, а затем вытягивает из ниши сверток с мечами. Он смотрит на них почти благоговейно и гладит заскорузлыми ладонями. – Вот они, мои хорошие. – Как скоро сделаешь еще? – требовательно интересуется Эмма. Она увидела, что хотела, и увиденное ее не устраивает. Мало оружия. Это капля в море. Нужно будет раздать его всем, и даже если сейчас заговорщиков все еще не так уж много, то потом… Пауллус сдвигает косматые брови. – Куда торопиться-то? – хмыкает он. – Или ты уже готова армию привести? Он сплевывает в сторону. Эмма молчит и только смотрит на него. От ее взгляда Пауллус сначала ежится, потом машет рукой: – Да будет, будет еще! Но ты же понимаешь – это время. И материал. Я не могу тратить все за один раз. Заинтересуются. Начнут спрашивать. Я и так тут днюю и ночую. Он ворчит что-то еще, но Эмма уже не слушает. Она поворачивается к Лилит и негромко спрашивает: – Когда следующая сходка? Та щурится. – На марсов день. Эмма кивает. Марсов день… Возможно, Пауллус выкует еще пару мечей. И, возможно, Август, наконец, решит, когда сможет выделить время для обучения. Они покидают кузню в молчании. Почему молчит Лилит – непонятно, а Эмма зачем-то пускается в воспоминания о том, как прибрала лидерство среди заговорщиков к своим рукам. Август почти не сопротивлялся. Буркнул для вида, что баба во главе ни к чему хорошему не приведет, но его мало кто слушал. Хватило того, что Белла и Лилит выступили на стороне Эммы, и их поддержка помогла ей преодолеть первые, самые сильные, сомнения и понять: если ничего не делать, то ничего и не получится. Ей нужен побег. Всем им нужен побег. И они убегут, как только будут готовы. До Завоевателя, во время или после него. На улице много народа. Хорошие, солнечные дни настали, и всякий стремится как можно больше времени проводить вне дома. Эмма и Лилит – по-прежнему молча – идут вперед, к рынку, где велик шанс найти Беллу. Конечно, можно было бы сразу отправиться к лудусу Ауруса – последнее время Белла часто продает цветы именно там, – но Эмма не спешит. У нее свои причины, чтобы держаться от лудуса подальше. Быть лидером – не такая уж сложная наука. Эмма ожидала, что будет тяжелее. Что ноша, которую она взвалит на свои плечи, заставит ее покачнуться. Может, так будет потом. Или не будет вовсе. Один все еще приглядывает за Эммой своим глазом, и его поддержку и молчаливое одобрение она чувствует всякий раз, как возносит ему мольбу. В доме Суллы по-прежнему нет молельни, но не так уж сложно найти тихое место, где никто не услышит слов, обращенных к суровому северному богу. Для этого Эмма облюбовала дальний уголок сада: в солнечные дни там особенно светло, и на душе моментально теплеет. Она подолгу общается с Одином: молча, потому что научена горьким опытом жизни в лудусе, где все ее слова так или иначе, но оказывались известны совсем не тем людям. Впрочем, для Всеотца нет разницы, как слушать своих детей. Рынок шумит и бурлит, как и всегда. Лилит идет чуть впереди, плечом раздвигая для Эммы нескончаемый поток людей, и Эмме достаточно удобно высматривать по сторонам Беллу, не боясь с кем-нибудь столкнуться. Впрочем, она все равно сталкивается, и от этого у человека, шедшего навстречу, вылетает из рук корзина, наполненная снедью. Лилит, не замечая этого, уходит вперед, а Эмма торопливо наклоняется, приговаривая: – Прошу простить, сейчас я помогу. – Не стоит, – слышит она в ответ, и сердце моментально замирает. Эмма остается сидеть на корточках, боясь подняться. Боясь посмотреть. А потом вдруг понимает: она ведь больше не боится. Больше нет. И, встряхнувшись, распрямляется. – Здравствуй, Регина, – спокойно говорит она, приказывая своему сердцу перестать метаться. И улыбается, видя те самые карие глаза, которые так старательно училась ненавидеть. Не вышло. – Эмма, – отвечает Регина. Это действительно она. Ничего в ней не изменилось: ни длина волос, ни выражение лица, ни