Te amo est verum

…Претор не хотел отпускать ее. Тряс табличкой с постановлением, не давая, впрочем, ее в руки, и шипел, что у него есть все права, чтобы удерживать Эмму под стражей. Регина уверенно возражала ему и упирала на недостаточность улик у обвинения. А Эмма просто слушала и пошатывалась, когда слова сливались в монотонный гул, ржавым песком оседающий в ушах. Когда она уходила из лудуса, Регина провожала ее рабыней. Сейчас же она пришла госпожой – и это более удивительно, чем то, что претор все же сдался и выпустил Эмму, предупредив, что теперь ничем не сможет помочь. Учитывая, что за помощь требовалось отдаться, Эмма не слишком-то сожалела. Но поблагодарила претора за все, смутно подозревая, что им еще придется столкнуться… Лудус встречает Эмму мрачным молчанием, словно траур по Коре все еще продолжается. Попавшийся навстречу раб почтительно склоняется перед Региной, затем второй и третий. Эмма устала удивляться. Она просто переставляет ноги и ждет, когда узнает все – и немного больше. На пустой кухне Регина усаживает Эмму за стол, укрывает плечи теплым шерстяным покрывалом и наливает кипятка с медом, а сама остается стоять, будто только так может ответить на все вопросы, что ей обязательно зададут. – Как такое возможно? В голосе Эммы – сплошное недоверие. Стоящая напротив Регина терпеливо вздыхает. – Разве ты еще не поняла, что в нашем мире возможно все? Она качает головой, а Эмма устало прикрывает глаза. – Но все-таки… Она пока что не думает о том, что следует, наверное, вести себя как-то по-другому, ведь перед ней теперь не просто Регина, а госпожа Регина. От этой мысли что-то стынет внутри, и Эмма торопливо прихлебывает кипятка, чуть не обжигая язык. Регина медлит, глядя в сторону, потом садится на лавку напротив и сцепляет пальцы. – Ласерта, – скупо бросает она. – Это все благодаря ей. От изумления Эмма чуть не роняет кружку с медовым напоем. – Что? – она, конечно, все прекрасно расслышала, но… Ласерта?! Ласерта помогла Регине вернуть статус? Как такое может быть?! На губах Регины возникает и почти сразу же исчезает кривая ухмылка. – Я была удивлена не меньше твоего, – кивает она. – Уж от кого-кого я меньше всего ждала помощи, так это от моей… сестрицы, – она практически выплевывает это слово, и в интонации нет ничего приятного. Эмма даже ежится, плотнее прикрывая плечи и спину. – Зачем ей это? Регина разводит руками. Темный локон падает ей на щеку, она нетерпеливо отбрасывает его назад. – Возможно, после смерти матери она поняла, что лишилась защиты. Аурус никогда не относился к ней достаточно хорошо. Со стороны могло показаться, что он заботится о ней, когда запрещает пить, но он заботился только о своей репутации, которую Ласерта упорно портила. Я думаю, не будь рядом Коры, Ласерта давно отправилась бы куда-нибудь подальше от Тускула, чтобы своим видом не смущать возможных партнеров Ауруса. Однако Кора ставила на Ласерту очень много… – Даже после того, как та понесла от раба? – не удерживается Эмма от того, чтобы прервать речь Регины. Регина морщится, хотя во взгляде ее не заметно никакого раздражения. – Кора всегда была сложной и непонятной женщиной, – уклончиво отзывается она, и Эмма готова с ней согласиться. Если Кора так сильно ненавидела одну свою дочь, что мешало ей столь же сильно и слепо обожать другую? – Значит, – ерзает Эмма на скамье, – Ласерта осталась без покровителей и решила, что ты сможешь ей помочь? Откуда-то дует. Ветер касается ног, хочется поджать их, но Эмма сидит как сидела, словно пошевелись она – и все откровения закончатся. Регина молчит, глядя в сторону. Потом вздыхает. – Я была рабыней Коры. А всех ее рабов сделали свободными после ее смерти*. Безусловно, Аурус не поступил бы так же со мной, но Ласерта, видимо, и впрямь ждет от меня большой благодарности, потому что именно она потребовала от него вернуть мне все привилегии. По губам Регины вновь скользит призрак ухмылки, который неведомым образом задевает губы Эммы. – И Аурус просто так согласился? Вот просто взял – и сделал тебя госпожой? Это довольно непросто уложить в голове, однако Эмма старается. Потому что ничего не изменится от