Te amo est verum

Post tenebras lux после мрака свет

Когда Эмма открывает глаза снова, первое, что она видит, это потолок. Требуется довольно много времени, чтобы осознать: раз потолок – значит, помещение. Раз помещение, значит… Перед глазами моментально проносится тот удар, что стал роковым. И лицо соперницы, искаженное радостью. Неужели она хотела ее убить? Или ей достаточно было победы? – Воды, – шевелятся непослушные сухие губы. Эмма морщится от неприятных ощущений и повторяет чуть более громко: – Воды, пожалуйста… Она не знает, есть ли кто-нибудь рядом с ней, но желание пить затмевает все остальные мысли, поэтому, когда в рот ее льются капли живительной прохладной влаги, Эмма может только испытывать благодарность – все равно, к кому. Много пить ей не дают, и она недовольно тянется вслед за исчезнувшим источником, однако при попытке сесть чувствует боль в животе и сразу же опускается обратно на ложе. – Я жива? – бормочет она, уже зная ответ. В прошлый раз у нее ничего не болело. Привычно хмурое лицо Студия появляется из сумрака и нависает над ней. – Ты жива, – подтверждает он и усмехается. – Хотя пару дней назад я бы поставил на то, что ты не выкарабкаешься. Эмма потрясенно выдыхает, а Студий лезет холодными пальцами к ней и бесцеремонно ощупывает живот, причиняя еще немного боли. – Болит? – интересуется он. – Болит, – признается Эмма. Студий кивает и убирает руки, что доставляет неимоверное облегчение. – И будет еще долго болеть, – отчего-то одобрительно говорит он. – Но кризис миновал, слава богам. Эмме нехотя вспоминает Одина из своего «сна». Ему тоже слава? Сомнительно. Она снова просит пить, Студий отказывает и встает, собираясь уходить. Эмма спохватывается: – А где Регина? – Спит, надеюсь, – ворчит Студий. – Уж не думаешь ли ты, что она тут днюет и ночует подле тебя? Он громогласно фыркает и уходит, а Эмма печалится о том, что именно так она и думает. Но у Регины, видимо, полно своих забот. Эмма закрывает глаза, желая быстро уснуть, чтобы не мучиться ненужными размышлениями. Живот продолжает болеть, не слишком сильно, однако нудно. Хочется пошевелиться, что Эмма и делает с великой осторожностью. Потом замирает. Сколько дней она провела вот так, находясь между жизнью и смертью? Студий ушел слишком быстро, нужно было его задержать и расспросить. Помимо отсутствия Регины, Эмму также волнует, не захватил ли Завоеватель Рим и не пора ли претворять в жизнь покрывшийся пылью план. Хоть сейчас вставай и иди все выяснять! Эмма кряхтит и ойкает, когда, неудачно пошевелившись, усиливает боль. Испугавшись последствий, она какое-то время лежит абсолютно неподвижно, затем позволяет себе снова дышать. Интересно, как отреагировал Аурус на проигрыш своего гладиатора? Быть может, снова продал Эмму кому-то? Или ему сейчас нет никакого дела до того, что творится на арене? Под собственные размышления Эмма засыпает, сама того не заметив, а когда просыпается, за окном уже светит солнце, и Регина, сидящая возле постели, смотрит с нежностью и заботой. – Ты здесь, – выдыхает Эмма. В то же мгновение уставшее лицо Регины озаряется яркой улыбкой. Она склоняется и кладет прохладную ладонь на горячую щеку Эммы. – Я здесь, – отзывается она, и нет никакого равнодушия в ее голосе, никакой отстраненности, разделяющей их обычно. Эмма, боясь спугнуть, замирает, не зная, как реагировать. Регина, не замечая или делая вид, что не замечает, продолжает улыбаться. Глаза ее светятся. – Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она вполголоса, и взгляд ее становится более озабоченным. Эмма неловко улыбается в ответ, хотя больше всего на свете ей хочется повернуть голову и прижаться поцелуем к пальцам Регины. – Ты здесь, значит, отлично, – заверяет она, прислушиваясь к ощущениям. Все