Te amo est verum

Lege artis по всем правилам искусства

Робин смотрит на Эмму так, будто видит впервые. – Что с тобой случилось? – шепчет он, и в голосе его не страх, но что-то близкое. Эмма знает, что он ее не узнаёт. Иногда она и сама себя не может узнать. Плохо это или хорошо? Ей хочется думать, что второе. Богам нужно было, чтобы она изменилась. Чтобы она взвалила на свои плечи груз настоящей ответственности. И она это сделала. Робин садится на кровать и растерянно ерошит волосы. Эмма пока что не торопит его, но и давать шанс расслабиться и ускользнуть от ответа не планирует. – Робин, – мягко зовет она и улыбается, когда мужчина поднимает голову. – Расскажи. Так будет лучше. И ты знаешь об этом. Что-то трепещет внутри. Будто сейчас должна открыться самая страшная из всех тайн. Эмма становится ровно перед Робином и всем своим видом выражает крайнее внимание. Она не уйдет отсюда, пока не получит желаемое. Она так решила. – Ты – другая, – бормочет Робин, сжимая кулаки. – Как же ты изменилась… – Я – другая, – легко соглашается Эмма. – И ты уже другой. Все мы изменились. Та девочка, что попала в лудус и долго боялась открыть рот, уже очень далеко. И Эмма не хочет ее возвращения. Ей хорошо сейчас. Она чувствует себя сильной. Уверенной. Правильной. И только одного камня не хватает в ее стене. Робин колеблется – все еще. На лице его одна гримаса сменяется другой, и все они страдальческие. Видно, что ему хочется рассказать и одновременно сдержать слово, очевидно, данное Регине. Однако Эмма не сомневается: Робин примет правильное решение. И вот он, наконец, открывает рот. Десять лет назад, Капуя …Они тащат его – избитого, окровавленного, стонущего, – и Регина ползет в пыли следом, забывая о своей гордости, о своем нежелании прогибаться. Она хватается за ноги соглядатаев и бессвязно молит о пощаде, просит отпустить, обещает себя взамен и все, что только будет угодно. От слез глаза почти не видят, от криков дерет горло, и мольбы получаются едва слышными. Колени сбиты, боль пробивает сердце, но разве сравнится она с той болью, что пронизывает всякий раз при взгляде на безвольного Ингенуса*? Такого гордого, такого свободного, такого любимого… Регина корчится в рыданиях, не в силах смотреть на лицо, превращенное в кровавую лепешку, на открытый рот, из которого вытекает розовая слюна, на глаза, то и дело закатывающиеся под веки. Ингенус не видит ее, но всякий раз пытается повернуть голову к ней, когда слышит захлебывающийся голос. Соглядатаи грубо отпихивают Регину ногами, однако она не сдается и продолжает цепляться за них слабеющими руками. Она не позволит! Не позволит! – Что вы возитесь? – слышится визгливый голос, и навстречу из таблинума выскакивает Кора. Губы ее презрительно кривятся, когда она видит избитого Ингенуса, а затем переводит взгляд на всхлипывающую Регину. – Поднимись! – яростно шипит она рабыне. – Ты не смеешь валяться тут и просить за него! Кора хватает Регину за волосы и вздергивает ее наверх, заставляя встать. Еще немного боли – но Регина почти не чувствует ее. Подавив рыдания, она порывисто принимается целовать морщинистые руки Коры, умоляюще шепча: – Госпожа, прошу тебя! Госпожа, молю! Заклинаю всеми богами – пощади его! Пощади его! Ты великодушна, ты можешь! От рук римлянки удушающе пахнет чем-то пряным, но Регина этого не замечает. Она не просит за себя – о себе она даже не думает. Но кто вступится за Ингенуса, кроме нее? Кто разглядит в нем чистую душу и отважное сердце? Соглядатаи бросают раба на пол, один из них презрительно сплевывает на него желтоватой густой слюной. Сердце Регины на мгновение заходится яростью, но она тут же подавляет ее и умоляюще смотрит на Кору снизу вверх, продолжая стоять на коленях. – Госпожа… Она снова ловит руки Коры, и ей кажется, что римлянка смягчается, однако слышатся шаги, и Кора тут же отпихивает Регину от себя: сильнее, чем могла бы. Регина валится рядом с неподвижным Ингенусом и подтягивает себя к нему, сворачиваясь возле, как преданный пес. Она боится его трогать, ее руки дрожат, словно могут причинить боль бОльшую, чем он уже испытал. Слезы снова и снова катятся из глаз, когда Регина рассматривает своего любимого. Она так хочет, чтобы он встал… Чтобы снова улыбнулся ей… Чтобы сказал, что любит. – Что тут? Это голос Ауруса: спокойный и холодный. В голове Регины тотчас рождается новый план, и она вскакивает, чтобы пробежать несколько шагов и рухнуть у ног хозяина лудуса. – Господин! – она отчаянно цепляется за его тунику. – Этого больше не повторится! Я клянусь! Накажи меня, господин, только не трогай его, молю! Регина готова принять любой удар, снести любую пытку. Только бы с Ингенусом больше ничего не случилось! Кора вьется злым ветром возле супруга и гневно наговаривает ему: – Ты ведь уже предупреждал их! Один раз это практически сошло им с рук, а теперь что? Ты оставишь все это так? Регине хочется ударить ее. С каким наслаждением она запустила бы камень в это лицо, а потом, тем же самым камнем, размозжила бы голову. Она облизывает губы, словно уже чувствует вкус чужой крови на губах. Это будоражит