Te amo est verum

Эмма вылавливает Лилит незадолго до начала собрания и рассказывает ей о том, что произошло. Признаться, она готова к любой реакции, но настоящее облегчение испытывает тогда, когда слышит смех и слова: – Что ж, всегда хотела попробовать себя в актерском мастерстве! Лилит приседает, комично разводя руки в стороны, и странным манерным голосом вещает: – А теперь, господин, извольте откушать это дивное блюдо! У нее такое забавное лицо, что Эмма не удерживается и прыскает от смеха. Лилит возмущенно шикает, потом тоже начинает смеяться. Проходящий мимо раб удивленно смотрит на них и ускоряет шаг. Эмма провожает его взглядом, утирает глаза и качает головой. – Ты не сердишься? – уточняет она на всякий случай. – Ну, что все так вышло… Она неопределенно умолкает. Лилит кладет ей на плечо теплую ладонь. – Так даже лучше, – кивает она. – Теперь Лупа в курсе, и это не злит ее, как могло бы разозлить, застань она нас где-нибудь, как-нибудь… Она корчит гримасу, приподнимая брови, и Эмма закусывает губу, вспоминая, где и как их могла застать Лупа. Да, наверное, все к лучшему. А то, что римлянка хочет присутствовать… Что ж, для Эммы в этом уже давно нет ничего особенного, а Лилит говорит, что переживет, и нет повода ей не верить. Сердце окончательно успокаивается, и Эмма, улучив момент, быстро рассказывает про карту, принесенную Августом. – Это замечательная новость! – взволнованно шепчет Лилит, глаза у нее поблескивают. – Как думаешь, сколько времени потребуется, чтобы раскопать завалы? Она явно воодушевлена, на нее приятно смотреть. Эмма пожимает плечами. – Надо сначала посмотреть на них, – рассудительно замечает она. – Да и, признаться, я мало смыслю в подобных вещах. Стоит спросить Пауллуса и его приятелей. – Да, конечно, – бормочет Лилит. На губах ее блуждает рассеянная улыбка, а когда Эмма спрашивает о ее причинах, Лилит встряхивает головой. – Мне просто не верится, что мы уже проделали такую большую работу! – голос ее снова звучит взволнованно и чуть проседает. – Когда все только начиналось, и Август произносил свои речи, мне казалось, это будет длиться бесконечно… Она замолкает ненадолго, и Эмма терпеливо смотрит на нее и ждет. А потом вдруг спохватывается: – Как думаешь, стоит рассказать о карте на собрании? Лилит переводит на нее недоуменный взгляд. – Думаю, стоит. Эмма же колеблется, и Лилит проницательно добавляет: – Или ты боишься, что кто-то может проболтаться? – Да, – с облегчением кивает Эмма. – Я не могу доверять им всем. И проверить всех не могу. Белла, конечно, говорит, что ручается за них, но… Она вздыхает, не желая договаривать. Лилит и так все понимает. Она всегда понимает. – Эмма! Лилит! Привет! Голосок Неро слышится издалека, сам он еще на другом конце галереи и оттуда машет руками, обращая на себя внимание. Лилит и Эмма одновременно отступают друг от друга на шаг, и Эмма улыбается, глядя, как мальчишка бежит к ним, на ходу выкрикивая: – Руфия состряпала клубничный пирог! Такой вкусный! Он добегает и останавливается, продолжая тараторить: – Я нес кусочек, чтобы угостить Элию, но тут налетели птицы, вот такие! – он округляет глаза и расставляет руки, чтобы показать размер птиц. – И все отобрали! Эмма, ты сделаешь мне рогатку? Надо наказать виновных! Он уморительно серьезен в своей попытке оправдаться за съеденное лакомство, и Эмма без труда поддерживает игру. – Обязательно, – сдвигает она брови. – Мы сделаем самую большую рогатку! И покажем этим негодяям, что бывает с теми, кто ворует пирог Руфии! – Да! – восклицает Неро, подпрыгивая. – Делай скорее! А я пойду отыщу тех птиц! И он убегает. Лилит и Эмма какое-то время смотрят ему вслед, потом дружно рассыпаются в смехе. – Без него было бы скучно, – говорит Лилит с улыбкой, и Эмма соглашается. Неро вносит в их скучную взрослую жизнь немного детской непосредственности. Она обязательно заберет его из Тускула, когда придет время уходить. Может, удастся найти для него семью. – По поводу туннелей, – возвращается к оставленной было теме Лилит. – Думаю, сказать нужно: все равно это всплывет, ведь ребята Пауллуса будут там работать. Скажи, эти завалы… они далеко от