вроде бы нормально. По крайней мере, пока что. Регина верит ей, потому что склоняется еще ниже и прижимается губами к губам. Внутри Эммы что-то оживает – что-то, что было мертво до этого момента. – Студий сказал, что ты не приходила ко мне, – бормочет она, когда поцелуй – такой живительный! – заканчивается. Регина удивленно моргает, потом хмыкает. – Ох уж этот Студий… – она вроде бы смеется, но глаза в смехе не участвуют. Ей явно не нравится то, что она услышала от Эммы, и она сердится, говоря: – Конечно, я не могла дневать и ночевать у тебя, у меня есть работа. Но я бежала сюда, едва у меня освобождалось время! Она скрещивает руки на груди, отстраняясь от Эммы, и Эмма буквально чувствует, как волна чужого негодования накрывает ее с головой. – Я не поверила ему, – говорит она успокаивающе, а сама не может сдержать радостную улыбку: Регина волновалась за нее! Это ли не проявление любви? Эмме хочется верить. Регина еще хмурится, но это не мешает ей взять предложенную Эммой руку и крепко сжать. – Ты была при смерти, – все еще сердито произносит она. – Думаешь, я могла бы бросить тебя на произвол судьбы? Я слишком… Регина осекается, однако уже поздно, и Эмма расплывается в очередной улыбке: широкой и удовлетворенной. – Мне стоило почти умереть, чтобы ты это сказала. В сердце разливается нежность. Хочется обнять Регину изо всех сил, но едва Эмма пытается это сделать, как живот снова напоминает о себе. Регина поджимает губы. – Во-первых, не вздумай вставать! Во-вторых, я тебе уже это говорила! Она вздергивает подбородок, а Эмма смеется, потому что нет никаких сил удержаться от смеха. Ей хорошо и спокойно, и будто бы не было того нелепого неправильного сна. Так и не было ведь! – Мне кажется, нет, – она вновь шепчет, словно так ей удобнее. Может, и говорила. Эмма не помнит. Но сегодняшний день запомнит точно. Регина еще пытается сердиться, однако у нее это плохо получается. В итоге она встряхивает головой и снова целует Эмму: пылко и страстно. – Никогда больше не поступай так, – бормочет она в губы Эмме и прерывисто вздыхает. Эмма обхватывает ее за шею правой рукой. – Не поступать как? Ей не хочется разговаривать, ей хочется, чтобы Регина легла рядом, и они смогли бы прижаться друг к другу, ощутить тепло, обменяться еще сотней-другой поцелуев... – Не умирай, – отзывается Регина глухо. Сердце екает. Эмма обнимает Регину крепче, прижимается лбом ко лбу. – Никогда, – обещает она и твердо верит в это обещание. Верит в него и Регина, потому что поцелуи ее становятся крепче и слаще. Вскоре они уже обе тяжело дышат, и между ног Эммы давно могло бы зреть-наливаться желание, если бы не живот, постоянно напоминающий о себе. – Прости, – Эмма откидывается на постели и страдальчески морщится во время очередного приступа. Регина взволнованно спрашивает: – Совсем плохо? Она вскакивает и исчезает прежде, чем Эмма успевает крикнуть ей вслед, что все нормально, поболит и перестанет. Регина вскоре возвращается, но не одна, а со Студием. Тот деловито осматривает Эмму, цокает языком и строго велит: – Постельный режим, понятно? – он смотрит на нее, затем на Регину и повторяет: – Понятно? – Да, – хором отзываются женщины. Студий еще раз смотрит на Эмму, чуть прикрывает глаза и изрекает более благодушно: – Полежишь пару дней, а там можно будет потихоньку вставать. Перевязки я тебе все это время делал сам, так что никаких воспалений быть не должно. Только естественный процесс заживления. Он долго и нудно рассказывает о процессе восстановления, а Эмма смотрит только на Регину, любуется ею и хочет снова поцеловать ее и взять за руку. Едва дождавшись, пока Студий уйдет, она с нетерпением манит Регину к себе и с облегчением запускает пальцы в ее короткие густые волосы. – Значит, ты скучала по