Te amo est verum

Compos mentis, сompos sui в здравом уме, в полном сознании

Когда Эмма с Региной выходят из комнаты Коры, от дальней стены навстречу им движется какая-то тень, при ближайшем рассмотрении оказывающаяся Марией. Мария бледна и нервно кусает губы, взгляд ее мечется от Регины к Эмме и обратно, не в силах задержаться на ком-то одном. Эмма ждет, что Регина что-нибудь скажет, но та молчит, и говорить приходится Эмме. – Все в порядке, – пытается она ободрить Марию, однако добивается противоположного результата и вынуждена быстро добавить: – Она мертва. При последних словах Регина вдруг начинает смеяться. Она закрывает лицо ладонями, и плечи ее содрогаются в приступе смеха. Эмма растерянно смотрит, не зная, как поступить, потом решает дать Регине просто прийти в себя. – Мертва, – повторяет Мария размеренно, и в ее глазах вдруг вспыхивает жестокая радость. – Поделом! Она думает, что все они здесь рабы, и не может знать, кем Кора приходилась Регине, а потому пораженно смотрит, как управляющая убивается по своей госпоже, так как сквозь плотно сложенные ладони непонятно, плачет Регина или все-таки смеется. Эмма вздыхает и на мгновение прикрывает глаза. А когда открывает их вновь, то встречается взглядом с Региной, немыслимым образом успевшей прийти в себя. – Ступай, – говорит она Эмме тверже, чем можно было бы того ожидать от нее. – Приведи Ауруса. Если Эмма и хочет возразить, то выражение лица Регины убеждает, что лучше этого не делать. А на полпути к покоям Ауруса Эмма понимает, что Регина специально отослала ее, чтобы остаться наедине с Марией. Что она ей скажет? Как много правды? И стоит ли той знать ее? Аурус у себя в таблинуме. Он поднимает голову, едва слышит шаги. – Все? – глухо спрашивает он. Эмма кивает. Ей чудится, что она видит на лице ланисты облегчение, но оно промелькивает слишком быстро. А может, то всего лишь отблеск свечей. – Позови Студия, – велит Аурус. Сегодня Эмма на посылках, но ей ли спорить? Да и сидеть на одном месте не хочется. Студий так же у себя, и вот уж он-то очень доволен смертью своей госпожи и не собирается это скрывать. – Я бы сказал, что отмучилась, но не скажу, – мстительно заявляет он, и впервые Эмма ясно понимает, как много людей пострадали от действий Коры. Она, конечно, всегда была сосредоточена лишь на себе и на Регине – на Регине больше, – а вот теперь смотреть не насмотреться. Студий отмахивается, когда Эмма говорит ему идти к умершей. – Старуха никуда не денется, – бросает он. – А мне надо кое-что закончить. Он косится в сторону дымящей курильни, и Эмма чует знакомый запах. Понимающе хмыкая, она качает головой и уходит, не напоминая Студию, что ее дело – маленькое. Отвечать, если что, ему самому. Возле комнаты, где продолжает лежать Кора, тишина. Никого нет. Вернувшаяся Эмма пару мгновений просто стоит на пороге, не зная, хочет ли заглядывать внутрь, потом все же шагает вперед. И видит Ауруса, сидящего на краю кровати. Он молчит, не оборачиваясь, и Эмма молчит тоже, не уверенная, что надо тревожить его. В комнате витает странный дух. Эмма сказала бы, что это запах смерти, но, может, ей только чудится. Наконец ланиста чуть поворачивает голову. – Радуешься? Голос его хрипл, а глаза впиваются в Эмму и почти причиняют боль. Эмма медленно качает головой. Аурус улыбается. – Врешь, – грозит он ей пальцем. – Даже я радуюсь, а ты – нет? Он пытается поймать ее на чем-то? Хочет свалить на нее вину? Не выйдет. Эмма молчит, понимая, что любое слово сейчас может пойти ей во вред. Однако Аурус выглядит… спокойным? Да, наверное, именно так. И он радуется. Радуется смерти Коры, а Эмма не ощущает во всем этом вранья. Что во всем этом не так? Ланиста снова смотрит на свою мертвую жену, долго смотрит, будто не может наглядеться, потом Эмма слышит: – Когда-то я очень сильно любил ее, ты можешь в это поверить? Эмма может. Она уверена, что никто в одночасье не становится плохим и не заслуживающим любви. Всем предлагается длинная дорога. Аурус кладет ладонь поверх покрывала и медленно гладит ногу Коры. – Она была хороша, когда я ее встретил, – задумчиво продолжает он. – Умна и красива. И способна рожать детей, это ведь основное в браке. Эмма с ним не очень согласна, но ей остается только молчать и слушать. Аурус косится на нее, не прекращая гладить ногу мертвой жены. – Я так понимаю, ты уже знаешь всю эту длинную и некрасивую историю? – внезапно усмехается он. Эмма отлично понимает, о чем