ее, заставляет дрожать, но часть ее продолжает помнить про Ингенуса. И Регина прижимается щекой к бедру Ауруса: так крепко, что, кажется, ничто не сможет сдвинуть ее с этого места. – Господин, молю… Аурус хорошо относится к ней. Лучше, чем Кора. Вот и сейчас руки его, обхватившие Регину, мягки и почти нежны. – Ты уже была один раз наказана за непозволительную связь с этим рабом, – шепчет он, склонившись к самому уху Регины: будто не хочет, чтобы Кора слышала его слова. – И вот снова провинилась… Что мне с тобой делать? Он качает головой, будто бы и в самом деле колеблется, не зная, как поступить. Регина поднимает к нему залитое слезами, пышущее жаром лицо. – Я готова понести наказание, – твердо говорит она. И мгновенно проваливается в ледяную купель, когда слышит стон из-за спины: – Не… тро…гайте… ее… она ждет… ребенка… моего… реб…енка… Регина в ужасе оборачивается. Ингенус тянет к ней руку, на пальцы которой тут же наступает соглядатай. Слышится отчетливый, громкий хруст, затем вскрик. Побелевшая Регина зажимает ладонью рот, чтобы не дать просочиться ни единому звуку. Кора смотрит на нее так, будто очень жалеет, что не может раздавить так же, как соглядатай – руку Ингенуса. – Беременна? – ядовито выплевывает римлянка и подходит ближе. Регина невольно жмется к ногам Ауруса, словно просит защиты. – Беременна, – повторяет Кора. И переводит взгляд на мужа. – Что ж… – говорит тот, и в голосе его слышится облегчение. – Тогда наказание минует ее. Аурус помогает Регине подняться и заботливо вытирает ладонью ее лицо. Заглядывает в глаза: такие же карие, как у него самого. И поджимает губы, когда оба они слышат визгливое: – Минует?! Как бы не так! Твой раб обрюхатил мою Регину! И ты думаешь, что это должно забыться?! Этот позор?! Кора задыхается в своей ярости, лицо ее багровеет. Она топает ногой, и Аурус, еще не обернувшись к ней, тоскливо вздыхает. Регина видит в его взгляде надежду и отчаянно цепляется за нее. Хозяин на ее стороне. Он спасет Ингенуса! – Уведите, – тем временем говорит Аурус, и один из соглядатаев хватает Регину под руку. Она испускает крик, понимая, что ее разлучают с Ингенусом, и рвется обратно, но соглядатай держит крепко. Делает больно. И силой утаскивает прочь. Регина бросает последний взгляд на распростертого на полу Ингенуса и бьет мучителя свободной рукой по лицу. Тот грязно ругается и добавляет: – Я бы ударил тебя в ответ, дрянная девка, да не хочу наказания! Веди себя смирно! Он встряхивает ее, будто котенка, и тащит дальше, к ее личной комнате, куда бросает, словно в яму для преступников. Регина проезжается по полу на коленях, тут же дающих о себе знать, и оставляет за собой кровавый след. Впрочем, все это ей безразлично. Сердце рвется обратно в таблинум, к Ингенусу. Регина сворачивается на полу и замирает. Время отстукивает в висках свой ход. Бесконечно. Все это длится бесконечно. Колени пульсируют, и эта пульсация, переплетенная с отзвуками боли, держит Регину на земле. Не позволяет ей спуститься туда, где весь ее гнев, все ее бессилие могли бы найти выход. Она держит глаза открытыми. Потому что тогда не так страшно видеть разбитое лицо Ингенуса. Не так слышится его хриплое дыхание, которое, кажется, вот-вот оборвется. Регина стискивает зубы и пальцами надавливает на правое колено, вызывая к жизни огромную, всепоглощающую вспышку боли, из которой выныривает чуть погодя, судорожно хватая ртом отравленный воздух. Она не сдастся. Она не отпустит его. Но зачем, зачем он сказал про ребенка?.. Левая ладонь ложится на пока еще слабо приметный живот. Регина хотела скрывать его – как можно дольше. Но теперь уже все равно. – Зачем ты пришел? – шевелятся ее сухие губы, а пальцы поглаживают живот. – Зачем сейчас? Ты все испортил, маленький. Все испортил… Она не ненавидит своего ребенка, но и любви к нему у нее нет. Она и сама еще практически ребенок – шестнадцать лет. Что она станет делать со всем этим без Ингенуса? Эта мысль заставляет Регину вздрогнуть, а затем и вовсе подняться с пола. Один короткий взгляд в окно дает понять, что сгустились сумерки. Сколько она лежала так в ожидании? Сколько еще ей придется провести здесь: одной? Нисколько. Почти сразу в комнату входит соглядатай и велит: – Пошли. Живее. Регина слушается и ковыляет следом так быстро, как позволяют ей ноги. От ожидания сердце в груди стучит все острее, все сильнее. Кажется, оно вот-вот пробьет насквозь грудную клетку и вывалится на ладони. Регина невольно прижимает руку к левой груди, словно собираясь заткнуть дыру сразу же, как она появится. Что ее ждет там, куда ведет соглядатай? Она по-прежнему готова понести любое наказание – лишь бы только Ингенус остался жив. Она даже согласна на разлуку – пусть только Аурус ничего не сделает ему! Регина судорожно вздыхает. Нужно было поступить так, как подсказывал рассудок. Пережить боль, надавить ей на горло. Заставить замолчать сердце. Разлучиться, пока их не разлучили другие. А что теперь? Теперь это будет сложнее вдвойне. Соглядатай приводит Регину в атриум и подталкивает вперед, сам застывая на пороге. Вокруг мрачно и пахнет гарью. Регина