Te amo est verum

На рассвете, когда еще не так жарко, когда все спят, Эмма уходит в сад, чтобы, наконец, помолиться. Она спала весь остаток дня и всю ночь, и ей сполна хватило этого времени, чтобы почувствовать себя бодрой и готовой ко всему. Последние несколько дней выдались суматошными, Эмма хоть и обращалась к Одину, но все время на бегу. Сегодня же в руках ее бурдюк с бараньей кровью, и ею она кропит землю перед собой, опускаясь на колени. – Испей, Всеотец, – мягко говорит она, следя за тем, как кровь неспешно впитывается в песок. – Преисполнись благодати и пошли мне свою улыбку… В тот же момент солнце выходит из-за туч, теплом касаясь щеки Эммы. У нее замирает сердце от ощущения счастья, она запрокидывает голову и закрывает глаза. Губы ее едва шевелятся: – Да будут твои испытания мне по плечу, да прославлю я твое имя еще во многих битвах… Эмма умолкает и долго сидит, будто вслушиваясь в тишину, из которой, ведомые только ей, доносятся ободряющие, вселяющие уверенность, слова. Северный бог не оставляет свое дитя в одиночестве, незримо присутствуя при каждом шаге, при каждом слове. И земля, не оставившая ни капли крови на поверхности, подтверждение тому, что Один доволен Эммой. А значит, все будет хорошо. Время течет неспешно, не хочется идти куда-то, хочется остаться вот так, купаясь в благодати, ниспосланной Всеотцом. Но он вряд ли будет доволен бездельем, а потому Эмма, тряхнув головой, легко поднимается на ноги, переворачивая бурдюк кверху дном и убеждаясь, что он пуст. Солнце светит ярко, тучи на небе почти рассеялись. Предстоит очередной жаркий день. Горожане утверждают, что давно не было такого засушливого лета и что все это – результат недовольства богов из-за войны с Грецией. Эмма щурится. По последним данным, Завоеватель все еще в нескольких шагах от того, чтобы войти в Рим. Но быстрой победы не получилось, и теперь уже дело за тем, чья армия вымотается быстрее. Сулла утверждает, что у Цезаря есть еще, кого бросить в сражение, однако на стороне Завоевателя не только Греция, но и половина востока. Кроме того, северные народы, на которых Цезарь давно нацелил свой взгляд, тоже выжидать не собираются. Эмму греет мысль о том, что отец и братья ее уже в армии Завоевателя, а значит, быть может, она встретится с ними здесь – разве такое не может случиться? Конечно, шанс невелик, но он остается, так что… – Ты молилась? Эмма оборачивается на негромкий голос Лилит. Та подходит, облаченная в домашнюю голубую тунику, не подвязанную поясом; ноги ее босы, а волосы влажны после утреннего купания: как и Эмма, Лилит встает рано, посвящая утро каким-то свои делам. – Да, – кивает Эмма, приветственно кивая. – Ты тоже? Она никогда раньше не спрашивала, в кого верит Лилит, как не интересовалась и тем, что за боги властвуют над землями, откуда Лилит родом. – Я не верю в богов, – мягко слышится в ответ. Эмма пораженно смотрит на нее и не сразу находит, что сказать. Не верит?! – Но… почему? Она, конечно, знает, что существуют такие люди, но чтобы Лилит… Эмма не думает, что это что-то изменит между ними, просто она действительно не понимает, как можно не верить в тех, что даруют им жизнь и все ее блага. Лилит небрежно пожимает плечами. – Я никогда не видела их и даже не слышала. На губах ее бродит легкая улыбка, и Эмме трудно понять, говорит Лилит серьезно или шутит. – Никто не видел, – отвечает она, наконец. – Это ведь боги… Они не являются каждому встречному. – Вот именно, – кивает Лилит. – Они не являются никому, даже если молишься им очень усердно. Так в чем смысл? Она пожимает плечами, а Эмма вдруг пугается, что кто-нибудь сверху услышит их разговор и покарает за него. – Молчи! – порывисто