речь. И не собирается ничего скрывать. – Давно, – отзывается она. Аурус кивает, по-прежнему выглядя абсолютно спокойным. Словно вся эта тайна – и не тайна вовсе и никогда ею не была. – Она ненавидела Регину. Я долго гадал, почему. Спрашивал у нее, но она лишь отмахивалась, мол, мне кажется. Он рассказывает, а Эмма переступает с ноги на ногу, и внутри у нее кипит от возмущения кровь. Столько лет! Столько лет он позволял своей жене издеваться над Региной! А теперь решил всем этим поделиться? – Кора сказала, что ты домогался Регину. И поэтому та получила по заслугам. Эмма мстительно видит, как впервые за все это время искажается и бледнеет лицо Ауруса. Он будто бы не верит своим собственным ушам. Даже рука его на ноге Коры замирает на середине движения. – Что?! – оборачивается он. – Она так сказала? Когда? Эмма небрежно пожимает плечами. – Перед тем, как умереть. Она недолго думает и подливает масла в огонь: – Разве в этот момент ей нужно было лгать? Зачем ей это? Зачем она выводит ланисту из себя? Хочет услышать подтверждение словам Коры? Аурус вскакивает так, будто за ним гонятся адские псы. В какой-то момент Эмме кажется, что он ее ударит, но удара все нет и нет, а Аурус тяжело дышит и сжимает кулаки. Наконец он выдавливает сипло: – Вот же старая… Он не договаривает, не хочет хулить мертвых, но все понятно и так. С ним ли еще его к ней любовь? Эмма сохраняет спокойное выражение лица. Ей-то уж теперь точно не надо переживать, не ее репутация на кону. И то, что Аурус может попросту приказать ее убить, не страшит: хотел бы такое сотворить, Эммы давно бы не было в живых. Значит, она ему нужна. И, вероятно, будет нужна еще долго. Аурус шумно выдыхает и с остервенением растирает ладонями лицо. Долго молчит, и Эмма уже считает, что ничего не услышит. Однако ланиста останавливает ее, когда она собирается уходить. – Этого никогда не было, слышишь? Рот его кривится не то в смехе, не то в рыдании. Эмма отлично это знает. Но пожимает плечами, делая вид, что, в общем-то, ее подобное мало касается. Аурус оскаливает зубы. – Думаешь, я бы не взял Регину себе, желай я ее? Или сделал бы ее рабыней, будь мое сердце и плоть к ней расположены? Он подступает ближе, затем еще и еще, и Эмма едва удерживает себя от того, чтобы отшатнуться. Ей не нравится такая близость, здесь, в комнате, где остывает труп женщины, которая на самом деле управляла и лудусом, и его хозяином: теперь уже можно не сомневаться. Аурус щурится. Закладывает руки за спину и размеренно произносит: – Не знаю, зачем бы мне оправдываться перед рабыней, – он делает паузу, в ходе которой Эмма, вероятно, должна понять, сколь велико одолжение хозяина, затем продолжает: – Но, как я уже и сказал, я не желал Регину. Запомни это раз и навсегда. Эмма открывает рот, чтобы спросить, что же тогда, почему он пошел на поводу у своей безумной жены и сделал ее родную дочь рабыней, однако в этот самый момент в комнате появляется Студий со своими помощниками. Сразу становится шумно, Аурус теряет интерес к Эмме, и она боком выходит в галерею, позволяя себе раздраженный выдох. Кора мертва, а вокруг нее все еще столько суеты! В голову проникает понимание: проклятие сработало! И теперь Алти будет ждать выплаты своего долга… Эмма передергивает плечами, по которым пробегает холодок. Она все еще не верит, что однажды встретится с Завоевателем. Но если так случится… Что ж, он узнает про Алти. Эмма свое слово сдержит. А дальше будь что будет! Несколько следующих дней лудус готовится к похоронам и последующим поминкам. Кору обмывают и намазывают маслом, одевают в роскошные одежды и кладут на парадно убранную постель, установленную по центру атриума. Двери в домусе занавешены темной материей. По всем галереям рабы расставляют ветки растений, а рядом с кроватью устанавливается курильня с сильными благовониями – и не только для того, чтобы соблюсти традиции, но и чтобы замаскировать запах тления. Эмма, нос которой внезапно делается слишком чувствительным, старается поменьше появляться в части дома, где то и дело раздается плач нанятых плакальщиц: свои рабы плакать напрочь отказываются, и никто не может их заставить. На восьмой день назначено погребение. Покойница, окруженная курильницами, лежит на погребальных носилках: голова на возвышении, тело накрыто пурпурным покрывалом. В отсутствие достаточного количества родственников, которым надлежит нести носилки, их заменяют личные рабы Коры, которые