Te amo est verum

Naturalia non sunt turpia естественное не безобразно

Июнь приносит с собой нестерпимую жару. Днем находиться вне дома практически невозможно, воздух духотой забивается в рот и нос, каплями пота стекает по спине и ногам, волосы прилепляются к шее и будто бы врастают в кожу. Движения замедляются, слова плавятся, едва вылетая изо рта. Жарко… Эмма стоит обнаженной перед зеркалом и разглядывает себя. Смотрит на свое загорелое лицо, на выцветшие от голодного солнца брови, на глаза, кажущиеся еще более светлыми, чем обычно. Постоянные тренировки и бои сделали тело более крепким, обрисовали рельеф мышц. Почти ничего не осталось в ней от той девчонки, что впервые попала в лудус около года тому назад. Эмма сгибает руку, следя, как играют мускулы. Вчера они с Суллой вернулись из Рима, и поездка если не сделала Эмму знаменитой на всю страну, то максимально приблизила ее к этому. Бои в честь весталий* проходили на главной арене Рима, и Эмма, впервые вступившая на ее песок, сначала растерялась. Арена была намного больше привычной в Тускуле, Эмма, стоя в центре ее, ощущала себя крохотной и неприметной, а рев толпы оглушал и сбивал с ног гораздо увереннее, чем дома. Где-то в ложе сидел величавый Цезарь, но Эмма не видела его из-за слепящего глаза солнца, а когда вышла противница и начался бой, было уже не до разглядываний. Сулла вновь поставил на своего гладиатора большие деньги и вновь выиграл, потому что бой хоть и вышел затяжным, но все же окончился победой Эммы, которая вымотала соперницу непрестанным движением, давшимся и ей самой с большим трудом. Под конец она почти ничего не видела из-за залившего глаза пота и ориентировалась в основном на тяжелое дыхание противницы. А потом, разозлившись, в одном мощном прыжке ударом сверху выбила меч из чужих рук и пинком с разворота отправила противницу на вытоптанный множеством ног песок. Толпа на трибунах одобрительно взревела и ревела все то время, что Эмма, ощутив прилив сил, гоняла обезоруженную женщину по арене. Противница еще пыталась сопротивляться, пыталась забросать Эмму песком или подловить на обманном маневре, но Один хранил свою дочь от нечестных приемов и подсказывал ей, как лучше поступить. В конечном счете, Эмма в буквальном смысле слова лишила противницу дыхания, нанеся ей мощный удар поддых. Тот вынудил измотанную женщину упасть навзничь и остаться лежать. Эмма, выдохнув, поставила ногу ей на спину и победно вскинула меч, устало ловя ласкающие слух выкрики, несущиеся с трибун. Солнце продолжало слепить, и Эмма наугад повернулась к ложе, надеясь, что та здесь одна, и Цезарь тоже один. Сулла предупредил, что бои будут не насмерть, так что ждать решения о судьбе побежденной противницы смысла не было, и Эмма отошла в сторону, когда появившиеся на арене солдаты подбежали и утащили не сопротивлявшуюся соперницу прочь. Ей никто не сказал, что делать, а потому она, чуть выждав и так и не увидев лица Цезаря, побрела к выходу, привычно вздрагивая от шума, то и дело толкавшего в спину. За пределами арены Сулла нашел ее быстро и велел ждать, так как ему еще нужно было задержаться. Эмма терпеливо прождала до самого вечера, сидя на скамье в опустевшем помещении. Солдат, приставленный к ней, начал скучать и бродить из стороны в сторону. Эмма тоже временами вставала, чтобы размять ноги, а потом раб, присланный Суллой, передал ей несколько монет и разрешение выйти в город. Высоко оценив доверие Суллы, Эмма поняла его беззаботность только тогда, когда очутилась на улицах Рима. При всем желании она не смогла бы определить, куда бежать. Город был слишком большим, людей было слишком много: как обычных граждан, так и солдат. Трижды у Эммы проверили клеймо и спросили, кому она принадлежит. Кроме того, ее не оставляло ощущение, что за ней следят. Ничего удивительного: вряд ли Сулла все же доверился ей полностью. Эмму это не обижало и не злило. Она терпеливо гуляла, потому что это было лучше, чем