Te amo est verum

Legio nomen mihi est имя мне Легион

Паэтуса никому не жалко. Временами Эмме кажется, что даже Аурус испытывает облегчение, избавившись от капризного и неподконтрольного сына. В домусе будто бы и дышится легче, когда знаешь, что не натолкнешься на Паэтуса за углом. Эмма не испытывает угрызений совести ровно до момента, как выходит на тренировочную арену и видит там Августа. Сердце замирает, во рту сохнет. Эмма вспоминает, что Август ничего не знает о подставе, только тогда, когда тот приветливо кивает ей и передает мечи. – Хороший день сегодня, да? – непринужденно спрашивает он, а Эмма ищет на его лице следы слез и переживаний. Ей-то это зачем? Август гоняет ее до седьмого пота, до черных точек, прыгающих перед глазами. Мышцы приятно ноют, давно Эмма не чувствовала себя настолько уставшей и настолько живой. Даже вчерашние воспоминания отступают на второй план, когда Август показывает новый прием, призванный не только одержать победу, но и вырвать у зрителей восторженный крик: так он красив, так совершенен. Эмма повторяет его несколько раз, закрепляя результат, и когда видит, что Август доволен, не находит времени лучше, чтобы спросить: – Как ты себя чувствуешь? Август косится на нее, одновременно утирая пот со лба. – Так же, как и ты, полагаю, – улыбается он. – Устал, но доволен. Хорошая была тренировка. Он кивает, а Эмма не может понять: лжет он ей в глаза или же действительно не догадывается, о чем она спрашивает на самом деле. – Август, – она ловит его за руку и вынуждает посмотреть на себя. – Я о Паэтусе. Она выразительно приподнимает брови, и только тогда во взгляде Августа что-то мелькает. Он вздыхает, оглядывается и, понизив голос, говорит: – Все нормально, Эмма. Он получил то, что заслужил. Эмма почти уверена, что Август лжет, и не может ответить себе на вопрос, зачем ей знать его истинные чувства. Может, потому, что он был практически единственным, кто хорошо относился к Паэтусу? Кто любил его? Но Август явно не желает распространяться на тему своих ощущений. Он аккуратно высвобождается из хватки Эммы, и все, что она слышит напоследок, это: – Я любил его очень долгое время, Эмма. И не получил ничего. А смерть Роланда… Думаю, это открыло мне глаза. Он замолкает, поджимает губы и уходит тренировать других гладиаторов. Эмма долго смотрит ему вслед, едва отмечая опущенные плечи. Если Август не лжет… что ж, так ему будет только лучше. Паэтус мог лишь отравлять все вокруг. Эмме не хотелось бы однажды хоронить Августа – а ведь могло случиться и так, учитывая, что Паэтус в последнее время становился безумнее день ото дня. Эмма еще тренируется немного – хотя бы потому, что скоро игры, а форму надо поддерживать. Да и к тому же все это отвлекает ее от разного рода мыслей. Наложила ли Алти свое проклятие? И если да, не подпадает ли под его действие то, что произошло вчера? Эмма ожесточенно избивает тренировочный столб так, что меч в какой-то момент не выдерживает и ломается – благо, он всего лишь деревянный: Август по-прежнему считает, что настоящее оружие гладиаторам надо выдавать в самых крайних случаях. Эмма с ним не спорит, ей теперь нет никакой разницы. Лилит хорошо натаскала ее. При мыслях о Лилит Эмма вспоминает, что вроде бы в город скоро должен приехать греческий автор, чью пьесу будут показывать в местном театре. Пока что об этом ничего не слышно. В любом случае, довольно странно, что греки, невзирая на войну, стремятся попасть в Рим, ведь театральное искусство больше развито в Греции. Эмма трясет головой, избавляясь от капель пота, скатывающихся на глаза. Что она вообще знает о театре? Ничего. Стоит спросить Регину, когда… Эмма останавливается на очередном замахе и резко выдыхает. Им удалось перемолвиться словечком с утра, и когда Аурус вызвал Регину к себе, чтобы выспросить все, та уже знала, как правильно отвечать. Эмма ушла на тренировку, не дождавшись результата разговора рабыни и ланисты. – Эй, Эмма! – слышит она и поворачивается на зов. Лепидус машет ей рукой, приближаясь почти бегом. – Они тебя зовут, – выдыхает он, поравнявшись с Эммой. Эмма непонимающе хмурится. – Они? Лепидус делает знак рукой – мол, подожди, – приводит дыхание в норму и говорит: – Аурус и этот… второй. – Второй? – медленно повторяет Эмма. – Иди