Te amo est verum

Occasio receptus difficiles habet удачный случай может не вернуться

Повод отправиться в лудус появляется только в конце июня, когда Эмма уже начинает немного нервничать: Регина вновь не дает о себе знать. Значит ли это, что у нее все хорошо или за прошедшее время она все же успела несколько раз передумать и вернуться к прежней себе? Эмма надеется, что этого не случилось, однако проверить не может – да и не хочет, если уж говорить откровенно. Сейчас для нее лучше надежда, чем однозначный отказ. По крайней мере, она не отвлекается от своих основных дел, коих внезапно навалилось слишком много. Сулла снова брал ее в Рим на бои: уже не столь крупные по составу участников, однако весомые по количеству вложенных спонсорами денег. И Эмма его не подвела, отлично зная, что победа и в ее интересах тоже: деньги для заговорщиков из воздуха не возьмутся. Соперница досталась сильная, помотала она Эмму по арене знатно, пару раз даже чуть было не уложила на лопатки, но то ли Один помогал, то ли Эмма уже достаточно натренировалась так, что даже ненароком – хоть и почудилось, что специально – пущенная кровь не помешала ей одержать верх. Лекарь долго и старательно обрабатывал потом рану и с сожалением сказал, что останется шрам. Эмма кивнула. Шрам так шрам. Хорошо хоть, не через все лицо, а на щеке она переживет. Сулле, правда, досталось от Лупы за то, что не сберег красоту ее гладиатора, и Эмме долго пришлось убеждать хозяйку, что шрамы – это не главное. В итоге Лупа все же смягчилась и признала, что Эмма и со шрамом остается удивительно привлекательной особой – и желанной. Эмма спешно собирается, обряжаясь в сублигакулюм и кожаный нагрудник: у Ауруса намечается пир, и Сулла велел одеться празднично. Она надеется, что никаких боев не предвидится, потому что совершенно не настроена сегодня махать мечами. Зато настрой повидаться с Региной есть – и еще какой! В комнате появляется Лилит. Слегка сдвинув в сторону занавесь, она громко шепчет, оставаясь на пороге: – Пауллус сказал, что завтра. И тут же умолкает, видимо, думает, что ее может услышать не тот, кто должен. Эмма улыбается. – Проходи, ее нет. Лупа уехала по своим делам, и встретиться они должны уже только у Ауруса, куда Эмма отправится вместе с Суллой. Лилит медлит, но все же заходит. Она сегодня непривычно бледная: вчера чем-то отравилась и полдня не могла подняться, так мутило. За ночь, вроде, полегчало. Но Эмма все равно встревоженно спрашивает: – Ты как себя чувствуешь? Лилит отмахивается от ее руки, тянущейся потрогать лоб. – В порядке все, – хмурится она. Вздыхает и повторяет: – Про Пауллуса поняла? Поняла, конечно, чего там не понять? Эмма довольна. Завтра, выходит, будет разобран первый завал. Он оказался не таким большим, как представлялся, и никто из рабов им не заинтересовался. Сулла, во всяком случае, ни о чем Эмму за прошедшее время не спросил, а должен был, донеси ему кто-то: вряд ли бы хозяева других рабов отмолчались бы, узнай они о плетущемся под крышей дома Суллы заговоре. Нет, пока все тихо, и это не может не радовать. – Скажи им, пусть сразу же приступают ко второму завалу, – просит Эмма, у которой нет времени спускаться в подземелья. Лилит кивает. – Скажу обязательно. Она вдруг громко выдыхает и садится на кровать, морщась. Видимо, недомогание все же не прошло бесследно. – Хорошо, что Сулла не берет тебя, – Эмма опускается рядом с ней на корточки и сочувственно заглядывает в глаза. – Руфия тебе дала что-нибудь? – Да, гадость какую-то горькую, – ворчит Лилит, потирая щеки. – Надо же так было, а! Сто лет не болела! Она качает головой. Эмма улыбается и гладит ее по колену. – Все пройдет, не волнуйся. Лилит хмыкает. – Я и не волнуюсь. Просто не нравится плохо себя чувствовать. – А кому нравится? – разумно замечает Эмма, поднимаясь и поправляя сублигакулюм. Мельком бросив взгляд в зеркало, остается недовольной волосами и заплетает косу. Лилит следит за ней с ухмылкой и под конец говорит: – Будто на свидание собираешься. – Так, – неопределенно отзывается Эмма, сосредоточенная на том, чтобы правильно затянуть ленту. Справившись, наконец, она серьезно смотрит на Лилит. – Ты же знаешь Регину… С ней невозможно угадать. Лилит снова хмыкает и ничего не отвечает. Критически осматривает Эмму с ног до головы и одобрительно кивает. Эмма приподнимает брови, как бы спрашивая: «Точно?» Лилит кивает снова – более усердно. Эмма подмигивает ей, посылает воздушный поцелуй и уходит: из окна она видела, что лектика готова, а значит, скоро отправление. Настроение хорошее, под стать солнечному – и не такому уж жаркому! – дню. Эмма заглядывает на кухню, выпивает ковш прохладной воды, удовлетворенно утирает губы и выходит во двор. Под ноги ей подкатывается тряпичный мяч, который увлеченно гоняет Неро, и она отпинывает его обратно. Неро