просто сидеть и ждать, и набрела на храм Весты, в честь которой и проводились бои. Одна из женщин, заметив любопытство Эммы, рассказала ей, что двери храма обычно открыты только для жриц, но во время весталий в течение восьми дней замужние женщины могут помолиться священному огню и богине. Эмма не стала заходить внутрь, да и раб от Суллы к тому времени вновь отыскал ее и велел возвращаться к хозяину. По ночному городу, освещенному множеством факелов, прикрепленных к стенам домов, они добрались до постоялого двора, где Эмме отвели отдельную комнату. Уснуть она, впрочем, все равно не смогла: под окном шумели до утра. Эмма лежала и с удивлением вспоминала то, что увидела в Риме. Больше всего воображение ее поразили небольшие колесницы, ловко сновавшие по широким улицам – одну из таких колесниц Сулла остановил для того, чтобы добраться до постоялого двора. Как он пояснил Эмме, римское право запрещало передвигаться в черте города на каких-либо транспортных средствах, но для таких маленьких колесниц было сделано исключение. Обратно же в Тускул они вернулись на четырехколесной повозке, высокие стенки которой защищали их от пыли и грязи, а когда начался дождь, раб быстро натянул над повозкой плотную ткань, и Эмма даже не успела вымокнуть. Эмма расслабляет руки и скользит взглядом по своему животу, по груди, по плечам. Медлит немного перед тем, как повернуться спиной и убедиться, что клеймо на месте. Клеймо, по которому она все еще принадлежит Аурусу. Разве это правильно? Вдруг дергает мысль, что Аурус может заявить на нее свои права. Впрочем, если бы он мог, разве уже не сделал бы это? Наверняка они с Суллой обо всем договорились. Эмма нагибается, поднимая с пола брошенные повязки – набедренную и нагрудную, – и принимается одеваться. Выходить из прохладного дома в пекло не хочется вовсе, но нужно: на сегодня назначено собрание заговорщиков, и Эмма не может там не появиться. За время, прошедшее с марта, к ним примкнуло около ста человек. И среди них все еще – ни одного гладиатора. Эмму это и печалит, и радует. Она помнит, что гладиаторы живут не в пример лучше обычных рабов, а значит, мало кого из них на самом деле волнует вопрос свободы. Они и так практически свободны, разве что за пределы города выходить не могут да вынуждены подвергать свою жизнь опасности, сражаясь на арене. А в остальном… Эмма бросает последний взгляд на себя в зеркало. В остальном время покажет. Пока что все идет хорошо. Лилит ловит ее на выходе, и Эмма облегченно вздыхает, едва успев ощутить тот жар, что тянется к ней с улицы. Если можно еще немного оттянуть этот момент, еще немного побыть в прохладе… – Я горжусь тобой, – говорит ей Лилит, и взгляд ее мягок и одобрителен. – Ты победила сильную противницу. Слухи разносятся быстро, не стоит об этом забывать. Эмма улыбается и кивает. – Это все твоя заслуга. Она протягивает руку и быстро гладит Лилит по щеке, отдергивая пальцы, когда слышит какой-то шум. Лилит действительно была для нее отличным наставником – гораздо лучшим, чем Август, который видел в Эмме прежде всего женщину, а не бойца. Лилит же тренировала ее так, как тренировалась сама, и именно это позволило Эмме блеснуть в Риме. Она уже знает, что Цезарь поздравил Суллу с победой его гладиатора и даже намекнул на то, что непрочь выкупить такого успешного бойца. Сердце Эммы замерло, когда она услышала это от Суллы, но, к счастью, тот заверил ее, что Цезарь не настаивал. У него пока что полно собственных отличных гладиаторов, а та, что сражалась с Эммой, ему не принадлежит, поэтому никаких обид Цезарю нанесено не было. Но Эмма должна быть готова ко всему. Эмма же пока готова только к тому, что даже ей самой не кажется чем-то поразительным то, что происходит вокруг. Все ее победы – лишь то, что и должно быть. Она не ждет меньшего, стремясь к большему. И ее радует, что никто не делает из ее успехов нечто невообразимое. Она – просто воин. Ее задача – побеждать. В