голос. Она смотрит прямо на Эмму: чуть выжидающе, чуть исподлобья. И сжимает пальцами ручку корзины, словно та собирается куда-то улететь. Что-то трепещет внутри Эммы. Старое, знакомое ощущение, от которого она избавилась. Думала, что избавилась. Сколько времени прошло? Но тот вечер, в который они расстались, словно только вчера был. Эмма смотрит на Регину и отчетливо помнит всю ту боль, все то унижение, через которые она прошла. Ей потребовалось приложить массу усилий, чтобы Лупа ничего не заподозрила. Ей пришлось играть так, как она не играла никогда. Вот только с собой справиться оказалось гораздо сложнее. Будь она одна, она бы выла ночами. Но рядом спала Лупа, и Эмме оставалось только сворачиваться, прятать лицо в подушку и стараться не плакать. А днем следовало улыбаться – и как можно радостнее. Эмма не хотела верить, что все произошло именно так. Что больше не будет ничего и никогда. Что Регина разорвала все связи – и каким способом! За что она была так жестока? Смутное ощущение лжи владело Эммой, но она так и не смогла понять, в чем же именно Регина ее обманула. Солгала ли она про Ауруса? Или про свою нелюбовь? Или она не врала ни в чем, а Эмме просто хотелось, чтобы так было, потому что тогда она могла уцепиться за последнюю ниточку надежды? На третий день стало легче. Послужило ли тому виной особое угощение Руфии, сердцем чувствующей, что с Эммой что-то творится, секс с Лупой или бесконечное по своей силе желание Эммы избавиться от тянущего ощущения предательства – кто знает? Так или иначе, но именно в тот день Эмма попросила Лилит собрать заговорщиков и заявила о своем желании сменить Августа. Она все им растолковала – очень обстоятельно. Говорила больше, чем когда-либо за время пребывания в Тускуле. И выдохнула с облегчением, когда решение было принято единодушно. Они приняли ее. Согласились с ее доводами. И разделили мечты о свободной жизни. Это было ей необходимо. Отвлечься. Стать другой. Забыть о том, чего ей не удастся добиться никогда. И все же… Она добилась. Она была с Региной. Так, как ей мечталось. И она еще долго вспоминала об этом, когда пыталась заснуть. Видела Регину под собой. Слышала ее дыхание. Пила ее возбуждение. Вдыхала ее страсть. Она заставила себя перестать вспоминать об этом. Было трудно, почти невозможно, но она справилась. Отдала все внимание Лупе и заговорщикам. Стала неким проводником между рабами и хозяевами. Разбирала дела, внимательно выслушивала всех, составляла планы, советуясь с Лилит и Беллой. Была своей для этих людей, заставляла их видеть в себе того, за кем они могли бы уйти, покидая город. А ночью… Ночью Эмма удивляла Лупу своей ненасытностью. Римлянка радовалась, понятия не имея, что таким образом Эмма отрезает от себя Регину: по маленькому кусочку. Пока, наконец, не осталось ничего. Во всяком случае, Эмма в это поверила. Но вот она стоит перед Региной, и прошлое возвращается. Заполняет ее собой, будто приливная волна донные ямы. И никак этому не помешать. Одно хорошо: больше Эмма не боится. И власти у Регины над ней больше нет. Эмма понимает это, когда краем глаза видит, что мальчишка-карманник срывает с пояса Регины мешочек – наверняка с деньгами – и бросается в бег. Но Эмма быстрее. Проворнее. Она настигает мальчишку, не успевает тот сделать и десятка шагов, и хватает его за волосы, оттягивая назад голову. – Ай, больно, больно, пусти! – верещит воришка и пытается лягнуть Эмму, однако она хватает его за подбородок и разворачивает лицом к подбегающей Регине. – Верни немедленно, – угрожающе говорит она, и мальчишка, продолжая вопить, швыряет к ногам Регины то, что у нее украл. Эмма отпускает его сразу же, буквально отшвыривает прочь, позволяет себе то, чего никогда не позволила бы раньше. Но вместе с Региной в ее жизнь возвращается злость. На себя или на других – непонятно. Воришка улепетывает, постоянно оглядываясь и выкрикивая