ловит его руками и подбегает, с любопытством интересуясь: – Куда-то уходишь? – Да, малыш, – Эмма ерошит его нечесаные волосы. – В лудус Ауруса. У Суллы там дела, а меня он берет за компанию. Глаза Неро загораются. – А Фур там будет? Эмма смеется. Мальчишка всерьез попал под обаяние Робина. Надо ли с этим что-то делать? Даже ревновать не хочется! В конце концов, в этом доме примеров для подражания у Неро немного: в силу своего возраста подражать Эмме и Лилит – девчонкам! – он, конечно, не станет, а они единственные здесь гладиаторы. Хозяева и рабы для Неро не в счет. Так что Робин – то, что надо! – Будет, – кивает Эмма. – Куда ж он денется? Неро умоляюще заглядывает ей в глаза. – А попроси у него что-нибудь для меня? – канючит он. – Может, у него есть обломок меча? Или старый доспех… Он переминается с ноги на ногу, видно, что ему не слишком удобно о таком говорить, но охота пуще неволи. Эмма снова треплет его по голове. – Посмотрим, – кивает она. Неро вскидывает голову, подбрасывает и ловит мяч и говорит оживленно: – А мне Руфия рассказала о твоем предсказании! Эмма недоуменно хмурится? Предсказание? От Алти? От Диса? Откуда Руфия-то узнала? Но Неро имеет в виду совсем другое. – То, которое получил Аурус, – поясняет он, уже убегая по своим делам и заботам. – Что ты принесешь нам всем счастье и освободишь! Эмма, ошарашенная неожиданной трактовкой слов оракула, смотрит вслед беззаботному мальчугану, который, судя по всему, не сильно-то верит в услышанное. Во всяком случае, расспрашивать Эмму о том, как именно она планирует освобождать рабов, он не собирается, будто для него это уже давно решенное дело и он не станет отвлекать Эмму по каким-то мелочам. Эмма встряхивает головой. Она принесет всем счастье и освободит? Можно было бы усмехнуться такой сказке, но разве не к этому она стремится в конечном итоге? – Ты готова? – подошедший Сулла застает Эмму врасплох, и она чуть не подпрыгивает от неожиданности, разворачиваясь к нему. – Да. Сулла осматривает ее с ног до головы и, очевидно, остается доволен результатом, потому что кивает и лезет в лектику. Эмма – за ним. – Отправляйтесь! – резко велит Сулла носильщикам, и лектика приходит в движение. Эмма по привычке раскидывает руки, ища, за что бы уцепиться, но быстро обретает равновесие. Сулла же и вовсе сидит так незыблемо, словно врос в подушки. Какое-то время внутри лектики царит тишина, Эмма невольно начинает прислушиваться к звукам, доносящимся снаружи. Вот они движутся мимо рынка: слышны выкрики горластых торговцев восточными специями. Вот кузнец размеренно отбивает ритм, куя, наверное, очередную подкову. Вот мальчишки-разносчики новостей сообщают последние вести из Рима в обмен на мелкую монетку. Эмма закрывает глаза, привыкая к мерному покачиванию лектики, и Сулла тут же говорит ей: – Зачем тебе на самом деле в лудус? Он смотрит на нее цепко и подозрительно, словно собирается уличить в чем-то. Светлые глаза его холодны и колючи. Эмма невольно облизывает губы. Ей снова придется врать. – Я уже говорила, – поднимает она брови. – Нам нужны гладиаторы для восстания. Большинство рабов не умеют драться и плохо обучаемы. Против солдат… – Я помню, что ты говорила, – обрывает ее Сулла, скрещивая руки на груди. – А теперь скажи правду. От его неотрывного взгляда некуда деться. Хочется поежиться, и Эмма силой воли заставляет себя не шевелиться. Она не может сказать ему про Регину. Только не снова. Только не про нее. – Это правда, – как можно более убежденно произносит она, стараясь смотреть Сулле в глаза. – Ты знаешь обо всем, о чем знаю я. В данный момент нам действительно необходимо заручиться поддержкой гладиаторов. Я бы предпочла солдат, но не имею выходов к ним. Какое-то время Сулла продолжает изучать ее, холод от его взгляда распространяется по телу, словно делось куда-то все солнечное тепло. Эмма кидает последние силы на то, чтоб выдержать проверку – а это проверка, она не сомневается. Сулла вряд ли доверяет ей безоговорочно. У них обоих доверие ровно на том уровне, на котором оно необходимо, чтобы работать друг с другом. Эмма с Суллой – не враги, но и не друзья. Разница в их положении все еще никуда не делась, пусть даже они вместе работают над тем, чтобы ее уничтожить. Наконец Сулла моргает и кивает, что дает Эмме возможность облегченно выдохнуть. – Ты права, – говорит он. – Гладиаторы нам пригодятся. Что по поводу солдат… Он умолкает вдруг, будто прислушивается к тому, что происходит снаружи, затем продолжает: – Я закину удочку. Сомневаюсь, что наживка будет хороша и съедобна, но, по крайней мере, выясню, какие бродят настроения. Настает очередь Эммы кивать. Она уже знает, что далеко не все римские солдаты поддерживают планы Цезаря на долгую войну с Завоевателем. Вся беда в том, что у Рима давно не было такого сильного противника – противника, который заручился поддержкой не одной только Греции, но и стран, что лежат за ней. А это значит, что армия Завоевателя постоянно пополняется извне. Римская, впрочем, тоже, но почему-то это происходит менее активно. А ведь Завоеватель уже на подступах, и выхода только два: либо продолжать воевать, либо сдаться. На второе Цезарь, как понимает Эмма, не пойдет никогда. Все усиленнее говорят, что у него какие-то личные обиды к Завоевателю, именно поэтому он даже не рассматривает иного варианта, как победить. Остаток пути Эмма и Сулла проводят в молчании. Слышно только мерное шарканье ног носильщиков и негромкий голос того, кто регулирует ходьбу. Наконец лектика останавливается и опускается на землю. Сулла выходит первым, брезгливо отмахиваясь от подбежавшего раба, услужливо протянувшего чашу с водой или вином – Эмме не видно. Навстречу уже спешит сам Аурус, на лице его играет лицемерная радостная улыбка. Эмму он не удостаивает ни единым взглядом, сразу же приветствуя Суллу: – Друг мой! – фальшиво восклицает он, и эта фальшь заметна даже рабам. – Как хорошо, что ты приехал раньше назначенного срока, будет время обговорить наши дела! – Что значит «раньше»? – недовольно гремит Сулла, возвышаясь над щуплым Аурусом. – В приглашении было четко сказано… – Ох, – перебивает его Аурус, корча огорченную гримасу, – вечно эти рабы все напутают! Я непременно отдам приказ наказать виновного! Он берет Суллу под руку и настойчиво влечет его к домусу. Эмма остается рядом с носильщиками, уже вольготно расположившимися рядом с лектикой: им нельзя уходить от нее, поскольку хозяева могут захотеть отправиться домой в любой момент. У ворот топчутся соглядатаи, Эмма невольно выискивает среди них Пробуса, а потом вспоминает и вздрагивает от того, как быстро забываются некоторые вещи. Второй раз она вздрагивает потому, что память не ввергает ее в пучины ужаса. Она думает о смерти Пробуса как о чем-то, что случается с людьми. Ей жаль его, но она никогда не станет о нем плакать. Теперь – нет. Выходит Робин, видит Эмму и радостно машет ей обеими руками. Эмма тоже рада – по крайней мере, отвлечься от своих мыслей. Она спешит ему навстречу и с удовольствием обнимается, ощущая подзабытый запах сыра: у Суллы дома сыр в таких количествах не едят, и, признаться, иногда Эмма по этому даже скучает. – Отлично выглядишь, – улыбается Робин. Судя по всему, все отношения между ними выяснены, и он не будет хмуриться при виде Эммы, вспоминая прошлое. Эмма довольна. Она никогда не надавила бы на него, не коснись дело Регины. В тот момент она просто не могла не проявить характер. Ей кажется, что Робин все понял. – Как и ты, – подмигивает Эмма приятелю, оглядывается и, понизив голос, спрашивает: – Сегодня ведь никаких боев, я права? Она, конечно, готова, но у нее другие планы. И было бы очень некстати все переигрывать. Робин, к счастью, отмахивается. – Нет-нет, это просто ужин. Аурусу нужно в очередной раз занять денег у Суллы: после того, как он тебя продал, дела у него идут не слишком-то хорошо, – он приподнимает брови, как бы говоря, что Эмма должна понимать. Эмма и понимает. Вот только сделать ничего не может. Да и не хочет. В каком-то смысле, ей даже приятно от таких вестей. Аурус был добр к ней, но лишь тогда, когда ему было это выгодно. Как только он подумал, что выжал из Эммы все соки – или Кора ему так сказала, – его мнение резко изменилось. А теперь он хочет все обратно… Не получится! Никто не зовет Эмму в атриум, и она понимает, что какое-то количество времени у нее есть, чтобы найти Регину. Именно поэтому она, снова понижая голос, спрашивает у Робина: – Ты не знаешь, где Регина? Он кивает, во взгляде его нет ни капли удивления. – В молельне. Эмма не удерживается от недовольной гримасы, и вот теперь Робин удивляется. – Что такое? – Ничего, – бурчит Эмма. С молельней у нее связаны не самые лучшие воспоминания. И вот снова туда идти… А ведь придется, потому что нет уверенности, что удастся переговорить с Региной после ужина. – Мне нужно, чтобы кто-то посторожил, – говорит она Робину, и тот, помедлив, подзывает к себе какого-то тощего мальчишку лет пятнадцати, которому строго наказывает: – Это Эмма. Слушайся ее, как меня, понял? Мальчишка быстро-быстро кивает, осторожно оглядывая Эмму. По его лицу непонятно, что он думает о просьбе Робина, однако, очевидно, он тут на побегушках. В любом случае, Эмма зовет его за собой и стремительно проходит через весь лудус, радуясь, что гладиаторы заняты на тренировках, судя по тому, что никто не попадается ей навстречу. Мальчишка торопится следом и не издает ни звука. Еще не спустившись к молельне, Эмма чует знакомый аромат и ухмыляется. Предвкушение заполняет жилы, вливается в кровь и будоражит сердце. – Стой здесь, – велит она рабу, не дойдя пару шагов до молельни. – Пойдет кто-то – кашляй. Усиленно. Чтобы я слышала. Наученная прошлым опытом, она не хочет снова попасться – да еще и так глупо. Мальчишка кивает и отворачивается лицом к лестнице, закладывая руки за спину. Эмма смеряет его взглядом и входит в молельню, где, вся окутанная опиумным дымом, на коленях сидит Регина. Заслышав шаги, она поворачивается и открывает одурманенные глаза. – Долго же ты шла ко мне, Эмма с северных гор. В ее голосе слышится улыбка. Эмма улыбается в ответ и подходит ближе, садясь рядом. – Я тоже по тебе скучала. Она невольно вдыхает полной грудью, и дым щекочет горло, пробирается внутрь. Эмма глотает его, он вязкими каплями стекает в желудок. Голова принимается кружиться. Регина порывисто подается вперед, гладит ее ладонью по щеке, большим пальцем задевая свежий шрам, и хмурится. – Кто тебя так? – шепчет она, не глядя Эмме в глаза: взгляд ее не отрывается от шрама. – Я не знаю ее имени, – пожимает Эмма плечами. От опиума ей легко и хорошо, а прикосновения Регины добавляют радости в сердце. Она накрывает ладонью ее руку и не помнит, что у них не так уж много времени перед тем, как Сулла отправит кого-нибудь на поиски, потому что начнется ужин. Регина медленно переводит взгляд выше, и Эмма видит в ее глазах свое отражение. Два своих отражения. – Но ты победила, – Регина не спрашивает, она утверждает. И Эмма, вместо того, чтобы ответить, склоняется к ней и захватывает губами ее губы. Будто она вернулась домой. Спохватывается сердце, принимаясь бежать быстрее. Левая рука ложится на талию и остается там, никуда не спеша. Язык осторожно проскальзывает в теплый рот и касается другого языка, по которому, оказывается, так сильно скучал. Эмма выдыхает что-то невнятное, и ей кажется, что дым из ее легких проникает в Регину, чтобы остаться там навсегда. Когда поцелуй заканчивается, вокруг еще слишком много опиума, и он позволяет Эмме прошептать: – Почему, почему ты не рассказала мне все? Она отчего-то не боится, что этот вопрос спугнет Регину: дурманный дым придает храбрости и уверенности в собственных силах. К тому же, руки Эммы крепки и не собираются разжиматься, чтобы кого-то куда-то отпускать. – Мне… трудно, – видно, что Регине тяжко дается подбор слов, будто не ложатся они у нее на язык. – Трудно говорить об этом, трудно говорить… правду. Я давно отвыкла от этого. Она отворачивается недостаточно быстро, и Эмма успевает увидеть слезы в ее глазах. Регина не упрекает, не замыкается в себе, не злится на несвоевременные слова. И у Эммы рождается ощущение, что обе они давно ждали этого разговора. С самого марта. Какое-то время в молельне царит тишина, и только будто далекий колокол едва слышно призывает кого-то к себе. Регина смахивает слезы кончиками пальцев, вздыхает и продолжает глухо: – Это все еще живо для меня. Я будто там… и он там… и он смотрит на меня, и прощает, а я… Ее речь обрывается, она торопливо прячет лицо в ладонях, так и не повернувшись. Эмма притискивает ее к себе и прижимается губами к плечу, обтянутому шероховатой тканью. Если бы она могла лишить Регину этих дурных воспоминаний, она сделала бы так прямо сейчас. Но это не в ее силах. А что в ее? Ей больно, но наверняка и вполовину не так, как больно Регине. Как же дышит она все эти годы, если прошлое настолько живо в ее памяти? Как она засыпает? Как просыпается? Как улыбается? Эмма вспоминает те кривые улыбки, что получала от Регины на заре их знакомства. Может ли быть так, что именно она вытащила ее со дна, дала ей хоть какой-то, но смысл жить – новый смысл? Эмме хотелось бы верить в это. – Я не буду тебя жалеть, – обещает она и чувствует, как Регина напрягается. А затем добавляет: – Я буду тебя поддерживать, буду на твоей стороне. Всегда. Просто не отталкивай меня. Она снова целует Регину в плечо и слышит едва ощутимый вздох. Регина не смотрит на нее, но и не пытается высвободиться. Будто ждет или старается успокоиться. А может, и то, и другое. Спустя пару ударов сердца Эмма насильно разворачивает ее к себе лицом и ладонями стирает со щек слезы. – Посмотри на меня, – мягко просит она, и Регина нехотя выполняет просьбу. Глаза ее полны воды и дыма, и за всем этим Эмма уже не может различить себя. – Мы так долго были порознь, – говорит она и нежно целует Регину в губы. – Я так скучала… Она целует ее снова и снова, и каждый последующий поцелуй все жарче, все глубже предыдущего. Когда внутри загорается желание, когда руки Эммы стискивают талию, когда опиум подсказывает перейти от слов к действиям, Регина упирается ладонями в плечи Эммы и отталкивает ее от себя. – Не надо… – шепчет она. В ее голосе нет страха или негодования, к своему удивлению Эмма слышит там… извинение? – Почему? – спрашивает она, так как не может не спросить. И теряется, когда Регина опускает веки и на одном выдохе произносит так быстро, словно боится растерять