этом нет ничего удивительного. В последний момент Лилит поворачивает голову, и губы ее скользят поцелуем по кончикам пальцев Эммы. Зеленые глаза хитро блестят. – Я соскучилась, – сообщает Лилит. Хочет добавить что-то еще, но появление в конце галереи Лупы заставляет ее замолчать и осторожно отступить на шаг. Эмма с досадой пожимает плечами. Она думала, у них будет еще немного времени. Римлянка подходит, окидывает Лилит равнодушным взглядом и жестом велит ей удалиться. Затем говорит Эмме: – Поедешь со мной на рынок. Мне надо купить кое-что, а тебе не лишним будет прогуляться. До встречи заговорщиков еще остается достаточно времени, но Эмма планировала помолиться Одину, и теперь планы ее трещат по швам. Очевидно, Лупа видит ее быструю гримасу, потому что со смехом спрашивает: – Что, устала, милая? Она поздравила Эмму с победой еще вчера: очень активно поздравила. Эмма не была против, тем более что Лупа сделала все сама. – Или после Рима? – добавляет Лупа с намеком. Она приподнимает брови и касается указательным пальцем подбородка Эммы, заставляя ее посмотреть на себя. – Были там красивые женщины? – игриво интересуется она, но в глазах ее предупреждение. Эмма знает, что нужно ответить. – Я не смотрю на других женщин, ведь у меня есть ты. Лупе этого достаточно. Она не глупая и прекрасно понимает, что любви от Эммы не дождется, но и Эмма знает: Лупа может довольствоваться малым. Главное, не лишать ее этого малого. Тогда все будет хорошо. Лупа берет Эмму под руку, и вместе они выходят в жару, которая моментально наваливается на плечи и пригибает к земле. Лупа ворчит что-то о заигравшихся богах и прибавляет шаг, стремясь к лектике. Оказавшись внутри, в спасительной тени балдахина, она облегченно выдыхает и негромко произносит: – Не волнуйся, я знаю, что за дела у тебя сегодня. Успеешь вернуться. Эмма молча кивает. Лупа давно сказала, что плетущийся заговор ее не волнует, пока он не касается ее непосредственно и не причиняет неудобства. Она заверила Эмму, что если правда выплывет наружу, наказаны будут все – ею лично. Но пока заговорщики осторожны, пока они не доставляют проблем, она станет закрывать глаза и делать вид, что ничего не знает. Эмма до сих пор гадает, знает ли Лупа о них с Лилит и если да, то, выходит, так же закрывает глаза? Лупа лежит молча, изредка обмахиваясь веером. С марта они с Суллой еще трижды повторяли свои попытки завести ребенка, и всякий раз потом Эмма ходила с Лупой на рынок, к той старухе Алти. А недавно осмелилась спросить Лупу, почему она не хочет наследника. Лупа тогда впервые разгневалась и рявкнула, что уж это и вовсе не должно касаться какую-то там рабыню, но быстро от своего гнева отошла и сочла должным сказать, что не любит детей и не хочет их. Она была бы не против, если бы Сулла прижил себе сына на стороне, но тот хочет сделать все правильно. Лупе же не нужны неудобства. И она тоже делает так, как сочтет верным для себя. Пару раз Эмма порывается рассказать обо всем Сулле, но потом понимает, что в ней говорит зависть. Лупа может распоряжаться собственным телом, а она – нет. И тогда Эмма прогоняет прочь все черные эмоции. Лупа не заслужила такого предательства. В лектике уже почти так же душно, как снаружи, и Эмма старается не шевелиться. В голове бродят ленивые, неспешные мысли, одна из которых касается Регины. Эмма задерживает дыхание и заставляет себя вернуться в Рим, на арену, а затем – на ночные улицы, заполненные запахами еды, смехом и разговорами. Хотела бы она, чтобы Регина была там с ней? Да. Они не виделись с того самого дня, когда прошел бой в честь мартовских ид. С момента, как Эмма сказала «нет» и не раз пожалела об этом. Регина больше не приходила к ней и не давала о себе знать, хотя еще пару раз Эмма бывала в лудусе с Лупой. Она не искала Регину, и та, видимо, тоже не стремилась навстречу. Это правильно. У Эммы все хорошо с Лилит. У них по-прежнему нет любви, но есть крепкие дружеские