мне? – спрашивает она, снова и снова желая слышать подтверждение любви. Регина усмехается. В глазах ее – море нежности. – Я даже помолилась однажды этому твоему Одину, хотя не думаю, что он услышал меня. Сердце снова екает. – Ты же не веришь в Одина, – хмурится Эмма. Регина целует ее в щеку. – Ты веришь, – мягко отзывается она. – Я… – начинает Эмма и осекается. Образ Одина из сна вдруг смешивается с образом настоящей Регины, сливается воедино. Это был всего лишь сон, так? Кошмар, навеянный болезнью. Ничего больше. Эмма не хочет думать об этом. Богов не существует, иначе бы не было в мире болезней и смертей, а желания бы исполнялись гораздо быстрее. Чтобы отвлечься, она спрашивает, что случилось после того, как она потеряла сознание на арене. Регина усаживается на кровать, не выпуская руки Эммы из своей, и принимается рассказывать: – Ничего особенного. Ингрид не собиралась тебя убивать. Аурус был зол, кричал на всех, требовал, чтобы Студий не отходил от тебя ни на шаг. Думаю, он очень боится потерять тебя – и деньги, которые ты ему еще можешь принести. Эмма слушает, закрыв глаза. Потом говорит: – Сколько я была без сознания? – Четыре дня, – отзывается Регина, и голос ее будто бы звучит издалека, уплывает куда-то. Эмма понимает, что засыпает. Ей не хочется расставаться с Региной, она пытается прогнать сон, но ничего не получается, и последним, что она ощущает, становится нежный поцелуй. Регина что-то говорит ей, однако слова безнадежно тонут в густом тумане сладкого забвения, в которое проваливается Эмма. Выныривает она из него в не менее густую темноту и тут же зовет Регину, но вместо нее слышит бодрый голос Марии: – Эмма, все хорошо. Регина придет утром. С тобой побуду я. И она действительно остается и рассказывает последние новости, ни одну из которых Эмма не запоминает, потому что все они пустые и никак ее не касающиеся. Мария поит Эмму каким-то снадобьем, от него снова наваливается сон, и Эмма все спит и спит, а когда просыпается, то живот не болит. Она проверяет его на прочность, ворочаясь с боку на бок, затем радостно хватается за предложенную руку Регины и с ее помощью садится на кровати. От слабости немного кружится голова, но не лежать так хорошо, что Эмма радостно смеется, а потом рывком притягивает к себе Регину и прячет лицо у нее на животе, продолжая смеяться. Регина гладит ее по волосам и, Эмма готова спорить, тоже улыбается. Это прекрасный момент близости, и ничего больше не нужно. Эмма хотела бы остаться вот так навсегда. Или, по крайней мере, надолго. Вскоре она начинает потихоньку выходить за пределы комнаты. Студий по-прежнему каждый день делает ей перевязки и что-то благодушно ворчит себе под нос, не выказывая недовольства или обеспокоенности. – Заживает как на дворовой собаке, Эмма, – отпускает он однажды комплимент, который отчего-то не нравится Регине, и она очень резко просит Студия больше не проводить таких сравнений. – Ты чего? – удивленно спрашивает Эмма, когда они остаются наедине. – Что такое? Вместо ответа Регина обхватывает ладонями ее лицо, сильно сжимает щеки и очень серьезно говорит, глядя Эмме прямо в глаза: – Ты – не дворовая собака. Запомни это. – Но ведь он… – пытается Эмма, однако ей закрывают рот, и способ, выбранный для этого Региной, настолько приятен, что желание обсуждать Студия и его слова отпадает напрочь. К тренировкам Эмма приступает примерно через месяц, и ей приходится заручиться для этого поддержкой самого Ауруса: Студий решительно возражает против ее выхода на арену. – Тебя пырнули мечом в живот! – громко возмущается он. – Ты считаешь, это так, в грязь упасть и подняться?! Да, рана заживает быстро, но лучше поберечься! Я не готов зашивать тебя снова! В этот раз мне может так не повезти! Эмма слушает его и