ругательства, но Эмма его не слушает. Не слышит. Она снова смотрит на Регину. На то, как она наклоняется, чтобы подобрать мошну. На то, как выпрямляется. На то, как черный завиток падает на смуглую щеку. Сколько они не виделись? Кажется, что целую вечность. Но на деле – лишь с января. Как много изменилось за этот срок? Два месяца, отведенные наказанию, истекли. Или Аурус раньше сменил гнев на милость? Впервые ли Регина приходит сюда? Эмма не дает себе шанса поверить, что что-то могло измениться. Регина ни разу не захотела навестить ее после. Ни разу не пришла на собрания. Ничем не дала о себе знать. И эта встреча… Она лишь случайность в череде того, что с ними происходит на самом деле, а не в мире фантазий. – Спасибо, Эмма, – взволнованно говорит Регина. Потом, словно проследив чужой взгляд, заправляет за ухо выбившийся локон, и Эмма стискивает зубы, видя: на ее запястье – браслет. Браслет. Выстроенные стены ощутимо шатаются. Эмма не может не смотреть на него. Не может не думать, почему он все еще у Регины. Зачем он ей? О чем она думает, когда касается его? Когда ласкает его взглядом? О чем он ей напоминает? Что-то тревожное, смутное, слишком живое поднимается внутри. Сворачивается внутри сердца. Эмма отступает назад. Она больше не любит Регину. А Регина не любит ее. Они чужие друг для друга. И пусть все так и останется. – Прощай, – бормочет она и разворачивается, чтобы уйти: слишком поспешно. Она сама ругает себя за эту поспешность и ощущает, как взгляд Регины прожигает ей спину, когда она ныряет в толпу в надежде поскорее отыскать Лилит. Та находит ее сама и спрашивает: – Что случилось? Эмма трясет головой. – Поймала воришку. Это ведь правда. Она действительно его поймала. Просто не уточняет, у кого он пытался украсть. Лилит хмурится и ничего не говорит. А потом рядом с ними появляется Белла, которая порывисто обнимает Эмму и заставляет ее на время забыть о Регине. На короткое, очень короткое время, потому что, вернувшись домой, Эмма, конечно, уже не может так просто отделаться от ненужных мыслей. Браслет. Она все еще видит его перед собой. И именно он заставляет ее сейчас сомневаться, что Регина говорила правду той ночью. Эмма кусает внутреннюю сторону щеки, досадуя. После стольких дней уговоров! После того, как она, наконец, поверила! После того, как все улеглось… До самого вечера она не может найти себе места. Она бродит из стороны в сторону и постоянно прокручивает те слова, что не удалось выбросить из памяти. Регина солгала. Определенно, солгала. Теперь Эмма знает. А еще она хочет знать, в чем именно заключалась та ложь. Эмма опускается на колени возле постели и склоняет голову. О, Всеотец, почему ты не уследил… Почему позволил случиться этой встрече? Почему не развел их по разным дорогам? Эмма кусает губы и резко вздрагивает, когда слышит шаги в галерее. Спустя пару мгновений в комнату врывается Лупа. У нее недовольное лицо. – Ты здесь? Замечательно! – кидает она Эмме, развязывая пояс на тунике. – Сейчас придет мой дражайший супруг. Подготовь меня к нему. Туника падает на пол грудой тряпья, Лупа переступает через нее, избавляясь от нагрудника и набедренника, швыряя их вслед за туникой. Оставшись обнаженной, она валится на кровать и закрывает лицо ладонями, словно не хочет видеть, что будет делать Эмма. А Эмма ложится между ног римлянки и начинает ласкать ее языком: ровно до того момента, как Лупа сжимается и отпихивает ее. – Хватит, хватит! – судорожно выдыхает она. Бедра ее мелко дрожат, но это не оргазменная дрожь: от нее она как раз пытается удержаться. Эмма понимающе улыбается и садится, вытирая рот ладонью. Ее роль во всем этом только начинается. Она уже знает, что будет дальше. И без удивления поворачивается к Сулле, когда тот заходит в комнату. – Господин, – склоняет голову Эмма. – Эмма, – отзывается Сулла. Лупа прижимает ногу к спине Эммы. Эмма кладет на нее ладонь. Идущий