основных ходов, по которым наши приходят на собрания? Эмма честно пытается вспомнить, но получается плохо, поэтому они с Лилит уходят в заветную нишу, где и разворачивается карта, над которой склоняются две головы. – Вот, – указывает Эмма в неверном, тусклом свете масляной лампы. – Достаточно далеко. Как я понимаю, были завалены непосредственно выходы к пристани, а основные перекрестки находятся в самом городе. Лилит кивает. Она держит карту, волосы свешиваются ей на лицо, и Эмма придерживает их, чтобы не мешали. – Смотри, – говорит Лилит, – тут есть ходы, ведущие в лес. Мы будем ими пользоваться? Эмма хмурит брови. Стоит ли уходить через лес? Если она правильно понимает, дорога оттуда ведет в двух направлениях: в Рим и обратно в Тускул, к морю. В Рим они, конечно, не пойдут, только к пристани – кстати, надо будет еще озаботиться наймом корабля… Так в чем смысл делать такой крюк? – Нет, – принимает она решение. – Лес не станем трогать. Лилит кивает. – Отлично. Пусть тогда все думают, что будем уходить лесом. При случае, если вдруг среди нас действительно окажется предатель, он донесет не о тех завалах. Что думаешь? Она приподнимает брови, ожидая ответа. Это замечательная идея, вот только что-то в ней смущает Эмму. Она силится ухватить смущение за хвост и развернуть к себе лицом, но получается с трудом. Наконец, она понимает, что к чему. – Но ребята Пауллуса будут работать в другом месте. Если кто-то пойдет проверять и не обнаружит их там… – Эмма отвлекается на волосы Лилит, выскользнувшие из руки. – Так вот, если там никого не окажется, не будет ли это выглядеть подозрительно? Лилит поджимает губы и снова смотрит на карту. Видно, что она сосредоточенно обдумывает варианты. Лампа грустно моргает, то и дело погружая нишу в темноту. – Надо узнать, сколько людей у Пауллуса, готовых работать. И часть из них послать разбирать завалы в проходах, ведущих к лесу. В крайнем случае у нас будет несколько путей отступления. Эмма выдыхает: – Но если среди нас предатель, их поймают… Лилит издает короткий смешок. – Эмма, родная, иногда ты бываешь такой забавной… – она склоняется над картой и быстро целует Эмму в губы, затем выпрямляется и продолжает: – Если нас сдадут, то возьмут не только тех, кто махал кирками. Головы полетят у всех, будь уверена. Голос Лилит звучит спокойно, будто ее и вовсе не страшит перспектива попасться. Эмма прислушивается к себе, ищет страх в сердце. И не находит. Конечно, она с самого начала понимает, что власти Рима не проявят снисхождение к рабам, замыслившим восстание и побег. В лучшем случае их направят на какие-нибудь рудники, где они останутся до скончания жизни, в худшем – расставят кресты с их телами вдоль дорог. Эмма ухмыляется, но без особого веселья. Нет выбора. Либо ты делаешь что-то и рискуешь своей головой, либо ты ничего не делаешь и все равно рискуешь головы лишиться, потому что так захочет твой хозяин. Выбора нет. – Да, пусть будет так, – решается она. – Станем убирать завалы на обоих направлениях. Кто знает, вдруг пригодится… Лилит возвращает карту, а Эмма отпускает ее волосы. Они улыбаются друг другу: заговорщики, связанные и духовно, и телесно. Эмме нравится эта связь. Она делает ее сильнее. Увереннее. Эмма всегда знает, что Лилит поддержит ее и подскажет, как лучше. Она настоящий друг. Друг… – Я люблю Регину. Это вырывается совершенно неожиданно. Эмма не планировала сейчас касаться этой темы. Но сказанного не воротишь, и приходится сжать губы, пытливо всматриваясь в глаза Лилит, боясь увидеть там боль. Но Лилит совершенно спокойна, и взгляд ее по-прежнему ласкает и нежит Эмму, не причиняя неудобств. – Я знаю, – говорит Лилит со смешком. – Почему вдруг ты решила мне об этом напомнить? Эмма сворачивает карту и убирает в нагрудник. Вздыхает и качает головой. – Я встретила Регину сегодня на рынке. Попросила ее прийти. Она согласилась. Она не знает, как сказать Лилит, что хочет снова попытаться с Региной. Вернее, не так. Не снова. На самом деле, это не прекращалось никогда. И Эмма сейчас просто вернулась в начальную точку – но совершенно другим человеком. Теперь она понимает то, чего не понимала