кивает. Она с ним согласна, конечно же. Но и сидеть в домусе больше не может. Она устремляет вопросительный взгляд на Ауруса и торопливо говорит: – Я буду осторожна. Обещаю. Таблинум, в котором они сейчас находятся, весь пропах какой-то терпкой смесью, что струится из курилен. Аурусу этот запах явно нравится, он вдыхает его, полуприкрыв глаза. Потом спрашивает Студия: – Каковы шансы на то, что она все испортит? Студий шумно выдыхает. – Большие шансы! Огромные шансы! Все шансы ее, если уж мы откровенны сегодня! Он приглаживает свои светлые, чуть растрепавшиеся, волосы и сердито смотрит на Эмму. – Куда ты так торопишься? Игр все равно пока не намечается. Добрая половина горожан трясется от страха перед приближением Завоевателя и сидит по домам, крепко задвинув засовы. Эмма настораживается. Значит, Завоеватель близко? Трепет проносится по спине, заставляя сжаться кулаки. Ноги напрягаются, будто уже сейчас готовы пуститься в бег. – Ладно, – Аурус хлопает ладонью по столу, и от этого хлопка погрузившаяся в размышления Эмма подскакивает на месте. – Проследи сам, как она будет тренироваться. Если что – разрешаю тебе запереть ее. Но если все пойдет хорошо, не чини препятствий. Эмма благодарно склоняет голову, однако Аурус даже не смотрит в ее сторону. Он закрывает глаза и с наслаждением глубоко вдыхает витающий в воздухе аромат. Эмма думает, уж не курит ли он что-то вроде опиума. Впрочем, на нее этот дым никак не действует, да и на Студия тоже. На арене Эмму и Студия встречает Август и долго заверяет последнего, что сам проследит за тренировкой. Студий долго сопротивляется, все-таки Аурус доверил это ему, однако потом один из гладиаторов просит его обработать старую занывшую травму, и Эмма облегченно поворачивается к Августу. – Ты уже знаешь про Завоевателя? – без предисловий начинает тот, и Эмма, не рассчитывавшая на беседу, отрицательно мотает головой. Август оглядывается, убеждается, что рядом никого нет, подходит ближе и понижает голос, говоря: – Пять городов на границе легли под греческую армию. Цезарь рвет и мечет, бросает в бой легион за легионом, даже собирается отозвать те, что воюют в Галлии. Эмма слушает с замиранием сердца и с придыханием спрашивает: – Значит, возможно… – Да, – прерывает ее Август, сводя вместе брови. – Очень ты невовремя слегла, скажу я тебе, нужно срочно приводить тебя в форму! Эмма только рада слышать такое. Август вручает ей деревянные мечи, но спасибо и на этом, тем более что настоящие были бы сейчас для нее тяжеловаты. Сил хватает ненадолго. Ничего не болит, но напрочь сбивается дыхание, и немеют руки и плечи. Август понимающе хлопает Эмму по спине. – Восстановишься быстро, – обещает он. Эмма устало улыбается ему и хочет спросить про Паэтуса, но появившаяся на краю арены Регина машет ей рукой, и беседа с ней представляется чем-то более важным. Регина, впрочем, выглядит гораздо менее счастливой, чем Эмма, и Эмма быстро заражается ее настроением. – Что-то случилось? – хмурится она. Регина поджимает губы. – Из дома Суллы прибыла лектика. Эмма непонимающе пожимает плечами, и только тогда Регина уточняет: – За тобой. Эмме становится не по себе. Она чувствует, что что-то случилось, но не понимает, что именно и почему за ней прислали рабов. Регина тоже ничем помочь не может, и только глаза ее выдают тревогу. – Иди скорее, – торопит она замешкавшуюся Эмму. – Велено сразу тебя отправить. – Я собиралась в купальню… – Иди! – восклицает Регина громче, чем следует, и гладиаторы принимаются оборачиваться на них. Регина закрывает рот и деланно тщательно оправляет тунику, на которой и так нет ни единой ненужной складки. – Ступай, Эмма, – говорит она тише. – Не нужно заставлять Лупу ждать. Нотки ревности проскальзывают в этой фразе, и Эмма никак их не