ежится и осматривается. Вот Аурус и Кора. Они сидят рядом на центральном триклинии и в упор смотрят на нее. Вот рабы. Все они – в ряд на коленях. За ними – два соглядатая. И Ингенус. Регина дергается было к нему, но заставляет себя остановиться. Еще немного боли в довершении к той, что уже есть – такая малость… Ингенус тоже стоит на коленях. Он шатается, ему трудно, и соглядатай постоянно выправляет его. Голова Ингенуса опущена на грудь. Регине кажется, что кто-то вытер кровь с его лица. А потом она видит гладиус у его ног. И еще ничего не зная, ни о чем не ведая, уже проваливается в неминуемую бездну, называющую себя разлукой. – Нет, – размыкаются помертвевшие губы. – Нет, пожалуйста… Аурус смотрит печально. И молчит. Кора, сидящая рядом, широко ухмыляется и прожигает несчастную Регину взглядом своих темных глаз. Регина знает: Кора придумала все это. Все, что сейчас будет. Непременно она. Злая, ненавидящая всех, мерзкая тварь, выползшая из царства мертвых. Кто вдохнул в нее жизнь? Кто захотел иметь под боком такое уродливое создание, испытывающее лишь темные, мрачные эмоции и радующееся от них? Почему Кора так стремится причинять ей боль? Регина опускается на колени, потому что не в силах больше стоять. Слезы текут по ее лицу, но она их почти не чувствует. Взгляд ее прикован к Ингенусу. Только к нему. – Регина, – Аурус поднимается: тяжело, неохотно. Подходит ближе. Подцепляет пальцами подбородок Регины и заставляет ее посмотреть на себя. – Ты ведь понимаешь, что ваш с Ингенусом проступок должен повлечь за собой наказание? У него грустные глаза. Он явно не хочет говорить то, что должен сказать. Кора за его спиной нетерпеливо ерзает в ожидании. Регина понимает. И не хочет принимать. Однако кивает, глотая слезы. – Я готова, – шепчет она, умоляюще глядя на хозяина. – Пожалуйста, господин… Прошу тебя… Пусть только я… Только меня! Она хватается было за руку Ауруса и тут же отпускает ее, когда слышит возбужденно-крикливое: – Скажи уже ей, не мешкай! Чего ждать! Кора поднимается со своего места и, придерживая полы темной, длинной туники, подходит к Регине. Глаза ее блестят предвкушением, и Регина сглатывает, когда замечает этот блеск, когда он придавливает ее к полу и распинает. Кора отталкивает Ауруса и ядовито шипит, склоняясь к Регине: – Тебе было запрещено встречаться с этим отродьем, – она бросает быстрый взгляд на безучастного ко всему Ингенуса. – Ты нарушила этот запрет. И думаешь выйти сухой из воды. Второй раз! – она воздевает указательный палец кверху, торжественно заявляя: – Боги свидетели! Аурус не станет подставлять свою голову из-за тебя! Регина всхлипывает, смешивая стон ярости и понимания. Кора делает ответственным Ауруса. Не себя. Думает, будто никто не понимает, что это ее затея. Что это она пышет злобой, исходит ядом и травит всех вокруг себя! Она пытается поймать взгляд Ауруса, но римлянин смотрит в сторону, когда говорит: – Возьми меч в руки, Регина. Неправда. Это неправда. Слезы задевают губы, скатываясь по лицу, когда Регина обессиленно мотает головой и пытается отползти от меча, но Кора хватает ее за плечо и чуть ли не роняет на лезвие. – Ты беременна, дорогая, и можешь винить в том, что сейчас происходит, только себя, – вливает она яд в ухо Регины. – Если бы была возможность наказать тебя физически, ты уже была бы наказана. Но дети – это милость богов. Их дар. Тебе очень повезло. Если, конечно, ты не врешь нам. Глаза ее опасно сужаются, когда Регина невольным защитным жестом кладет руки себе на живот. Кора удовлетворенно кивает. – Не врешь. Пальцы ее крепче сжимаются на плече Регины, ногти впиваются в кожу. – Бери меч, – с угрозой повторяет Кора. И Аурус вторит ей: – Регина! Ты ослушалась меня, своего хозяина, дважды. Ты должна была понимать, к чему это может привести. Регина отчаянно мотает головой, растрепанные волосы забиваются в рот, хлещут по глазам. Боль – не физическая – вливается в кровь единым потоком, перехватывает дыхание, застилает глаза красным облаком. И в том красном облаке недвижимо молчит Ингенус, не в силах даже просто поднять голову. – Не-е-ет! – воет Регина раненой волчицей и падает на пол, избавляясь от хватки Коры. – Я не сделаю этого! Убейте меня! Убейте ребенка! Пусть он, он живет! Она ползет к Ингенусу, захлебываясь в криках, и натыкается на соглядатая, который за волосы возвращает ее обратно к гладиусу. – Убей его, – равнодушно говорит Кора, и ее совершенно не трогают мучения рабыни. – Убей, чтобы избавить от страданий. Регина поднимает на нее залитые слезами глаза. Кора усмехается и, поддернув тунику, опускается на корточки рядом. – Или, – склоняет она голову к левому плечу, – будут умирать они. Один за другим. Пока ты не согласишься. И она небрежно взмахивает рукой, указывая себе за спину. Регина, поколебавшись, переводит туда взгляд. Рабы. Она совсем забыла о них. А они все так же стоят на коленях и смотрят на нее: кто-то испуганно, кто-то умоляюще. Они ждут, что она спасет их. А она… Она хочет спасти только Ингенуса. Только его одного! – Что же ты решишь, Регина? – мягким шепотом вливается ей в уши голос Коры. – Жизнь