уже, – раздраженно бросает Лепидус. – Сказали, чтобы ты быстрее шевелилась. Под сердцем свивается холодная змея опасения. Эмма бормочет «спасибо» и стремительно направляется в домус. Чем ближе к таблинуму, тем суше во рту. Эмма знает, что никто не видел ее – кроме Диса, разумеется, а тот будет молчать, потому что теперь, если что, его сочтут соучастником, – но мерзкое ощущение возможных проблем не оставляет. Регины у Ауруса уже нет, зато там есть высокий статный мужчина в богатых одеждах. Эмма узнает претора* Тускула и склоняет голову в поклоне. Вот и проблемы. Но разве она ждала, что никто не будет расследовать это дело? Убийство столь важного гражданина Рима, как Калвус, незамеченным не останется, как бы кто того ни хотел. Претор неожиданно тонким голосом велит ей подойти ближе и спрашивает без лишних предисловий, внимательно заглядывая в глаза: – Что связывало тебя с Калвусом, рабыня? Аурус, сидящий за столом, помалкивает. Эмма скользит взглядом по его осунувшемуся лицу и поворачивается к претору. – Ничего, господин. Претор щурится. – Разве? – неприятная ухмылка трогает его губы. – Насколько мне известно, ты и еще одна рабыня, изнасилованная убитым, состоите в любовной связи. Он продолжает усмехаться, а Эмма смотрит на него и молчит. Она должна подтвердить? Что именно? Связь? – Это не запрещено, господин, – говорит она, в конце концов. – Регина была дана мне в качестве награды за победу в сложном бою. Аурус едва заметно кивает. Здесь действительно нет ничего предосудительного: хозяин может распоряжаться своими рабами, как сочтет нужным. Они всего лишь предметы обстановки, не больше. Претор касается двумя пальцами гладко выбритого подбородка. – И тебе не хотелось как-то отомстить Калвусу за то, что он так обошелся с ней? У него колючий, опасный взгляд. Нужно следить за словами. И в абсолютную ложь он явно не поверит. Эмма колеблется. Как лучше будет вывернуть эту ситуацию? В какую из сторон? – Я не влюблена в Регину, – наконец, говорит она то же самое, что говорила вчера в атриуме. – Мне нет необходимости мстить. Все, что мне от нее нужно, я получаю. Претор молчит, продолжая буравить Эмму взглядом. Она стоит смирно, расправив плечи. Только бы остальные гладиаторы подтвердили ее слова!.. Робин обещал, что передаст им эту просьбу. Впрочем, остаются еще Кора и Ласерта, и уж они точно не станут выгораживать Эмму или Регину. По спине Эммы стекает капля пота. Кому поверит претор? Нескольким десяткам рабов или свободным гражданам? – Допустим, – цедит претор, закладывая руки за спину. – А что Паэтус? Я знаю, что он пытался тебя изнасиловать. – Да, господин, – отзывается Эмма. Еще одна капля пота теряется в складках одежды. – И ты ненавидишь его? – пытливо интересуется претор. Эмма качает головой. – Раньше ненавидела. Претор хмыкает. – А теперь нет? Конечно, он не верит. Он хочет, чтобы Эмма призналась. Чтобы можно было отпустить Паэтуса. Чтобы дело оказалось закрыто, ко всеобщему удовлетворению. Эмма не успевает ответить, когда с удивлением и даже изумлением слышит усталый голос Ауруса: – Претор, нам уже ведь известно, что и Эмма, и Регина были в момент убийства с гражданином Дисом. И Дис подтвердил это. Претор весь напрягается и со злостью рявкает: – А твой сын, ланиста, утверждает, что у твоей рабыни были причины убить Калвуса! Аурус медленно поднимается из-за стола. – Мой сын, претор, – негромко говорит он, и лицо его бледно и вытянуто, – страдает той же самой болезнью, что и его мать. И эта болезнь порой заставляет его делать страшные вещи. Эмма растерянно смотрит на хозяина. Он лжет? Или Паэтус действительно болен? А что же Аурус… Получается, он выгораживает не родного сына, а презренных рабынь? Или он чувствует свою вину перед Региной? Должен был бы. Ничего не понятно. Аурус и претор ругаются, а Эмма просто стоит и молчит, потому что не знает, как ей быть дальше. Безусловно, она будет стоять на своем, чего бы то ей ни стоило, но претор выглядит ушлым. Не захочет ли он докопаться до истины? – Ладно, – выдыхает претор, наконец, устав от диалога на повышенных тонах. – Если ты, ланиста, утверждаешь, что твой сын способен совершить такое… Он качает головой, потому что – и это совершенно очевидно – не до конца верит в слова Ауруса. Но Аурус называет имя