отношения, которым совершенно не мешает то, что иногда Эмма и Лилит сплетаются в любовных объятиях. Эмме нравится, что она никому ничего не должна и что ей никто не должен. Они – равноправные партнеры, которых связывает общее дело и общие интересы. Лилит заботливая, веселая, надежная, она не врет Эмме и помогает там, где может помочь. Она не молчит и не прячет свое прошлое. Им всегда есть, о чем поговорить. Эмма очень жалеет, что не может полюбить Лилит. Очень. Но она знает, почему так. И у причины есть имя, и у нее темные волосы и глаза, и оливковая кожа, и браслет на запястье. Эмма никогда бы не подумала, что может спать с двумя женщинами, любя третью. Однако так случилось в ее жизни, и это много лучше того, что еще могло произойти. Кроме прочего, она прекрасно знает, что и Регина спит с Робином: он сам рассказал Эмме об этом при последней встрече – то ли для того, чтобы быть честным, то ли, чтобы вызвать в ней ревность. Вот только Эмма точно знает: Робин для Регины – как для нее Лилит. Хороший друг, надежный любовник. И ничего больше. Поэтому она совершенно не ревнует. Да и Регина ничего ей не должна. На рынке совсем мало людей: жара всех заставляет как можно больше времени проводить дома. Эмма покидает лектику первой и подает руку Лупе. Та, придерживая подол туники, осторожно ступает на землю. – Отвратительно, – выдыхает она, оглядываясь и морщась. – Такая жара… Хоть бы дождь пошел. Римлянка трясет головой, подзывает к себе ближайшего мальчишку с опахалом, ждущего работы, кидает ему пару мелких монет и неспешно движется по направлению к лавкам с маслами и духами. – Если жара сохранится после дождя, то будет только хуже, – возражает Эмма, идя чуть позади. Мальчишка усердно гоняет воздух рядом с Лупой, и немного прохлады перепадает и Эмме. Она старается подставлять потокам ветерка голову, но получается плохо. Хорошо, что у нее не темные волосы: с ними было бы еще жарче. Гадалка Алти сидит на своем привычном месте и скалится, заметив Эмму. Эмма хмурится и хочет отвернуться, но Лупа вдруг говорит ей: – Иди, милая, поищи себе что-нибудь хорошенькое. Она дает ей немного денег и уходит, ни слова больше не говоря. Эмма смотрит ей вслед и размышляет, что же Лупе на самом деле нужно на рынке, потом нехотя подходит к Алти, невозмутимо перебрасывающей из ладони в ладонь свои неизменные косточки. Какое-то время они обе молчат, обмениваясь взглядами. – Чего пришла-то? – наконец говорит Алти, щуря темные глаза. – Я уж все тебе сказала. Да и тебе не сильно нравится меня слушать. Она растягивает полные губы в дерзкой ухмылке. Эмма мрачно взирает на нее. Не будь так жарко, она бы уже давно ушла в противоположном направлении, но двигаться совершенно не хочется. Не хочется и разговаривать, однако слова будто сами просятся на язык. – Откуда ты вообще взялась? – вырывается у Эммы, и она тут же добавляет: – Я помню, что ты сбежала от Завоевателя. Но где ты родилась? Зачем ей это знать? А зачем тут вообще стоять? Будто держит что-то. Или кто-то: невидимый, неслышимый, молчаливый, знающий много больше, чем Эмма. Алти аккуратно накрывает косточки на ладони второй ладонью. Встряхивает их, будто в чаше. Хитро глядит на Эмму. – Где родилась, там и умерла, – нараспев произносит она, и по спине Эммы вдруг пробегает холодок. И это в такую жару! Она переступает с ноги на ногу, а Алти неспешно продолжает**: – Сложили бревна лодкой да укрепили в глухом лесу на четырех столбах и меня в ту лодку положили: от зверей и от людей подальше, чтобы не тревожил никто и чтобы я никого не тронула. Сказали, уходи и не возвращайся, не ждем тебя. Я и не вернулась. Она хихикает, потряхивая головой, а по спине Эммы все еще морозом проскальзывает дрожь. Эмма не любит рассказов о мертвецах. Да и Алти, давно уж понятно, с головой не дружит, такое о себе придумать! Алти бережно рассыпает косточки у себя на подоле и рассматривает их жадно, будто впервые видит. Потом поднимает глаза на