просит она Лилит, поднимая руку, словно бы для того, чтобы закрыть ее рот, произносящий богохульства. – Молчи, чтобы они не наказали тебя! В сердце поселяется искреннее переживание. Эмма слишком любит Лилит, чтобы позволить ей вот так рисковать. Но Лилит, кажется, совершенно не боится. – Если они сделают это, явившись во плоти, то я точно в них поверю! – заливисто хохочет она, но Эмме не смешно. Всю свою жизнь она видела доказательства того, что боги наказывают за неповиновение, и кара их бывала страшна. Друга отца, который, напившись, выбежал посреди ночи в грозу в поле и орал в небо, что ненавидит богов, отнявших у него сына, Один сразил молнией. Харальд чудом остался жив, но у него отнялись ноги и ум. Эмма видела его после: заросший, хмурый, с трясущейся головой, он сидел в маленькой повозке, которую тащила за собой его жена, кроткая и набожная женщина, всю свою оставшуюся жизнь замаливавшая грех мужа. Она умерла раньше него, а его приютили у себя дальние родственники, которые затем уехали, и больше Эмма ничего о Харальде не слышала. Даже отец предпочитал обходить его стороной в своих речах. – Перестань, – тяжело дыша, просит Эмма. – Это… неправильно. То, что ты говоришь… Не надо так! Лилит приподнимает брови и разводит руками. С губ ее, впрочем, не срывается больше ни слова, и Эмма постепенно успокаивается. Это ведь дело Лилит, что ей делать с богами, почему же Эмме так неловко, так неприятно от того, что она услышала? Она трясет головой, словно выбивая из нее все, что причиняет неудобства, и выдыхает: – Лупа еще спит? Она ушла из комнаты первой, оставив Лилит и Лупу, и теперь гадает, есть ли у нее немного времени, чтобы спуститься в подземелья и проверить, начал ли Пауллус с друзьями работать над завалами. – Спит, – отзывается Лилит, с оттенком любопытства поглядывая на Эмму. – Хочешь воспользоваться этим? – Хочу, – кивает Эмма и предлагает: – Давай через нишу спустимся вниз? И тут же понимает, что в дом лучше не возвращаться: а ну как Лупа уже проснулась и столкнется с ними по пути? Лилит, очевидно, того же мнения. – Лучше этим ходом, – она указывает на лаз в земле, надежно прикрытый ветками и досками. Эмма скептически приценивается к объему работ, который им придется проделать. И ведь надо будет еще как-то обратно все забросать! – Ладно, – решается она. – Рискнем! И все же направляется к дому. Пусть Один решает, нужно ли Эмме сейчас спускаться под землю. Рабы уже потихоньку просыпаются и разбредаются по своим делам. Некоторые – те, кто участвуют в заговоре – кивают Эмме, улыбаясь, другие проходят мимо, опустив глаза в пол. Эмма знает, что ее особое положение в доме не всем по нраву, ну так что ж… Она себе такую жизнь не выбирала. До ниши они добираются без происшествий, по пути Эмма оставляет пустой бурдюк на одной из множества скамеек, установленных в галерее. А очутившись за занавесью, вдруг поворачивается к Лилит и очень серьезно говорит ей: – Когда я вчера говорила, что больше этого не должно повториться, я не шутила. Вновь начав строить отношения с Региной, она не хочет, чтобы что-то встало между ними. Лилит удивленно хмурится. – Почему ты сообщаешь об этом мне? – интересуется она прохладно. – Я со своей стороны уже пообещала, что ничем не помешаю. Но вчерашнее было не с моей подачи. Насколько я помню, это твои слова явились для Лупы поводом к действию. Она неожиданно агрессивна, что ей несвойственно, и Эмма думает: уж не из-за разговора ли это о богах? И говорит вслух: – Я просто хотела убедиться, что между нами нет недопонимания… Она хочет добавить также, что принимает право Лилит верить или не верить, но та шикает и манит ее в сторону прохода. Эмма послушно проскальзывает