доктора, который наблюдает Паэтуса, и Эмма видит, как разглаживаются морщинки на лице претора. Очевидно, он знает, о ком идет речь. И у него нет причин не доверять тому человеку. Претор уходит, бросив, что еще вернется, а Эмма, которую никто не отпускал, думает, что даже если Аурус не лжет, и Паэтус действительно болен, это не оправдывает его. Конечно, он не виноват, но и те, кто пострадал от него, не виноваты тем более. Аурус опускается за стол и тяжело смотрит на Эмму. – Что? – правильно понимает он ее вопросительный взгляд. – Не думала услышать такое? Эмма согласно кивает. Аурус грустно усмехается. – Я надеялся, у него это не проявится, – он отводит взгляд в сторону. – Все шло нормально – до поры, до времени. Но вот… Он задумчиво умолкает, и Эмма, которой хочется услышать продолжение, нетерпеливо ждет. Однако Аурус больше ничего не намерен рассказывать. Он машет рукой и велит Эмме убираться. Что та и делает с большим удовольствием. Кто же знал, чем все обернется… Выходит, Паэтус – сумасшедший! Чем еще таким он может болеть, что заставляет его убивать людей? Может быть, Аурус даже рад возможности избавиться от сына? Ведь он совершенно определенно знает и про Роланда, и про связь с Ласертой. Эмма спешит по коридору, понимая, как сильно Аурусу не повезло в этой жизни. Что с первой семьей, что со второй… Впрочем, ей и его тоже не жаль. В последнее время всей ее жалости хватает только на нескольких людей, и все они лишены свободы. А римские граждане… Эмме очень хочется больше никогда не видеть их лица и не помнить имена. Рим принес ей столько горя, пусть он сгорит в пламени жадных пожаров! Остаток дня Эмма проводит у Лилит. Та приносит хорошие вести: Завоеватель снова отбрасывает римскую армию вглубь страны, что позволяет надеяться на его скорое появление. Эмма надеется, конечно, но вслух этого не говорит. Слишком медленно все тянется. Слишком долго. На этот раз не удается повидать ни Лупу, ни Суллу. Лилит говорит, что они уже в курсе того, что произошло с Калвусом. Возможно, их тоже будут допрашивать, ведь Сулла вел дела с Калвусом, и у них были разногласия. – Думаешь, это Сулла мог подставить Паэтуса? – интересуется Лилит. Эмма пожимает плечами. – Кто угодно мог, – выдыхает он. – Хоть сам Аурус. Лилит недоверчиво хмурится, но не возражает. Пути римлян неисповедимы. Следующие несколько дней Эмма проводит в опасливом ожидании. Претор то и дело появляется в лудусе, опрашивает рабов и гладиаторов. Кое-какие разговоры Эмме удается подслушать, и она убеждается: никто не стремится выгородить Паэтуса. Все, как один, утверждают, что он склонен к жестокости и насилию. Более того, даже Ласерта немало изумляет Эмму, когда с придыханием сообщает претору о том, что ей приходилось отбиваться от домогательств брата. – Это было ужасно, – плачется она в плечо смущенного претора. – Я не могла никому пожаловаться. Меня всякий раз спасали случайности! Эмма отлично помнит, что Ласерту не спасало ничего, но молчит, разумеется. Как минимум, для того, чтобы не выдать себя, как максимум потому, что Ласерта, сама того не зная, играет на ее стороне. И пусть ее причины остаются с ней. Еще через несколько дней начинаются бои, выпавшие на день рождения Ауруса. Аурус не очень-то рвется проводить их – и прекрасно понятно, почему, – но никому нет дела до внутрисемейных горестей ланисты. Гости планируют прибыть из самого Рима, а с такими шутки плохи. И именно поэтому Аурус почти не выходит сначала из таблинума, а потом из личной молельни: видимо, просит богов, чтобы они хоть где-то ему помогли. Кора, напротив, ходит по домусу очень довольная: теперь ничего не мешает ее доченьке получить львиную долю наследства. Эмма плохо понимает, какие отношения связывали Кору и Паэтуса, но предполагает, что не слишком теплые. В конце концов, он был всего лишь сыном первой жены Ауруса. Учитывая, как Кора относится к собственным детям… Эмму вновь ставят биться последней. Она не видит своей соперницы, но все же рассчитывает на быстрый бой – и она вправе так делать после всех своих побед. Регина ловит ее за руку за пару мгновений до выхода на арену, вынуждая остановиться. Эмма поворачивается к ней неохотно, мыслями она уже в предстоящем бою. – Что? – выдыхает она нетерпеливо, и в тот же миг Регина