Эмму. – Холодно там было лежать, в той лодке, – вдруг абсолютно нормальным голосом говорит она. – Я и уплыла. Взгляд ее на какой-то миг становится черным, тяжелым, Эмма ощущает, что проваливается в него, и приходится найти в себе силы, чтобы избавиться от наваждения. Словно почуяв сопротивление, Алти моргает, морок исчезает, и Эмма торопливо отворачивается, уходя. Зачем она вообще завела этот разговор?! Тяжелый взгляд гадалки преследует Эмму еще долго, даже после того, как она заворачивает за лавку со сдобой и останавливается там, чтобы перевести дух. Алти нагоняет на нее тоску и оторопь. Да еще и то ее предсказание… Что она вообще за существо? Эмма уже всерьез сомневается, что Алти – человек. Злой дух? И сидит она на перекрестке дорог… И про себя странные вещи говорит… Эмма передергивает плечами. Она дурно относится к темным силам, ей по нраву больше сражаться мечом, а не колдовским словом и зельем. – Вот так встреча! Август, вонзая зубы в мягкую булку, машет Эмме рукой. – Отпустили прогуляться? – Что-то вроде того, – бормочет Эмма, морщась: как можно есть в такую жару?! Но Августа пекло не смущает, он покупает у булочника еще сдобы, кивает Эмме, зовя ее за собой, и, прихрамывая, направляется куда-то в сторону. Эмма невольно следует за ним, видя впереди каменную скамью, на которую Август садится с большим удовольствием. Вытянув деревяшку, он кладет булки рядом с собой и, продолжая жевать, говорит Эмме, усевшейся рядом: – Аурус ходит злой, как голодный василиск***. Тебя недобрым словом поминает. Что ты ему опять сделала? Эмма хочет сказать, что понятия не имеет, но хмыкает, внезапно догадываясь. – В Риме были бои, – с оттенком гордости говорит она. – И я победила. Август недоверчиво щурится, закидывая в рот последний кусочек булки и беря следующую. – В самом деле, что ли? – он качает головой. – Что тут сказать… Молодец, молодец. Особой радости в его голосе не слышно, ну да Эмме она и не нужна. Она и заговорила-то об этом только потому, что Август упомянул Ауруса. Понятно, почему ланиста злится: он ведь продал Эмму, а та теперь – едва ли не лучший гладиатор Тускула. С другой стороны, делала бы она такие успехи, оставшись в лудусе? Август лениво дожевывает булку, следя за мальчишками, возящимися в пыли. Потом спрашивает, не глядя на Эмму: – Цезаря-то видела? – Видела, – нехотя признается Эмма. – Издалека. Он в ложе был, я на арене. Она не жалеет. На самом деле, ей не хочется смотреть в глаза человека, поддерживающего в своей стране рабство. Август снова умолкает и молчит до момента, как расправляется со всеми булками. Потом вытирает пальцы о штаны – с некоторых пор он предпочитает одеваться не так, как римляне – и будто бы небрежно заявляет: – Я раньше хотел встретиться с Цезарем, попроситься на службу. А потом встретился с Аурусом. И вот… Он зачем-то постукивает себя по деревянной ноге. Эмма недоуменно молчит. Какая тут связь? Август поворачивается к ней, в его светлых глазах таится нечто странное: веселье пополам с тоской. – Ногу-то он у меня отнял. Эмма успевает только приподнять брови в удивлении, а Август вдохновленно продолжает: – Нашел меня в лекарской палатке после боя, убедил, что ногу надо отнять, а то заражение меня убьет, а он, мол, видел, как я сражался, и хочет взять меня к себе наставником. Я тогда молодой был и дурной, мне бы лекаря самого спросить, так ли все, но этот пройдоха так умело пел, так складно говорил… Август обрывает себя резким вдохом и машет рукой. Эмма не знает, что тут можно сказать. Да и надо ли говорить? Выразить сочувствие? Вряд ли оно нужно Августу. Аурус же в ее глазах падает все ниже. Если все так, то, получается, во имя своих целей он сознательно лишил человека ноги… Эмма невольно сжимает кулаки. Подумать только, когда-то она считала Суллу злым и жестоким, а Лупа и вовсе казалась ей порождением тьмы! Август сплевывает в сторону, потирает щеку и говорит уже без энтузиазма: – А калеки Цезарю не нужны, так-то… У