Te amo est verum

Время близится к осени. Скоро год, как Эмма живет в Риме. Рабы обычно не отмечают подобные даты, но Эмма не может избавиться от мысли, что слишком мало сделала. Она проводит дни за тренировками, за боями, когда те переносятся на арену, за наблюдением за гладиаторами, за встречами с Лилит и военными новостями, за поцелуями с Региной, наконец… И ничего из этого не приносит полного удовлетворения. Все это – не целиком. Все это – наполовину. И Эмме никак не удается это исправить. – Когда? – на выдохе спрашивает она у Регины, ведя языком по изгибу ее шеи. Они лежат в полной темноте в одной из дальних комнат, куда не заглядывает даже пыль, и Эмма то и дело ловит свои руки на том, что они стремятся пробраться под чужую тунику. Пару раз ей удается отвлечь Регину, но этого недостаточно для успеха. Эмма разочарованно стонет, когда Регина останавливает ее у самой цели, и прижимается к ней бедрами, кусая губы: в основном не свои. – Почему? – шепчет она тоскливо. Ведь они хотят друг друга! Она слышит, как Регина дышит. Она чувствует ее движения. Ее запах. Ее голос, который всякий раз становится ниже. Что ей надо сделать, чтобы преграды пали? Регина усыпает поцелуями ее лицо, ведет ладонями по обнаженным плечам, по спине, ниже, сжимает пальцы. Коротко выдохнув, Эмма переворачивается так, чтобы оказаться сверху, и, прижав Регину к вороху тряпья, требовательно спрашивает: – Ты не хочешь меня? Она не готова услышать ответ и поэтому тут же закрывает Регине рот поцелуем, вовлекая языки в сладкий танец, в котором не окажется победителей. У Регины мягкие, сладкие губы. Эмме кажется, что она никогда не насытится ими, что она будет терзать их поцелуями до заката времен и после, когда Гарм поглотит солнце. В конце концов, разве нужно ей зрение, чтобы знать, как Регина прекрасна? Они отстраняются друг от друга, тяжело дыша, и огонь, пожирающий Эмму изнутри, готов вырваться наружу. Жизнь с Лупой приучила ее к иному ритму, и теперь очень тяжело удерживать себя в рамках. Но ведь Регина того стоит. – Я могу сделать хорошо тебе, – в низком голосе Регины слышатся неожиданные игривые нотки. – Чего ты хочешь, Эмма? Скажи мне. Она успевает пробраться пальцами между ног Эммы до того, как та хватает ее за запястье. Предвкушение удовольствия, которого не состоится, мукой разливается по телу. – Не надо, – выдыхает Эмма. – Я в состоянии дождаться тебя. Потому что так оно и есть. Она продолжает держать Регину за запястье, но руку ее не убирает, и чужие пальцы, остановившиеся рядом с пахом, слегка шевелятся, касаниями своими распространяя волны возбуждения. – А если, – задумчиво спрашивает Регина, – не дождешься? Эмма не видит ее взгляда, но понимает, что он направлен на нее. И она зажимает бедрами пальцы Регины, приближая к ее лицу свое. – Я дождусь, – мягко обещает она. – Потому что ты любишь меня. И это позволяет мне быть сильной. Регина не отвечает, но ее вздох сообщает Эмме все, что нужно. Она находит губами губы Регины и целует их: медленно, нежно, любяще. В какой-то момент Регина порывисто подается ей навстречу, издавая очередной неясный вздох. Эмма отпускает ее руку и замирает от ощущения пустоты. Регина, не заметив этого, продолжает целовать, и поцелуи эти остаются с Эммой надолго. Она ощущает их в момент, когда отрывисто спрашивает Лилит: – Когда? Они встретились в подземельях, чтобы переговорить с Пауллусом по поводу окончания работ. Оба прохода открыты, Эмма уже прогулялась по ним и убедилась, что они ведут туда, куда нужно. Дело за малым, однако