прожигает пристальным взглядом. Эмма вздрагивает, переминаясь с ноги на ногу. Чужие пальцы сжимают запястье – до боли, так сильно. – Это ты убила его? – вполголоса спрашивает Регина. Ее глаза безумно серьезны и столь же безумно мрачны. Эмма падает в них, кружась, проваливается в самую бездну, у которой нет дна, и почти забывает, куда шла и зачем. Они почти не виделись за прошедшие дни. И, конечно же, не говорили. Не обсуждали то, что произошло. Эмме это только на руку. Было до этого момента. Регина мнится ей строгой богиней правды, от которой так сложно что-либо утаить. Но богини не моргают, а Регина очень даже, и бесконечное волшебство заканчивается тут же. Эмма сглатывает, облизывая сухие губы, и без труда лжет: – Нет. Она помнит, о чем просила ее Регина много дней тому назад. Прекрасно помнит и потому позволяет себе эту ложь, чтобы всем было легче. Регина еще какое-то время всматривается ей в глаза, будто надеясь отыскать правду, потом тянется вперед и оставляет на губах крепкий сладкий поцелуй. – Вернись с победой, моя Эмма, – просит она уверенно, и Эмма, ухватив ее за талию, крадет еще один поцелуй, дрожью передающийся в ноги и между ними. Может быть, на этот раз у них все получится? Хотелось бы посмеяться, вот только смех застревает где-то в горле. Поверила ли Регина этой лжи? Или сделала вид, что поверила, потому что так ей удобнее? Им обеим? – Я вернусь с победой, – шепчет Эмма возбужденно, – и ты будешь моей… Снова. Ответом служит вздох и пальцы, вцепившиеся в волосы на затылке. Регина прижимается к ней всем телом и целует так страстно, будто намеревается украсть душу через этот поцелуй. А Эмма и рада бы ей ее отдать. Между ними все стало проще после того, как Регина открыла свою тайну. Это ощущается во вздохах, в улыбках, во всем, чем Регина готова поделиться. И Эмма счастлива настолько, что забывает, как много горечи в ее жизни еще осталось. Выходя на песок, она говорит себе, что все будет хорошо. Мечи удобно лежат в ладонях, солнце светит из-за плеча – ничего не должно помешать. И даже то, что светловолосая противница выглядит умудренной опытом, Эмму не тревожит. В ее жизни все наконец-то идет по плану – по тому плану, который она составила сама. Толпа ревет, когда бойцы сходятся в первых ударах. Эмма только лишь прощупывает и потому не сильно удивлена легкости, с которой соперница отражает ее замах. Она разглядывает обветренное лицо, тронутое сеткой морщин, отмечает, что волосы у женщины не столько светлые, сколько седые, и позволяет себе поразиться той подвижности, которую демонстрирует соперница в своем возрасте. Эмме кажется, что у них разница лет в двадцать – никак не меньше. Разве не должна молодость победить? Но не получается. Ни при втором ударе, ни при третьем, ни при всех последующих. Она не может продавить ее, и это начинает волновать. Эмма не привыкла, что все ее удары проносятся мимо цели. Противница достаточно стара, чтобы вымотаться быстрее, однако вот уже Эмма начинает тяжело дышать, а женщина напротив, кажется, так же свежа, как в начале боя. Трибуны выкрикивают имена: сначала Эммы, потом второе. Если прислушаться, то будто бы оно звучит как «Ингрид». Она тоже с севера? Но отвлекаться некогда. Эмма пытается провести прием, показанный недавно Августом, однако ничего не выходит: Ингрид парирует его слишком легко и тут же переходит в наступление. Не ожидавшая этого, Эмма пятится, пытаясь защититься, однако подвернувшийся под ногу камень решает все в этой битве. В следующее мгновение Эмма чувствует, как холодная сталь проникает в живот, входя все глубже. Боль врывается в разум позже, но сразу на полную мощь, и сбивает с ног, вынуждая мир кружиться. Эмма шатается, пытаясь удержаться, однако Ингрид выдергивает меч, и хлынувшая наружу кровь делает тело слабым и безвольным. Эмма валится сначала на колени, а потом лицом вниз, и удар об землю выбивает из нее последние силы. Очень больно. Боль сосредотачивается в животе, крошечными и беспрестанными толчками растекаясь по остальному телу. Эмма не хочет шевелиться, но ей кажется, будто она только это и делает. С губ срывается хриплый стон. Это ее наказание. За все совершенное. Эмма закрывает глаза за мгновение до того, как кто-то склоняется над ней, и мир становится черным и пустым.