в темную прохладу и ждет, пока Лилит возьмет лампу и прикроет дверь. Они начинают спускаться по ступенькам, и Эмма не находит лучше времени, чтобы сказать: – А по поводу богов – я просто удивилась… – У меня нет желания обсуждать это, Эмма, – обрывает ее Лилит, дышащая в спину. – Я понимаю, что тебе это может быть неприятно, и не предлагаю принять мою точку зрения. Просто там, откуда я родом, люди не верят в богов. Эмма силится представить себе такое место, но не может и поэтому умолкает. Какое-то время они спускаются в тишине, потом снова раздается голос Лилит: – Что до Регины… Эмма, я все отлично понимаю. Насчет меня можешь в этом вопросе не волноваться. Я не буду пытаться встать между вами, это я обещаю. Эмма останавливается вдруг, так резко, что Лилит едва не врезается в нее, и разворачивается, запрокидывая голову. – Если ты думаешь, – прерывающимся голосом начинает она, – что для меня все это так просто, то ты ошибаешься! Мы с тобой… Ей перестает хватать дыхания, она замолкает, втягивая ртом воздух. Сердце безудержно колотится в груди и причиняет боль. Конечно, она не любит Лилит так, как любит Регину. Это вообще абсолютно разная любовь! Но то, что у них было… Для Эммы это не только постель. Лилит помогла ей в трудное время; она ни на чем не настаивала, ничего не просила, просто отдавала себя и свои силы, чтобы Эмма смогла успокоиться. Именно благодаря ей Эмма осознала себя и свои настоящие чувства к Регине. Именно благодаря ей она стала тем, кем стала. Эмма все еще тяжело дышит, пытаясь справиться с непрошеными слезами, так и норовящими навернуться на глаза. Может, это настигло ее вчерашнее, наконец, и как следует пробрало изнутри. Тогда Эмма запрятала эмоции поглубже, а сейчас им ничего не мешает выбраться, и они бьют – больно и умело. Эмма не умеет расставаться с людьми и не любит этого, но с Лилит им нужно расстаться – пусть и не совсем по-настоящему, ведь они остаются друзьями. Лилит поспешно спускается на одну ступеньку ниже, чтобы порывисто обнять Эмму свободной рукой. – Ну, что ты, – нежно шепчет она на ухо, – все хорошо. У нас с тобой все хорошо. Мы ведь сразу знали, что это ненадолго. – Я не знала, – пытается глухо возражать Эмма, однако Лилит не позволяет ей это сделать. – Ты знала, – говорит она уверенно. – Ты никогда не переставала любить Регину. И это правильно. Мы с тобой – лишь соратники, а вы с ней… У вас много больше. И не спорь. Я точно это знаю. Эмма не спорит. Она шмыгает носом, щекой прижимаясь к теплому чужому плечу. Потом отстраняется, и Лилит спокойно отпускает ее. Лампа освещает ее улыбающееся лицо. Эмма вздыхает и опускает взгляд на босые ноги Лилит. – Замерзнешь ведь… – Возможно, – Лилит не спорит и со смешком подталкивает Эмму. – Давай уже! У меня еще есть дела. Эмма качает головой. Это все так сложно и так просто одновременно. Сложно для нее и, кажется, просто для Лилит. Или она притворяется? Что лучше – допытаться до правды или оставить все как есть? Эмма склоняется ко второму и улыбается, выдыхая. Может, и ей стоит быть проще. Боги не зря посылают им испытания. Самое главное – не застрять на одном месте. А движение может быть не только вперед, иногда стоит отступить на шаг, если это поможет в будущем. Ради Регины Эмма может и вовсе начать все сначала. Почему она так действует на нее? Что такого в этой отстраненной, гневливой женщине, настроение которой может меняться быстрее, чем вода бежит в реке? Эмма не знает. Зато она знает, что без Регины мир теряет краски и звуки. И все, что Эмма делает сейчас, она делает потому, что хочет вернуть Регине желание жить и смеяться. Конечно, ей важны и все остальные рабы, и она сама, но Регина… Регина