после смерти ее получили свободу. Эмму беспокоит вопрос, а почему среди них нет Регины, но она вспоминает, что та принадлежит Аурусу. Что ж… С улицы доносится клич глашатая, который приглашает: – Достопочтимая Кора скончалась! Кому угодно прийти на похороны, то уже время! Кору выносят из дома! Эмма мстительно надеется, что не придет никто, но, к ее сожалению, собирается почти весь город. Большинство, возможно, рассчитывает на поминки и оттого сейчас здесь – по крайней мере, в это хочется верить больше, чем в то, что Кора была приятна горожанам. Вдоль похоронной процессии шагают факельщики с факелами из елового дерева и с восковыми свечами; за музыкантами идут плакальщицы, которые обливаются слезами, вопят и рвут на себе волосы. Следом чинно и молча следуют Аурус и Ласерта. Паэтуса не видно: либо его не отпустили, либо он сам не захотел прийти. Самое жуткое для Эммы заключается в том, что восковые посмертные маски, до того развешанные по стенам галереи, ныне сняты и отданы людям в траурных тогах, которые надели их и идут вместе со всеми, как бы приветствуя в своих рядах нового члена. Если присмотреться, то можно увидеть и маску Коры: Студий заботливо снял слепок, и тот после окончания похорон займет свое место в галерее. Эмма никогда еще не присутствовала на похоронах знати, ей любопытно, она гадает, где же окажется место последнего упокоения хозяйки лудуса, но траурная процессия, пройдя несколько улиц, поворачивает обратно к лудусу. Удивленная Эмма находит взглядом Робина и тихо спрашивает у него о причинах подобного. – У Ауруса есть семейный склеп, – отвечает тот. – Он выстроил его несколько лет назад. Эмму перетряхивает от мысли, что призрак Коры вечно будет бродить неподалеку. Склеп оказывается в саду: к счастью, не в том, где Регина обычно рвет розы. Кору перекладывают с носилок в каменный, богато украшенный, саркофаг, и Аурус произносит короткую и печальную речь, после которой приглашает всех пройти в атриум, дабы едой и питьем почтить память его возлюбленной супруги. Приглашаются туда и гладиаторы, но лишь для того, чтобы в завершении пиршества устроить бой. Следующие девять дней проходят в молчании, Аурус и Ласерта продолжают носить темные одежды. Поначалу так же ходит и Регина, но потом вдруг отказывается от траура, и никто не смеет ее заставить, хотя Ласерта и пытается поначалу. Но Аурус велит младшей дочери не касаться Регины, и Ласерте приходится подчиниться. Эмма видит, что ей хочется закатить скандал, однако память о матери сдерживает и не позволяет нарушать традиции. Мария ходит счастливая и не только от того, что избавилась от ненавистной хозяйки. Она беременна, а это значит, что они с Давидом все же обыграли Кору. Эмма, впрочем, сомневается, что Давиду от этого сильно легче, но как-то вечером за ужином она смотрит на него и понимает: да, легче. Человеку нужно верить во что-то хорошее. Вот и Давид верит. А кто ему запретит? На девятый день Регина зовет с собой Эмму, и вместе они приносят жертву на могилу Коры: яйца, чечевицу, соль и грибы. Регина выглядит отрешенной, все это время она почти не общается с Эммой, а та, понимая, не лезет с разговорами, лишь единожды сказав, что всегда рядом. И она действительно оказывается рядом, когда Регина берет ее за руку и крепко сжимает. – Вот и все, – выдыхает она, и в том выдохе слышится почти исключительная радость. – Вот и все, Эмма. Я свободна! Она выглядит счастливой, ее глаза сверкают, а губы не могут сдержать улыбки. Эмма не уверена, что можно говорить о свободе, но почти сразу она догадывается, что имеет в виду Регина. Свобода от властной матери, превратившей ее жизнь в ад – да, для Регины это в самом деле должно быть сладко. Эмма надеется, что Регина придет к ней ночью, и ждет ее с нетерпением, однако ночь заканчивается, а утром в лудусе объявляется претор с солдатами. Без лишних слов он врывается в комнату Эмму и зычно говорит: – Ты арестована, рабыня, по подозрению в убийстве хозяйки этого дома! Эмма, только сумевшая задремать, ничего не понимает и позволяет солдатам сковать себе руки. Претор щедро накидывает ей на плечи покрывало, чтобы она не шла по улице с голой грудью, и лично доставляет в тюрьму, где сажает в отдельную камеру. На вопросы он не отвечает, и Эмма не без оснований считает, что все это – месть Ауруса, до которого наконец-то дошло, что одна из его рабынь знает слишком много того, чего знать не должна. Страха отчего-то нет. Эмма, кутаясь