следом за господином Сир ставит напротив кровати небольшое переносное кресло: совершенно простое, без изысканных украшений. Сулла садится в него и задирает тунику, обнажая рыхлые бедра и вялый член, почти полностью спрятавшийся в складке живота. Когда Эмма увидела Суллу в лудусе впервые, он был более строен, отъевшись только за последнее время. Фигура его теперь стремится к шарообразному состоянию. Быть может, оставайся он в седле… Сир, не глядя ни на Лупу, ни на Эмму, становится на колени перед своим господином и с видимой радостью склоняет голову к его безволосому паху, пальцами лаская член, который почти сразу же берет в рот. Сулла, не отрывая взгляда от Лупы, судорожно втягивает воздух сквозь стиснутые зубы и откидывается назад. Пальцы его сжимаются на ручках кресла. Эмма какое-то время наблюдает за происходящим, потом поворачивается к Лупе. Третий раз. Они делают это в третий раз. Сулла не любит женщин. Чтобы возбудиться достаточно для того, чтобы ввести в супругу свое семя, ему требуется Сир: такой же личный раб для господина, как Эмма – для госпожи. Когда Эмма узнала, какую роль Сир выполняет, то почти не удивилась. Ее ли это дело, чем балуются на досуге знатные горожане? Эмма гладит Лупу по животу и ладонью проверяет, насколько та влажная. Это ее задача сегодня: довести Лупу до пика и оставить там, чтобы оргазм достался ее мужу. Лупа взглядом показывает Эмме, что нуждается в продолжении. Слыша за спиной причмокивания и тяжелое дыхание, Эмма ложится между ног хозяйки и длинными, протяжными движениями вылизывает ее, подводя к краю. А потом ловко откатывается в сторону, давая дорогу Сулле. Лупа принимает его с большим восторгом, чем демонстрировала утром, вспоминая о своих обязанностях, и Эмма принимает это на свой счет. Она опускает голову на покрывало и ладонью поглаживает грудь Лупы, равнодушно следя за тем, как старается Сулла. Бесполезно. Это все бесполезно. Эмма уже знает. Лупа, доведенная до предела, кончает быстро, и дело вовсе не в члене Суллы: маленьком и коротком. Римлянка не кричит, как делает это с Эммой, только кусает губы, продолжая размашисто помогать супругу. Сулла потеет, краснеет, пыхтит, но ничего не может с собой поделать. Тогда он, не выходя из Лупы, хватается за ее зад, подтаскивая к краю кровати, и зовет хрипло: – Сир… Помоги. Сидящий на полу раб с готовностью вскакивает и задирает свою тунику. Между ног у него кое-что побольше, чем у Суллы – и в полной готовности. Ни слова не говоря, он плюет на свою ладонь, размазывает слюну по всей длине члена и пристраивается к заду Суллы, все еще пытающегося осеменить Лупу: та лежит с презрительным выражением лица, все говорящем о ее мнении по поводу несостоятельности супруга в постельных делах. Сир замирает на мгновение, как и Сулла, затем двигает бедрами вперед. Сулла коротко вскрикивает и ощутимо напрягается, затем начинает осторожно двигаться, и Сир двигается вместе с ним. Эмме настолько нет дела до происходящего, что она снова думает о Регине. Она закрывает глаза. Что ей делать? Наплевать на все? Регина ведь так и сделала. Наплевала. Но почему же тогда оставила браслет? Сулла издает короткий стон. Он всегда кончает быстро, когда Сир проникает ему в зад. Надо делать это сразу, а не пытаться быть как все. Эмма торопливо хватает подушку и подсовывает ее Лупе под поясницу. Римлянка даже не смотрит на нее. Впрочем, не смотрит она и на супруга, одергивающего тунику и поспешно уходящего из комнаты. Сир, все так же молча, подхватывает кресло и идет следом. Эмма смотрит, как колышется тяжелая красная занавесь на двери, и склоняется к Лупе, тихо спрашивая: – Мне остаться с тобой? – Нет, – сквозь зубы отзывается та. – Ступай. У Лупы всегда плохое настроение после подобных забав, и Эмма уже знает, что не надо настаивать. Она оставляет короткий поцелуй на плече хозяйки и уходит, притушив одну из ламп. Должно ли все это