слова: – Я… просто не могу. Всякий раз это кажется мне… изменой. Пустить тебя внутрь… Она замирает и потирает пальцами виски, как если ее мучает головная боль. – Я уже была внутри тебя, – отвечает Эмма, не подумав, что речь может идти вовсе не об интимных ласках. Но Регине, кажется, это неважно. Она отстраняется и обхватывает руками плечи, словно мерзнет. Или пытается обрести чуть независимости, как это было всегда. Под опиумом она другая, и Эмме нравится, нравится ее мягкость, ее податливость, ее желание говорить. Жаль, нельзя дышать им вечно. Может, тогда бы они никогда не ссорились. – Я знаю, – тихо говорит Регина. – И… не могу снова… Не сейчас. Эмма и понимает ее, и не понимает одновременно. Почему ее все время сравнивают с каким-то мужчиной? Что она делает не так? Или как раз – так? Но настаивать она не будет. Не как раньше. Больше нет. Ни к чему хорошему их это не привело, стоит прислушаться к Регине, тем более, что сейчас она говорит честно, а это дорогого стоит. Столько времени Эмма добивалась от нее правды и теперь не имеет права отказаться. – А с Робином по-другому? – чуть мрачнеет она все же: опиум и на нее потихоньку прекращает действовать. Регина поднимает взгляд. Она явно помнит, что Лилит убеждала ее, будто Эмма не станет припоминать Робина. Что ж… Лилит говорила от себя. А Эмма и не собирается укорять этим Регину, она просто хочет знать. И все. – Я не люблю Робина, – Регина кривит губы, будто само предположение кажется ей чем-то кощунственным. Эмма пожимает плечами, стараясь спрятать зарождающуюся внутри радость. – Значит ли это, что ты любишь меня? – она чуть наклоняется вперед, пытливо всматриваясь в Регину. Скажи это. Скажи сейчас. И это будет абсолютно новым началом для нас с тобой. Но Регина снова усмехается, и пусть эта усмешка не злая – Эмму она мало воодушевляет. – Есть ли хоть один шанс, что ты сама догадаешься? – интонации Регины непередаваемы. В них все, что Эмма думала, что утратила навсегда. И это такое возвращение в прошлое, это такой шлепок!.. – Если ли хоть один шанс, что ты сама скажешь мне это? – парирует Эмма и к неожиданному для себя удовольствию видит очередную саркастичную ухмылку на губах Регины. Опиумный дурман потихоньку уходит из ее взгляда, значит ли это, что сейчас начнется настоящий бой? Эмма готова к нему, готова к любому сопротивлению. Но Регина тянется к ней и снова гладит кончиками пальцев по шраму. – Аурус хочет, чтобы ты вернулась. Она меняет тему, и Эмма довольна. Они ведут себя так, словно и не было трехмесячной разлуки. Возможно, так правильнее всего. Нет никакого желания выяснять, кто виноват и что теперь с этим делать. – А ты? – приподнимает брови Эмма. – Ты хочешь? Старая, добрая Регина… Как же заставить ее говорить открыто? Как услышать от нее то, что заставит сердце биться быстрее? – А как ты думаешь, Эмма с северных гор? – в низком голосе вновь отчетливо слышится сарказм. Регина уходит от ответа, но ее слов достаточно, чтобы Эмма поняла. Она улыбается и, опустив голову, нежно прижимается губами к пальцам Регины. Что ж… Возможно, так будет даже лучше. Во всех смыслах. Может, и нет нужды в откровенности, ведь все понятно и так. – Я думаю, что пришло время рассказать гладиаторам лудуса о нашем плане, – невозмутимо говорит она и следит за реакцией Регины. Глаза той на мгновение расширяются, затем она согласно кивает. – Вероятно. Регина осторожничает, едва размыкая губы. То ли ей не нравится место, в котором они находятся, то ли еще что. Место не нравится и Эмме, поэтому она не говорит больше ничего, что могут услышать чужие уши. Для подобных бесед они всегда смогут спуститься в подземелья, о чем Эмма и шепчет Регине на ухо, почти прижавшись к нему губами. Регина, ощутив касание, вздрагивает было, но быстро расслабляется и отвечает коротким «Да» на предложение. Эмма улыбается и целует ее в висок. Затем слышит громкий кашель из коридора и быстро вскакивает, отходя от Регины на пару шагов. Она готовится увидеть Кору – в самом деле, та постоянно появляется в какие-то такие моменты! – но на пороге возникает чем-то озадаченный Робин. Увидев Эмму, он немного светлеет лицом. – Ты еще здесь, – выдыхает он. – Ужин скоро начнется, велено найти тебя. Идем. Он кивает Регине, выпрямившейся за плечом Эммы. В его глазах мелькает что-то неясное, что Эмма никак не может распознать. Он ревнует? Он не должен. Регина ничего ему не обещала. – Я сейчас, – с нажимом отвечает Эмма, и Робин, все понимая, исчезает в коридоре. Вряд ли он ушел достаточно далеко, чтобы ничего не слышать, поэтому Эмма поворачивается к Регине и поднимает руку, чтобы коснуться ее волос. – Все хорошо, – шепчет она успокаивающе. – У нас все хорошо. Сейчас и после. Она быстро, но нежно целует Регину и обещает ей вскоре вернуться в лудус: возможно, насовсем. В тот миг она не