раньше. Теперь она может действовать так, чтобы удобно было не только ей. Теперь она… любит Регину. Да, все верно. То, что было раньше… вряд ли это была любовь. Влюбленность, страсть, желание обладать, похоть – Эмма может подобрать сотни слов ко всему этому, и все они будут верными. Она хотела Регину – для себя, невзирая на желания самой Регины. Эмма была отчаянно одинока, и нестерпимо больно было думать, что единственный человек, который мог бы скрасить для нее это одиночество, не хотел быть с ней. Сейчас же… Сейчас Эмма не загадывает. Она просто хочет попытаться наладить свою жизнь – и жизнь Регины. В уголках губ Лилит – морщинки от частых улыбок. Она смотрит на Эмму и мягко говорит: – Я не скажу ей о нас, не волнуйся. Эмма не то чтобы волнуется, да и просить об этом Лилит не стала бы. – Я просто хочу рассказать ей все сама, – кивает она. Так будет честно. Для всех троих. Лилит кивает в ответ. Потом порывисто обнимает Эмму, прижимает к себе и шепчет на ухо: – Я рада, что ты, наконец, решилась. Поверь мне, Регина любит тебя. Она просто… сложный человек. Очень сложный. Эмма знает, что Лилит общается с Региной. Ей очень хочется спросить, как же сделать так, чтобы Регина стала чуть-чуть попроще, но вместо этого она обнимает Лилит и облегченно выдыхает, прижимаясь щекой к ее плечу. Им было хорошо вместе. Возможно, даже слишком хорошо. Не будь Регины, Эмма была бы счастлива назвать Лилит своей и идти с ней по жизни рука об руку. Но здесь и сейчас Лилит может быть только ее другом – лучшим другом. И нет смысла и дальше пытаться обманывать себя и остальных. Более Регины в своем разговоре они не касаются. Настало время спускаться в подземелья: учитывая, что народу на собраниях заметно прибавилось, потребовалось искать новое помещение. Таким оказался зал, случайно обнаруженный Беллой. Она заприметила дверь, заросшую мхом, и сообщила Эмме, а уж та велела эту дверь открыть. За ней обнаружилось большое сводчатое помещение с колоннами, отделанное камнем, со множеством скамеек и со столами. Очевидно, что раньше тут проходили тоже своего рода собрания. Грех таким не воспользоваться. По стенам развесили лампы, соорудили несколько очагов, чтобы не мерзнуть от холода, и теперь все заговорщики без труда размещались там – можно сказать, с относительным уютом, без опасений, что их голоса будут услышаны. Сулла заверил Эмму, что про подземелья никто не вспоминает: ходы были прорыты несколько веков назад, для максимально быстрого вывода людей из города на случай осады, а потом благополучно забыты. У Эммы нет причин не доверять Сулле в этом вопросе, все-таки он больше общается с власть держащими римлянами, чем она сама. Лилит спускается вниз – через тот проход, которым Эмма воспользовалась в день своего первого знакомства с заговорщиками. Эмма еще какое-то время расхаживает туда-сюда, бдительно следя за тем, чтобы никто не заинтересовался их исчезновением под землей. Иногда ей кажется, что чуть ли не все, кто живет в доме Суллы, знают, что к чему, и просто помалкивают, но проверять это как-то не тянет. Убедившись, что все в порядке, Эмма берет масляную лампу, минует несколько ступенек и аккуратно прикрывает крышку, слыша, как оставшийся следить за порядком раб сверху наваливает на нее ветки и доски. Ступени скользкие, Эмма идет осторожно, с каждым шагом ощущая все больше и больше прохлады. После дневной жары это просто безумное удовольствие, и Эмма ловит себя на том, что сознательно не спешит, чтобы подольше насладиться этим. Но все хорошее рано или поздно заканчивается, и она выходит к проходу, по которому остается пройти совсем немного, чтобы добраться до зала. Она уже слышит приглушенные голоса: вероятно, все собрались и ждут только ее. Приходится чуть ускориться, но тут уже можно не бояться упасть. Белла видит Эмму, едва та входит, и кидается к ней с горящими глазами. Хватает за руку, второй рукой обнимает за шею и шепчет на ухо, прижимая к нему губы: – Август сказал про карту. – Август – трепло, – сердито замечает Эмма, обнимая Беллу. – Что еще он сказал? Белла смеется, и смех ее звоном колокольчиков разносится по залу, эхом витая над головами