важнее. И это понимание какое-то очень спокойное и уверенное. Будто так и должно быть. Они спускаются вниз, и Эмма, наизусть выучившая карту, уверенно идет в нужном направлении. Правильность ее подтверждают глухие удары кирки, шаг от шага становящиеся все четче. Наконец за очередным поворотом Эмма видит полуголых мужчин, растаскивающих камни. Пауллус среди них, заприметив Эмму, он издает короткий свист, и стук кирок прекращается, моментально заполняя пространство оглушающей тишиной. – Кто к нам пожаловал! – усмехается Пауллус, вытирая руки о грязную рабочую тунику. – Решила проконтролировать, как идут дела? – Именно, – кивает Эмма и с любопытством осматривает завал. Он кажется совсем небольшим, учитывая высоту потолка и ширину прохода, но каков он вглубь? Этого никто не знает. Подойдя ближе, Эмма видит, что рабочие продвинулись примерно на длину руки, а просвета пока нет. – Есть какие-то мысли, сколько придется разбирать? – спрашивает Эмма, и подошедший Пауллус пожимает плечами. – Да уж за день не справимся, – он улыбается, но из-за насупленных бровей и густой бороды улыбка не кажется веселой. Эмма, впрочем, уже знает эту его особенность, так что не думает, что Пауллус злится или прилагает к улыбке какие-то немыслимые усилия. Она кивает и снова поворачивается к завалу, слыша Лилит. Та спрашивает: – Никто, кроме нас, не приходил, не смотрел, как дела идут? – Пока нет, – гудит Пауллус. – Не переживайте, девочки, сразу вам доложу, ежели кто наведается. На том они и расстаются, тем более что делать в подземельях сегодня больше нечего. Рабочие снова берутся за кирки, а Эмма с Лилит возвращаются в дом прежним путем. Эмме кажется, что все идет так, как и должно идти: не быстро, но и не медленно. Пожалуй, даже хорошо, что Завоеватель не взял Рим за один месяц, ведь тогда у заговорщиков совсем бы не осталось времени, чтобы подготовиться. Успеют ли они теперь? До обнаружения проходов Эмма планировала уходить поверху, но теперь это чудится абсолютной глупостью. Кто бы им позволил? – Ты думаешь, Сулле можно доверять? – задумчиво спрашивает Эмма, когда они оказываются в нише. Лилит ставит на место лампу, проверив уровень масла. – А у нас есть выбор? – усмехается она. Эмма поджимает губы. Лилит же продолжает: – Возможно, у него какие-то свои цели, тут гадать не возьмусь. Но даже если представить, что он намеревается сдать нас, когда мы будем уже близки к победе – так он может сделать это в любой момент. Уже на самом деле поздно переживать. Кроме того, – она многозначительно воздевает к потолку указательный палец, – мы ведь можем столь же просто сдать в ответ и его. Эмма морщится. – Он – свободный гражданин, воевавший во славу Рима, а мы… – она коротко машет рукой, не договаривая. Лилит усмехается снова. – Найдутся в городе те, кто его не любит, уж поверь. И для них окажутся очень кстати наши слова о его участии в заговоре. Нет, Эмма, тут все не так просто. Мы с ним теперь повязаны очень крепко, и если он действительно собирается предать нас, то это довольно опасно и очень опрометчиво с его стороны. В ее словах слишком много того, что кажется правдой. Кроме прочего, Эмма прислушивается еще и к своему внутреннему голосу, а тот твердит, что Сулла – не предатель. Все сходится к лучшему, однако отделаться от подозрений пока невозможно. Эмма понимает, что будет настороже до того момента, как им удастся сбежать и покинуть Рим. Стоит просто смириться и не принимать это как нечто из ряда вон выходящее. – Погоди, – ловит она за руку Лилит, уже собравшуюся покинуть нишу. – Спасибо. Спасибо тебе. За все. Эмма не уверена, когда последний раз она благодарила ее, но сейчас ощущает необходимость это сделать. Лилит