Te amo est verum

Эмма отталкивает Регину от себя практически сразу, и часть ее отчаянно рвется назад, однако силы обуздать это стремление еще есть. Для надежности Эмма отступает на шаг и выставляет руку, чтобы не дать Регине пойти следом. – Стой на месте, – глухо велит она. – Просто… стой. Регина выглядит удивленной, а в глубине глаз плещется нечто вроде раздражения, и именно оно очень быстро выводит Эмму из растерянности. Что, Регина думала, что стоит ей подарить один поцелуй – и все вернется на свои места? О, нет, нет, не бывать этому! Эмма медленно опускает руку и призывает на губы усмешку. На те губы, что так хочется облизнуть, потому что горит на них отравой неожиданный поцелуй, призванный вернуть к жизни прошлое. – Зачем ты это сделала? – спрашивает Эмма, сама не зная, о чем именно говорит. Сердце стучит в горле, трудно дышать, время липким медом стекает по коже. Это такое поздравление с победой? Регина закладывает руки за спину и чуть вскидывает подбородок. – Это мое прошлое, Эмма с северных гор, – надменно говорит она. – Я не обязана была делиться им с тобой. Между ними стремительно растет стена, разрушенная было поцелуем. Эмма сглатывает и отражает жест Регины, приподнимая подбородок. Затем так же заводит руки за спину. – Тебе следовало бы. Если ты так хотела, чтобы я оставила тебя в покое. Эмма слышит свой голос будто со стороны: спокойный, чуточку насмешливый. Совсем не тот, к которому привыкла Регина. И раздражение в темных глазах сменяется удивлением, которое так сложно спрятать. Они стоят и смотрят друг на друга, как если не могут наглядеться. И Эмма очень отчетливо понимает: не в ней одной последняя встреча всколыхнула воспоминания. Как бы Регина ни бежала, как бы ни стремилась прочь от Эммы, даже самые заросшие тропы сталкивают их – снова и снова. Словно боги дают им понять, что скрываться бессмысленно. А Эмма верит богам. – Ты не должна была узнать, – размыкает губы Регина, слова тяжело падают на пол. – Это тебя не касается. – Но я узнала, – пожимает плечами Эмма. – Что теперь ты будешь делать? В глубине сердца рождается наслаждение от растерянности Регины. Все время их знакомства Эмма была тем, кто ждет, тем, кто догоняет, кто просит и не получает. А теперь… Теперь многое изменилось. Им действительно стоило расстаться. Регина была права. Эмма ощущает силу. Она не планирует пользоваться ею и подавлять Регину, но знать, что сможешь дать отпор, что сможешь настоять на своем… О, это великолепное чувство! Может, Регина и хочет накричать, хочет обвинить, но сила Эммы не позволяет ей это сделать. Кулаки невольно сжимаются. Эмма смотрит на Регину и терпеливо ждет ее следующих слов, к собственному изумлению и радости не находя в себе ни гнева, ни обиды. Все это будто не для них. По крайней мере, не для нее. И тем более детским, неправильным кажется прошлое поведение Регины. Все эти тайны, от которых всем только хуже, все это молчание, вся эта ложь… К чему, к чему это их привело? Разве не лучше было не скрывать? Регина стоит, замерев, будто статуя. Кажется, что даже грудь ее не колышется при вдохах. И ее непонятный, непостижимый взгляд не отрывается от Эммы. Молчание окутывает их неуютным покрывалом. В какой-то момент Эмма вспоминает вдруг о Лилит и вздрагивает, как от удара. Что-то трескается в воздухе, и звук, которого не должно существовать, разносится эхом по подземелью. – Это ничего не меняет, – хрипло произносит Эмма, когда становится понятно, что Регина может молчать до скончания мира. – Я прекрасно поняла, что без меня тебе лучше. Можешь не волноваться. Все содрогается в ней при этих словах, переворачивается, сжимается и растягивается до боли. Хочется поежиться, но Эмма заставляет себя не