того, что у нее ничего не получится. Регина вдруг порывисто протягивает руку, и Эмма торопливо накрывает ее ладонь своей. По телу моментально распространяется живое тепло. Можно даже сбросить покрывало, так становится хорошо. – Я не знаю, что Ласерта говорила Аурусу, – карие глаза сверкают. – И, по правде, не хочу знать. Все, что нужно, вся моя свобода… Регина не договаривает и упрямо сжимает губы, а Эмма – ее пальцы. Какое-то время они молчат, глядя друг на друга, и будто незримые и очень прочные нити, протянутые между ними, сплетаются в единое целое, чтобы не порваться никогда. – Это – божье чудо, – вдруг произносит Регина, и голос ее почти срывается от благоговения. Эмма чуть было не выпаливает, что нет здесь ничего божественного, но вовремя прикусывает язык. Нельзя. Не сейчас. Потом, когда они обе будут свободны, она обязательно поговорит с Региной о богах и о том, почему их не существует, но сегодня, сей момент, надо просто насладиться тем, что одна из них сделала большой шаг вперед. И Эмма улыбается, как можно мягче и нежнее, чтобы Регина улыбнулась в ответ, и это напряжение, морщинками собравшееся возле губ, ушло: если не навсегда, то на этот вечер. – Ты спасла меня, – говорит она негромко, не отрывая взгляда от лица Регины. – Как в городе так быстро свыклись с тем, что ты больше не рабыня? Ведь они не знали тебя другой. Регина задумчиво перебирает ее пальцы, поглаживает их. – В данном случае было довольно смерти Коры и слова Ауруса. Возможно, он подкрепил все какими-то сохранившимися сведениями о том, кем я была раньше и почему стала рабыней, – она пожимает плечами, будто бы и это ей не слишком важно. Может, и так. Может, сейчас ей довольно свершившегося факта. Может, обо всем остальном она задумается позже. Эмма вздыхает, чуть сожалея, что все это – не ее рук дело. Но, возможно, ей удастся найти ребенка Регины? Кто знает, кто знает… Вот только где его искать? На ум невольно приходит Неро. Ведь Руфия умерла, как он там теперь? Надо навестить. Или хотя бы узнать через Лилит, не нужна ли помощь. Эмма хочет спросить, как у Регины получилось освободить ее, но вопрос замирает на языке, когда становится понятно: она ведь теперь рабыня не только Ауруса. И от этого что-то лопается в груди. Что-то больное. Они больше не наравне. Проходит немало времени, прежде чем Эмма избавляется от этой мысли. Но надолго ли? В ту ночь Эмма спит с Региной, однако просыпается одна от ощущения пустого холода. Обнаженный бок неприятно покалывает, она накрывается одеялом и снова смыкает глаза, однако уснуть больше не может. За окном едва занимается рассвет, когда она входит в купальню, чтобы смыть с себя то, что ей не захотелось смывать вчера: так сильно она устала от новостей. Регина появляется в купальне в момент, когда Эмма только-только погрузилась в горячую воду. – Привет, – удивленно приподнимает она бровь. – А я думала, ты ушла по делам. Какие срочные утренние дела теперь могут быть у Регины? Эмма довольно щурится, когда Регина внезапно и молча начинает раздеваться. Вчера до плотской близости дела не дошло, они обе хотели, но Эмму так разобрала зевота, что решительно ничего не возможно было сотворить. Они лишь посмеялись, потом Регина призналась, что тоже очень устала, и легла сзади, обнимая Эмму так крепко и тепло, что сон пришел и навалился буквально за несколько вдохов. Сегодня же настроение иное, поэтому… Нагая Регина осторожно спускается в воду, а Эмма скользит взглядом по ее телу, жадно захватывая все, до чего только может дотянуться. Вот шея, наверняка помнящая осторожное давление зубов; вот грудь и темные напрягшиеся соски, скучающие по губам, обхватывающим их; вот живот, вздрагивающий от прикосновений пальцев; вот лобок, приподнимающийся навстречу горячему дыханию; вот… Регина оказывается рядом до того, как Эмма успевает вспомнить, как хорошо и горячо внутри нее, и опускает руки на плечи, склоняясь, влажными губами задевая лоб. – Я скучала по тебе, – мягко говорит она. Склоняется еще ниже и увлекает Эмму в глубокий, чувственный поцелуй, лишающий дыхания и возбуждающей дрожью пробирающийся между ног. Эмма невольно сводит бедра, на которые