собравшихся. Эмма смотрит, и в груди ее ворочается что-то теплое: столько людей пришли сегодня сюда! Всего за несколько месяцев удалось собрать желающих что-то изменить! Лилит говорит, что виной тому лидерство Эммы, что люди знают ее историю и потому идут за ней, но сама Эмма в это не верит. Что такого в ее истории? Она такой же раб, как и все остальные. Нет, нет, просто пришло время! Людям надоело не иметь возможности решать за себя, им надоело голодать, быть избитыми и изнасилованными! Они хотят что-то менять. Белла приобнимает Эмму за талию, продолжая шептать: – Вчера Аурус сказал мне кое-что. Белла продолжает спать с Аурусом, называя его любовью всей своей жизни, и Эмма не против, пока это не мешает делу заговорщиков. Здесь она в чем-то похожа на Лупу, которая спокойна, пока никто не доставляет ей неудобств. – Что сказал? – интересуется Эмма, но внимание ее уже отдано другому. Другой. Она видит Регину, сидящую на противоположном конце зала. Регину, которая пришла, как и обещала. Регину, которая замечает ее взгляд и приподнимает руку, как бы говоря: «Я здесь!» Эмма задерживает дыхание, любуясь ею. – Он тоже против рабства, – пробивается к ней голос Беллы. – Он не сказал это открыто, да и я не спрашивала, просто в разговоре вскользь упомянул, что предпочел бы платить людям за то, что они делают. Он считает, что так можно было бы избежать ножа в спину. Если бы у людей была возможность самим выбирать тех, на кого работать, и получать за это деньги. – Угу, – говорит Эмма. Она поняла. Но ее отношения к Аурусу это не меняет. Она все еще помнит, что он сделал с ней. И с Региной. – Это можно как-то использовать? – интересуется Белла. Она, кажется, слегка обиделась из-за невнимания Эммы, и та заставляет себя перестать смотреть на Регину. – Возможно, – улыбается она римлянке. – Пока не знаю. Но это хорошая новость. Она напоследок крепче прижимает Беллу к себе и велит ей идти, потому что пора начинать собрание: время хоть и ночное, но хозяева могут хватиться своих рабов в любой момент. Именно поэтому так редко получается собраться всем вместе. Сначала выступает Август. Он приветствует новичков, напоминает о том, что нужно тренироваться и обозначает день, в который готов рассказывать и показывать, как правильно держать оружие. Далее наступает очередь Пауллуса, который отчитывается о количестве выкованных мечей. Эмма довольна обоими и чувствует прилив сил, когда приходит время ей заговорить перед всеми этими людьми. Она достает карту, разворачивает ее, бросает быстрый взгляд на Регину, убеждается, что та никуда не делась, набирает в грудь воздуха и начинает: – Все мы знаем о системе туннелей под Тускулом. И не понаслышке. Она с намеком приподнимает брови, в ответ на что раздается дружный смех. Эмма довольно кивает. Ей нравится, что люди смеются. Она постарается не заставить их плакать. – Так вот, – она демонстрирует собравшимся карту, понимая, что невозможно на ней разглядеть что-либо, пока не подойдешь поближе, – на этой карте показано, что туннели эти имеют выходы к лесу. Выходы эти завалены, но если их разобрать, то… Она делает паузу, давая возможность осмыслить сказанное. Рабы переглядываются и переговариваются, кто-то кивает, кто-то скрещивает руки на груди и щурится в ожидании продолжения. И Эмма продолжает: – Пауллус, ты говорил, у тебя есть друзья, которые любят работать кирками… Пауллус встает со своего места, и следом за ним поднимаются еще шестеро мужчин: все невысокие, кряжистые и приземистые, как на подбор. – Вот мои ребята, – довольно говорит Пауллус. – Готовы приступить! Его друзья наперебой кивают. В зале поднимается шум, он слышится Эмме одобрительным, и какое-то время она дает людям возможность наговориться, затем прерывает их, повышая голос: – Итак, друзья, скоро завалы будут расчищены! И мы получим путь для отступления, когда Завоеватель отвлечет римских солдат! Краем глаза она следит за выражением лица Регины, но не может по нему ничего понять. С другой стороны, Регина не уходит, и это уже очень хороший знак. – Почему не уйти сразу, как все будет готово? – спрашивает какой-то раб из тех, с кем Эмма еще ни разу не общалась. У