в покрывало, ходит от стены к стене, считая шаги, и прислушивается к тому, что творится на улице. Она верит, что долго тут не просидит: вести об ее аресте скоро дойдут до Лупы с Суллой, а те помогут. Обязательно помогут. День идет за днем, но ничего не меняется. Претор приносит Эмме ее одежду и по-прежнему не отвечает на вопросы, предпочитая задавать свои. Он не может даже помыслить, что Эмма не виновата в смерти Коры, и потому давит и давит, упирая на то, что своим признанием Эмма смягчит возможное наказание. Однако Эмма отлично знает, что рабам не бывает никаких поблажек, а потому продолжает все отрицать. В какой-то момент ей до зубовного скрежета хочется взять на себя эту вину – ведь проклятие было наложено с ее позволения, – но она все еще хочет увидеть Регину, хочет убежать вместе с ней из этого города, а потому мотает головой в ответ на вопрос уставшего претора о том, почему она убила Кору. Что стоит ей выдать Марию? Одно слово... Но оно никак не срывается с языка, и Эмма почти жалеет, что все еще ставит некоторых людей превыше себя. Почти. Лупа действительно приходит, и Эмма с надеждой смотрит на нее, предпочитая не замечать, какими тусклыми выглядят глаза римлянки, которые она поспешно отводит, едва слышит: – Когда меня выпустят? Никто не отпер решетку, и Лупа протягивает руки сквозь нее, чтобы сжать холодные пальцы Эммы и выдохнуть едва слышно: – Моя милая, мне ничего не удается сделать… Она кривит губы, словно вот-вот заплачет, а Эмма смотрит на нее и не может поверить. Впервые тогда страх липко касается загривка. – Я не виновата. В горле сухо так, будто и не было совсем недавно хорошего глотка воды. – Конечно, нет, дорогая! – порывисто восклицает Лупа. Оглядывается, словно боится, что за ними наблюдают, склоняется ближе и шепчет: – Это Аурус, Эмма. Он подсказал претору, что обвинить нужно тебя. Эмма не удивлена. В конце концов, она ведь уже давно знает об этом. Пальцы обмякают в горячих ладонях Лупы. Эмма хочет отступить, но никто не пускает ее. И она покорно стоит, впервые за долгое время вновь понимая, как велика ее несвобода. Лупа что-то торопливо говорит, но в ушах шумит, и Эмма не старается прислушиваться. Слишком много надежд сейчас рухнули в пропасть, утрата больно велика. Но сдаваться нельзя! Этого от нее и ждут! Оставшись одна, Эмма давит в себе те ростки жалости к Аурусу, что пробились было после смерти Коры. А она ведь поверила, что она им управляла… Может, так оно и было, но ведь без его согласия Регина не стала бы рабыней, так? Так. Претор жалеет Эмму. Это видно в его глазах, когда он смотрит на нее; слышно в речи, которую он то и дело обращает к ней, убеждая, что выгоднее будет признаться; чувствуется в прикосновениях, когда он берет ее под руку – зачем? Эмма не понимает только первые два раза, а после ей все становится ясно. И когда претор открыто намекает на то, что она может стать его любовницей, и тогда он выпустит ее, она смеется ему в лицо. – Я рабыня, – говорит Эмма. – Зачем ты спрашиваешь мое согласие? Он может взять ее прямо там. Перегнуть через стол и отыметь. Она даже не будет сопротивляться, потому что это бессмысленно. Но во взгляде претора, когда он слышит ее слова, что-то трескается. Он зло поджимает губы и резко отворачивается, уходя. Эмма опускается на свою лежанку и почти сразу принимается трястись, будто от холода. Это не страх, нет. Это понимание, что от тебя ничего не зависит. Абсолютно ничего. Бессилие, через которое никак не переступить. В день, когда совершенно не хочется просыпаться, Эмма все же заставляет себя открыть глаза, потому что слышит шаги, остановившиеся напротив ее камеры. И вскакивает, видя Регину. Та стоит – красивая, взволнованная, в новой тунике, – вцепившись руками в решетку, и неотрывно смотрит на Эмму. В первое мгновение Эмма зачем-то думает, насколько хуже выглядит, а потом говорит: – Привет. Регина не отвечает. Глаза ее блестят. Эмма садится, мотая головой, в которой еще властвуют сны, и неловко улыбается. Она не может думать, что Регина пришла попрощаться. Просто не может. Силой заставляет она себя подняться и подойти, протянуть руки. Регина касается ее пальцев смелее, чем ожидает Эмма. А потом вдруг громко говорит, не отводя от Эммы взгляда: – Отопри решетку! – Да, госпожа, – почтительно отзывается стражник, маячащий неподалеку, и звенит ключами. Эмма не замечает, как губы ее растягиваются в улыбке. Зато она видит, как Регина улыбается в ответ.