молча сжимает ее пальцы, коротко целует в уголок губ и исчезает за занавесью. Эмме стоит выждать немного перед тем, как проделать то же самое, а потому она прижимается к стене и позволяет себе ненадолго прикрыть глаза. В голове вертятся, сменяя друг друга, образы Лупы, Суллы, Лилит, Ауруса, Регины… Эмма разглядывает их очень внимательно и отпускает, задерживая лишь Регину. Скорей бы очутиться в лудусе… На самом деле, мысли о ней сейчас совершенно не мешают. Раньше Эмма не находила себе места, едва только Регина возникала в ее голове. Приходилось усиленно отвлекаться, искать, чем бы себя занять, а теперь это будто само собой разумеющееся и абсолютно не мешает жить, общаться, заниматься своими делами. Эмме нравятся ее новые чувства к Регине. Они уверенные, они крепкие, они спокойные. Они есть, и есть отчетливое понимание, что они никуда не денутся, а буду только крепнуть день ото дня. Эмма открывает глаза и осторожно покидает нишу, убедившись, что никто не наблюдает за ней. Удивительно, в самом деле, что никто до сих пор не обнаружил этот закуток. С другой стороны, Сулла наверняка о нем знает, но, поскольку он на стороне заговорщиков, то и смысла ему как-то замуровывать проход нет. Позавтракав, Эмма не успевает заняться своим делами, потому что ее вылавливает Неро и требует соорудить рогатку, которую она ему обещала. Что ж поделать, обещание есть обещание, и до самого полудня Эмма возится с мальчишкой, сначала одаряя его добротной рогаткой – благо, она умеет их делать, – а потом убеждая его не истреблять всех птиц в округе. Добившись от него согласия оставить хотя бы парочку для размножения, она отпускает Неро и с невольным вздохом облегчения направляется к деревянному столбу, чтобы потренироваться: вчерашнюю тренировку она пропустила – и не по своей вине. Зато сегодня наверстает упущенное… …Спустя несколько часов, когда солнце уже выжгло все, до чего смогло дотянуться, Эмма устало опускает мечи. У нее дрожат руки, ноги, плечи, губы – все тело охвачено дрожью, потому что она не позволяла себе останавливаться, выматывала себя, доводила до предела, перешагивала его и стремилась обратно. Это ее новый режим. Старого ей не хватало для того, чтобы побеждать на аренах. Не хватало, чтобы чувствовать себя уверенно. Теперь все иначе. И ей нравится это «иначе». Ей нравится побеждать. Когда Эмма оборачивается и видит сидящую на скамье Лупу, сердце невольно екает: потому что это та скамья, на которой они по ночам с Суллой пьют неразбавленное вино. В последнее время они делают это весьма редко, но все равно – это их скамья. Солнце припекает макушку, очень хочется пить. Эмма глубоко дышит, пытаясь восстановиться после тренировки, а Лупа с прищуром смотрит на нее, будто чего-то ждет. В итоге она манит Эмму к себе и говорит, когда та подходит: – Устала? Она не улыбается. У нее внимательные, блестящие глаза и почти нет краски на лице, а на руках – драгоценностей. Эмма зачем-то обращает на это внимание, когда отвечает: – Не так сильно. Она устала сильно, но знает, что это ничего не изменит, если Лупа о чем-то попросит. Солнце продолжает припекать, и крошечный жучок, ползущий по запястью Эммы, кажется безмерно горячим, когда она давит его ладонью, а затем брезгливо смахивает. Все сильнее хочется пить, и она отходит к бочке с водой, не спрашивая позволения. Напившись вволю и умыв лицо, возвращается. Лупа продолжает сидеть и смотреть снизу вверх. А потом спрашивает – будто бы равнодушно: – Тебе понравилось вчера с Лилит? Будто бы – однако Эмма отчетливо видит, что Лупа хочет получить только один ответ. Все остальные ее не устроят. И это прекрасно объясняет, почему вчера Лилит не получила от хозяйки ни ласкового