помнит, что принадлежит другой женщине, потому что в оковах не ее сердце, а тело. Зато помнит Регина и не удерживается от того, чтобы сказать: – Лупа не отпустит тебя так просто. В ее голосе слышатся ревность, с которой она, очевидно, пытается справиться. Эмма небрежно пожимает плечами. – Я что-нибудь придумаю. Она понятия не имеет, что можно придумать. И она снова целует Регину, шепча: – Приходи послезавтра в подземелья, в большой зал. Нужно обговорить кое-что. На самом деле Эмма просто хочет снова увидеться с Региной, но почему-то предпочитает обходной путь. И облегченно выдыхает, когда Регина кивает, крепко сжимая ее пальцы. – Обязательно. Они расстаются, и Эмма уходит к Робину, борясь с желанием вернуться к Регине. Ей все равно, что та не хочет ничего сверх поцелуев. Это совершенно неважно. Эмма просто хочет быть рядом. А остальное… Что ж, остальное, видимо, не так важно, как было раньше. Виной тому Лупа или изменения, произошедшие с самой Эммой – неизвестно. В любом случае, все к лучшему. Им с Региной стоит попытаться сделать все правильно. И начать с малого. Эмма кивает терпеливо ждущему Робину, отмечает, что он отпустил мальчишку, и вместе с ним направляется в домус. Она ничего не сказала Регине о Лилит и играх с Лупой. И не скажет. Потому что ей не нужно об этом знать. В атриуме светло, как днем: множество ламп – гораздо больше, чем бывало обычно – вовсю освещает помещение. Играет громкая музыка, возле очага кривляются актеры, то и дело вызывающие смех у гостей. Рабы бегают с подносами, торопливо разнося закуски: время основных блюд еще не пришло. Эмма поджимает губы. Очевидно, что они слегка опоздали. Им что-нибудь за это будет? Она ловит неприязненный взгляд Ласерты, разбавленный ленивым вниманием Коры. Мать и дочь сидят в некотором отдалении: видно, сегодня их присутствие необязательно, и они тяготятся своим положением, в котором никому здесь не нужны. Эмма скользит равнодушным взглядом по Коре в ответ и ощущает волну гнева, пробегающую по спине. Она помнит, что эта старая, больная тварь сделала с Региной. Помнит и никогда не забудет. Когда придет срок Коры, Эмма будет рядом. Она станет смотреть и не упустит ни одного мгновения мучений, что выпадут на долю этой злобной карге! Эмма невольно приподнимает верхнюю губу – будто в оскале – и с удовлетворением отмечает, что Кора хмурится, заметив эту гримасу. Пусть думает теперь, что она означает. Робин ведет Эмму к стене, но Лупа, сидящая рядом с Суллой в центральном триклинии, замечает свою рабыню и повелительно зовет ее: – Эмма! Та идет на зов и, повинуясь римлянке, садится у ее ног. Что ж, это не прием, устроенный Суллой. И не тот день, когда Эмма слышала про себя «госпожа». Приходится отвечать на требовательный поцелуй Лупы, который она дарит Эмме, разумеется, не спросив. Эмма опасается, что хозяйка почует на ее губах вкус Регины, но Лупа ничего не замечает и только шепчет торопливо: – Прости, милая, я не могу усадить тебя рядом, это не мой дом. Эмма не в обиде и, чтобы доказать это, сама целует Лупу, хоть и через силу: в памяти то и дело возникает Регина и ее улыбка. Лупе же явно нравится ее решительность, она издает низкий горловой звук и на мгновение прижимается к Эмме грудью, впрочем, почти сразу отстраняясь: несмотря на некоторую развязность в общении, вне дома Лупа старается соблюдать приличия. Эмма уже давно заметила, что римлянка довольно редко позволяет себе то, что продемонстрировала при их первой встрече, забравшись Регине под тунику. Впрочем, за это Эмма так же давно ее простила, и не исключено, что потому, что Регина не говорила о ней ничего плохого. Эмма вздыхает и прижимается спиной к ногам Лупы, прикрытым бордовой туникой. Взглядом обегает атриум, убеждается, что ничего нового тут не происходит, и какое-то время пытается прислушиваться к разговору Ауруса и Суллы, что те ведут неподалеку. Отдельные слова долетают до Эммы, но их недостаточно, чтобы понять, в чем суть. Эмма надеется, что Сулла расскажет ей потом, если дело будет касаться ее, а потому отвлекается и с оттенком удовольствия цепляет языком и затягивает в рот виноградинку, протянутую Лупой. Римлянка довольно улыбается и гладит Эмму по голове. Эмма, жуя, улыбается было ей в ответ, но взглядом встречается с глазами Регины, только что вошедшей в атриум, и давится, принимаясь кашлять. – Что случилось? Подавилась? – беспокоится Лупа, похлопывая Эмму по спине. Та мотает головой, буквально ощущая, как багровеет, и задыхается, пытаясь избавиться от проклятой недожеванной виноградины. Та, наконец, вылетает изо рта, Эмма облегченно вздыхает и утирает рукой глаза, на которых выступили слезы. Лупа продолжает поглаживать ее по спине. Эмма еще пару раз кашляет, затем осторожно ищет взглядом Регину. Находит и пытается понять, о чем та думает. Но Регина не смотрит на