Te amo est verum

Mea culpa моя вина

Время тянется невыносимо медленно. Кап, кап, кап – и это даже не вода, а тягучий мутный мед. Эмма готова поклясться, что видит, как тяжело ему падать на землю. Пару раз она пытается заставить себя воззвать к Одину – именно пытается, потому что настоящего желания у нее нет. Она больше не видит разницы между жизнью с богами и жизнью без них. Очевидно, права была Лилит. И Эмма удивляется, почему же не поняла этого раньше. Но все течет, все меняется. Осень приносит с собой бои. Жара спадает, уступая место прохладе, и жители Тускула вновь готовы рассесться на трибунах, чтобы поглазеть на чужие боль и смерть. Аурус делает ход конем, понимая, что в этом сезоне должен чем-то удивлять. Он вызывает к себе Эмму и сходу сообщает ей: – Будешь драться с Галлом. В памяти Эммы жив их единственный бой, и она непроизвольно вздрагивает, хоть и понимает, что вряд ли случится полное повторение. – С Галлом? – переспрашивает она, и Аурус нетерпеливо кивает. – Им понравится, – он машет рукой, явно имея в виду зрителей, и Эмма не сомневается, что им – понравится. А ей? – Он превосходит меня по всем параметрам, – напоминает она. – Кроме того… смешанный бой? Это ведь не по правилам… Ей нет дела, с кем сражаться, но законы Рима диктуют свое. Аурус снова отмахивается – на этот раз раздраженно. – Это моя арена! – заявляет он, щурясь. – И мои гладиаторы. Выставляю их так, как того хочу! Лицо его краснеет от гнева, и Эмма молчит, проглатывая дальнейшие возражения. Да и что толку с ее справедливых слов? Лучше прямо сейчас начинать готовиться. Быть может, Аурус выбил себе возможность нарушать правила и спешит ею воспользоваться. Уже у самого порога Эмму настигает торопливо брошенный в спину вопрос, будто бы небрежный: – Как там Регина? И это действительно странно. И Аурус, и все его семейство подчеркнуто равнодушно относятся к тому, что случилось с рабыней. Это можно понять: Регина всего лишь рабыня. Рабыня, которая осталась жива и продолжает выполнять свои прямые обязанности. И если Аурус вдруг по какой-то причине заинтересовался ее самочувствием, он всегда может получить ответ лично. Это его дом. Его лудус. Его рабыня. Зачем ему выяснять подробности через третье лицо? Эмма может предположить лишь одно. Ему стыдно. Перед Региной. И, возможно, перед самим собой. Она медлит какое-то время перед тем, как обернуться. – Все в порядке, – заученные слова срываются с ее губ. Что еще она может сказать? Даже если бы хотела – что это изменит? Сделанного не вернешь, а извиняться Аурус не станет. И Калвусу ничего не сделает. Слова не скажет. Ничем не устыдит. Аурус вздыхает, поглаживая пальцами чисто выбритый подбородок. Смотрит на Эмму так, словно ждет, что она что-нибудь добавит. А она не добавляет и в упор глядит на него в ответ. Если бы Аурус действительно хотел позаботиться о Регине, он бы позаботился. А так… Эмма возвращается к Регине и сообщает ей об интересе господина. Регина ожидаемо кривится и пожимает плечами. – Все в порядке, – подтверждает она слова Эммы. – Разве я могу быть не в порядке? Эмма придирчиво осматривает ее, заводит за ухо непокорно выбившийся завиток. Регина не уворачивается от прикосновения, и это лучшее, что она может сделать. Эмма улыбается ей и, склонившись, шепчет: – Пожелаешь мне победы? Регина обвивает руками ее плечи и дарит губам легкий, практически невесомый, поцелуй. – Вернись со щитом*, – уверенно говорит она, и Эмма, не утерпев, целует ее снова, а после выдыхает жарко в рот, прижимаясь всем телом. От Регины веет прохладой, будто бы она только что из купальни, Эмме хочется в нее окунуться – в прохладу