твоего ненаглядного за жизни остальных? И ты позволишь этому произойти? Ладонь ее обманчиво нежно гладит Регину по затылку, и ощущение, что крючковатые пальцы вот-вот вцепятся в волосы, не оставляет в покое. Регина вздрагивает и сжимается, обхватывая руками плечи. Они не сделают этого. Это пустые угрозы. Это ведь их рабы! Зачем им убивать этих и покупать новых? Только для того, чтобы наказать ее?! Какое страшное, какое нелепое в своей жестокости наказание! Пусть ее, но почему этих людей? Почему Ингенуса? Это ведь она, она его не отпустила! – Пожалуйста, – бессильно шепчет Регина, закрывая глаза. Она не отпустила его тогда – как она отпустит его сейчас? Как она сможет… Он так хотел быть свободным… Родившись в другой стране, попав сюда на невольничьем корабле, он при первой же встрече сказал Регине, что выберется отсюда и заберет ее с собой. У него были такие планы… Он был так счастлив, веря в свою победу… И остальные заражались его уверенностью, а теперь стоят здесь, на коленях, и дрожат от страха перед смертью. Регина всхлипывает и смотрит на Ингенуса. Бродит потерянным взглядом по его лицу, по губам, которые всегда были так нежны, а теперь превратились в разбитые лепешки. По его волосам, пропитанным кровью и грязью. По его рукам, которые теперь трясутся, как у старого калеки. Ее сильный, мужественный, гордый возлюбленный… Как она допустила, чтобы с ним такое случилось?! Гладиус, подтолкнутый ногой Коры, звякает лезвием об пол. Регина содрогается и жмурится, отворачиваясь. Нет-нет, она не станет! Она не может! Это происходит не с ней! В какой-то момент губы сами складываются в молитву для богов, но Регина так и не знает, кто из них слушает ее. В растерянности она шмыгает носом, а потом слышит: – Что ж, Регина, ты сделала свой выбор. Сердце замирает, когда Аурус кивает соглядатаю, и тот, схватив за волосы первого раба в ряду, ловко перерезает ему горло. Атриум моментально наполняется стонами, криками и плачем. Кровь брызжет во все стороны, плоть расходится, обнажая кости и жилы, Регина содрогается, словно красные капли падают на нее, но это не так. Как завороженная, она смотрит, как раб, извиваясь в предсмертных конвульсиях, валится на пол, какое-то время продолжая дергаться. Соглядатай дожидается, пока он затихнет, и вытирает о его тунику запачканное лезвие кинжала, затем с готовностью становится за спиной следующего раба. А Аурус обращает к Регине закаменевшее лицо. И пусто в его темных глазах, как ни силится Регина отыскать там хоть проблеск доброты и жалости. – Ты виновата в его смерти! – смеется Кора, и смех ее плывет по воздуху издалека, качается на нем и становится все глуше. Регина близка к тому, чтобы потерять сознание, но Аурус вовремя замечает ее состояние и поспешно подходит, подхватывая ее со спины. Губы его прижимаются к ее уху. – Сделай это, девочка, – шепчет он ей прямо в сердце. – Сделай быстро. Ты же любишь его. Не заставляй его мучиться. «Почему? – хочет спросить Регина и не спрашивает. – Почему…» Она знает, зачем все это. Она знает, кто виноват. И она смотрит на радостную Кору, и борется с желанием вонзить гладиус в ее сытое брюхо. Одно лишь останавливает ее: она не успеет добежать. Просто не успеет. Аурус отпускает ее, и вот уже его глаза снова холодны и безучастны. Будто и не трескался только что его голос, уговаривающий Регину поступить правильно. Правильно? С губ Регины срывается невольный смешок, а потом еще один и еще, и она не может удержать их и сгибается, пытаясь зажать рот ладонями, но смех просачивается наружу вместе с каплями крови из прокушенной губы. Он вьется над стонами и плачем рабов, заглушает их и эхом мечется от Коры к Аурусу, возвращаясь к Регине. – Прекрати, – кривится Кора. – Тебе дали выбор. Ты сама виновата. Ты выбрала для них такую судьбу. Она обводит рукой рабов, и те испуганно отшатываются, словно одним только жестом Кора может их уничтожить. А ведь может. Ей дано такое право. Издеваться над другими людьми. Регина смотрит на Ингенуса и ложится на пол, прижимаясь к нему щекой. Она не встанет. Она ничего не будет делать. Они никого больше не убьют. Они не… Очередной хрип и всплеск криков доказывают Регине обратное. Второй труп валится навзничь, и рабы сбиваются в кучку, словно это сможет уберечь их от расправы. – Еще один, – слышится торжествующий голос Коры. – Все они на твоей совести, Регина. За всех отвечаешь ты. Регина не хочет слышать ее. Она не отрывает взгляда от Ингенуса и замирает, когда видит, что его губы вдруг принимаются шевелиться. Он пытается что-то сказать! Регина на четвереньках подбирается к нему, не обратив внимание, что Аурус делает знак соглядатаю не мешать, и вцепляется в Ингенуса, не замечая, как слезы падают ей на руки. – Мой хороший… Мой единственный… А он все шевелит и шевелит разбитыми губами, и ничего не может сорваться с них. Регина всхлипывает, безмерно желая поцеловать его, но боится сделать еще больнее. А потом Ингенус все же собирается с силами. – Сделай это… – бормочет он. Глаза его от побоев превратились в две узкие щелочки, но Регина сердцем чувствует, что он смотрит на нее. Она