двигаться. Третий бой оказался лишним. Зачем, зачем Регина пришла сюда? Чего она хочет? Почему молчит? Эмма думает: не лучше ли уйти первой? Показать, что ее уже не тревожит то, что меж ними было. Оставить Регину с ее бесценным молчанием, с ее прошлым, в котором она, судя по всему, живет до сих пор. Игра с этой мыслью обрывается быстро, потому что Эмма понимает: она не уйдет. Потому что она не Регина. Потому что от любви не так-то просто избавиться. И недостаточно этого просто захотеть. Эмма переступает с ноги на ногу и шумно выдыхает. Холодно. Тело остыло после боя, запал ушел. Хочется в горячую воду, смыть с себя песок и чужую кровь. Смыть поцелуй, которого не должно было случиться. Устав ждать, Эмма открывает рот, чтобы проститься, и в этот момент Регина вдруг дергается к ней, замирая на полушаге. А потом нехотя говорит: – Я… была неправа. Это так странно слышать. Эмма даже думает, что спит. Видно, на ее лице отражаются совершенно определенные эмоции, потому что Регина повторяет: – Я была неправа, Эмма. Не стоило скрывать от тебя… это. Она на мгновение отводит взгляд, потом возвращает его Эмме. В карих глазах больше нет ни раздражения, ни удивления. Регина ждет. Она сделала первый шаг к примирению. Вот только нужно ли это Эмме? Месяц назад она бы кинулась к ногам Регины и покрыла их поцелуями. Поклялась бы в чем угодно, лишь бы только ее не прогнали. А сейчас… Эмма не уверена, что это хорошая идея. Она не уверена, что Регина делает то, что делает, не потому, что боится чужого болтливого языка: ведь ее прошлое не известно практически никому. Что захочет с ним сделать Эмма? С кем она пожелает им поделиться? И, возможно, именно поэтому Регина пытается расплатиться за молчание – собой. Едва эта мысль приходит в голову, Эмма вспыхивает от обиды. Разве она сделала Регине что-то плохое? Да, та ситуация с Пробусом… Ее не забыть никогда, но ведь Эмма не стремилась к тому, чтобы все обернулось именно так! Она садится на скамью, чувствуя навалившуюся усталость. Не так она себе представляла их разговор, не так… А как? – Я никому ничего не скажу, – повторяет она, не поднимая взгляда. – Можешь не бояться. Эмма смотрит в пол, отстраненно прислушиваясь к тому, что происходит на арене. Вроде бы крики стали потише. Ее бой был последним, наверняка все уже расходятся. Нужно возвращаться к Сулле. Шелест шагов заставляет ее встрепенуться. Регина подходит ближе. Замирает возле скамьи. Пальцы ее нервно оглаживают тунику. – Я знаю, – говорит она вдруг. – Знаю, что не скажешь. Голос подскакивает кверху на последнем слове. Эмма усмехается. – Чего ж тогда поцеловала? – напрямую спрашивает она, потому что дурные мысли продолжают вертеться в голове. Регина всегда себе на уме. Не стоит пытаться думать о ней лучше, чем есть. Эмма ловит быстрый чужой взгляд и вскидывает брови, не слыша ответа. – Так что же? – повторяет она. – Почему поцеловала? Регина упорно продолжает молчать. Эмма скользит взором по ее лицу, по щекам, по скулам, по опущенным, чуть подрагивающим ресницам. По темной пряди, выбившейся из прически. А потом встает и просто уходит. Не оглядываясь, не выжидая. Чувствуя, что Регина смотрит. Желая обернуться. Но так и не оборачивается. Она не позволит с собой играть. Больше – нет. Если Регина захочет поговорить, поговорить как следует, она ее найдет. Знает, где искать. Эмма торопливо выходит из подземелий, ловит на себе внимательный взгляд соглядатая и подходит к нему, спрашивая: – Где господин Сулла? Соглядатай сплевывает ей под ноги и неопределенно машет рукой. За эту неопределенность Эмма и не думает его благодарить. Она отворачивается, ощущая, как только сейчас начинает учащенно биться сердце. Из-за Регины. Можно соврать