или в Регину, все равно. Она трепетно прижимает ладони к тонкой ткани туники и целует, целует, целует Регину, соприкасаясь с ней телом, сердцем и языком. Между ног зарождается привычный жар, погасить который можно только одним способом, но Эмма молчит о нем. Она уже почти привыкла молчать и безумно удивляется, когда слышит шепот: – Приходи ко мне ночью после боя, Эмма. Придешь? В глазах Регины – странная, безудержная круговерть, которую Эмма так редко видит в последнее время. Регина чуть отстраняется и испытующе смотрит на Эмму, словно проверяет ее на что-то. Будто ждет только одного ответа – правильного. Что-то она решила для себя. Что-то важное. И Эмма шепчет ей в губы перед тем, как поцеловать их вновь и вновь: – Ночью после боя я буду у тебя. Они целуются так, словно земля вот-вот растворится под ногами, будто мир кончится, и настанет хаос – древний и неизбывный, в котором они непременно потеряют друг друга. С отчаянно бьющимся сердцем Эмма уходит от Регины, с каждым вздохом все сильнее желая обернуться. Но ей нужно готовиться к бою. Она должна победить. Галл встречает Эмму на тренировочной арене и виновато гудит: – Ты уже знаешь, да? Эмма успокаивающе улыбается ему и кладет ладонь, еще помнящую прикосновение к другому телу, на плечо. – Я уже знаю. Что поделать… Ей легко. Она знает, что никто не должен погибнуть в этой схватке, а значит, нужно просто сделать все красиво. Они с Галлом тренируются весь остаток дня и половину следующего. Эмма с удовольствием чувствует, как сила растекается по мышцам, растворяется в крови и заполняет разум. Легкость уводит ее от чужих ударов, ловкость позволяет наносить свои и достигать цели. Будучи повержен пару раз, Галл смеется, приподнявшись на локтях с песка. – Помню, какой зеленой ты к нам пришла, Эмма. Эмма смахивает с брови капельку соленого пота. – Я тоже помню, – соглашается она, и удовлетворения в ее голосе больше, чем удивления. Она нравится себе такой. Почти перед самым боем Аурус сообщает Эмме, что с Галлом она сражаться не будет. Новый ее противник уже ждет на арене, и это Робин. Эмма выходит к нему под непрекращающийся ор толпы и не может понять, нравится ли горожанам такой поворот событий. Робин разворачивается к ней, поигрывая мечом, и приветственно кивает. Они не говорят друг другу ни слова, а Эмма перед тем, как встать в стойку, пробегает взглядом по рядам, будто надеется отыскать там Регину. Но даже если бы она там была, разглядеть ее в море пестрых лиц слишком затруднительно: они сливаются в нечто общее и заставляют голову кружиться. Эмма встряхивается, покрепче сжимает рукояти мечей и чуть сгибает ноги для придания себе устойчивости. Она должна победить. Кто знает, быть может, Регина не пустит ее к себе после поражения. Эта мысль заставляет Эмму криво усмехнуться и первой ринуться в атаку. Безусловно, Робин легко уворачивается и мечом шутливо шлепает Эмму плашмя по заду. Зрители взрываются смехом, а Эмма, красиво развернувшись, в тот же миг нападает вновь, зажимая своими клинками клинок Робина. Этому приему она научилась недавно и успела понять, что он всегда получается неожиданным. А Робин, кроме того, ни разу не видел, как она его проводит. На лице его мелькает изумление, но ему хватает умений, чтобы освободиться быстрее, чем это делали другие противники Эммы. Они отталкиваются друг от друга и расходятся в стороны, осторожно шагая по кругу и присматриваясь. Возможно, Мэриан тоже наказала мужу вернуться с победой. Следующий ход за Робином, и он использует его, чтобы попытаться провести обманный маневр и выбить меч из рук Эммы. Но она видела, как он проделывает все это на