вызывать у нее омерзение? Наверное. Омерзительна ли сама Эмма, если не считает это чем-то из ряда вон выходящим? Наверное. Но какая разница? Какая разница ей? Она выходит во двор и какое-то время просто стоит, полной грудью вдыхая свежий ночной воздух. Тишина. Ее время. Она властвует безраздельно, и Эмме всегда это нравилось, но сегодня ее голова полна неправильных мыслей, а тишина не помогает от них избавиться. Регина… Эмма вздыхает: прерывисто и резко. Прикладывает ладонь к груди, чтобы удержать в ней внезапно захотевшее выпрыгнуть сердце. Она уже совсем другая. И не хочет возвращаться в прошлое. Регина – не ее человек. Это была просто похоть. Ничего больше. Эмма старательно дышит, не отнимая руку от груди. Она обманывалась и пыталась обмануть Регину. Но теперь… Звук шагов вынуждает Эмму обернуться и растерять все мысли. – Эмма, – тяжело говорит Сулла и становится рядом, заложив руки за спину. – Господин, – отзывается Эмма. Рядом с ними повисает молчание. И вовсе не такое неловкое, какое могло бы быть. О какой неловкости может идти речь между хозяином и рабыней, видевшей, как хозяина имеет в зад другой раб? Они все здесь повязаны: все четверо. И все слишком много знают друг о друге. По первости Эмма опасалась, что Сулла просто избавится от нее, но прошло уже достаточно времени. Он бы сделал это – и не раз. Однако Эмма все еще жива. О чем-то это говорит. Определенно. Она слишком много знает. И понимает теперь, что Сир приставлен к Лупе для вида. На самом деле он ни о чем не доносит Сулле, потому что тогда Лупа расскажет всем, что муж ее подставляет зад под член раба. И Сулле никогда не смыть это пятно со своей репутации. Эмма продолжает молчать, время от времени косясь на римлянина. Лицо того практически безмятежно, глаза закрыты. Он слушает пение ночных птиц. А потом тихо произносит, не поворачивая головы: – Какие новости? Только здесь они и могут поговорить без свидетелей. Эмма все равно оглядывается: промахи в лудусе не прошли бесследно. Затем придвигается к Сулле ближе и говорит: – Пауллус кует мечи. Небыстро, но я ведь и не могу ему сказать, что опасаться нечего. Сулла кивает. – Правильно. Все правильно. Эмма позволяет себе улыбку. Вот, что до сих пор удивляет ее на самом деле. А вовсе не то, что Сулла спит со своим рабом. Это случилось спустя пару недель после того, как Эмма приняла на себя бремя лидерства. Однажды ночью, как обычно, деля с Эммой неразбавленное вино, Сулла вдруг сказал ей, что хотел бы помочь заговорщикам. Сердце Эммы тогда чуть было не остановилось. Она пыталась протестовать, говорить, что все неправда, но Сулла будто ее не слышал. И довольно монотонно говорил о том, что давно все знает, что и сам бы с удовольствием принял во всем этом участие, но полагает, что рабы не возьмут денег напрямую от римлянина, боясь, что тот их выдаст правительству. Он ничем не пригрозил тогда обмершей Эмме, только попросил ее не распространяться о его стремлениях. «На последней войне я потерял все, – сказал он, отрешенно глядя на нарождающуюся луну. – И чуть было не лишился жизни. Тогда у меня открылись глаза. Но что я могу сделать? Пойти против закона? Нет. И рабов не могу распустить: они достались мне вместе с Лупой, они такие же ее, как и мои. Да и подозрений возникнет слишком много. Это не дело…» Эмма все еще помнит, как не верила тогда собственным ушам. Она не знала, как реагировать, и поэтому просто слушала и кивала. Немного легче стало тогда, когда Сулла впервые передал ей деньги, сказав, что это на оружие и что он даст еще, как потребуется. Лилит и остальным она объяснила, что нашла сверток с деньгами на рынке и поняла, что так боги одобряют их начинания. Пока деньги не кончились, но второй раз такое объяснение не пройдет. Надо уже сейчас начать думать, что соврать. Лилит, впрочем, что-то подозревает. Один раз она спросила напрямую, откуда у Эммы столько информации о