видит его глаза, как прежде, и как прежде ей хочется в них утонуть. – Регина… сделай… ради нашего сына… Ингенус поднимает руку – ту самую, с искалеченными соглядатаем пальцами, но, очевидно, что он не понимает, что они не действуют. Он хочет коснуться лица Регины, и она сама с готовностью прижимается щекой к его ладони. – Не говори так, – шепчет она, боясь закрыть глаза. – Я тебя не отпущу! Она не сможет. Она не представляет, как. Как возможно оборвать жизнь любимого собственными руками? Как она будет дальше жить? Кора права. Это все ее вина. Регина чуть поворачивает голову и горячо прижимается губами к ладони Ингенуса, с болью в сердце слыша, как он продолжает шептать: – Сделай это, Регина… Сделай… никто не должен умирать… Регина замирает. Он не знает? Он не видел? Не слышал? Две смерти. На ее совести – две смерти. Но Ингенус здесь ни при чем. И так и должно остаться. Она зажмуривается и снова целует его руку, орошенную ее солеными слезами. Время бежит слишком быстро. Конечно, Регина понимает, что когда рабы закончатся, Ингенуса все равно убьют. У нее на глазах. Мучительно. Медленно. В наказание. Будто ей мало остальных. У нее почти вырывается стон боли, который она торопливо сглатывает, не желая дать понять Ингенусу, что все хуже, чем ему чудится. Если он уже на полпути в обитель богов… Если ему там будет лучше… Кто-то вкладывает ей в руку гладиус. Приставляет его острием к груди Ингенуса. И отходит в сторону. Регина не знает, кто это. Не хочет смотреть. Тело ее сотрясается от боли, которую невозможно удержать внутри. Она рвется наружу слезами, криками, стонами. А Ингенус, будто почувствовав, кладет руку поверх ладони Регины, сжимающей эфес гладиуса. – Я люблю тебя, – слышит она ободряющее. И почти сразу глохнет от собственного крика, когда лезвие меча входит в грудь по самую рукоять… Десять лет спустя, Тускул Эмма смотрит прямо перед собой мертвыми, пустыми глазами. Никакой лжи на этот раз. Только больная, неприкрытая правда. Правда, которую она так хотела. – Почему Регина не рассказала мне? – Эмма едва находит в себе силы пошевелить губами. Они пересохли и, кажется, вот-вот треснут. Что ж, тогда она напьется собственной крови, невелика беда. Робин качает опущенной головой. – Как же ты не понимаешь! – в голос его пробивается досада за недогадливость Эммы. – Она бы показала себя слабой. Боящейся. Перед тобой. Она уже доверяла людям. И те ее предали. Мгновение нежности к Регине тут же перебивается следующей мыслью. – Но она все рассказала тебе… Тебя она не боялась? Эмма пристально смотрит на Робина, а тот встает с кровати и подходит к ней. Очень близко. Так, что она видит свое отражение в его черных зрачках. – Она боится повторения, – очень четко, почти по слогам говорит он. – Не каждому дано пережить такое. Где-то вдалеке слышится чей-то смех. И только здесь темно и холодно, как в склепе. – Она закрылась, Эмма, – мрачно говорит Робин. – С того момента. Потом появился я. И после она закрылась еще больше. Еще надежнее. И вот приходишь ты. И ты внезапно ломаешь ее слишком легко. Пробиваешь ее стены. Пытаешься вытащить ее из кокона. Думаешь, она в восторге? Думаешь, она хотела этого? Мир словно кружится от его слов. Шатается, вырывается из-под ног. – Но почему тогда? – растерянно спрашивает Эмма. Ей хочется сесть. Но она продолжает стоять. Будто испытывает себя. Или платит свою цену за новые знания. Робин качает головой. – Откуда мне знать, что она увидела в тебе? Почему ты сумела сделать то, что сумела? Одни боги ведают. Иногда мы не властители собственных сердец. Эмма не может ничего возразить. История Регины потрясла ее до глубины души. Так много сразу стало понятно… Но разве не проще было бы рассказать ей все?! Эмма не хочет, но понимает: нет. Скрипит зубами и понимает. Не проще. Она не оставила бы Регину после всего. Попыталась бы доказать, что их история – совсем другая. И она не о смерти. Совсем не о ней. В голову моментально бухает: Пробус! И Кора, которая застала их! Эмма сжимается, только сейчас в полной мере ощущая чужую боль, чужой страх. Как, должно быть, тяжело было Регине… Проходить через это снова… Ждать расплаты… И молчать. Робин все еще стоит перед ней, и Эмма, не в силах его обойти, садится прямо на пол, уставившись в одну точку на его левой ноге. – Она… с Пробусом… Голос ее настолько хриплый, что она сама его не узнает. Сердце тяжко содрогается в груди. Робин садится рядом, подвернув ноги. – Она убила его, потому что побоялась, что Аурус заставит ее проделать с тобой то же, что и с Ингенусом, – сурово говорит он. Из уголка глаза Эммы вытекает одинокая слеза. – Но ведь нас не наказали, – бормочет она, глядя перед собой. – Кора тогда застала нас. И ничего не было. Меня просто продали. Холод пробирает ее до костей, когда она представляет, что именно могло бы случиться с ней. Неужели Аурус так жесток?.. В Коре Эмма отчего-то не сомневается. Робин пожимает плечами. – Может быть, из-за того, что ты женщина. Ты бы не дала ей ребенка. Слова его доходят до Эммы не сразу: им будто приходится пробиваться через туман, через град, через толщу вековечных