него вокруг здоровых полно. Какое-то время они просто сидят на скамье, молчат и не смотрят друг на друга. Потом Август лезет за пазуху, достает оттуда мятый папирусный свиток и протягивает Эмме. – Взгляни-ка. Эмма берет свиток – очень аккуратно, ей почему-то кажется, что она может его порвать – и разворачивает. Карта. Это карта. Старая, почти выцветшая, на ней сложно углядеть детали. Эмма видела подобные и не раз. Вот только что здесь изображено? Она присматривается и никак не может понять. Тускул? Точно, он. Вот, вроде бы, лудус Ауруса… и от него идет дорога… но там ее точно нет, она прекрасно это знает. Август склоняется к ней и шепчет на ухо: – Это карта подземных туннелей, ведущих из города к пристани. Вот тут и тут, – он тычет пальцем с обломанным ногтем в свиток, – проходы завалены. Намеренно, конечно. Но можно попытаться продолбить. В сердце Эммы волной вскипает радость. Думала ли она, что когда-нибудь увидит нечто подобное? Разумеется, нет! Не раз она сетовала, что проходы, которыми успешно пользуется Белла, ведут лишь от здания к зданию и не выводят за пределы города. А сейчас, получается, что выход есть! Нужно лишь приложить усилия, чтобы восстановить его! Она почти любит Августа, когда переводит на него взгляд и спрашивает: – Откуда это у тебя? Август хмыкает, напуская на себя равнодушный вид. – Оттуда, где этого уже нет. Видно, что он собой доволен. Эмма быстро и порывисто обнимает его, а потом возвращает внимание карте, жадно изучает ее, пытается запомнить на случай, если карту отберут или она каким-то образом испортится. Ей так радостно и волнительно, что она напрочь забывает о жаре, от которой по-прежнему изнемогает город. – Пауллус говорил, что у него есть друзья с кирками, – бормочет она, водя пальцем по извилистым ходам. – Надо попросить их. – Разумно, – соглашается Август. – Быстро, конечно, с этим справиться не получится, но начало будет положено. Эмма снова и снова всматривается в едва заметные линии, изучает повороты и изгибы, смотрит на Тускул под другим углом. И как жаль, что нет возможности воспользоваться новыми знаниями прямо сейчас! Руки дрожат от несправедливости, но с другой стороны – ей снова везет. Им снова везет. Боги на их стороне, теперь нет никаких сомнений! Эмма думает, что Одину непременно стоит принести жертву. Беда только в том, что самые лучшие жертвы ему – человеческие. Преступника вешают головой вниз и протыкают копьем так же, как сделал это с собой Всеотец. Эмма не сторонник таких жертв. Хотя если выбирать между человеком и собакой – животным Одина, – то… Эмма встряхивает головой, бережно сворачивает карту так, чтобы можно было без проблем убрать ее в нагрудную повязку, и поворачивается к Августу. – Есть успехи в тренировках? Поездка в Рим отняла довольно много времени, и кое-что от взгляда Эммы ускользнуло. Теперь она хочет знать, ведь количество заговорщиков увеличилось. Пока что это не пугает, однако сто людей – это не десять. Хватит ли Эммы и Лилит на них всех? Август морщится и неопределенно машет рукой. – Они не гладиаторы, – ворчит он недовольно. – Тут уж ничего не поделаешь. Но некоторые прям хороши, хороши… Он поглаживает подбородок, глядя куда-то в сторону, и добавляет: – В сущности, нам же не нужна армия. Нам просто нужно, чтобы они умели держать меч. Эмма не уверена в правильности заключений Августа. Да, они рассчитывают на то, что солдаты Тускула отправятся на бой с армией Завоевателя, но ведь в городе всяко кто-то останется. Те же самые гладиаторы: некоторые из них – и Эмма в этом уверена – с радостью станут защищать хозяев. Сколько нужно плохо обученных рабов против отлично натренированного воина? – Они должны хорошо уметь держать меч, – отрезает Эмма. – Сделай все возможное. Выжми из них все соки. В голосе ее слышится металл, который не ускользает от внимания Августа. Наставник щурится, очевидно, пытаясь понять, не почудилось ли ему, затем смеется. – Ты думаешь, это так