Регина почти сразу опускается. Она сидит так, что невозможно почувствовать ее полностью, но Эмме достаточно одних фантазий. Невольный стон срывается с ее губ, она беспомощно тянется к Регине, нуждаясь в ее объятиях, в ее поцелуях, как вдруг какой-то омерзительный демон дергает ее за язык. – А что, – выдыхает Эмма мучительно, уже зная, что совершает ошибку, – теперь ты не боишься, что кто-то застанет нас? Она неправа. Регина очень давно этого не боится – с момента, как Аурус отдал ее Эмме после победы в бою. Или, во всяком случае, не показывает своего испуга. Какое-то время Регина продолжает целовать Эмму, будто не слыша вопроса, затем чуть отстраняется, и вот уже страх завладевает сердцем самой Эммы. Зачем, зачем она не откусила свой предательский язык?! Но страхам ее не суждено сбыться. Регина кладет ладони на щеки Эммы и чуть сдавливает их, будто думает, что Эмма не хочет смотреть на нее. – Теперь я сама себе хозяйка, – улыбается она нежно. – И могу выбирать, с кем быть и когда. У нее совсем иное выражение лица. Не то, к которому привыкла Эмма. Свободное. И спокойное. Она что-то решила для себя. Наконец. Эмме хочется обидчиво спросить: «Значит, ты можешь со мной быть только хозяйкой?». Но она молчит. Потому что это не так. Разве не мучилась она сама от того, что когда-то была свободной, а потом потеряла свою свободу? Но для нее отношения с Региной стали глотком долгожданного воздуха, а для Регины – возвращением в прошлое, куда она совсем не хотела возвращаться. И что же должна была испытывать Регина, будучи не просто свободной, но управляя другими людьми, а потом став одной из тех, кем управляла? Эмма не уверена, что смогла бы принять такое. Не хочется думать, хочется обнимать, целовать и брать. Со вздохом, больше похожим на всхлип, Эмма с силой прижимает к себе Регину, не зная, напьется ли когда-нибудь ею. Все становится неважным, все отходит на второй план, пока Регина прижимается горячим телом и предлагает себя. И нет никакой разницы в прикосновениях рабыни и госпожи, разве что в голове Эммы, но она гонит от себя дурные мысли и крепче целует Регину, сливая свой язык с ее. Кажется невозможным, что когда-то они не знали друг друга. Что не смотрели друг другу в глаза и не сплетали пальцы, а губы не распухали от поцелуев и сорванных стонов. Эмме чудится, что она искала Регину всю свою жизнь, просто не ведала, кого именно ищет. Ведь у них так все правильно, так… Чье-то настойчивое покашливание заставляет Эмму замереть. В первый момент ей истово верится: это призрак Коры пришел, чтобы и теперь мешать им жить! Возможно, что и Регина ловит себя на той же мысли, потому что темный взгляд ее чудится Эмме испуганным. Но лишь на мгновение, а затем Эмма, не убирая ладоней со спины Регины, выглядывает из-за ее плеча и досадливо бросает Робину, остановившемуся на другом краю купальни: – Ты выбрал самое подходящее время! Между ног настырно пульсирует вожделение, которое хочется немедленно выпустить наружу, но… Робин усмехается и качает головой. Ему словно нет никакого дела до того, что он помешал. – Тебя ищет претор, Эмма. Говорит, чтобы ты шла поскорее. Регина издает недовольный вздох и поднимается с колен Эммы. Вода шумным потоком сбегает по ее ягодицам и бедрам. Эмма с сожалением убирает руки с гладкой влажной кожи и пристально смотрит на невозмутимого Робина. – Ну, что ты стоишь? Иди, передай, что я сейчас буду. Она не хочет, чтобы он смотрел на Регину. Она теперь не его. Робин уходит, Регина помогает Эмме выбраться из воды и серьезно говорит, передавая ей полотенце: – Говори осторожно. А лучше и вовсе молчи. Неизвестно, на чем тебя хотят поймать. Эмма кивает и еще раз целует Регину, с трудом заставляя себя оторваться от нее. Дыхание сбивается, дрожь пробегает по плечам и спине. – Я приду к тебе вечером, – уверенно начинает Эмма и удивленно умолкает, видя, как Регина отрицательно качает головой. – Не придешь, – отзывается она, помогая затянуть нагрудную повязку. И добавляет небрежно: – Вечером мы будем смотреть пьесу. В город приехал греческий автор, и Аурус не замедлил его пригласить. Точно, Лилит говорила об этом. Что ж… Можно и взглянуть, что