комментирует. Вместо этого она молча целует Регину в уголок губ и уходит во двор, где послушно залезает в лектику, подспудно надеясь, что внутри ее ждет кто-нибудь, кто сумеет объяснить, что происходит. Надеждам сбыться не суждено, и весь путь до дома Суллы Эмма проделывает в тревожных размышлениях. Под конец сердце ее отчаянно содрогается от мысли, что что-то случилось с Лилит или Лупой. Она почти уже готова выпрыгнуть наружу и бежать, чтобы добраться быстрее, но в этот момент лектика покачивается последний раз и опускается наземь. Эмма выбирается на свет и первой, кого она видит, оказывается Лилит. Дышать становится легче, однако мрачное выражение лица Лилит не обещает ничего хорошего. – Что-то случилось, – Эмма не спрашивает. Что-то действительно случилось. Лилит кивает. – Руфия, – только и говорит она. Сердце обрывается окончательно: сначала от быстрого горя, затем – от не менее быстрой радости. Значит, с Лупой все в порядке. Несмотря ни на что, Эмма не желает ей ничего плохого – скорее, наоборот. Лупа в ее глазах прошла долгий путь от вздорной и равнодушной рабовладелицы до заботливого хорошего человека, который хочет любить и быть любимым. – Как это произошло? – спрашивает Эмма, пока Лилит сопровождает ее в отлично известные покои, в которых сегодня царит тягостная тишина. – Она не болела, если ты об этом. Просто не проснулась сегодня утром. Эмма поджимает губы. Смерть во сне… Если бы она еще верила в богов, то пожелала бы Руфии счастливой жизни у Хель… нет, Хель здесь нет. Значит, там, куда бы старушка попала. Лилит доводит Эмму до покоев Лупы и уходит, попросив потом заглянуть к ней. Эмма медлит, не желая отчего-то встречаться с Мулан, однако потом пересиливает себя и заходит внутрь. Никакой Мулан в комнате нет. Зато есть до боли знакомый запах опиума и красные глаза Лупы, которые она поднимает на Эмму. – Ты пришла, – как-то безразлично говорит она, хоть и кривит губы в улыбке. – Я звала тебя. Ты мне нужна. Эмма молча подходит ближе, и Лупа протягивает ей руки. Те дрожат, Эмма крепко сжимает пальцы, не зная, что сказать. Да и стоит ли говорить? – Мне жаль, – наконец, шепчет она. Лупа молча притягивает ее к себе, оставаясь сидеть. Лицо ее утыкается Эмме в живот, и та моментально напрягается в ожидании боли или малейшего неудобства. Впрочем, все в порядке. – Я не была готова, – приглушенно говорит Лупа. – Ты понимаешь? Я не была готова… Она всхлипывает и сильнее вжимается в Эмму, ногти ее впиваются в спину. Эмма гладит Лупу по волосам и думает… Ни о чем она не думает на самом деле. Ей действительно жаль Руфию и действительно жаль Лупу: у той, в общем-то, никого более близкого здесь не осталось. Сулла не в счет. – Никого у меня больше нет, – поднимая голову, бормочет Лупа, словно подслушивает мысли Эммы. Потом медленно, неуклюже поднимается. Зеленые глаза ее залиты слезами, а горячие ладони, прижавшись в миг, гладят лицо Эммы. – Никого… Эмма не успевает опомниться, когда чужие губы прижимаются к ее губам, и ее втягивают в жадный поцелуй, в котором нет ничего, кроме неловкости и страстного желания эту неловкость преодолеть. А еще все это напоминает поцелуй, рожденный в забвении и небытие. Эмма понимает состояние Лупы и поэтому не отталкивает ее, однако римлянка и сама отстраняется очень быстро. – Какая я жалкая, – смеется она сквозь непросохшие слезы. – Что я тебе? Я тебе не нужна. Никому я не нужна. Она отворачивается и снова садится, почти падает, прикрывая руками выпуклый живот, а у Эммы внутри все горит тоскливым пламенем. Она и рада была бы как-то утешить Лупу, обнадежить ее, остаться с ней, но… Но нет. Это не ее история. Лупа не ее история. И они обе это понимают. Тем не менее, Эмма остается с Лупой настолько, насколько той нужно. Они почти ни о чем не