себе и сказать, что все это ничего не значит. Один поцелуй, одно почти извинение – разве ж это дело? Разве стоит на такое обращать внимание? Регина ведет себя по-прежнему. Но Эмма, идя к воротам, где уже стоит наготове лектика Суллы, понимает: ей самой все это нужно. Она пытается, она правда пытается избавиться от прошлого, пытается смотреть вперед, но, видно, сами боги назначили ей судьбою Регину и постоянно подталкивают к ней. В лектике нет ни Суллы, ни Лупы, и Эмма, которой не разрешено занимать место первой, топчется возле носильщиков. Проходящие мимо гладиаторы приветствуют ее и поздравляют с победой. Эмма рассеянно кивает, вяло удивляясь тому, как мало ее сейчас волнует все это. И даже можно не задаваться вопросом, почему так. Она не отпустила Регину. Не получилось. По-прежнему дрожь овладевает телом, едва мысли возвращаются в прошлое, едва память услужливо подкидывает образы того, что так сильно хотелось забыть. Эмма сцепляет зубы и выдыхает. Она простила бы Регину, попроси та прощения? Это очень сложный, очень неудобный вопрос, на который находится очень быстрый ответ. Да. Она простила бы ее. Услышь она искреннее раскаяние, увидь она готовность Регины любить в ответ… Эмма горько усмехается собственной слабости и качает головой. Целый месяц она убегала от себя, чтобы за мгновение вернуться туда, где все началось. Но почему? Почему она готова простить Регине любую ложь, любое предательство? Из-за того, что узнала? Из-за того, что не уверена, как поступила бы, окажись на ее месте? Эмма насильно вызывает в себе образ Лилит. Вот о ком она должна думать на самом деле! Вот кто готов любить ее безо всяких условий! Вот кого она тоже должна полюбить и быть счастлива! Но… Эмма кривит губы. Она не чувствует к Лилит ничего, что хотела бы. И будет нечестным обнимать ее, а мыслями быть где-то далеко. Эмма вспоминает ту их встречу в лупанарии, когда сказала себе, что хотела бы повторить. Сейчас не хочет. Виной ли тому поцелуй Регины? Да. Нет смысла скрывать. Нельзя давать Лилит надежду. Эмма помнит, что та сказала, что никогда не будет соперничать с Региной, но это только слова. Регина тоже много чего говорила, и все это оказалось ложью. Эмма не хочет больше лжи. Только не такой. И от себя в том числе. Она слышит шаги и поспешно оборачивается, думая, что это Сулла или Лупа, но видит перед собой Регину. И в груди словно взрывается солнце, так горячо становится сердцу. А Регина подходит ближе, останавливается на расстоянии вздоха и торопливо шепчет, блестя глазами: – Прости меня, Эмма. Если сможешь. Она не обращает внимания на кружащего рядом соглядатая и смотрит лишь на Эмму, снова спрятав руки за спиной. Чтобы не дрожали? Зато отражение Эммы в ее глазах дрожит и наливается влагой. Эмма теряется. Только что она думала об этом – и случилось! В висках стучит кровь, отбивает ритм, учащает дыхание. Регина размыкает губы, будто хочет добавить что-то еще, но не говорит. На ее лице написано волнение. Эмма не знает, сколько сил и времени ей потребовалось, чтобы принять это решение. Может, она пришла к нему только сейчас. А может, думала о нем с момента, как произнесла последнее слово лжи там, в нише. Так или иначе, но нужно что-то ответить. И Эмма точно знает, что. Взгляд Регины наполняется бесконечным изумлением, когда Эмма облизывает губы и хрипло говорит: – Нет. И она сама пугается, чуть не отшатываясь прочь. Не то! Она собиралась сказать совсем не то! Шею сводит судорогой от невозможности происходящего. Ветер пробирается под доспехи и холодит кожу. Эмма сглатывает, не в силах пошевелиться. Не то… Регина дергает плечом и пятится назад, сводя губы в одну тонкую линию. Глаза ее все еще блестят, и Эмма не уверена, от чего