взгляда, ни прикосновения. Эмме не нравится лгать Лупе. Но она вынуждена, чтобы не стало хуже. Внутри пусто. Так пусто, как только может быть. Эмма ни о ком не думает сейчас. Никого не представляет. Она и впрямь сильно устала, чтобы терзать себя еще и таким образом. – Ты позволила мне быть с ней, – она старается сделать так, чтобы голос звучал максимально равнодушно. – Больше не нуждаюсь. Она вздергивает подбородок и напускает на губы холодную усмешку. Очевидно, что Лупа покупается. В глазах ее промелькивает удивление, которое она быстро прячет за удовлетворением. – Правда? Что ж… – она встает и подходит к Эмме. – Не могу сказать, что расстроена. Вчера было… интересно, конечно, но повторять не хотелось бы. Лупа порывисто обнимает Эмму за плечи и прижимается лбом ко лбу, шепча: – Я так привыкла, что ты моя, только моя… Она едва договаривает это, и слова теряются где-то во рту у Эммы, когда губы встречаются с губами в жарком, яростном поцелуе под стать беспощадному солнцу, пламенем своим затопившему Рим. Эмма старается держать руки подальше от Лупы, потому что в них все еще зажаты мечи, но потом просто роняет оружие на землю и подхватывает хозяйку под бедра. Лупа ладонью проскальзывает по ее потной шее и невнятно шепчет: – Никогда больше не проси меня о таком, ты поняла? Поняла? Она не дает Эмме возможности ответить и снова целует ее, так сильно, будто собирается откусить губы, затем отстраняется, хватает ее за руку и тащит за собой, едва ли не бегом направляясь к дому. Эмма думает, что они идут в купальню, но Лупа вталкивает ее в первое попавшееся помещение, мрак в котором разбавлен светом из крошечного окошка, и хрипло говорит: – Раздевайся. Жар похоти от этого слова мгновенно заполняет собой комнату, поспешно расползается по коже сотней солнечных жучков. Лупа сама стаскивает с себя тунику, под которой ожидаемо ничего нет, и дрожащими пальцами помогает Эмме справиться с завязками доспехов. В какой-то момент Эмма вдруг чувствует собственную волну желания, влагой выступившую между ног. Это уже давно не удивляет ее: тело всегда остается телом. Его не так сложно возбудить. Доспехи падают к ногам, Эмма остается в набедреннике, который тоже хочет снять, но Лупа с силой толкает ее к стене, возле которой обнаруживается кровать, застеленная чем-то мягким. Эмма падает на спину и прогибается от веса Лупы, обрушившегося на нее сверху. Она едва успевает приоткрыть губы, меж которыми проскальзывает чужой язык, и привычно раздвигает ноги, догадываясь, что Лупа хочет восстановить свое господство. Но римлянка вдруг хватается за ее плечи и переворачивается вместе с ней так, что оказывается снизу. – Нет. Я хочу не так. Сегодня ты госпожа, – говорит она вмиг ошарашенной Эмме. – Делай со мной, что хочешь. Она призывно улыбается и разжимает руки. Эмма нависает над ней, не зная, как поступить. Она привыкла исполнять приказы. А сейчас… что, она должна играть госпожу? Приказывать, а не подчиняться? Что-то крутится в животе, какое-то странное, неведомое доселе ощущение. И Эмма, пытаясь поймать его, пытаясь задержать, хмурится, медля. Лупа приподнимает брови, понимая ее заминку по-своему, и ерзает, стремясь прижаться к животу Эммы влажным лобком. – Не бойся, – шепчет она хрипловато. – Я доверяю тебе. Ну же, Эмма! Она вдруг осекается, а потом выговаривает очень медленно: – Моя госпожа… Ее глаза задурманиваются новой игрой, и Эмма вновь ощущает какой-то подъем, слыша в свой адрес то, что прежде ей доводилось лишь произносить самой. Ноздри ее раздуваются, когда она склоняется к Лупе, будто собираясь поцеловать. Та с готовностью тянется к ней, но Эмма в последний момент только быстрым касанием языка трогает