нее, и лицо у нее нейтрально-доброжелательное. Впрочем, Эмма достаточно хорошо ее знает, чтобы понять: ничего хорошего в том нет. Регине не нравится то, что делает Лупа. А еще больше ей не нравится, что сама она ничего сделать с этим не может. Именно в этот момент Эмма окончательно убеждается, что ей необходимо вернуться в лудус. Они с Региной могут сколько угодно убеждать друг друга, что рабы принадлежат лишь хозяевам, однако если игры с Лупой будут продолжаться дальше, Эмма рискует потерять Регину, едва получив ее вновь. Так не пойдет. Абсолютно. Эмма, на которую Регина упорно не смотрит, переводит взгляд на Ауруса и с неким неудовольствием видит, что тот, закончив беседу с Суллой, оживленно разговаривает с Дисом, невесть когда появившимся в атриуме. Словно почуяв, что на него смотрят, Дис слегка оборачивается, расплывается в быстрой улыбке, подмигивает Эмме и, становясь вновь серьезным, с предельной вежливостью кивает словам Ауруса, даже не заметившего, что собеседник на время терял к нему интерес. Эмму отчего-то тревожит Дис. Она почти ничего о нем не знает: и Белла, и Лилит пытались разузнать о нем побольше, но ничего не вышло. Спрашивать же у Суллы Эмма не рискует. Кто такой этот Дис? Не плетет ли он нечто похлеще того, что зародилось в подземельях под городом? В голову Эммы вдруг приходит мысль: а не шпион ли он Завоевателя? Или… Эмма чувствует, как жар приливает к щекам. Или сам Завоеватель? Вроде бы однажды она уже размышляла над этим вариантом и отбросила его, как невозможный. Стал бы Завоеватель вот так просто расхаживать по вражескому городу да еще и вести себя, как местный сумасшедший, привлекая всеобщее внимание? Нет, конечно же, нет! Его ведь могли бы опознать! А вот шпион… Что ж, это более вероятно. Тогда хотя бы понятно, почему он хочет заполучить Эмму: возможно, увидел в ней некий потенциал, который Завоеватель может использовать. Эмма даже приосанивается, когда думает об этом. А почему нет? Она не так уж плоха. Да и оракул предсказал счастье тому, кто станет ею владеть. Что если Завоеватель тоже верит в предсказания полубезумных старух и стариков? Эмма не видела этого оракула, но почему-то уверена, что он сед и слеп, как большинство предсказателей ее страны. Дис, закончив разговор с Аурусом, стремительно уходит, не обернувшись, и Эмма провожает его внимательным взглядом. Может, стоит разыскать его потом? И попытаться все прояснить? Дать понять о своих подозрениях? Интересно, что он скажет… Ужин продолжается своим чередом, Эмма скучает, сидя у ног Лупы, а та увлечена беседой с Ласертой, пересевшей поближе. Время от времени Эмма ловит на себе странные взгляды, исходящие от Ласерты, и в итоге принимается сама ее рассматривать, отмечая, что та потолстела. В этом нет ничего удивительного, но Ласерта почему-то, перехватив внимательный взгляд, пересаживается так, чтобы ее не было видно с места, где находится Эмма. Эмма лишь пожимает плечами. Ласерта стесняется своей внешности? Зря. Несмотря на неприязнь, Эмма не может не отметить, что легкая полнота дочери Ауруса к лицу. Ласерта выглядит посвежевшей и какой-то… подобревшей, что ли. Пару раз Регина с подносом проходит мимо Эммы, и та едва удерживается, чтобы не погладить ее по ноге или прикоснуться каким-то иным образом. Удерживает ее от этого лишь понимание того, что Кора смотрит – и внимательно смотрит. Нет никакой надежды на то, что она забыла, за чем поймала свою рабыню и гладиатора, пригретого на груди супруга. И поэтому Эмма крепится, время от времени кладя ладонь на лодыжку Лупы и сжимая пальцы: это успокаивает. А Лупе ничего не мешает снисходительно гладить ее по щеке, даже не поворачиваясь. Ужин проходит тихо и мирно и так же тихо и мирно заканчивается. Сулла и Лупа задерживаются дольше остальных, потому что Лупа никак не может прекратить болтать с Ласертой – о всяческой чепухе! – а Сулла, пользуясь моментом, снова что-то тихо обговаривает с Аурусом. Эмма в который раз пытается прислушаться, но то ли музыканты оглушили ее сегодня своей игрой, то ли мужчины так умело понижают голос… Она ничего не слышит, и от усилий только принимается болеть голова. Робин давно ушел, кивнув на прощание, как и Регина: она даже мимолетно улыбнулась Эмме, и та запомнила ее улыбку, собираясь унести с собой, раз уж ничего больше забрать не получится. Поцелуи стерлись губами Лупы, и всякий раз, думая об этом, Эмма убеждается: надо уходить. Не в ее интересах вечно ублажать госпожу. Величаво выплывает из атриума Кора, проходя мимо и намеренно задевая Эмму плечом. Эмма удерживает себя от того, чтобы толкнуть в ответ. Успеется. Обязательно. На ум почему-то приходит Алти. Интересно, может ли она накладывать проклятия? Эмму пробивает холодная дрожь от этой мысли: она давно и твердо знает, что такие вещи приближают человека, наложившего проклятие, к