именно. Но горло будто зажало судорогой, и невозможно вымолвить ничего, кроме того, что уже сказано. Она все испортила? Она все испортила. Эмма не знает, почему так вышло. Она хотела совершенно другого, абсолютно. А получилось… Она оттолкнула Регину. Словно в отместку. И теперь вынуждена смотреть, как взгляд той из примирительного превращается в пустой и холодный. Они могли все начать заново. Но, видимо, Эмма не готова к этому. Не сейчас. Она так долго не моргает, боясь упустить Регину из вида, что начинают болеть глаза. А когда все же приходится их прикрыть буквально на одно мгновение, то рядом с Региной возникает Аурус и, оттесняя рабыню, обращается к Эмме: – Прекрасный, просто прекрасный бой, моя милая! Он оглядывается, подходит к Эмме ближе и вкрадчиво шепчет: – Скажи, не хотела бы ты ко мне вернуться? Он смотрит на Эмму, сверкая глазами, а Эмма не отрывает взгляда от Регины и вспоминает. Вспоминает. Как Аурус заставил ее пройти через атриум. Как продал ее Лупе, а потом и Сулле. Как высек раба, а потом отдал его тому, кто подготовил крест. Как купил Капито. Как заставил Регину убить своего возлюбленного. Она сказала «нет» ей, а ему ответит «да»? И Эмма размыкает губы: – Нет. В тот же момент Регина отворачивается и уходит, не говоря ни слова. Эмма глядит ей в спину и едва слышит разочарованное от Ауруса: – Я два раза предлагать не стану, Эмма. Подумай хорошенько. Его глаза – два маленьких тлеющих уголька. Он явно ждал иного ответа, вот только Эмма не готова возвращаться к нему. И потому повторяет: – Нет. Она не добавляет «господин», но ведь он ей и не господин больше, так? Аурус поджимает губы и, в отличие от Регины, никуда не уходит. Он похудел с момента их последней встречи, и цвет кожи у него какой-то нездоровый. Эмма думает, что не пожелала бы ему болезни, но и радоваться ее отсутствию тоже не станет. Почему он не спешит горевать о поражении своего гладиатора? Решил ковать железо, пока горячо? – Я буду платить тебе в два раза больше, – не сдается Аурус, чем вызывает у Эммы усмешку. Велик соблазн высказать все, что она думает по этому поводу, однако приходится ограничиться лишь напоминанием о том, что у нее есть хозяева, и только они могут решать ее судьбу. От Ауруса исходят горячие волны недовольства, в которых Эмма зачем-то греется. Ей нравится, что она может ему отказать. Ей нравится, что он ничего не сможет ей сделать. Ей нравится, что она победила на его территории, не принадлежа ему. Потому что большее ей не под силу. Пока что. Подошедшая Лупа спасает ее от внимания Ауруса, и ланиста с явным неудовлетворением прощается со знатной гостьей, время от времени поглядывая на Эмму. Та игнорирует его и высматривает Суллу, удивляясь, когда Лупа, забравшись в лектику, манит ее к себе. – Поехали, милая. Я ужасно хочу домой. Сулле еще нужно что-то обговорить. Аурус не уходит до последнего, словно надеется, что Эмма вот-вот передумает, но она без лишних слов забирается под балдахин и растягивается рядом с Лупой. Лектика приходит в движение, носильщики чеканят шаг. Эмма борется с желанием выглянуть: вдруг Регина вернулась? Но что ей это даст? И она остается на месте, слыша от Лупы протяжное: – Ты была великолепна, Эмма. Настоящий победитель. Мой… победитель. Ладонь римлянки ложится на бедро Эммы, пальцы чуть сжимаются. Эмма облегченно выдыхает: такой настрой Лупы нравится ей. Значит, хозяйка больше не гневается, что бы ни было причиной гнева. Эмма тянется к Лупе губами, заставляя себя забыть, что потная и грязная, но в последний момент Лупа отстраняется. И говорит, будто бы небрежно, хотя глаза ее вмиг становятся колючими и холодными: – Я все знаю, Эмма. Эмма замирает, встревоженно ловя ее взгляд своим. Знает… что?! Про