говорят, Лупа больше не плачет и только грустно смотрит куда-то в окно, за которым медленно угасает день. Рука ее спрятана в ладони Эммы, и это их касание странным образом что-то рождает в груди. Когда сумерки опускаются на город, Лупа немного оживает. Она поворачивается к Эмме, у которой немилосердно затекла спина, и ровно спрашивает: – Скажи, милая Эмма, ты хоть немного любишь меня? Сколько раз она спрашивала об этом? И только сейчас твердо Эмма отвечает, совершенно не кривя душой: – Да. Наверное, она и впрямь любит Лупу. Не так, как та того хочет, но по-своему. Быть может, любовь эта больше похожа на жалость, однако об этом Эмма не обмолвится никогда. Она видит слабую улыбку на губах Лупы и вновь не отстраняется, когда римлянка целует ее в губы. Этот их поцелуй не похож на поцелуй страсти, он скорее приносит успокоение и дарит надежду на то, что все будет хорошо. – Спасибо, что пришла, – выдыхает Лупа чуть погодя. – Ты единственная, кого я могу считать своим другом. Эмма молча обнимает ее, не будучи в силах ответить тем же. Госпожа может дружить с рабыней, рабыня с госпожой – никогда. Лупа отправляется отдать последние распоряжения насчет Руфии, а Эмма направляется в комнату Лилит и на пороге сталкивается с Роксаной. Та приветливо кивает и уходит, не говоря ни слова. – Я помешала? – интересуется Эмма, глядя на встающую с кровати Лилит. – Чуть раньше бы – и да, – смеется та, но быстро мрачнеет. – Ты уже слышала про Завоевателя? – Слышала, – скупо отзывается Эмма. – Надо готовиться к его приходу. – Все готово, – разводит руками Лилит. – Дело за кораблем, ты же помнишь? Эмма с досадой прикрывает глаза. Конечно, она забыла. Все события последнего времени немного выбили ее из колеи. – Да, – лжет она. – На днях встречусь с Наутой. Это не та встреча, к которой она хотела бы стремиться, но вряд ли кто-то еще предложит ей свой корабль для столь щекотливого дела. Остается надеяться, что Наута не забыл о своем обещании и не потребует плату больше той, что уже озвучил. Эмма договаривается с Лилит, что та с Беллой предупредят остальных заговорщиков о последней готовности, и уходит, зачем-то надеясь еще раз пересечься с Лупой. Но римлянка не выходит ее проводить, и задумчивая Эмма сама не понимает, как получается так, что она приходит на рынок. Большинство торговцев давно убрали свои товары, открытыми остаются только лоток с побрякушками да хлебная лавка. Эмма, впрочем, немного поразмыслив, направляется совершенно в другую сторону. И, остановившись перед Алти, требовательно спрашивает: – Что, гадалка, когда же проклятие падет на нужную из голов? Алти с ленивым прищуром смотрит на Эмму снизу вверх. Ничего в ней не изменилось: ни подведенные черным глаза, ни широкий рот с пухлыми губами, ни хриплый голос, которым она отвечает: – Может, завтра. Может, послезавтра. А может, – она подмигивает Эмме, и ту передергивает от отвращения, – вчера. Издевательский смех сопровождает Эмму на всем пути до лудуса, и она сжимает кулаки, убеждая себя в том, что поступила правильно, не разбив Алти лицо. Хватит ей уже проблем! С Региной они пересекаются в купальне. Вечернее омовение снимает напряжение, и Эмма, раскинув руки по бортику, говорит, наблюдая за моющейся Региной: – Что слышно о Паэтусе? На самом деле ей бы хотелось поговорить о другом, но в доме ланисты опасно открывать рот: неизвестно, кто успел распустить уши. Регина выливает на себя кувшин чистой воды и встряхивает головой. Прохладные капельки летят на Эмму. – Он содержится под стражей. Его собираются отправить в Рим для дальнейшего суда. В голосе Регины слышатся мстительные нотки, однако лицо ее остается невозмутимым. Она ловит на себе внимательный взгляд Эммы и улыбается, прищурившись. – Видишь что-то, что тебе нравится? Впервые