ее верхнюю губу и отшатывается, садясь на бедра римлянки, зажимая их своими. И снова замирает, потому что Лупа, которой, очевидно, действительно нравится игра, повторяет: – Госпожа… Эмме вдруг перестает хватать дыхания. Что-то мутное заволакивает глаза, когда она склоняется и кусает Лупу за сосок: не до крови, нет, но достаточно сильно, чтобы вызвать неподдельный вскрик. Она намеренно делает ей больно, царапает, зажимает, оттягивает так, будто собирается оторвать. Лупа, извиваясь, то кричит, то стонет, но в криках и в стонах ее слышится больше восторга, чем настоящего страха или боли. Эмму почему-то злит это, и она удваивает усилия. Может, стоит сказать, чтобы Лупа молчала? – Молчи. Ни звука. И Лупа подчиняется, дрожа. А Эмма ладонями ведет по ее телу, кончиками пальцев пытаясь прочувствовать, где остановиться. Руки замирают на бедрах, большие пальцы лежат в опасной близости от места, прикосновений к которому Лупа явно жаждет больше всего: она пытается приподняться зад, пытается прижаться, но Эмма контролирует силу нажатия и вовремя убирает руки. Злость продолжает зубами держать за шею, и во всем этом виновата жара. Проклятое солнце… – Лежи спокойно, – приказывает Эмма, когда Лупа начинает слишком сильно ерзать, и ударяет ее по бедру, потому что приказ остается без внимания. – Лежи! – Эмма повышает голос, не думая о том, что Лупа в любой момент может все переиграть. Если захочет – скажет, а пока… Пока что она лишила ее девственности. Сделала рабыней тела. Заставила спать с Лилит, когда… Эмма прерывисто вздыхает и убирает руки с Лупы, когда ловит себя на желании сделать ей больно так, чтобы она запомнила. Чтобы она прочувствовала. Вот только Эмма – не Лупа. И она находит другой способ продемонстрировать силу, которой от нее добивается хозяйка. – Вниз, – велит она, заставляя Лупу подняться, а сама ложится на ее место. – Быстро. И сними его. Лупа покорно стягивает с Эммы набедренник, роняя его на пол, и застывает, кончиками пальцев трогая ее обнаженное тело, моментально отдергивая руки, когда Эмма рычит: – Вниз! Сейчас же! Возбуждение от смены ролей помогает, и Эмме не потребуется много времени, чтобы покончить со всем этим. Она закрывает глаза, когда Лупа поцелуями спускается от ее груди к животу и ниже, касается пальцами, дышит, бормочет что-то непонятное. Может, ей не нравится, что Эмма не успела сходить в купальню? Что ж, это был ее выбор. И это ее игра. – Молчи, – хрипло велит Эмма и надавливает ей на затылок. – И приступай. Она кидает взгляд на Лупу, быстро облизывающую губы. – Да, госпожа, – бормочет она и склоняет голову, а в следующее мгновение Эмма с замиранием сердца чувствует, как горячие губы смыкаются вокруг нее, и это восхитительно. Сейчас неважно даже, что это Лупа там, внизу, усиленно работает языком. Эмма всегда может снова закрыть глаза. Именно так она и поступает и неожиданно радуется, когда видит под плотно зажмуренными веками лицо Регины. «Это могла быть ты», – думает она и ожесточенно подается бедрами вперед, стремясь приблизить развязку, которая и так уже слишком близка. «Это должна была быть ты…» Лупа подхватывает ее ладонями под бедра и плотнее вжимается ртом. Эмма не помнит – или не хочет помнить, – было ли у них что-то подобное, но если и было, то уж всяко не по ее инициативе. От чужих губ и языка наслаждение вплескивается в кровь, проникает под кожу, сосредотачивается ровно между ног – и ровно тогда, когда нужно, взрывается, разлетаясь по всему телу, сжимая его в один миг и расслабляя в другой. И Эмма кончает – бурно, долго и облегченно, – затыкая себе рот рукой, потому что боится, что вместе со стоном с губ сорвется имя, которое совершенно не порадует Лупу.