Регину? Это почему-то кажется ей более опасным, чем то, в чем почти сразу же признается Лупа: – Ты и мой муженек занимаетесь заговорщиками. Она благоразумно понижает голос, и Эмма быстро сглатывает, чувствуя, как пересохло во рту. Нет смысла скрывать. – Да, – кивает она, готовясь ко всему. Рука Лупы все еще лежит у нее на бедре, вот только пальцы больше не поглаживают кожу. Римлянка разглядывает Эмму – очень внимательно, словно видит впервые. И Эмма не знает, чего ждать. Поэтому Лупа была такой молчаливой с утра? Время идет, а Лупа продолжает молчать. И молчание ее густой пеленой окутывает Эмму, мешает дышать и нормально мыслить. Ее охватывает нетерпение, она хочет, чтобы все сдвинулось с мертвой точки: в ту или иную сторону. – Мне обидно, что ты не рассказала мне. Понятно, почему молчит Сулла, но ты… Лупа обидчиво поджимает губы, а Эмма борется с тем, чтобы с облегчением засмеяться. Всего-то?! Хозяйка просто обиделась на то, что не в курсе, что творится в ее доме? Да быть того не может! Это слишком просто! И что же непонятного в ее молчании, что можно простить Сулле, а ей – нет? Эмма перехватывает руку Лупы и порывисто прижимается поцелуем к длинным пальцам, пахнущим привычной сладковатой терпкостью. – Только для того, чтобы ты была в безопасности, – без труда лжет она. А может, это не такая уж и ложь? Законы Рима суровы, Эмма прекрасно это знает. Как знает и то, какое наказание предусмотрено для граждан за государственную измену. Хотела бы она для Лупы такой судьбы? Определенно нет! Наверняка, и Сулла бы тоже не хотел. Лупа снисходительно взирает на Эмму, продолжающую целовать ей руку, потом выдыхает: – Что со мной случилось бы, узнай я обо всем? Или, – она свободной рукой касается щеки Эммы, вынуждая посмотреть на себя, – ты думаешь, я побежала бы рассказывать всем и каждому, что связывает моего муженька и моего любимого гладиатора? Она продолжает поглаживать щеку Эммы и чуть улыбается, приподняв брови. Эмма как можно преданнее смотрит на нее в ответ. Она давно не видит от Лупы ничего плохого и старается не вспоминать, как та походя лишила ее девственности, а потому не уверена, что хозяйке стоит вовлекаться во все это. Вряд ли другие рабы оценят. Они еще и про Суллу-то не знают… – Как ты узнала? – осторожно интересуется Эмма. Где они выдали себя? Чем? Лупа отпускает ее, убирая руки, и откидывается назад, небрежно пожимая плечами. – Увидела однажды тебя и Лилит. Эмма снова напрягается, но Лупа, очевидно, пока что знает не обо всем и потому продолжает: – Вы шептались, и я подумала, что вы спите у меня за спиной, а потому поручила Сиру за вами проследить. Сир – все еще личный раб Суллы, но при этом слушается и Лупу? С другой стороны, она ведь его хозяйка. Эмма поджимает губы. Раз Сиру удалось все выяснить, значит, у них есть крыса? Эта мысль ей совершенно не нравится, и она мрачнеет, что не ускользает от Лупы. Римлянка заливисто смеется, качая головой. – Он – пронырливый малый! От него трудно укрыться. Эмма хмуро улыбается. У нее неспешно отлегает от сердца. Никто не проболтался. Не придется принимать меры. Она пока что не готова к таким действиям, стоит признать и не рассчитывать, что все изменится в один момент. Лилит как-то говорила, что при случае Эмме придется принимать тяжелое решение, но Эмма до сих пор предпочитает не задумываться об этом. Она – не рабовладелец, чтобы решать, как наказывать людей. А если она не сможет? Что тогда? Лектика продолжает покачиваться, носильщики негромко отсчитывают ритм, чтобы не сбиться с шага. Края балдахина, стянутые шелковым шнуром, колышутся под порывами ветра. Лупа медленно облизывает языком губы и смотрит, смотрит на Эмму, будто ждет, что она вот-вот