снегов. Ребенок… Регина и Ингенус… Им запретили быть вместе… Ребенок! Эмма вскидывает взгляд на Робина. Слеза замирает у губ. – А что с ребенком? – жадно спрашивает она. – Что стало с ним? Регина говорила, что не может иметь детей. Робин вздыхает и потирает ладонью лоб. – Он умер, едва родившись, – мрачно отвечает он, избегая смотреть на Эмму. – И Регина чуть было не умерла. Лекарь сделал все, что смог, и спас ее, но навсегда лишил возможности иметь детей. Эмма быстро слизывает слезу, едва ощущая, как следом за ней катится еще одна. О, Один… Лишиться и возлюбленного, и ребенка… Почему боги бывают так жестоки? – Она сказала, что раб донес Аурусу о смерти Пробуса… Робин коротко и сухо смеется. – Никто никому ничего не доносил. Это был Дакий. Он предан Регине всем сердцем. Он рассказал только ей. А уж что она сотворила из этого… Он умолкает, но дальше и не нужно продолжать. Эмма понимает. Регина воспользовалась этим, чтобы отвадить ее. Чтобы держать ее от себя подальше. Чтобы больше не бояться. Эмма прерывисто, судорожно вздыхает. Из-за нее Регина боялась. Она стала причиной. И ничего не знала об этом. Продолжала давить. Продолжала причинять боль. Взгляд ее, видимо, настолько тяжел, что Робин принимается ерзать, будто ему неудобно сидеть. Эмма давит в себе быстрое и неуместное желание встряхнуть его, как мальчишку. – Почему ты не сказал мне раньше? – тихо и угрожающе интересуется она. Робин ежится, но в глаза смотрит. – Потому что Регина просила меня молчать. И это звучит твердо и непреложно. Эмма сглатывает свою растерянность. Конечно. Робин – настоящий друг. И он не стал бы трепать языком из-за девчонки, которая не знает о Регине ничего. – А про Лупу тоже она просила тебя сказать тогда? – вспоминает она день, когда Робин застал их с Региной в молельне. Тогда уверенность, что Лупа жестока и злопамятна, надолго поселилась в ней. И виной тому был Робин. Робин медлит, однако сегодня, видимо, откровение следует за откровением, и он к этому успел привыкнуть. – Она не просила говорить конкретно про Лупу. Но сказала, что будет рада, если я смогу повлиять на тебя. Он поглаживает подбородок. – Лупа – неплохой человек. В своем роде. Но тебя нельзя было подпустить к Регине… так близко. Он пожимает плечами, как бы говоря: «Сама понимаешь…» Эмма понимает. И от этого больше злится. Еще она злится на Робина: потому что он не справился с заданием. Она все равно подошла слишком близко. И обожглась. Закономерно. Робин вдруг снова издает смешок и поясняет, уловив вопросительный взгляд Эммы: – Признаться, я даже немного заревновал, когда увидел вас в молельне. Эмма хмурится. – Ты же говорил, что не влюблен в Регину. – Теперь нет, – соглашается Робин. – Раньше… Глаза его подергиваются дымкой воспоминаний. Пять лет назад, Тускул – Тихо, тихо! – упрашивает Робин, выставляя вперед ладони. – Ты же знаешь, я не сам пришел! Мне разрешили! Регина! Он не понимает, что происходит. Женщина, данная ему волей хозяина в награду за три выигранных боя, кусает до крови губы и швыряет в него подушками. У нее бледный вид и горящие яростью глаза. А когда Робин приглядывается, то видит в карем взгляде растерянность и боль, которые пытаются маскироваться злостью. И моментально вся его досада на Регину проходит. – Что с тобой? – растерянно спрашивает он, опуская руки. – Хочешь, я уйду? Хочешь? Ему невыносимо жаль Регину, и он не понимает, почему так. Сюда он шел со вполне определенным настроением, но о каких плотских утехах можно говорить, когда женщина всем своим видом показывает, что не хочет тебя? Робин пытается поймать взгляд Регины и повторяет: – Мне уйти? Он теряется моментально, как только слезы выступают на глазах Регины, и топчется неуклюже на месте, когда женщина садится прямо на пол, обхватывает руками колени и принимается рыдать. Она! Регина! Рабыня, которую все за глаза зовут «каменным сердцем» и которая никогда не демонстрирует своих эмоций! Во имя Юпитера, что здесь творится… Он еще немного медлит перед тем, как подойти и сесть рядом с Региной, а потом и обнять ее, успокаивающе привлекая к себе. – Все хорошо, – шепчет он ей ласково. – Я тебя не трону. Прости меня, прости… В тот момент он не знает, что парой вдохов спустя Регина расскажет ему все про Ингенуса и его смерть. Про своего ребенка. Про Сциллу и ее опиум, в которых Регина влюбилась, потому что они помогали ей забыть. Про Ауруса. Про Кору. Про то, что он у нее – второй мужчина, и она просто не понимает, как с этим справиться. Про все, чего Робин не знает и не хочет знать, но никто его не спрашивает. Не знает он так же и о том, что полгода спустя они все же окажутся в одной постели, и он влюбится в нее: до дрожи, до боли, до слез, вот только так и не найдет в себе сил разочаровать ее и перестать быть тем, кому она доверяет. Всю свою нежность он будет дарить ей в постели и никогда не обидит ее и не причинит вреда. Влюбленность пройдет, останется немыслимая верность и бесконечное желание защищать Регину любой ценой. А после появится Эмма, и старые чувства всколыхнутся в Робине, и он будет им очень рад… Пять лет спустя, Тускул Робин