обители смерти. Но Кора заслуживает. Ради ее мучений, ради отмщения Регины можно пойти и на такое. Ласерта, постоянно сердито поглядывая на Эмму, спешит следом за матерью, обеими руками прикрывая выступающий живот. Эмма думает, что римлянка выпила за вечер совсем мало. Надоело не помнить вчерашний день? Или сегодняшнее вино ей не по вкусу? Сулла уходит, широко шагая, а Лупа оглядывается на Эмму. – Идем, милая, – недоуменно зовет она. Эмма же медлит. Ей почему-то кажется, что Аурус, оставшийся в атриуме, очень хочет с ней переговорить. Поэтому она подходит к Лупе и торопливо шепчет: – Мне можно опорожниться? Боюсь, не дотерплю до дома. Снова вранье. Эмма уже почти привыкла к нему. Почему, почему врать нужно именно тем, кто хорошо к тебе относится? Лупа фыркает, но кивает. – Да уж, не хотелось бы, чтобы ты проделала это в лектике. Она делает большие глаза и смеется, прикрывая рот веером. Потом машет рукой: – Ступай, ступай, я скажу Сулле, что надо подождать. Эмма делает вид, что идет следом за хозяйкой, но замедляет шаг и с удовлетворением слышит за спиной вкрадчивое: – Я вижу, умненькая девочка осталась умненькой девочкой, да, Эмма? Аурус доволен. Это видно по его лицу, по его глазам, блестящим от предвкушения. Разумеется, он понял, почему Эмма задержалась. И именно поэтому Эмма не тянет с тем, чтобы сказать: – Я согласна. Она не поясняет, на что именно согласна, но Аурус кивает, потирая ладони. И это он тоже понял, конечно же. – Чудно, чудно, – нараспев тянет он. Эмме кажется, что еще немного – и он кинется в радостный танец, так сильно улыбка растягивает ему губы. Она без труда ловит момент, чтобы слегка притушить его радость. – Ты должен будешь поселить меня в домусе, – говорит она и разглядывает человека, который пошел на поводу у своей безумной жены и заставил Регину убить своего любимого. – Я не хочу жить в лудусе. Она хочет быть ближе к Регине. И к подземельям. Но к Регине больше. Аурус хмыкает и, хоть и не потирает больше ладони, но продолжает держать их сцепленными. – Еще что-то? – тон его звучит издевательски – или это так кажется? Наверное, ему смешно слышать требования от рабыни. Но уж как получается. – Есть кое-что еще, – спокойно добавляет Эмма, кивая. – Ты больше не продашь меня. И ни под кого не подложишь. Я сосредоточусь на том, чтобы приносить тебе деньги за бои. Не за что-то другое. Она рискует. Ставит условия римлянину: одно за другим. Но она уверена, что риск не так уж и силен: если Аурусу действительно нужны деньги, он согласится на все. А если нет… Значит, эта сделка Ауруса не интересует, и он просто усиленно делает вид. В худшем случае Эмма останется у Лупы и будет искать другие варианты возвращения. Аурус молча разглядывает ее: то ли поражается наглости, то ли прикидывает, какую выгоду получит со всего этого. Время идет, Эмма нервничает, потому что ее ждут, и давит облегченный выдох, когда Аурус, наконец, кивает. – Ты получишь все, о чем просишь, – цедит он без особого недовольства и щурит глаза. – Только сделай так, чтобы я больше не думал о деньгах. – Твоя задача – найти мне достойного соперника и тех, за счет кого ты обогатишься, – Эмма протягивает ему руку, совершая непозволительную вольность. Она предлагает скрепить сделку рукопожатием. Раб и свободный гражданин… Если бы их увидел законник… Но никто не видит, а Аурус, хоть и поколебавшись слегка, руку принимает. Как и сделку. – Идет, – кивает он твердо. – Но ты должна будешь стараться, Эмма. Это мое единственное условие, как ты понимаешь, и оно слишком важно, чтобы ты пропустила его мимо ушей и благополучно забыла. Он хочет оставить за собой последнее слово, хочет напугать Эмму угрозой возможного наказания, однако у него не получается. Самое страшное с Эммой уже произошло - она свято в это верит. – Для начала должен будешь постараться ты, – Эмма испытывает большое удовольствие, не называя Ауруса господином. – Лупа слишком увлечена мной. Придется придумать что-то действительно интересное, чтобы заставить ее отвлечься от меня. В какой-то момент сердце вздрагивает: неужели она вот так запросто распрощается с той, что сделала для нее очень много? Эмма кивает сама себе. Да. Как бы она ни относилась к Лупе, та – римская гражданка, и эта пропасть будет меж ними всегда. Если Эмма провинится – Лупа сдаст ее властям. Без зазрения совести. И будет права. В атриуме потихоньку начинают гаснуть масляные лампы, оставшиеся без присмотра. Аурус отпускает руку Эммы. В его глазах мерцает что-то непонятное. – Да, – наконец небрежно говорит он. – Это проблема. Он отворачивается и уходит, а Эмма смотрит ему вслед перед тем, как тряхнуть головой и рысцой отправиться на улицу, где ее уже наверняка заждались хозяева. Что ж… Вероятно, этот бой остался за ней. Стоит поглядеть, какие воины появятся на поле брани в следующий раз.