это малое с каждым днем становится все больше и больше. Лилит, похудевшая и посмуглевшая, разводит руками. – В любой момент, Эмма. Собрать людей – дело нехитрое. Эмма это отлично знает. Как знает и то, что Завоеватель, к сожалению, все еще слишком далеко от Тускула, и это никак нельзя исправить. Она прижимается спиной к стене и на мгновение прикрывает глаза, чувствуя, как внимательно смотрит Лилит, как ждет, что Эмма решит. И Эмма решает. – Через два дня. Я соберу гладиаторов. Нужна ты и Белла, – говорит она, глядя прямо Лилит в глаза. Та кивает. – Я приведу еще двоих. Эмма приподнимает брови. – Гладиаторов? Лилит усмехается и качает головой. – Нет. Эмма ждет продолжения, однако его нет, и приходится лишь пожать плечами. – Хорошо. Они расстаются, довольные друг другом, и Эмма возвращается в домус, мыслями все еще будучи погружена в расчеты и подсчеты. Пауллус заверил, что ковка оружия продолжается, а Лилит сообщила, что денежные дела Сулла ведет теперь с ней. Эмме это не слишком понравилось, но она не могла не признать, что так логичнее и проще, чем выискивать время для встречи с ней. Эмма осторожно выбирается из подземелий и какое-то время привыкает к солнечному свету, остановившись на краю тренировочной арены. Август, заметив ее, приветственно салютует гладиусом. Эмма поднимает руку в ответ. Они теперь работают сообща. Август то и дело уходит тренировать повстанцев, и тогда его место в лудусе занимает Эмма. Поначалу гладиаторы отнеслись к этому скептически, но теперь, когда она показала им новые приемы, никто не косится на нее с неодобрением. Впрочем, всех, кто косился, Эмма запомнила. И, вероятно, они выступят против нее на собрании. Что ж, она будет готова. В домусе тихо и прохладно. Последнее радует особенно сильно, потому что в городе вновь напоминает о себе духота. Днем улицы вымирают, жизнь возрождается ближе к закату и продолжается до рассвета, а после все снова прячутся. На виду остаются лишь бедные торговцы, которым хочешь-не хочешь, а нужно шевелиться. Эмма расправляет плечи, отстраненно вспоминая молчаливость Лилит. Возможно, стоило бы спросить, все ли в порядке, но теперь уже поздно, и Эмма корит себя за нерасторопность, успокаивая тем, что скоро они снова увидятся, и вот тогда… – Эмма! Голос Паэтуса – будто стена, в которую Эмма больно утыкается лицом. Сердце на мгновение замирает, чтобы почти сразу продолжить свой бег. Сын хозяина, приезда которого никто не ждал, идет навстречу с широкой улыбкой и раскинутыми руками. Эмма хмурится, не понимая, как следует реагировать. Вернее, понимать-то она понимает, но вряд ли Паэтус обрадуется, если она сделает то, к чему стремится ее душа. И поэтому она остается на месте, в самый последний момент выставляя руку, чтобы не допустить лишнего сближения. Паэтус делает вид, что так и задумано, и останавливается, небрежно говоря: – Что-то в тебе изменилось, рабыня, а что – не понять. Судя по его оскалу, он прекрасно понимает, что изменилось. Карие глаза жадно оббегают Эмму с головы до ног и возвращаются обратно. Ухмылка становится шире и скабрезнее. Эмме удивительно, до чего у Паэтуса короткая память. Ведь он должен помнить, чем в итоге закончились их «отношения» и как к этому отнесся Аурус. Или он считает, что прошло слишком много времени, и можно кое-что начать заново? Она пытается молча пройти, но Паэтус живо заступает ей дорогу и ехидно спрашивает: – Как тебе жилось в доме Суллы? – он тут же наигранно шлепает себя по губам. – Ах, я и забыл… Ведь он покупал тебя не для себя… Старый немощный