там за автор с пьесой. – Ну, а после? – улыбается Эмма, ловит Регину за руку и прижимается губами к венкам на запястье. Регина нежно смотрит на нее. – Посмотрим, – она со смехом уклоняется от Эммы и шутливо шлепает ее по плечу. – Это важно, Эмма. Претор – это важно. Ступай. Увидимся вечером. Эмме ничего сейчас не важно. Она откуда-то знает, что все будет хорошо, потому что на самом деле уже все хорошо. Она может быть недовольна тем, насколько Регина теперь выше нее, но, если отбросить всю эту личную шелуху – разве не чудо то, что случилось? Разве не к этому они стремились с самого начала? Эмма приходит к претору, который ждет ее в атриуме, в бодром настроении, и претор тут же отмечает это, говоря: – Я вижу, у тебя все хорошо, рабыня. В его голосе нет ожидаемого презрения. Он пристально смотрит на Эмму, ожидая ответа. Но что ему сказать? – Ты пришел, чтобы снова посадить меня за решетку, господин? Эмма не хочет возвращаться в тюрьму, однако сопротивления от нее не дождутся. Оно ничем ей не поможет, лишь все усугубит, а это лишнее в данной ситуации. Претор медленно качает головой. Закладывает руки за спину и подступает на шаг ближе. Глядя в темные глаза, Эмма силится вспомнить его имя, но терпит поражение. Память не сохранила эту ненужную информацию. – К моему удивлению, ланиста Аурус отозвал свои обвинения против тебя. Не знаю, почему. Зато Эмма знает. Вероятно, Регина нашла, на что надавить, не зря же именно ей позволили отпереть решетку. Бедный Аурус: даже после Коры его дух управляет им через дочерей. Когда же он станет сам себе господином? Как же он, должно быть, сейчас ненавидит всех… – Тогда зачем ты здесь? – пожимает Эмма плечами и обмирает, когда слышит: – Паэтус сбежал. Насколько я знаю, он питает к тебе особую неприязнь. Зачем претору беспокоиться о жизни никчемной рабыни, даже будь она сколь угодно хорошим гладиатором? Эмма думает, что за эту новость ее снова станут склонять к постели, и уже открывает было рот, но претор машет рукой: – Ничего мне от тебя не надо! Забудь. Это было временное… – он тщательно подбирает слово и утверждает: – Временное. Я не охоч до рабынь, тем более, таких жилистых, как ты. Но дни были тяжелые, вот и… Он осекается, взгляд его становится злым, словно с языка сорвалось что-то не то. Понятное дело: свободный гражданин не должен оправдываться перед рабом. Это унижение. Эмма делает вид, что ничего не слышала, и уточняет: – Давно он сбежал? Нет никаких догадок, где он может прятаться? Сердце стучит быстрее. Это плохо. Паэтус – это плохо. Теперь надо будет вдвое внимательнее смотреть по сторонам. И не отпускать Регину ни на шаг. – Я вообще не обязан был тебя предупреждать, – цедит претор сквозь зубы. Затем резко разворачивается и быстро уходит, как если боится, что захочет остаться. Эмма смотрит ему вслед довольно долго, укладывая в голове новости и то, что претор пришел лишь для того, чтобы предупредить ее. Потом встряхивается и трусцой бежит к Августу, но тот ничего не знает. – Он может заявиться к тебе, – выдыхает Эмма. Август, не отрываясь от тренировки, бросает через плечо: – Пусть попробует! В его голосе слышится злость, так похожая на злость претора. Эмма какое-то время наблюдает за разминкой, раздумывает над тем, не присоединиться ли ей, и слышит вдруг: – Эмма! Подойди! Это Аурус. Он щурится в стороне, и взгляд его недобр. Если бы могла, Эмма сбежала бы. Но бежать некуда, и она послушно подходит, заранее склонив голову. – Тебя выпустили, – констатирует Аурус как можно более равнодушно, и Эмма отвечает: – Да, господин. Ей хочется заглянуть ланисте в глаза и спросить, что она такого сделала, чтобы заслужить тюрьму, но, кажется, она заранее знает ответ. Аурус счел ее опасной. Наконец-то. После всего, что она успела наговорить ему за прошедшее время. После смерти Калвуса. После ареста Паэтуса. Возможно, он сложил детали и пришел к однозначному выводу. А может, хотел таким образом выгородить сына. В любом случае, избавиться от неудобной рабыни не получилось. Стоит ли ожидать следующего удара в спину? Эмма не поднимает головы, когда Аурус, так ничего толком и не сказав, отсылает ее прочь. Чего