тренировках, а потому без особого труда ускользает, в ответ дотягиваясь острием до бедра Робина. Подпрыгнув от укола, Робин переходит в более агрессивную атаку, и Эмма точно знает, что сила на его стороне, как и любого из мужчин. Зато ее боги наделили ловкостью и выносливостью. Довольно долго она заставляет Робина бегать по арене и практически не проводит приемов, чем вызывает недовольные выкрики толпы, но ее тактика дает свои плоды. Робин начинает испытывать усталость. С мужчинами он сражается совершенно иначе, и поведение Эммы на арене для него в новинку. Он делает ошибки, за каждую из которых расплачивается капелькой крови: раны не смертельны и затянутся стремительно, но совсем без них нельзя. Эмма работает на публику, и мало-помалу та встает на ее сторону. Конечно, в начале боя Робин считался уверенным фаворитом, Эмма не возьмется с этим спорить, но горожане знают и про ее победы в Риме. Пусть она выступает не так уж часто, однако финалы ее сражений хороши. Ее имя все чаще принимается звучать над ареной, и это придает сил, которые тают все быстрее под лучами заходящего солнца. Эмма ощущает усталость, мышцы ног забились и кажутся каменными, руки все чаще подрагивают при замахах. Пора заканчивать. Эмма останавливается – резко и неожиданно. Робин по инерции пробегает мимо нее, и будь он чуть менее уставшим, ему не составило бы труда моментально распознать хитрость. Но он устал настолько, насколько устал, и Эмме этого достаточно. Она делает быстрый шаг следом за ним и бьет ему под колено: несильно, так, чтобы он пошатнулся. А после просто толкает в спину. Робин, взмахнув руками, падает на песок, и Эмма ставит ногу ему на спину, вскидывая свои мечи так, чтобы они скрестились. Это совершенно незрелищная победа, но бой и не должен был стать кровавым. Публика, конечно, это понимает, однако это не мешает ей разочарованно гудеть. Эмме все равно. Она устала больше, чем могла бы устать за более стремительный бой, а потому ей безмерно хочется оказаться в купальне и после – у Регины. Мысли о ней чуть оживляют, Эмма подает руку Робину. Тот тоже устал, морщины на его лице залегли глубже, чем обычно, глаза запали. Пусть в Тускуле уже не так жарко, как летом, но солнце только сейчас покинуло арену. – Неплохой бой, – кивает Робин Эмме, но та качает головой. – Никакой бой. Робин пожимает плечами. Он не кажется раздосадованным поражением, впрочем, и радости в его взгляде маловато. Они с Эммой кланяются публике и Аурусу с Корой. При взгляде на последнюю Эмма думает, смирилась ли римлянка с тем, что ее рабыню отдали ненавистному гладиатору. Вряд ли, такие мириться не умеют. Наверняка вынашивает что-то в своем черном сердце, змея! Злость ненадолго зажигает кровь, и Эмма широким шагом выходит с арены. Робин идет следом, чуть отставая. Крики толпы преследуют их до самого домуса, где улыбающаяся Регина подает Эмме кувшин с прохладной и прозрачной водой. – Мой победитель, – со значением произносит она, и Эмма пьет, поверх края кувшина встречаясь глазами с Региной. Велико, очень велико искушение вылить остаток воды на себя и взять Регину прямо здесь, но вокруг слишком много людей, и Эмма не станет рисковать. Издалека доносится вдруг какой-то шум, который слишком быстро нарастает. Эмма хмурится, различая в том шуме детский крик и мужские грязные ругательства. Вернув кувшин Регине, она разворачивается, пытаясь определить источник скандала, и бежит на него, отчего-то испытывая странное волнение, колко дергающее волосы у самого основания. Детский крик перерастает в вой, и Эмма отчаянно отдает бегу всю себя, понимая, что не успевает. Кто-то бежит рядом и опережает в