болван. Паэтус грубо смеется, пока Эмма продолжает молча смотреть на него, и продолжает с определенным намеком: – Так что… как там поживает Лупа? В голове щелкает что-то. Эмма расправляет плечи и позволяет себе ответную усмешку, которая поначалу не смущает Паэтуса. Но лицо его каменеет, когда он слышит спокойное: – Хорошо поживает. Ведь ее член все еще больше твоего. Эмма готова к удару и вовремя подставляет руку, сразу же отталкивая Паэтуса подальше. Он кидается на нее снова и снова, раздраженный неповиновением и разгневанный нелестным сравнением с женщиной. Эмма благополучно уворачивается: Паэтус – не боец, хоть ему и очень хочется драться. Выставить бы его против настоящего противника!.. Какое-то время они кружат рядом друг с другом. Паэтус тяжело дышит и щурится, сжимая кулаки. Эмма же абсолютно расслаблена и улыбается, сознавая свое превосходство. Наконец, Паэтус выплевывает: – Дрянная рабыня! Как смеешь ты раскрывать свой поганый рот?! Его настроение меняется быстрее, чем у девушки перед приходом крови, и Эмма едва удерживает себя от того, чтобы провести это сравнение вслух. Паэтус предпринимает еще одну попытку задеть ее – рукой, а не словами, – но она и в этот раз не позволяет ему этого. Тогда, уязвленный, он обещает: – Однажды ты поплатишься! Клянусь тебе! Он практически убегает – посрамленный и разгневанный, – а Эмма смотрит ему вслед и думает, что в этом доме у нее слишком много врагов. Что будет, если однажды они соберутся вместе? Аурус, конечно, не остается в неведении и вновь зовет к себе Эмму, чтобы устало спросить ее: – Почему они все так ненавидят тебя? Эмма пожимает плечами, а Аурус продолжает: – Кора, Ласерта, Паэтус… Вся моя семья… Он встает и принимается ходить кругами по таблинуму, заложив руки за спину и время от времени поглядывая на Эмму. Та молчит и не шевелится. Наконец Аурус вздыхает: – Не знаю, что можно с этим сделать. Эмме непонятно, отчего хозяин делится этой проблемой с ней. Или он считает, что все дело в ней? Она поднимает на него глаза. – Я не ищу встреч с ними, господин. Мне было бы лучше не видеть их вовсе. Аурус невнятно хмыкает и подходит к окну, выглядывает в него, будто проверяя, все ли в порядке на улице. – Я знаю, – говорит он слегка раздраженно. – Но это все равно продолжается. И они жалуются на тебя. Он поворачивается и прожигает Эмму пристальным взглядом. – Что ты можешь сделать, чтобы они не жаловались? Это очень странный вопрос, и Эмма сомневается, что он должен быть направлен ей. Она – рабыня. Решать должен хозяин. – Не знаю, господин, – отзывается она. – На все воля твоя. Принадлежи воля ей, ни Коры, ни Ласерты, ни Паэтуса здесь бы уже не было. Аурус подходит к ней ближе, становится ровно напротив и снова щурится, словно это поможет ему выудить ответ из Эммы. От него пахнет чем-то съестным, и Эмма невольно дергает носом. Аурус поджимает губы. – Я дал тебе слишком много свободы, Эмма. Как ни одному из своих рабов. Но мне кажется, ты совершенно это не ценишь. – Безусловно, ценю! – искренне заверяет его Эмма. – Но, господин, поверишь или нет: я не ищу встреч с твоими родными. Моя бы воля – я и вовсе обходила бы их стороной. Однако домус не так велик, как твоя родина. И твои близкие считают своим долгом попытаться зацепить меня. И это все еще не ее воля. Она опускает глаза к полу и тихо продолжает: – Мне кажется, они хотят посмеяться над тобой через меня, господин… Ее голос достаточно сильно дрожит в словно бы сдерживаемом гневе. Она играет на нужных чувствах, на гордости Ауруса, полагая, что