за прошедшее время между ног тяжестью наливается самое настоящее желание. – О, и еще как, – заверяет Эмма, жадным взглядом скользя по груди Регины, по животу и сожалением упираясь в поверхность воды, скрывающую самое сокровенное. Но разве это может помешать? Регина хмыкает и подходит ближе, грациозно опускаясь на колени замершей от предвкушения Эммы. Теплые пальцы устраиваются на шее, красивое лицо склоняется ближе, язык облизывает желанные губы. – А ты достаточно хорошо себя чувствуешь? – осведомляется Регина, дразня Эмму близостью поцелуя, но отстраняясь всякий раз, как Эмма тянется за ним. Распаленная Эмма рычит, хватая Регину за талию и резко прижимая к себе. Регина ахает, теряя контроль, и пропускает момент, когда язык врывается между губ. Теперь уже поздно. Эмма целует Регину так, чтобы у той не возникло ни единой мысли об отсутствии необходимости происходящего. Хочется овладеть ею прямо здесь и сейчас, однако чужие голоса за пределами купальни заставляют Эмму с большим неудовольствием оторваться от так соблазнительно припухших губ. – Жду тебя у себя, – говорит Эмма так, что никто бы не взялся спорить с ней. Вот и Регина не спорит, а послушно приходит через какое-то время: свежая, чистая, пахнущая фазелийской розой. Эмма жадно вдыхает ее аромат и ладонями пробирается под тунику, счастливо замирая, когда обнаруживает, что набедренной повязки нет и в помине. – Ты подготовилась, – выдыхает она, опрокидывая Регину на себя. Та ойкает, пытаясь быть аккуратнее, но Эмме не больно, она и думать забыла про свой живот. Настойчивая пульсация между бедер диктует свои правила, и необходимо подчиниться им – прямо здесь и сейчас. Занавесь задернута, масляная лампа едва горит, давая при этом достаточно освещения. Эмма вновь пробирается пальцами под чужую тунику, и на этот раз Регина чуть приподнимается, чтобы пустить ее дальше. И глубже. Эмма закусывает губу, скользя двумя пальцами внутрь, в обилие горячей влаги, которую всегда так хорошо ощущать. Там ее с радостью ждут, и от понимания этого горячая, обжигающая волна поднимается вверх по спине, добирается до шеи и спешит обратно, рассыпаясь на тысячи крошечных капель. Эмма почти не шевелит рукой, Регина сама поднимается и опускается, лаская собой ее пальцы, и вскоре размеренности движений Эмме перестает хватать. Она умудряется перевернуться вместе с Региной так, чтобы не покинуть ее ни на один вдох, и, оказавшись сверху, с радостной дрожью ускоряет темп. Прижимаясь губами к правому соску Регины, Эмма забирает его в рот и размеренными ударами добивается того, чтобы он набух и затвердел. В какой-то момент до слуха доносится протяжный стон Регины, и от этого Эмма ловит что-то похожее на оргазм. Как же мало ей нужно рядом с этой женщиной! Регина выгибает спину, а потом вдруг хватает Эмму за запястье, вынуждая ее остановиться. – Что? Почему? – ничего не понимает Эмма. Регина приподнимается, обнимая ее за плечи, и утягивает в жаркий, безумно долгий поцелуй, устраивая такую битву языков, что после нее Эмма с трудом может понять, где находится. – Хочу вместе, – выдыхает Регина ей в рот. – Ты сверху или снизу? Эмма знает, о какой позе идет речь, но раньше ей при этом никогда не удавалось сосредоточиться на собственном удовольствии. Впрочем, раньше все происходило с Лупой… – Снизу, – подумав, кивает она и с сожалением вытягивает из Регины пальцы. Регина седлает ее на какие-то мгновения, снова целует, потом разворачивается, и Эмма с наслаждением приникает к ней губами, с мучительной дрожью чувствуя, как чужой язык в тот же самый момент касается ее саму. Это совершенно новые ощущения, с Региной все иначе, и возбуждение никуда не девается, хоть Эмма и сосредоточена на том, чтобы доставить Регине максимум удовольствия. Она начинает