передвижении римских войск и армии Завоевателя, и Эмма сослалась на то, что ей удается подслушивать разговоры, ведь не зря же Лупа постоянно берет ее на ужины с собой. А римляне не стесняются обсуждать важные вопросы в присутствии рабов. Лилит поверила. Или сделала вид. Эмме приходится доверять Сулле. Так же, как он доверяет ей в спальне. Их руки соединены. Крепко. И, может быть, это не так плохо. – Вам скоро надо будет тренироваться, – Сулла все еще стоит с закрытыми глазами, чуть запрокинув голову. – Я выделю помещение. В старом сарае. Никто туда не заходит. Скажешь своим, что случайно наткнулась на него. – Да, господин. Я поняла. Она по-прежнему зовет его так, хотя Сулла не раз предлагал опустить это обращение. Но он – не Лупа. И Эмма не считает правильным так поступать. Время от времени Сулла возвращается к этому вопросу, однако всякий раз Эмма избегает положительного ответа. Вот и сейчас она видит, что он морщится, но ничего не предпринимает. – Ладно, – бурчит Сулла. – Пойду я. Не сильно меня твои новости порадовали. Может, хоть наследник сегодня зародится. Он как-то робко усмехается, и морщины на его лбу разглаживаются. Затем кивает Эмме на прощание и разворачивается. А она смотрит ему в спину и понимает, что что-то не сделала. О чем-то не спросила. О чем? Сердце заходится в исступленном биении. И в ритме его четко угадывается одно имя. Регина. Ре-ги-на. Опять. Снова. Всегда? – У меня будет к тебе просьба, господин, – вдруг останавливает Эмма хозяина. Сулла, успевший отойти на добрый десяток шагов, недоуменно поворачивается. – Просьба? – повторяет он. Эмма кивает. Это решено. Она попросит. А дальше будет видно. Все равно этот браслет не выпадет у нее теперь из памяти. В сердце теплой золотистой змеей свивается предвкушение. Где-то на ветке апельсинового дерева заливается соловей, воспевающий ночь. Сулла ерошит волосы и возвращается. Останавливается рядом с Эммой и пристально глядит на нее. – У меня тоже будет к тебе просьба, Эмма, – говорит он с непонятной усмешкой. Эмма напрягается. Она давно привыкла не ждать ничего особенно хорошего. Но с Суллой у них неплохие отношения – для раба и свободного гражданина, конечно же. – Безусловно, господин, – почтительно склоняет она голову. Сулла недовольно щелкает языком. – Я просил тебя называть меня по имени. Сделаешь – и я выполню твою просьбу. Эмма никак не может понять, зачем Сулле так нужно это. И почему он выбрал именно ее? Из-за заговорщиков? Но ей нужно кое-что, и поэтому она кивает, превозмогая себя. – Хорошо, – она смело смотрит на хозяина. Взгляд того из колючего становится добродушным. – Теперь излагай. Он снова закладывает руки за спину. Эмма будет ему лгать. Глядя в глаза. Потому что знает: немного лжи в этом деле не помешает, а только поможет. Когда она научилась мыслить так отвратительно? Отец бы не одобрил. Но его тут и нет. – Проведи меня в лудус Ауруса, – говорит Эмма уверенно. – Я хочу поговорить с гладиаторами. Попытаться убедить их встать на нашу сторону. У Беллы не получается. Ее вранье – не полностью вранье. Она действительно хочет с ними поговорить. С одним конкретным. И она знает, чем выудить у него все, что нужно. Прошлая Эмма не смогла бы. Устыдилась бы. Но эта Эмма… Эта Эмма точно знает, что стыд не на ее стороне. Он делает ее слабой. Уязвимой. Белла рассказала про подземный ход, однако Эмма не уверена, что сумеет пробраться в домус незамеченной. Лишние проблемы ей ни к чему. Она хочет проделать все максимально законно. Сулла смеряет ее внимательным взглядом, под которым сами собой расправляются плечи. Что он намеревается увидеть? Эмма терпеливо ждет. Свое условие она выполнила, хоть и оно ей не по душе. Сулла должен оценить. – Ладно, – наконец говорит он. – Я завтра все равно собираюсь туда. Скоро игры – в честь мартовских ид. Нужно договориться с Аурусом. Планировал взять Лилит, но ты, вроде как, натренировалась… Последнее