несмотря на свою мягкую позицию по отношению к родным, какое-то чувство собственного достоинства у него должно быть. И она не ошибается. В карих глазах Ауруса, чем-то неуловимо напоминающих глаза Регины, плещется злость, и Эмма понимает, что направлена она не на нее. А слова римлянина только подтверждают это: – Будь ты менее полезна мне, Эмма, я давно наказал бы тебя за дерзость и за то, что ты слишком внимательно осматриваешься вокруг. Эмма трепещет ресницами, снова опуская взгляд, и слышит утомленное: – Ступай, Эмма. И будь осмотрительна. Не делай того, расхлебывать что придется мне. Когда Эмма выходит из таблинума, на губах ее змеится торжествующая ухмылка. Кто из них теперь управляет кем? Эмма понимает, что нельзя расслабляться. Что Кора и остальные со своей стороны могут проделывать то же самое, что и она, но упустить Ауруса она не может. Пока она находится здесь, пока строит планы, ей необходимо покровительство хозяина. И она не готова с ним расстаться. Эмма выходит на тренировочную арену и пристальным взглядом ищет Августа. Тот привычно покрикивает на гладиаторов, прихрамывая вокруг отстающих. Поймав его взгляд, Эмма машет рукой, призывая подойти, и тихо говорит, прижав губы едва ли не к самому уху Августа: – Через два дня собери ребят в подземельях. Она ничего больше не добавляет, но Август понятливо кивает. Эмма давно уже оценила, что он не задает лишних вопросов: с момента передачи лидерства с его плеч упал тяжкий груз ответственности, и он рад подчиняться. Должно быть, ему хватает командирских моментов во время тренировок. – Что ты скажешь им? – спрашивает Регина, когда они с Эммой идут по вечернему Тускулу: Аурус благосклонно разрешил им прогуливаться – под присмотром соглядатая, разумеется. Но у Эммы теперь водятся деньги, и она пользуется ими, отводя чужие глаза. Вот и сейчас соглядатай, сопроводив их достаточно далеко от лудуса, сворачивает за угол, чтобы отправиться по своим делам. Они встретятся на этом же месте, когда сменится вторая стража. Эмма кладет руку на плечо Регине, а та обнимает ее за талию, и со стороны, должно быть, они смотрятся как две хорошие подруги, выбравшиеся отдохнуть после утомительной дневной жары. – Правду, конечно. Что еще я могу им сказать? Эмма оглядывается по сторонам, убеждается, что рядом никого нет, и срывает с губ Регины быстрый и горячий поцелуй, от которого огонь разливается по венам и будоражит сердце. Дыхание Регины оседает во рту сладостью меда, и Эмма силой удерживает себя от того, чтобы прижать женщину к себе крепче. – Ты ведь придешь? – с хрипотцой уточняет она, заглядывая в глаза Регины. Вечерние сумерки добавляют в карий взгляд темноты, и Эмма почти не видит своего отражения. Регина чуть отстраняется. – Куда же я денусь? – усмехается она и хочет что-то добавить, но проклятый язык Эммы, вместо того, чтобы оказаться в теплом и желанном рту, решает поучаствовать в произнесении явно ненужных слов. – Как я могу помочь тебе с Корой? В тот же момент рука Регины соскальзывает с талии, а сама Регина отступает на шаг, воздвигая между собой и Эммой вполне ощутимую, пусть и невидимую, границу. – Забудь об этом, слышишь? – в голосе слышится гнев. – И никогда больше не вспоминай. Эмма всплескивает руками, осознавая, что совершила ошибку, но уже поздно от нее отказываться. И поэтому продолжает все усугублять: – Она мучает тебя. И это видно. Хорошо, ты не можешь ничего с этим сделать, ты слишком добрая, но я могу! Лицо Регины приобретает какое-то непонятное выражение, а с губ срывается