с длинных, протяжных движений, то и дело прижимая языком клитор, потом кружит кончиком пальца возле самого входа, ощущая, как Регина повторяет за ней. Волны возбуждения все нарастают, Эмма уже плохо понимает, что происходит, она теряет себя в потоке наслаждения и жмурится, хаотично двигая языком. Она чувствует Регину здесь, она чувствует ее там, все это сливается в какой-то бесконечный и почти мучительный путь, который, впрочем, Эмма преодолевает с большим удовольствием. Все кружится, единственной точкой опоры неизменно остается Регина, и Эмма обхватывает ее губами и посасывает, и втягивает, и кружит языком, и давит им, и лижет, пока по судорожной дрожи бедер не понимает, что Регина кончает. Эмма не ждет, что кончит тоже, но в своем безграничном удовольствии Регина умудряется сделать что-то такое, что повергает Эмму в пучину оргазма. Она пытается оттянуть финал, хочет получить как можно больше, но ощущение Регины, ее тела, своего языка на нем, ее запах и вкус лишь подталкивают к краю, и Эмма, не понимая, как так получилось, заходится в хриплом стоне, потому что в этот раз оргазм сильнее, чем когда-либо. На какой-то момент Эмма даже слепнет. Впрочем, испугаться она не успевает, а Регина осторожно приподнимается и разворачивается, накрывая своим телом. Эмма тяжело дышит и старательно моргает. Ей хочется что-нибудь сказать, пока Регина нежно целует ее шею, но язык отказывается повиноваться. Эмма закрывает глаза, обнимая Регину, и через пару вдохов уже спит. Сон не отпускает ее до самого утра, а утром Эмма признается, утыкаясь носом в спину Регины: – У меня такое впервые. Она почти слышит, как Регина улыбается. – Что впервые? Будто бы не понимает! Эмма смущенно бормочет: – Ну, чтобы одновременно… Регина поворачивается к ней лицом. – Тебе же понравилось, – она хитро улыбается. – Еще бы! – восклицает Эмма и с надеждой целует Регину. – Хочу повторить! И они повторяют, пользуясь моментом, когда не нужны никому из господ, и снова это абсолютно ошеломительно и невыразимо прекрасно, хоть на этот раз Эмма и отстает. Но Регина терпелива и настойчива и отлично знает свое дело. В какой-то момент Эмма ловит себя на мысли, что хочет всего и сразу – войти пальцами, накрыть губами, провести языком, усадить на себя, прижаться сверху, стиснуть грудь, – и кончает от представления этого, задыхаясь и издавая протяжный стон. Она думает о Регине весь день. Крутит в голове, вспоминает, то и дело возбуждается и нетерпеливо переминается с ноги на ногу в атриуме, потому что Аурус вновь собрал гостей, и гладиаторы привычно простаивают возле стены. На этот раз Эмме совсем не скучно: она следит за Региной, разносящей напитки и закуски, и представляет, как ночью овладеет ею – раз, другой, третий, – как сглотнет сначала ее стон, а потом и влагу, как раздразнит ее, распалит и позволит кончить несколько раз подряд. Все это настолько захватывает Эмму, что она едва слышит какую-то возню, происходящую буквально перед ней. Мотнув головой, чтобы избавиться от чудесных образов и фантазий, Эмма недоуменно всматривается в Давида, ползающего на корточках возле триклиния, в котором сидят Кора и Ласерта. Ласерта не обращает на раба, очевидно, уронившего поднос, никакого внимания, а вот на лице старшей римлянки написан живейший интерес. Давид кусает губы и беспрестанно извиняется, не поднимаясь с пола. Кора кивает, показывая, что все слышит. А потом говорит – почти весело: – Оскопить его. Живо! Эмма верит, что ослышалась. Но пораженный взгляд Регины, пойманный ею, убеждает в обратном. Давид замирает, не в силах подняться на ноги. Ласерта кидает в рот виноград и утомленно приподнимает брови. Эмма перехватывает мстительный взгляд старой карги. Конечно же, та ничего не забыла. И просто выбрала нужный момент.