него недовольное лицо, будто он услышал совсем не то, что хотел бы. Эмма пристально смотрит на него. И говорит: – Иди. Хоть сейчас. Тебя никто не держит. Раб фыркает, но молчит. А Эмма продолжает: – Если мы уйдем до того, как Рим будет охвачен военной лихорадкой, за нами тут же пустятся в погоню. И, несмотря на то, что многие из нас уже хорошо владеют оружием, справиться с солдатами будет не так уж и просто. Она видит, что рабы кивают, соглашаясь с ней. Потому что так и есть: они – не обученные воители. Они – просто рабы. Цезарю не придется прикладывать много сил, чтобы подавить восстание. Эмма уже знает про Спартака, про ту удачу, что улыбнулась ему. Но людей в том заговоре было не в пример больше, и среди них нашлись хорошо тренированные гладиаторы. А их здесь пока что – всего сотня. Конечно, население Тускула и само по себе невелико, однако солдат здесь не меньше нескольких сотен, а то и вся тысяча. Неужели кто-то из собравшихся здесь всерьез думает, что они смогут оказать достойное сопротивление? – А если Завоеватель не придет? – продолжает задавать неудобные вопросы тот же самый раб. – Что тогда? Эмма кидает быстрый взгляд на Лилит, та едва заметно кивает. Она поняла и проследит за этим мужчиной. Быть может, он и есть предатель. – Завоеватель придет, – отзывается Эмма, складывая карту и держа ее в руках. – Но что если нет? – упорствует раб. Его уже начинают стыдить соседи по скамье, а Эмма позволяет себе короткую усмешку. – Иди, – снова говорит она. – Прямо сейчас. Что мешает тебе покинуть город? Я не против, думаю, и все остальные тоже. Она прекрасно понимает, что если хоть один раб сбежит, то римляне усилят наблюдение, и их собрания могут прекратиться вовсе. Еще она понимает, что отговаривать от чего-то нет смысла: если человек решил и действительно хочет это сделать, он сделает. Чем-то она себе сейчас напоминает Августа, который тоже призывал ждать. Вот только он ничего и не делал при этом. Раб, впрочем, умолкает и до самого конца собрания не произносит больше ни слова. Эмма заканчивает свое выступление словами ободрения и поворачивается к Лилит, которая куда-то исчезла, а сейчас склоняется к ее уху и шепчет: – Это новенький. Недавно стал рабом. И крайне этим недоволен. Я послежу за ним. Она направляется к маленькой, неприметной двери: это еще один выход из зала, ведущий непосредственно в город, к одному из заброшенных домов. Эмма смотрит ей вслед. Она прекрасно понимает раба. Как понимает и то, что все, что говорит этот новичок, лишено смысла. На их стороне сейчас – только время. Да, возможно, кто-то умрет в ожидании восстания, но если они начнут его прямо сейчас, погибнет гораздо больше людей. И в гораздо больших муках. Люди расходятся, зал постепенно пустеет. Эмма договаривается с Пауллусом о сроках начала работ и, чуть поколебавшись, все же рассказывает ему о своей маленькой лжи, хотя изначально планировала дать ему завершить то, о чем было объявлено во всеуслышание. Пауллус одобряет эту ложь и заверяет Эмму, что все будет сделано в лучшем виде. – Я своим доверяю, – гудит он, хмурясь. – Сначала разберемся с теми завалами, что к лесу ведут, потом возьмемся за остальное. Так правильнее будет, если кто посмотреть захочет – а мы вот они, работаем себе! Они договариваются пойти и посмотреть все на месте завтра. Эмма благодарно хлопает Пауллуса по плечу. На душе у нее легко и хорошо. Дело движется, не стоит на месте. Как и Завоеватель, который, по сведениям Суллы, уже к осени должен подойти к Риму вплотную, а быть может, и войти в него. Бои пока что происходят где-то на границах, армия Завоевателя одерживает много побед, но поражения достаточно крупны и отбрасывают греков слишком далеко. Эмма только вздыхает, когда слышит об этом. Что она может сделать? Лишь молиться Одину и просить у него поддержки для Завоевателя. Когда зал пустеет окончательно, Эмма убирает карту в нагрудник и оборачивается ровно в момент, когда Регина останавливается рядом. Сердце пропускает удар. Эмма планировала разговор, но сейчас почему-то робеет. Ей удалось завладеть вниманием и одобрением целой сотни людей, а возле Регины уверенность вдруг