смешок. – Добрая? – повторяет она с нажимом. – Эмма… ты разве забыла, что я сделала? Конечно, Эмма не забыла. И конечно, для нее это не означает ничего, кроме того, что Регина спасала ее – пусть даже от своих страхов. – Все это – последствия того, что сделала с тобой Кора. Она настойчиво берет Регину за руку, продолжая пользоваться тем, что они стоят на безлюдной улице. Регина не пытается вырваться, но и на пожатие пальцев не отвечает. От нее веет непримиримостью и тем, на что постоянно наталкивалась Эмма в самом начале их знакомства. Яростью. Давно забытое чувство, от которого так и хочется шарахнуться прочь. Вот только Эмма теперь понимает, что к чему. Регина снова закрылась. Прямо сейчас, в этот момент. И она не хочет пускать никого туда, где пчелами наверняка роятся мысли о Коре. Представления о мести. Эмма уже достаточно хорошо знает Регину и оттого понимает: та может отрицать все, что угодно, но это совершенно не значит, что она не обдумывает возможности. Эмма крепче сжимает чужие пальцы и наконец добивается ответного пожатия. Регина приучила себя злиться молча. Копить раздражение и желание мести. Ярость. Гнев. Все те чувства, что необходимо выпускать на волю, иначе они сожрут тебя изнутри. Эмма безмерно рада, что успела до того, как Регина опустела окончательно. До того, как в ней поселилось безразличие и ожидание смерти. Вот тогда, наверное, ничего сделать уже было бы нельзя. Эмма порывисто притягивает Регину к себе, преодолевая сопротивление, и шепчет на ухо: – Ты всегда можешь на меня рассчитывать, ты же знаешь, правда? Она обнимает ее так крепко, как только может, отчаянно желая показать всю свою любовь, всю свою защиту, а Регина не поднимает и руки, чтобы обнять ее в ответ. И избегает встреч следующие два дня, хоть и появляется на собрании в подземельях. Эмма видит ее среди кучки домашних рабов, которых, видимо, позвали Давид и Мария, и делает несколько шагов навстречу, но Регина поспешно прячется за чужими спинами, и это ее поведение отзывается в Эмме глухой болью. Что случилось? Что такого она сделала опять? Предложила помощь? Разве это повод, чтобы отстраняться? Дурная мысль о том, что в Регине нет любви, забивается подошедшим Августом. Он хлопает Эмму по плечу и кивает в сторону молчаливых гладиаторов, рассаживающихся на скамьях. – Все пришли, – сообщает он. – А некоторые так даже догадались уже, о чем ты будешь говорить. Он расплывается в широкой улыбке, а Эмма в этот момент ловит взгляд Галла, который машет ей могучими ручищами и одобрительно кивает. Внутри тает кусочек льда, успевшего намерзнуть вокруг боящегося неудачи сердца. Эмма неловко улыбается Августу в ответ и молча ждет, пока все займут свои места. Входящая в зал Лилит смотрит на Эмму, а Эмма удивленно смотрит на Мулан и Роксану, появившихся следом. Так вот, значит, о каких двоих шла речь… Эмма поднимается, желая подойти, и в этот момент видит, как нежно Роксана, отпустившая руку Мулан, касается кончиками пальцев щеки Лилит. Это касание отзывается в груди одновременно и радостью, и далекой грустью. Эмма непонимающе хмурится. Зачем так? Лилит не принадлежит ей. И очень хорошо, что она не одна. Эмма поспешно отворачивается, будто бы для того, чтобы не смущать своим вниманием мягко улыбающуюся Лилит, а на деле выискивает среди собравшихся Регину. Найдя, пытается взглядом спросить, все ли у нее в порядке, но Регина упорно смотрит перед собой. Вздохнув, Эмма откашливается и громко заговаривает: – Спасибо всем, что пришли! Уверена, вы гадаете, зачем же я попросила