сознается в чем-нибудь еще. Может, она и созналась бы, но мыслей о Регине нет сейчас в голове. И это к лучшему. – Так что скажешь, Эмма? – интересуется Лупа весело. – Чем загладишь свою вину? Эмма встряхивается и растягивает губы в широкой, много чего обещающей, улыбке. Чем же еще она может расплатиться? Лупа, впрочем, снова останавливает ее в опасной близости от своих губ. – Я придумаю что-нибудь особенное, Эмма, – говорит она проникновенно, глаза ее наполнены предвкушением. – Признаюсь, мне нравится фантазия, в которой мной овладевает лидер заговорщиков… Да еще и умелый гладиатор при всем прочем… Гладиатор, на чьих руках запеклась кровь… Грудь ее взволнованно приподнимается, Лупа порывисто подается вперед и без лишних сомнений проскальзывает языком в приоткрытый рот Эммы. Поцелуй ударяет в голову, пьянит без вина, и Эмма понимает: это потому, что ей самой сейчас хочется отвлечься. Хочется отпраздновать то, что она избежала наказания. Хочется забыть и не вспоминать то, как она отказала Регине. Она опрокидывает Лупу на спину и ложится на нее сверху, вжимает собой в мягкие подушки, пока Лупа посасывает ее язык, играет с ним, то впуская его в себя, то выпуская, немедленно, впрочем, призывая вернуться обратно. Но когда они уже обе готовы перейти к более решительным действия, носильщики останавливаются и опускают лектику на землю. Эмма неудачно придавливает Лупу коленом, та охает, потом смеется и отпихивает Эмму от себя. – Позже, милая, позже. Предвкушение бывает очень… приятным. Глаза ее горят, и Эмме чудится, будто это отражение ее собственного огня. В данный момент ей кажется благословением богов то, что в ее жизни есть Лупа, которой нужно так немного. Лупа придирчиво поправляет ей волосы, напоминает не забыть оружие и первой покидает лектику. Эмма на пару мгновений валится на подушки, выдыхая и пытаясь погасить возбуждение, хоть ей и нравится, что оно заслоняет собой все остальное. Всех остальных. В отсутствие Лупы возвращаются все неудобные мысли, и Эмма старательно расслабляется в купальне, что не слишком-то помогает. Горячая вода вызывает ненужные образы и воспоминания. Эмма принимается сожалеть о том, что наговорила сегодня. Может, стоило сказать «да»? И Аурусу, и Регине? Вернуться в лудус и попробовать начать все сначала? Эмма растирает по коже мыльный раствор и мрачнеет с каждым вздохом. Как понять, где правильный путь? До сегодняшнего дня она и не мечтала о том, чтобы снова поселиться в лудусе. Но ведь боги вложили в уста Аурусу именно это предложение. И Регина… Она извинилась. О, Один, могла ли Эмма хоть когда-то представить, что Регина произнесет это? Что признается в своей неправоте? Все это неспроста. Не испытание ли это? Не проверяют ли боги ее на прочность? Она – лидер, разве можно ей бросать своих людей? Может, в этом все дело? Может, ей нужно укрепиться в своем решении идти только вперед, никуда не сворачивая и, тем более, не возвращаясь назад? Эмме не нравятся те ощущения, что завладели ею после боя. Она пытается вызвать к жизни состояние, что помогло ей победить Мериду, однако после горячей купальни сложно сосредоточиться. Эмма сушит волосы, одевается и выходит в галерею, а возле ниши с тайной комнатой сталкивается с Суллой. Тот, очевидно, уже обговорил с Аурусом все, что хотел, и Эмма в первый момент напрягается, потому что не уверена, что ее не продали снова. Сулла, однако, не спешит призывать ее собирать вещи, а с легкой улыбкой протягивает увесистый мешочек объемом с кулак Эммы. Та растерянно берет его, наощупь понимая, что там деньги. – Это… – начинает она, и Сулла перебивает ее: – Это твое. За победу. Он снова улыбается, а Эмма понимает, что три золотых Ауруса, которые она получила за свой