звучит вопросительно, и Эмма невольно напрягает мышцы. Она тренировалась. Весь последний месяц. Каждый день. В проклятых доспехах. Так, что теперь без них она чувствует себя голой. – Я готова выйти на арену, – говорит она, и голос ее звучит совершенно спокойно. Она знает, что все удастся. И ей не нужны больше трюки с огнем. Оба меча – продолжения ее рук. Лилит хорошо натаскала ее. Лучше, чем это сделал Август. Хмурое лицо Суллы чуть светлеет. – Тогда завтра будь готова после завтрака, – велит он и уходит: на этот раз окончательно. Он проглотил ее ложь. Потому что она касалась того, что задевает его за живое. Какие грехи он пытается замолить, помогая заговорщикам? Эмма не думает, что когда-нибудь узнает. И не думает, что ей хочется узнать. На следующий день она попадает туда, куда, как она считает, путь ей заказан. Как сопровождающая Суллы, она заходит в домус, минуя лудус, и скользит по лицам тех, кто попадается навстречу. Сулла не останавливается, широко шагая к таблинуму Ауруса, а когда они доходят до него, небрежно бросает Эмме: – Можешь прогуляться. Навестить друзей. Я знаю, ты давно не виделась с ними. Аурус не будет против. Он понимает, что никто просто так не пустит Эмму бродить по домусу. Но если разрешает ее господин… Эмма низко склоняет голову и ждет, пока Сулла зайдет в таблинум, затем разгибается. Рядом с ней стоит молодой раб – новенький. Он не знает Эмму и недоверчиво смотрит на нее, явно не понимая, как следует себя с ней вести. – Ты, – кидает она ему твердо. – Проведи меня к Робину. Раб колеблется, и Эмма подступает к нему вплотную. Она чуть выше, и это позволяет ей надавить. – Живо. Раб, очевидно, решает, что она не просто так сопровождает Суллу, и торопливо ведет Эмму хорошо знакомыми галереями, в которых она каждый миг рискует столкнуться с Корой или остальными. Что она им скажет? Что Аурус разрешил. А потом пусть разбираются между собой. В какой-то момент ей кажется, что возле очередного поворота мелькает Регина, и сердце пропускает удар. Но даже если это и она, то ей неизвестно об Эмме, и она не останавливается, чтобы посмотреть, кто торопится следом за рабом. Эмма облегченно выдыхает. Она пришла не к Регине. Совсем не к ней. Робин оказывается в комнате, и он безмерно рад видеть Эмму. Его объятия крепки, а приветственные слова искренни и полны горячей любви. Он прижимает Эмму к себе и захлебывается от восторга, удивляясь тому, как она изменилась, а Эмма похлопывает его по спине и думает, как он отреагирует, когда узнает, зачем она здесь на самом деле. Стоит проверить побыстрее. Позади слышатся шаги, и Робин поспешно отпускает Эмму, едва ли не отталкивает ее от себя. Она оборачивается. Это Мэриан. Она стоит на пороге и неотрывно смотрит на незваную гостью. Эмма улыбается ей. Бесполезно. Эта женщина придумывает себе слишком много. Слишком много раздражающего. – Что она тут делает? – звенящим от напряжения голосом интересуется Мэриан. Робин что-то пытается объяснять, но совершенно очевидно, что слова его не действуют так, как должны. Мэриан не верит. Она слишком ревнива. Эмма делает вдох. Глубокий. Медленный. И намеренно отворачивается. – Уйди, – говорит она спокойно и достаточно тихо и буквально спиной чувствует, как прожигает ее ненавистью взгляд Мэриан. Вот только Эмме все равно. Она видит удивленные глаза Робина, когда он просит жену оставить их, и терпеливо дожидается, пока они снова будут вдвоем. Затем произносит, тщательно выговаривая слова: – Расскажи мне про Регину. Все, что знаешь. Не лги. У нас с тобой есть общая тайна. Ты ведь не хочешь, чтобы я случайно проболталась? Так просто. Этот способ работает безотказно. Всегда. Со всеми. Они друзья, но, сдается Эмме, Робин уже достаточно скрыл от нее. Пора что-то менять. Лицо Робина бледнеет, вытягиваясь. Эмма мрачно улыбается. Сердце замирает в предвкушении правды, которую ей необходимо узнать.