вас собраться. – Да уж догадались! – насмешливо выкрикивает кто-то справа, и взгляды всех устремляются туда. Эмма тоже смотрит: пристальнее, чем хотела бы. Гладиатор, ничуть не смущающийся внимания, скрещивает руки на груди. Эмма помнит его имя. Кирос. Раб, который хотел воспользоваться ее состоянием после первых игр. И только вмешавшийся Робин спас ее тогда. Робин, кстати, тоже здесь. Как и Мэриан. Они стоят вдвоем у дальней стены, и взгляд Мэриан не выражает ничего хорошего. Она явно ждет не того, что Эмма может предложить им на самом деле. – Кто догадался – хорошо, – кивает Эмма спокойно. Подобные выкрики давно не волнуют ее, но Кироса она запомнит. Да и сам он вряд ли даст ей о себе забыть. Так и получается. – Завоеватель уже близко, – говорит Эмма. – О его близости говорят уже не первый год! – перебивает Кирос. – Есть шанс воспользоваться моментом и сбежать, – говорит Эмма. – Чтобы по пути нам переломали ноги! – хохочет Кирос. – Без вас ничего не получится, – говорит Эмма. – Хочешь бесплатно нашу помощь? – щурится Кирос. Сидящие рядом с ним гладиаторы недовольно гудят, но действий никаких не предпринимают, разве что Галл громогласно обещает сломать смутьяну шею, если он не успокоится. Кирос откровенно и нагло смеется и не прекращает портить выступление Эммы, а под конец и вовсе заявляет: – Что удержит меня от того, чтобы прямо сейчас пойти и донести Аурусу? Он даже встает, будто уже собирается бежать и выполнять угрозу. По спине Эммы пробегает холодок. Она вздергивает подбородок, молниеносно принимая решение. – Иди, – кивает она, краем глаза видя удивленно дернувшуюся Лилит. Кирос, впрочем, тоже выглядит пораженным. Он даже садится на место, не спуская, впрочем, глаз с Эммы. А Эмма… она уже четко знает, что делать в таких случаях. – Иди, – повторяет она с улыбкой. – И не забудь рассказать Аурусу, что ты сам делал на этом собрании. Кирос вздергивает подбородок. – Я скажу, что подслушал! Эмма снова улыбается – гораздо шире, чем до этого. – А все остальные, – она обводит рукой зал, – скажут, что это неправда. Да, нас накажут, – кивает она. – Но и тебя тоже. И, быть может, больше нас, потому что ты – доносчик. А таких никто не любит. Кирос подавленно молчит и впервые за все это время не смотрит на Эмму. Та же, наоборот, смотрит на него внимательнее, чем за все прошедшее время. И с сожалением понимает, что оставлять все это так нельзя. Кирос и раньше показывал себя в основном с плохих сторон, Эмма помнит, сколько стычек у него было с другими гладиаторами, сколько раз он пытался овладеть женщинами, которые не давали ему согласия. Все заминалось, потому что не доводилось до конца, но если теперь он решит выполнить свою угрозу… – Что мы получим со всего этого? – интересуется Лепидус. За время, что Эмма его не видела, он почти не изменился, так и оставшись вечным юнцом. Даже борода у него не пробивается, разве что взгляд теперь более жесткий и взрослый. – Свободу, – отзывается Эмма легко. Рабы принимаются шуметь. Свобода – очень заманчивое слово. И очень обманчивое. Очень легко поддаться его далекому сиянию, Эмма отлично это понимает. Как понимает и то, что любому нормальному человеку свойственно к этой свободе стремиться. Конечно, ко всему можно привыкнуть, особенно если ты уже родился в рабстве. Но если ты знаешь, как светит сбросившее оковы солнце, как ласкает свежий ветер, как пахнет трава в чистом поле… Ты всегда будешь хотеть вернуть себе то, что у тебя отобрали. – Я согласен! – гудит Галл, поднимаясь во весь свой могучий рост. – Завоеватель