куда-то пропадает. – Ты пришла, – растерянно улыбается Эмма. – Я рада. Правда. Она топчется, не зная, что сказать еще, как начать разговор, и выдыхает в изумлении, когда Регина повторяет то, что проделала тогда, после боя: она кладет ладони на щеки Эммы, чуть сжимая пальцы, и приникает поцелуем к ее приоткрывшимся губам. Это мягкий, нежный поцелуй. Эмма, дрожа, чувствует в нем одобрение. А еще она чувствует то, что заставляет ее замереть. Это действительно происходит. Прямо сейчас. Она не хочет возвращаться к Лупе, не хочет возбуждать ее и доводить до пика. Не хочет делить с ней Лилит. Не хочет смотреть, как они с Суллой пытаются зачать ребенка. Не хочет быть лидером и спасать людей. Она хочет Регину. Хочет все только для нее и ради нее. И это желание снова моментально делает ее слабой. Она буквально чувствует, как энергия и собранность каплями срываются с кончиков пальцев, как покидают сердце, немеющее при виде Регины. Регина делает ее слабой. Ее поведение делает Эмму такой. Той, от которой она так долго бежала. А ведь это могло бы придавать ей сил. Вот только понять удается не сразу. И прекратить. А нужно ли прекращать? Эмма решает, что момент подходящий. Что Регина сама поцеловала ее – снова. Что, может быть, они, наконец, оставят прошлое в прошлом и начнут что-то новое. Поэтому она бездумно вжимается в Регину бедрами, жалея, что нечем дать почувствовать всю силу возбуждения. – Будь со мной, – шепчет она ей в губы. – Пожалуйста… Это слышится так беспомощно… Будто вернулся лудус, где Эмма хотела и не могла получить. Она ощущает отвращение – к самой себе, но не может прекратить. Колдовство… Видно, это чувствует и Регина, потому что мгновенно отпускает ее, почти отталкивает. Эмма, задыхаясь, приникает спиной к холодной стене, чтобы не упасть от дурманящих голову и тело ощущений. Будто горячие волны накатывают на нее одна за одной, норовя сбить с ног. Кровь пульсирует яростными толчками. – Регина, – называет она заветное имя и видит, как искажается гневом прекрасное лицо, только что бывшее мягким и любящим. – Не смей, – цедит Регина, будто плюет Эмме в глаза. – Не смей хотеть меня сейчас. Я не какая-то трофейная жена, готовая в любой момент лечь под лидера! Думаю, у тебя таких здесь достаточно! Эмма без труда понимает, что речь идет о Лилит. И молчит, потому что не видит смысла раздувать этот костер. Регина напряжена, как тетива, и готова спустить ядовитую стрелу. Или уже спустила? Что ей не понравилось? Что Эмма попросила? Образ улыбающейся Лупы шевелит губами: «Мне нравится спать с теми, кто обладает силой. Всем женщинам нравится…» Слабость уходит сразу же. Исчезает, как дым, растаявший в утреннем звенящем воздухе. И кажется едва ли не смешной собственная беспомощность. Эмма молча смотрит, а потом вдруг заходится в смехе, и настает очередь Регины смотреть в изумлении. Эмма никак не может остановиться, глаза увлажняются от слез. Наконец силой воли она заставляет себя перестать и утирает лицо. – Ах, Регина, – тянет она, – ты по-прежнему верна себе. Приласкала и оттолкнула. Она видит, как вытягивается лицо Регины. И давит невольную усмешку, чувствуя, как наваждение рассеивается, будто морок в глазах Алти. Может, это колдовство гадалки? Может, она хочет помешать Эмме? Эмма решительно встряхивает головой. Нет. Теперь это не опрокинет ее навзничь. Возврата к прошлому не нужно. Стоит двигаться только вперед. Регина не ждала таких слов. Она не ждала отпора. О чем она думала, когда произносила те слова? Но прошло слишком много времени, и Эмма не стояла на месте. Вот только Регина об этом не знает. Как не знает она и того, что Эмма никогда не будет ее Ингенусом. Или не хочет знать. Ей нужно просто это понять. Эмма отталкивается от стены и подходит к Регине. Двумя пальцами приподнимает ее подбородок. Склоняется, словно для поцелуя, и с удовлетворением чувствует, что Регина не собирается убегать. А потом говорит, очень убежденно, будто и не она только что практически умоляла: – Я люблю тебя, Регина. И знаю, что ты тоже любишь меня. Хватит игр. Реши для себя, что тебе важно. Что тебе нужно. И дай мне знать. Я могу сделать для тебя все. И я