первый бой, не идут ни в какое сравнение с этим. И ланиста еще думает, что она согласится вернуться?! Эмма изумленно смотрит на Суллу, не зная, что и сказать. Тот кивает. – Я же говорил, что поставил на тебя. Много поставил. Ты нравишься публике. В следующий раз я подберу тебе противника поинтереснее. Он кладет руку на плечо Эммы, коротко и одобрительно сжимает его и отпускает, снова кивая. Видя, что он собирается уходить, Эмма понимает, что есть кое-что, что она должна ему сказать. – Лупа знает. Про наши дела. Она не рискует произносить вслух «заговорщики», рассчитывая на понятливость Суллы, и тот ее не подводит. На мгновение лицо его мрачнеет, затем морщины будто разглаживаются. – Что ж, – с видимым облегчением выдыхает он. – Я и сам собирался рассказать ей вскорости. Он утирает лицо широкой ладонью. Эмма смотрит на него, ожидая, что он скажет дальше, но Сулла молчит, и тогда говорит она: – Ей не нужно знать, что я рассказала тебе. Она бы предпочла и вовсе не вмешиваться, но почему-то не хочет, чтобы Лупа застала Суллу врасплох. Он ей нравится – так, как только может нравиться хозяин. И она была бы непрочь увидеть, как их с Лупой отношения наладятся. Несмотря на все различия, они кажутся ей подходящей друг другу парой. Вряд ли тут можно говорить о большой любви, но Эмме думается, что Лупа и Сулла уважают друг друга, пусть и не особо стремятся это показать. Только сейчас она понимает, что Лупа не угрожала ей. Не обещала сдать властям. Не сказала ничего, что, наверное, должна была бы сказать. Значит ли это, что ей все равно? Или она на их стороне, хоть пока и молчит об этом? Сулла снова утирает ладонью лицо. В галерее жарко, видимо, все еще топятся камины*, несмотря на наступившую весну. – Она не узнает, – твердо обещает римлянин и уходит, не говоря больше ни слова. Эмма глядит ему вслед, прижимая к груди мешочек с деньгами. Она прибережет их на день, когда станет свободной. Вот только куда их деть пока что? Решение приходит быстро, и Эмма торопливо идет к Лилит, надеясь, что застанет ее в комнате. Лилит и впрямь у себя, она лежит на кровати с закрытыми глазами и, кажется, дремлет, но поднимается сразу же, как слышит шаги. Эмма заходит внутрь, задергивает занавесь и, протягивая мешочек, просит: – Спрячь у себя. Лилит с любопытством смотрит на Эмму, взвешивает мешочек на ладони, но ни о чем не спрашивает. Распущенные волосы закрывают ей половину лица. – Хорошо, – она встает, оставляя пока деньги на кровати, и потягивается, зевая. Потом встряхивается, и лицо ее озаряется радостной улыбкой. – Тебя можно поздравить? – она подходит к Эмме, явно намереваясь ее обнять, но Эмма невольно отшатывается еще до того, как перед глазами всплывает образ Регины. Лилит хмурится, опуская руки. – Что не так? – она вскидывает брови. От нее веет теплом. Эмма смотрит на Лилит, такую хорошую, такую надежную, и с тоской понимает: все не так. Насколько проще было бы, не скажи сегодня Регина то, что сказала. Не смотри она так, как смотрела. Не целуй так, как целовала. В комнате Лилит царит полумрак и приятно пахнет сандалом. Эмме хотелось бы остаться здесь, с этой женщиной, которая может – и хочет – предложить ей так много, но… Но так много нужно сказать. Правды, а не лжи, что удобно легла бы на язык. Эмма уже открывает рот и… не может выдавить ни слова. Ни звука. Словно кто-то из богов залепил паутиной губы и приклеил язык к нёбу, влив в кровь дурманящий сознание яд, заставляющий молчать о самом главном. – Обними меня, – только и говорит она и облегченно выдыхает, когда руки Лилит обвиваются вокруг нее. Это ненадолго, думает Эмма, прижимаясь щекой к надежному плечу. Она все ей скажет, обязательно. Ей просто нужно еще немного любви.