и впрямь близко от Рима. Что бы там они с Цезарем не порешали, ждать толку нет. Может, отпустят нас, а может, и не дозволят Завоевателю в Рим войти. И что же теперь, до скончания жизни тут на потеху публике мечом махать? Он оборачивается к рабам и машет рукой: – Верно я говорю? – Верно, верно! – доносится со всех сторон. Эмма довольно кивает, обмениваясь с Лилит быстрыми взглядами. Вот он, тот мужчина, с которым неплохо бы ей было выступать с самого начала. Но она решила выйти в одиночку, рассчитывая, что кто-нибудь присоединится во время – и это оказалось более правильным, более свежим, более вдохновляющим. Пример Галла заразил многих других, и все они выразили желание вступить в ряды сопротивления прямо сейчас. Оставшиеся захотели подумать, и совсем мало кто решительно отказался и покинул зал. Эмма подзывает к себе Августа и тихо говорит: – Придется последить, чтобы никто не донес. Тот усмехается. – Кто не рискует, тот не получает свободу, – он подмигивает Эмме. – Я послежу. Но думаю, что реальную угрозу представляет только Кирос. – Я согласен, – слышится голос Робина. Гладиатор подходит справа, следом за ним идет Мэриан, и Эмма, с опаской глядящая на нее, с удивлением замечает восторженность в женском взгляде. Мэриан опережает мужа и хватает Эмму за руку, выпаливая: – Я ненавидела тебя, но я тебя не знала! То, что ты делаешь… Ей явно не хватает слов, чтобы продолжить, и она сильно трясет руку Эммы, сжимая ее чуть влажными ладонями и блестя темными глазами. Эмма вымученно улыбается ей и переводит взгляд на Робина, отмечая, что тот, в отличие от жены, не слишком доволен всем, что только что услышал. – Ты подставила нас, – с досадой говорит он ей, когда Мэриан уходит. Эмма пожимает плечами. – Да, да, подставила, – подтверждает Робин, скрещивая руки на груди. – Как ты могла? У меня жена, сын… – Которые вечно будут в рабстве, если ничего не делать, – огрызается Эмма, и Робин захлебывается на полуслове. Какое-то время он продолжает сердито смотреть на Эмму, потом цокает языком и закатывает глаза, вздыхая. – Что сделано, то сделано, ведь так? Эмма кладет руку ему на плечо. – Да. Все к лучшему. Нельзя вечно оставаться в Тускуле. Она знает, что Робин из тех, кто выбирает синицу в руках, но теперь уже действительно поздно. Да и Мэриан не производит впечатление того, кто безропотно терпит все происходящее. Робину, может, и удобно то, что жена и сын здесь, под боком, но удобно ли жене и сыну? Их он спросил? Эмма ищет взглядом Лилит и кивает ей, призывая подойти. Дожидается, пока та встанет рядом, смотрит на нее, потом на Робина, затем на Августа и на выдохе спрашивает: – Что будем делать с Киросом? К сожалению, они не могут оставить все просто так. Эмма отлично это понимает. Как понимает и то, что ситуация напоминает произошедшее с Капито с той только разницей, что Кирос сознает, что делает и зачем. Это его и погубит. Август пожимает плечами. Он явно не собирается ничего решать. А вот Робин потирает подбородок, затем оглядывается, будто проверяя, не слушает ли кто чужой, и, понизив голос, говорит: – Выход только один. И все мы это понимаем. Слова его тяжело падают на пол. Эмма задумчиво смотрит на Робина. Его предложение не вызывает в ней страха или отрицания. Гораздо страшнее будет тогда, когда Кирос вынесет на всеобщее обозрение то, что случилось сегодня. И этого никак нельзя допустить. Эмма переводит взгляд на Лилит. Ее мнению она доверяет как своему. – Что скажешь? – поднимает она брови. Лилит едва заметно кивает. Эмма поджимает