сделаю. Вот теперь все. Она сказала. Обратного пути нет. Регина стоит, как статуя, когда Эмма целует ее: нежно, но уверенно на этот раз. И не отмирает даже тогда, когда Эмма ее отпускает. Словно услышала что-то невозможное. Или увидела. Или поняла. Эмма уходит, не оборачиваясь. Она довольна собой. Прошлое Регины теперь и ее проблема, но Эмма больше не тот человек, который станет лить над ним слезы. И она добьется того, чтобы Регина отпустила всех своих призраков. Обязательно добьется. Эмма успевает пройти лишь несколько шагов по проходу, когда неожиданная мысль заставляет ее остановиться. Почему она снова убегает? Почему оставляет Регину? Почему в который раз собирается ждать, пока та подумает и что-то решит? Они должны решать вместе! Возможно, все беды их оттого, что они почти не говорят друг с другом. Ничем не делятся. Не раскрывают душу. И именно поэтому Эмма поворачивает обратно, едва ли не бегом возвращаясь в зал. Думает ли она застать там Лилит? Абсолютно точно нет. Но Лилит в зале, она стоит спиной к двери и что-то говорит, и Эмма знает, что человек, который слушает, это Регина, потому что она не могла успеть уйти. Не желая обнаруживать себя, Эмма юркает за одну из колонн, вознося хвалу всем богам за то, что колонна достаточно велика, чтобы скрыть ее полностью. Затаив дыхание, Эмма вся обращается в слух. – Хватит маяться дурью, – сердито говорит Лилит. – Ты любишь Эмму. А она любит тебя. Что за игры ты устраиваешь? Она вернулась так быстро? Или не уходила вовсе? Стояла за дверью и слушала, а потом решила, что надо брать ситуацию в свои руки? Наверное, не стоит все же подслушивать разговор, однако он касается и Эммы тоже… Она хочет знать. Стыдно признать, но она благодарна Лилит за то, что та сейчас делает, хоть и просила ее об обратном. У них с Региной никогда не получалось поговорить нормально. Понять друг друга. Может быть, Лилит удастся расставить все по своим местам? Эмма не видит, но представляет, как Регина надменно вскидывает подбородок, как сверкают яростью ее глаза. Как она говорит… – Какое ты имеешь право лезть не в свое дело? Это она попросила тебя вмешаться? О, она все же злится… Эмма невольно улыбается, слыша шипящие нотки в голосе. И тут же кусает нижнюю губу, огорчаясь из-за того, что Регина подумала, будто Лилит тут не по собственной воле. Вот теперь бы выйти и растолковать все, но Эмма по-прежнему не двигается, словно что-то сковало ее ноги. И сердце ее наполняется нежностью, когда Лилит отвечает: – Я Эмме друг. И тебе я тоже друг… – Ты мне не друг! – перебивает ее Регина. – Я твой друг, – с нажимом повторяет Лилит. – И я хочу, чтобы ты была счастлива. Регина горько смеется, у Эммы рот сводит от этой горечи, которая полынью оседает на языке. – Счастлива? Думаешь, я могу быть счастлива? – с иронией повторяет Регина. И абсолютной противоположностью ей является голос Лилит – спокойный и мягкий: – Думаю, ты должна, наконец, в это поверить. – Ты спишь с ней? Регина спрашивает это таким спокойным, таким ужасающе равнодушным тоном, что сердце в груди Эммы превращается в ледышку. Она так боится услышать ответ Лилит, что до крови закусывает костяшки на пальцах и почти прекращает дышать. Лилит обещала, но… Эмма все еще не дышит. Между Региной и Лилит воцаряется глубокая, бездонная тишина. Которая прерывается тяжелым «Нет». И больше Лилит не произносит ни слова. Выдох срывается с вмиг задрожавших губ Эммы. Она приваливается спиной к колонне, чувствуя, как между лопаток быстро сползает к пояснице крупная капля пота. Она почему-то думает, что это мог быть конец всего. Абсолютно всего. И все еще может, потому что Регина выдыхает: – Ты лжешь. Она делает небольшую паузу и повторяет: – Ты лжешь. Она настолько уверена в своих словах, что Эмму буквально опрокидывает с ног эта уверенность. И она до крови прикусывает щеку, когда слышит: – Я не лгу. Все, что было между нами, давно кончилось. А даже если бы лгала, это ничего не меняет в том, что я сказала до этого. Я не сплю с ней – больше нет. Эмма с ужасом зажимает рукой рот, чтобы ненароком не издать ни звука. Что творит Лилит?! Зачем? Она ведь все портит… Регина издает