качает головой, выныривая из своей памяти. – Я влюбился в нее, конечно. Как можно не влюбиться? Эмма не знает. И потому согласно кивает. А Робин продолжает: – Пришлось смириться с тем, что она хочет быть одна. А потом мы стали лучшими друзьями. И я всегда помогаю ей. Всегда. Что бы там ни было. Эмма снова вспоминает Пробуса. И стискивает зубы. – Друзья, которые спят вместе? – отрывисто интересуется она, ругая себя за то, что не время и не место сейчас устраивать подобные разборки. Это не должно касаться ее ревности. Это все – о Регине. Робин косится на нее светлыми глазами. – Я женат, Эмма, – напоминает он. Эмма вздергивает подбородок. – Ты был женат все это время, – парирует она, но Робин не собирается спорить. Он встает, колено его похрустывает, заставляя поморщиться. – Регина закрыта от тебя и от остальных не просто так, – тихо говорит он. – Слишком много боли было в ее жизни. Слишком многое ей пришлось перенести. Она просто не хочет, чтобы однажды это случилось с ней снова. Это ее право. Просто прими его. И смирись. Эмма не может смириться. Она возвращается домой, идя рядом с носилками Суллы, и никак не может поверить, что не в ее силах утешить Регину: ни тогда, ни сейчас. А потом вспоминает, что они с Региной не вместе. Что все так, как она и хотела. Так стоит ли переживать? Ей не доверяют. Ей лгут. Ей предпочитают Робина. Но сердце не спрашивает. Сердце продолжает болеть, и образ Регины, выкрашенный теперь самыми мрачными из возможных красок, тлеет перед глазами Эммы, когда она следом за Лупой переступает порог храма, посвященного Марсу. Внутри темно, горят лишь три масляные лампы, установленные возле алтаря. Низкий сводчатый потолок давит, хочется поскорее выйти. Молчаливый жрец с поклоном отступает к дальней стене, предварительно передав Лупе нож. Эмма оглядывается, невольно вспоминая, что Регина тоже молилась Марсу. Это влияние Рима? Здесь не почитают других богов? Раб, что тащил всю дорогу связанного барана, отдуваясь, взваливает его на алтарь. Животное лежит молча: либо смирилось со своей участью, либо умерло в пути. Лупе, впрочем, все равно. Она отгибает барану голову и одним ловким ударом взрезает ему горло. Кровь тут же начинает литься во все стороны, и бОльшая часть ее падает с алтаря вниз, на каменный пол, где проделаны специальные бороздки, по которым кровь попадает в расставленные по углам алтаря чаши. Те неспешно заполняются, пока баран бьется в агонии, Лупа передает нож рабу, и Эмма смотрит на происходящее и снова думает о Регине. О тех рабах, которых убили, потому что она не пожелала подчиниться сразу. В сердце Эммы зреет полновесная ненависть к Аурусу и Коре. Возможно, к Аурусу чуть меньше: Эмма успела понять, что он достаточно мягкотел по своей природе, и женщины управляют им. Да и Белла постоянно это подтверждает. Значит, всему причиной Кора? И она еще смела убеждать Регину, что та виновата в чужих смертях? Подлая тварь! Что еще она внушила ей? Кулаки сжимаются так, что ногти впиваются в ладони. Эмма тяжело дышит, расширенными глазами глядя, как баран в последний раз дергается на алтаре. Если все это время Регина носит в себе уверенность собственной вины… Что с этим делать? Как разубедить ее? Как заставить понять, что она ни в чем не виновата? Эмма встряхивает головой. Никак. Она не общается с Региной. Это не ее забота. Ей не сказали ни слова правды. И она будет и дальше жить, руководствуясь чужой ложью. Так будет правильно. Осталось убедить в этом сердце. Лупа вытирает руки, запачканные кровью, и становится на колени возле алтаря. Склонив голову, она шепчет что-то, что Эмма не может расслышать, а потом поднимается, легкая и веселая. – Идем же! – зовет она. – Мне еще нужно на рынок! Она не говорит, а Эмма не спрашивает, что было испрошено у Марса. Наверняка Лупа просила о милости к римским войскам. В отличие от супруга, приближение Завоевателя ее не радует. Она редко говорит об этом открыто, но Эмма чует страх. Лупа опасается лишиться своего положения, а то и головы. Так, может, стоить бежать тогда? Ведь Завоеватель все равно войдет в Рим: рано или поздно. На рынке Лупа уверенно идет к той гадалке, от которой в свое время так быстро сбежала Эмма. Ей и сейчас не хочется приближаться, но выбора нет. Гадалка, конечно, Эмму узнаёт сразу и улыбается ей, широко растягивая губы и щуря глаза. В ладони она подбрасывает мелкие выбеленные косточки, и Эмма какое-то время не может отвести от них взгляд. А Лупа склоняется к гадалке и говорит негромко: – Я за отваром. Гадалка, не сводя с Эммы глаз, лезет в ворох тряпья, лежащий у ног, и протягивает Лупе маленькую амфору, похожую на греческую. Та взамен передает туго набитый бархатный мешочек. «Еще и ведьма», – думает Эмма, с облегчением готовясь уйти, но гадалка вдруг каркает: – Дай погадаю, красавица! Эмма обмирает. А Лупа весело хлопает в ладоши. – О, чудесная мысль! – радуется она вполне искренне. – Алти отлично гадает! Алти… От имени ведьмы разит ядовитыми снадобьями. Эмма совершенно не хочет, чтобы ей гадали, но Лупа уже говорит, что будет ждать ее дома и обязательно выспросит подробности. Ведьма