губы. Должно ли что-то переворачиваться в ее душе от таких решений? Должна ли она ощущать хоть что-то, обрекая человека на смерть? Еще не так давно она бы пришла в совершенный ужас, услышав от Робина то, что он сказал сегодня. Еще не так давно она рыдала над участью Капито и готова была самолично защищать рабов от плети. А теперь… Теперь она должна избавиться от одного человека, чтобы спасти многих. Должно быть, страх и стыд придут позже. Эмма чувствует их отдаленные, почти безболезненные уколы, и не знает, от чего ей хуже: от предстоящего или от того, что она почти ничего не ощущает. Правильно ли это? Наверняка нет. Ей хочется переговорить с Лилит, спросить по поводу Мулан и Роксаны – особенно по поводу последней, – но Лилит уходит слишком быстро. Тогда Эмма ищет Регину, однако и той нет. Досада и раздражение копятся в груди, хочется выплеснуть их, и Эмма какое-то время сидит в опустевшем зале, пытаясь уложить в голове новые знания и эмоции. За ней все еще остается решение того, каким образом Кирос покинет их, и это сложно, очень сложно. Эмма не хочет, чтобы он мучился. Она бы предпочла и вовсе без жертв, но их будет гораздо больше, если сейчас она струсит. В какой-то момент холод пробивает ее изнутри, заставляя содрогнуться, и Эмма поспешно встает, стремясь покинуть подземелья. Кто-то словно гонит ее оттуда и сверлит спину равнодушным взглядом. На ум почему-то приходит Дис, Эмма усмехается и встряхивает головой. Не будь он помянут к ночи… Паэтус преграждает ей путь за одним из поворотов и сходу заявляет: – Ты маленькая дрянь, знаешь это? Он хватает ее за руку, и Эмма, все еще потрясенная тем, что ей необходимо приговорить человека к смерти, позволяет ему сделать это. Воодушевленный Паэтус стискивает ее запястье и склоняется, шипя: – Ты лежала уже под столькими, что для тебя не должно быть проблемой лечь еще и под меня! Почему он никак не может успокоиться? Он дергает Эмму на себя и свободной рукой обхватывает ее талию, немедленно ладонью сползая ниже. Эмме сейчас все равно, и она просто смотрит в глаза Паэтуса, отмечая сильно расширившийся зрачок. А римлянин, опьяненный неожиданным успехом, бормочет ей в губы, которые наверняка собирается поцеловать: – Вот и умница, девочка. Будешь хорошей – все у тебя будет хорошо. В жилы Эммы вплескивается безудержная ярость, когда она слышит, что Паэтус говорит дальше: – И у Регины все будет хорошо. Ты ведь понимаешь, Эмма, да? Все ты понимаешь… Ты – мне, я – тебе. И он слюнявит ее шею своими губами, а потом отрывается с жадным вздохом и заглядывает в ее глаза, словно ждет одобрения. Эмма холодно улыбается ему. – Если ты, – произносит она абсолютно спокойно, – хоть пальцем тронешь Регину, я отрежу тебе член и заставлю сожрать у нее на глазах. Глаза Паэтуса становятся совсем безумными. Он открывает и закрывает рот, будто вытащенная из воды рыба, а потом вдруг отпускает Эмму и отступает на шаг. Дергает шеей. Эмма неотрывно смотрит на него и не двигается с места. Ярость все еще захлестывает ее с головой. Она могла бы стерпеть все, что он сказал бы про нее. Но не про Регину. Никто не смеет трогать Регину. Больше нет. – Я запомню, – говорит Паэтус. – Уж будь уверена. Я запомню это. Эмма знает, что перешла все мыслимые границы. Она понимает, что большинство ее общения в последнее время строится на угрозах, и однажды ей это непременно аукнется. Но она не может иначе поступать с людьми, которые причинят ей вред, как только у них появится возможность. Если не ты, то тебя. И, к сожалению, Эмма успела это выучить.