смешок. – Как я могу быть уверена в том, что твои слова не лживы? Что мне с того, что в них веришь ты? – голос издевательски протягивает последнее слово. Эмма жмурится. Она уже не рада, что вернулась в зал. Как не рада и тому, что Лилит слышала их разговор с Региной. А уж следующая фраза Лилит и вовсе затапливает Эмму талой ледяной водой. – Почему ты обвиняешь Эмму в том, что она была со мной, когда ты и сама без зазрения совести отбиваешь Робина у семьи? Это словно обухом топора бьет Эмму по затылку. Она никогда не напомнила бы Регине про Робина. Никогда. Но она не Лилит, это очевидно. Регина отвечает не сразу, а когда отвечает, уверенности в ее тоне больше нет: – Он… – Что – он? – перебивает ее Лилит раздраженно. – Не возражает? Будто ты не знаешь, что он влюблен в тебя по уши и побежит к тебе по первому зову! – она делает паузу, за которую Эмма пытается осмыслить происходящее, а потом продолжает: – Что такое, Регина? Почему ты бледнеешь? Я говорю неправду? Тебе неприятно такое слышать? – Да. Замолчи. И снова голос Регины слаб. Эмма затылком вжимается в колонну. Нет, она не выйдет сейчас. Это только все испортит. – Я замолчу, – соглашается Лилит. – Вот только не смей больше обвинять Эмму в том, в чем виновата и ты. – Я ни разу не сказала… – Необязательно говорить, Регина, уж тебе ли не знать! Но ты смотришь на нее так, будто только она виновата в твоих бедах. Эмма впивается зубами в костяшки на правой руке. Что толку отрицать… Так и есть. Но Регина иного мнения. – Это неправда. – Это правда. И ты знаешь это. Эмма ни при чем. Как и Робин. Все дело в тебе. В твоем прошлом. В том, что ты все давно решила, но не можешь себе в этом признаться. Прекрати переносить то, что завершилось, на то, что еще будет. – Хватит… – голос Регины по-прежнему звучит слабо, будто из-за болезни. Эмме мучительно хочется выбежать и схватить ее, прижать к себе, никуда не отпускать, заверить, что все будет хорошо. Однако она остается на месте и слушает дальше. – Я замолчу, – снова соглашается Лилит. – Как и ты. И никогда больше не обвинишь Эмму в связи со мной. Потому что она-то уж точно не припомнит тебе Робина. – Она… знает? Эмме чудится страх в словах Регины. Страх, который заставляет сердце сжиматься: неужели Регина думает, что это отвернет от нее Эмму? Неужели?.. – Она знает, – без тени жалости говорит Лилит. – И она по-прежнему любит тебя слишком сильно, чтобы таить обиды. Это все еще Рим, Регина, разве ты забыла? А мы – все еще рабы. Стая. В стае спят, прижавшись друг к другу как можно крепче. И делятся теплом и силой. Поддержкой. Это тоже любовь. Но не та, что предлагает тебе Эмма. И тебе нужно ее взять. Потому что это все, что нужно тебе – сейчас и потом. Люби ее, Регина. Люби так, как не любила никого. И ты никогда не пожалеешь. Слеза медленно катится по щеке. Эмма не чувствует ее и позволяет затеряться в уголке губ. А потом расправляет плечи и выходит из-за колонны, нарочно стуча сандалиями так, чтобы привлечь к себе внимание. Сейчас или никогда. На лице обернувшейся Лилит нет ничего, кроме облегчения. Она кивает Эмме и делает шаг в сторону, выпуская из-за своей спины Регину. А та… Та смотрит себе под ноги и комкает край туники побелевшими от напряжения пальцами. Эмма скользит затуманенным взглядом по темным волосам, собранным в чуть растрепавшую косу, по опущенным плечам, которым так много пришлось вынести, по рукам, что умеют так нежно обнимать. Затем переводит взор на Лилит и надеется, что та видит, как много в нем благодарности и смущения. Лилит видит. Во всяком случае, она снова кивает, растягивая губы в быстрой улыбке, и оставляет Регину стоять в одиночестве, направляясь к основному выходу. Она проходит совсем близко от Эммы, ветерок от ее стремительного шага касается левой щеки. Эмма вздрагивает, но не оборачивается вслед. Потому что снова смотрит на Регину. Только на нее. Пустой зал неспешно заполняется тишиной. Эмма ждет. Терпеливо и неподвижно, откуда-то зная, что дождется. Наконец, Регина поднимает голову, делая неуверенный шаг вперед. В темных глазах блестят слезы. И Эмма, ни на мгновение не задумавшись, распахивает объятия ей навстречу.