кашляет и ждет, когда хмурая Эмма сядет на землю у ее ног. – Я же говорила, что встретимся, – она в который раз растягивает полные губы в ухмылке. – От судьбы не уйдешь. Она грозит Эмме указательным пальцем, потом резко хватает ее за запястье и переворачивает руку ладонью кверху. Эмма едва успевает остановить себя от того, чтобы как следует врезать по крупному ведьминскому носу. Успеется. Всегда успеется. Ведьма, очевидно, быстро разгадывает это намерение и цокает языком, затем наклоняется к ладони Эммы и принимается водить по ней грязным пальцем. – У тебя интересная жизнь, – каркает она удовлетворенно, – Но не эта, не эта. Другая. Следующая. Хотя и эта тоже может быть неплоха… Она причмокивает, исчерчивая ладонь ногтем, едва ли не вдавливая его в кожу. Эмма невольно вздрагивает. – Я умру? – спрашивает она, желая знать. Странно, но это почему-то не пугает ее. Не больше, чем страх за судьбу Регины. Страх оставить ее одну. Алти снова каркает, но теперь это похоже на смех. – Все мы умрем, рабыня. Разве ты не знаешь? Эмма растягивает губы в ответной ухмылке. – И ты тоже, колдунья, – обещает она угрожающе. Мышцы на плечах ее напрягаются. Хочется уйти, но она зачем-то продолжает сидеть. И ждать. Ведьма равнодушно кивает, подбрасывая свободной рукой гремящие косточки и зажимая их в кулак. – И я, и я, – бормочет она. Искоса смотрит на Эмму и вдруг говорит: – С севера, значит. Эмма не говорила, откуда она. Но, должно быть, даже ведьмам не чужды городские игры. Она молча кивает. Алти кивает в ответ и, порывшись в своем тряпье, достает оттуда засаленный мешочек, перетянутый желтой веревочкой. Раскрыв, она протягивает его Эмме. – Давай же, – требует она. – Запусти руку. Вытащи свою судьбу. Темно-карие глаза ее возбужденно сверкают. Эмма опасается совать руку куда ни попадя. Но Алти смотрит так насмешливо, будто говорит: «Трусишь, Эмма? Ах, трусиха!» И Эмма, сцепив зубы, лезет в мешочек. Пальцы ее нащупывают небольшие гладкие камешки, они отдают холодным. Руны? Откуда гадалка из Рима знает о северных рунах? Эмма вдруг проникается искренним интересом. – Вытаскивай одну, – требует Алти жадно. – Ну же, быстрее! Ее низкий голос на последнем слове дает «петуха». Эмма торопливо зажимает одну из рун в кулаке и уже почти вытягивает руку, как вдруг пальцы разжимаются: будто сами собой. Руна падает обратно в мешочек. – Погоди, – говорит Эмма. – Не та. И вытаскивает ту. Правильную. И уж ее она не выпустит. Алти следит за ней, почти не дыша. Она ведь тоже знает, что это значит. Эмма немного медлит, затем разжимает ладонь и вместе с ведьмой смотрит на руну, на которой нет ни единого символа**. – Ты сама себе изменила судьбу, – в голосе ведьмы слышится восхищение. Она вдруг снова хватает Эмму за запястье и тянет к себе, очень близко, к самому лицу. Белые косточки просыпаются из ладони на землю, ложась рядом с упавшей руной. Эмма морщится в ожидании вони, но от ведьмы, к удивлению, ничем не пахнет. Даже от ее тряпья не несет гнилостью. – Оставь мне прядь своих волос, воительница, – бормочет ведьма. Ее большой рот с пухлыми губами то растягивается в усмешке, то сжимается, чтобы не выпустить ни звука. – Оставь волосы! Даруй хоть частицу удачи! Эмма ударяет ее по руке и выворачивается из цепкой хватки. Алти падает ниц, будто собирается умолять, но мгновенно распрямляется. Она не видит нужды в том, чтобы объяснять Эмме значение вытащенной руны, значит, уверена, что та и сама все знает. Эмма знает. И это знание наполняет ее силой, готовой сдвинуть горы. Один с ней. Один помогает. И эта руна – его способ подать знак, что Эмма на верном пути. Наконец-то. – Зачем тебе мои волосы, ведьма? – пренебрежительно спрашивает Эмма. – Чтобы ты сотворила зелье из них? Она сплевывает Алти под ноги, и та вздрагивает, подбирая их под себя. – Я всегда вытаскиваю ее, – бормочет она и лезет в мешочек, откуда достает руну с символом, похожим на римскую букву «N»***. – Всегда, всегда… Она трясет головой и мелко хихикает. Потом замолкает и серьезно смотрит на Эмму. – Я жила при Завоевателе, – зачем-то сообщает она. – Но однажды мертвые сказали мне слишком много. Я стала слишком много знать. И пришлось уйти. А теперь Завоеватель идет за мной. За моей головой, в которой так много знаний. Эмма не особо прислушивается. Завоеватель? Теперь только ленивый не упоминает о нем. Ведьма наслушалась чужих баек. Бормотание Алти становится неразборчивым, так бормочут только сумасшедшие, и Эмма, морщась, вытирает ладонь о тунику, будто это избавит ее от воспоминаний о прикосновениях. – Что ты дала госпоже? – вдруг спрашивает она. – Что за зелье? Алти умолкает и смотрит на Эмму предельно чистыми и ясными глазами. – Средство, чтобы вытравить ребенка, – каркает она и начинает смеяться, хлопая себя ладонями по бедрам. И все повторяет: – Вытравить! Вытравить! Эмма отворачивается и бежит от сумасшедшей ведьмы что было сил. Судьбы людские воистину непостижимы. Одна женщина может иметь детей, но предпочитает избавляться от них, а вторая и рада была бы сыну или дочке, но боги наказали ее за чужие грехи. И это то, что Эмма не готова прощать.