последний момент: это Робин. Вдвоем они врываются в пустой зал, и взгляду открывается ужасное зрелище, от которого у Эммы кровь стынет в жилах. Голый и потный Паэтус, изрыгающий проклятия, ногами безжалостно забивает скорчившегося у стены ребенка. И только по безумному воплю бросившегося вперед Робина Эмма понимает, что ребенок этот – Роланд. Она не успевает остановить Робина, и тот хватает Паэтуса за плечи, разворачивает и швыряет наземь, дважды в припадке ярости ударяя его ногой в живот. Паэтус корчится, у Эммы велико искушение позволить Робину добить его, но слышатся взволнованные голоса, и будет правильнее остановить происходящее. Она пытается ухватить Робина за руку, но тот не видит ее и не слышит, благо, внимание его быстро переключается на неподвижно лежащего Роланда. Он бросается к сыну, а появившиеся в зале рабы – к стонущему Паэтусу. Эмма видит Мэриан, которая со всех ног бежит к мужу, а потом все будто сливается в один безумный вой, и никак не поверить, что звук этот может издавать человек. Робин поднимается, держа на руках мертвого сына. Эмма откуда-то знает, что Роланд мертв. Может, слишком безвольно его тело, может, слишком много крови вокруг. А может, еще что. Мэриан кидается на Паэтуса, но рабы перехватывают ее, не давая добраться до хозяина. Волны ненависти прокатываются по залу, заставляют Эмму содрогаться. Она отступает на шаг, кто-то берет ее под руку и сильно сжимает пальцы. – Не вздумай вмешиваться, – слышит она шепот Регины и кивает, не глядя. Она не станет. Не сейчас. Отсутствующий взгляд Робина в какой-то миг встречается с ее взглядом, а после заполняется гневом такой силы, что Эмма явственно чувствует, как он пробирается под кожу и сворачивается там ждущей своего часа змеей. Откуда-то издалека приходит удовлетворение. Возможно, Эмма не должна так думать, но она думает: теперь Робин ненавидит Паэтуса так же сильно, как и она сама. Теперь он ее понимает. Боги не наказывают ее за такие мысли. Наверное, потому, что некому наказывать. – Проклятый звереныш! – оживает где-то в стороне Паэтус, пока что чувствующий себя безнаказанным. – Больше не будет шляться где попало и совать нос не в свои дела! Судя по тому, что он все еще гол, Эмма делает простой вывод: Роланд забрел куда-то не туда и увидел Паэтуса не в той позе. Она поднимает голову, обводит взглядом зал и кивает, заприметив бледного Августа, не спешащего подходить ближе. Август, в отличие от своего любовника, одет, но Эмму это не смущает. А Паэтуса - не оправдывает. Рыдающая Мэриан вырывается из рук рабов, забирает тело сына у несопротивляющегося Робина и вместе с ним опускается на пол. Стоны ее заполняют зал, как слезы – глаза Робина. В следующий момент Эмма слышит, как один из рабов шепчет Регине: – Госпожа Ласерта рожает. Регина разжимает пальцы, которые все это время были сомкнуты на руке Эммы, и стремительно уходит. Эмма не смотрит ей вслед, внимание ее все еще отдано Робину. Она подходит к нему и обнимает, заставляя склонить голову ей на плечо. Он обхватывает ее так крепко, что сбивается дыхание, и бессильно плачет. Она гладит его по волосам и смотрит, как пустеет зал, пока, наконец, не остается только горюющая над мертвым ребенком семья и она сама. Гнев тлеет внутри, будто сам не веря, что однажды мог почти потухнуть. – Я разберусь с ним, – твердо обещает Эмма Робину, и внутри у нее все переворачивается от невозможности сделать это прямо сейчас. Ничего. Завтра будет новый день. Аурус, конечно, ничего не сделает единственному сыну. Однако одно Эмма знает точно: ненаказанным Паэтус из всего этого не выйдет. Последняя капля только что переполнила кувшин.