просто? Эмма встает, всем своим видом показывая, что разговор окончен. – Это должно быть просто для тех, кто хочет выбраться отсюда, – твердо говорит она. – Спасибо за карту, Август. И я знаю, что ты сделаешь все возможное. Она кладет руку ему на плечо и слегка сжимает пальцы, таким образом выказывая свое уважение и одобрение. Август похлопывает ее ладонь своей и кивает. Эмма заводит за ухо выбившийся из косы локон и вдруг понимает, что прошло уже довольно много времени, а Лупа до сих пор ее не ищет. Что-то случилось? Встревоженная, Эмма торопится к лектике и на полпути видит ту, встречи с которой не ищет слишком давно. Сердце останавливается ровно на один удар, затем ускоряет ритм. Регина стоит напротив, сжимая в руках корзину. Взгляд ее направлен на Эмму и ни на мгновение не отвлекается на людей, снующих рядом. Эмма делает глубокий вдох. А потом еще один. И замирает. Она не забыла, что хочет вытащить Регину из Тускула. Что хочет дать ей свободу – с собой или без себя. И это, и то, что лежит в нагруднике, позволяет Эмме решительно шагнуть к Регине и шепнуть ей: – Приходи сегодня ночью на собрание. Пожалуйста. На душе легко. Эмма знает, что время настало. Три месяца – достаточный срок, чтобы улеглось все, чему стоило улечься. Сама Эмма больше не испытывает ни обиды, ни злости, ни чего-либо еще плохого. Она не стала бы разыскивать Регину сегодня, чтобы позвать ее, но кто-то из богов столкнул их друг с другом, и нельзя игнорировать этот знак. Эмма знает, что оттолкнула Регину тогда, после боя. Знает, что Регина вправе поступить точно так же сейчас. Но, во имя Одина, долго они будут вот так бодаться? У них одна цель, они стремятся в одном направлении! Эмма уже давно не требует от Регины любви, она смирилась, что ее собственное чувство будет одиноко тлеть в сердце. Однако то, что она по-прежнему испытывает к ней… оно не позволяет просто забыть Регину. Просто бросить ее на растерзание тем волкам, которые оставили после себя шрамы, отдающиеся болью до сих пор. Эмма не искала встреч с Региной с самого марта. Ей нечего было предложить, ей нельзя было просить что-то взамен. Она отдавала себя тренировкам, лидерству, Лупе, Лилит… Всему, что только могло успокоить ее. И вот сегодня Август с его картой… И эта встреча… Радость медленно затапливает все внутри. Эмма счастлива от удачи, свалившейся на голову, и хочет поделиться ею. Ответное молчание длится совсем недолго, и Регина, к удивлению Эммы, торопливо кивает. – Я приду, – шепчет она в ответ, и призрак улыбки касается ее губ. – Я… обязательно приду, Эмма. Словно все эти месяцы она только и ждала, когда ее позовут. Эмма тоже улыбается: светло и чисто. И не может удержать себя от того, чтобы порывисто взять Регину за руку и сжать ее пальцы. Они стоят так близко, никто ведь не увидит. – Прости меня, – говорит она искренне. – Мне нужно было время… чтобы все понять. Ей нужно было время, чтобы уложить все, что не хотело укладываться. Шторм должен был утихнуть окончательно. И сейчас, в это мгновение, Эмма понимает, что прошлое осталось в прошлом: то прошлое, что у них на двоих с Региной. Что бы там ни было, они, кажется, наконец, отбились от всего, что заставляло их кусать друг друга. Эмма видит это в глазах Регины, глядящих на нее с тихой нежностью. Чувствует в себе. Чувствует в них обеих. Регина ничего не отвечает, но Эмме это и не нужно. Она отпускает ее, и та уходит, не оглядываясь, но теперь это не рождает в Эмме обид. Она смотрит ей вслед, затем спохватывается и зачем-то поворачивается, хотя бежать ей в ту же сторону, куда ушла Регина. Сердце замирает в невольном страхе. В паре шагов от Эммы стоит Лупа, и руки ее скрещены на груди. Лицо спокойно, как и глаза, но Эмма кожей чувствует: не все в порядке. Все не в порядке. Лупа видела их с Региной. В голове моментально всплывает Кора, и Эмма сжимает кулаки, готовясь защищаться, однако Лупа подходит ближе, окидывает Эмму внимательным взором и небрежно произносит: – Ты хочешь эту рабыню? Мальчишка за ней усердно работает опахалом. Видно, что он совсем вымотался. Эмма от неожиданности не успевает ответить, а Лупа продолжает: – Я спала с ней когда-то. Ничего особенного. Но если ты хочешь… Она делает паузу, многозначительно вскидывая брови. Эмма мотает головой. Лупа не должна узнать. – Она… нравится мне. И только. Голос ее проседает на последних словах. А внутри все трясется, когда Лупа вдруг улыбается, и так много снисхождения в этой ее улыбке. – Не стоит врать мне, Эмма, милая. Я знаю, что у вас было что-то, еще когда ты жила в лудусе. Она передает Эмме корзину, наполненную остро пахнущими мешочками. Эмма сглатывает. Кто ей рассказал? Кора? Ласерта? Аурус? Но сейчас важно не это. Важно то, что она попалась на вранье. А Лупа этого не любит. И Эмма спешит исправить ситуацию. – Я хотела ее раньше, не скрою. Очень хотела. Но теперь… Лупа ждет, на губах ее застыла улыбка. И Эмма решается сделать тот ход, от которого столь долго бежала. – Я бы хотела Лилит. Если ты позволишь… Я сказала Регине об этом. Чтобы она не питала иллюзий. И хотела сказать тебе… но… Она понятия не имеет, к чему это приведет. Она покрывает правдой ложь и надеется, что боги смилостивятся, а Лупа не станет гневаться. Лицо Лупы же вдруг проясняется, взгляд становится предельно понимающим. Она хлопает в ладоши и заливисто смеется. Затем шагает к ошарашенной Эмме, хватает ее за щеки и оставляет на губах звонкий, крепкий поцелуй. – О, милая, я уж думала, ты никогда не признаешься! Она продолжает смеяться, и Эмме неловко, что она не может сказать Лупе всю правду. Но она не хочет проблем для Регины. Впрочем… не создала ли она только что проблемы для Лилит?! Лупа подхватывает Эмму под руку и влечет к лектике, терпеливо ждущей их вместе с носильщиками. Римлянка не прекращает посмеиваться, а, оказавшись за балдахином, едва дожидается момента, когда лектика взмывает в воздух, и с придыханием произносит, прильнув к ничего не понимающей Эмме: – Я давно вижу, какие вы взгляды бросаете друг на друга! Меж вами по-настоящему искрит! Она всплескивает свободной рукой и прижимается щекой к плечу Эммы, горячему от римского солнца. – Лилит – очаровательна. Мне она тоже очень нравится. И, безусловно, я разрешу тебе развлекаться с ней, если ты хочешь, с одним условием… Эмма даже не пытается догадаться, что это может быть за условие. Но стоило попытаться. – Я буду с вами в ваш первый раз. Конечно, это не просьба. Эмма прекрасно понимает. Как понимает и то, что ей удалось избежать больших трудностей. Придется всего лишь сыграть самой и попросить о том же Лилит. Снова повезло? Не иначе. Но когда она уже станет осторожнее! – Конечно, – выдыхает Эмма. – Это будет прекрасно! Она сделает так, чтобы все было прекрасно. Потому что теперь она врет Лупе, и ей это не нравится. Эмма поворачивает голову и находит губами губы Лупы, отчаянно целуя их. Римлянка со смехом игриво отталкивает Эмму от себя, будто бы совсем не хочет того, что та ей предлагает. Кажется, ей хочется поговорить. Эмме же сейчас не до разговоров. Она хочет закрепить результат и увести мысли Лупы от Регины. А Лупа будто чувствует что-то, потому что продолжает с любопытством всматриваться в глаза Эммы, словно надеется что-то там отыскать. – Ты стала другой, Эмма, – говорит она, и в голосе ее нет сожаления: только восхищение. – Прекрасный гладиатор, лидер, настоящая женщина… Римлянка гладит Эмму по лицу, задевая губы. Эмма приоткрывает рот. – Ты нравишься мне такой, – сообщает Лупа, пальцами касаясь ее языка. – Мне нравится спать с теми, кто обладает силой. Всем женщинам нравится… Помни об этом. И она без особого предупреждения опускает руку и просовывает ее между бедер Эммы. Два пальца входят внутрь, и это не слишком приятно, потому что Эмма не очень-то готова. Но она прикрывает глаза и запрокидывает голову, быстро входя в образ, что так нравится Лупе. Ей еще долго предстоит играть.