он хотел? Напомнить, кто здесь хозяин? Такое не забывается. Знает ли он про Паэтуса? Аурус мнится Эмме фигурой неоднозначной. Она не понимает, чего от него ждать. В один момент он сажает ее в тюрьму, в другой – позволяет Регине вытащить ее оттуда. Что бродит в его голове? Однозначно следует ждать от него подвоха – в любой из моментов. Эмма надеется, что скоро избавит ланисту от своего обременительного присутствия. Скорей бы. Регина, как назло, куда-то исчезает, и остаток дня Эмма проводит в тревожных поисках, облегченно выдыхая лишь ближе к вечеру, когда видит темноволосую макушку. Подойдя ближе, она хватает Регину под локоть и увлекает в сторону, подальше от любопытных. – Паэтус на свободе, – без лишних предисловий сообщает Эмма, и удивление в глазах Регины мгновенно сменяется тревогой. – Как? Когда? Почему? – выпаливает она стремительно. – Он был здесь? Ты видела его? Претор знает? Эмма мрачно кивает. – Претор мне об этом и сообщил. Я хочу, чтобы ты была аккуратна, Регина. Пообещай мне. Она склоняется к Регине, кладя ладонь на ее затылок, и прижимается лбом ко лбу. – Конечно, – слышит она в ответ. – Как и ты. Они обмениваются нежным поцелуем, не спрашивая друг друга больше ни о чем. Еще будет время все обговорить, Эмма знает точно. – Он просто просчитал убытки от твоего ухода, – хмыкает Робин, когда во время ужина Эмма делится с ним своим недоумением по поводу поведения Ауруса. Эмма приподнимает брови. – Он никогда не производил впечатления тугодума, – возражает она. Ведь Аурус – делец, ему нужно думать быстро и просчитывать варианты. Все варианты. А то, как он поступил… Не похоже на него, совсем нет. И даже при условии, что Регина надавила, зачем бы ему слушаться ее? Что-то здесь не так. Робин хмыкает снова. – Думаю, он был немного не в себе после смерти женушки. А может, это было ее последним желанием. Он его, получается, исполнил. Ну а потом все переиграл. В такой вариант развития событий Эмме верится слабо, но чужая душа – потемки. И, конечно, спрашивать у Ауруса по поводу его решений она не станет. Ей просто в любом случае нужно быть максимально осторожной: что отец, что сын – оба непредсказуемы и относятся к ней хуже, чем раньше. Эмма подумывает о том, чтобы носить с собой оружие: от Паэтуса можно ожидать чего угодно. И хочется быть готовой отразить удар, а не сложить голову в неравном бою. Вечером арена лудуса превращается в театральную сцену. Замысловато подсвеченная, она кажется невероятно уютной и мирной, и Эмма, помнящая ее совершенно другой, пораженно разглядывает людей, бродящих по песку. Ряды быстро заполняются зрителями: не каждый день в Тускул приезжают знаменитые авторы, да еще из Греции. То тут, то там слышится взволнованный шепот предвкушения. В ложе вместе с Аурусом и Ласертой появляется Регина. Эмма, которую туда, разумеется, не пригласили, выделив ей место среди обычных зрителей, поднимает руку, пытаясь привлечь внимание, однако Регина не смотрит в ее сторону. Досада волной бурлит в груди, Эмма давит омерзительные ростки злости, нашептывающие ей о том, что Регина, став свободной, забудет о своем гладиаторе. Не так-то просто выкинуть это из головы, и Эмма тратит слишком много времени, пытаясь успокоиться. Спектакль в самом разгаре, актеры произносят длинные монологи и заламывают руки, обращаясь то к зрителю, то друг к другу, а Эмма не может оторвать взгляд от Регины и не слышит ничего, кроме стука крови в висках. Даже опасность, связанная с Паэтусом, отступает на второй план. В себя Эмму приводят оглушительные аплодисменты, означающие, что все закончилось. Эмма вздрагивает и принимается оглядываться. Видимо, у нее слишком кислое выражение лица, потому что женщина, сидящая рядом, участливо спрашивает: – Тебе совсем не понравилось? Эмма хмурится, окидывая взглядом длинные светлые волосы, заплетенные в косу, и ясные зеленые глаза. – Ничего, – неопределенно отзывается она. Ей надо к Регине. Женщина поджимает губы. – Ничего… хорошего? Уж больно она настойчива. Эмме не слишком нравится. Кроме того, незнакомка определенно не рабыня, а это может быть чревато. – Прости, госпожа, – Эмма склоняет голову. – Я не знаю твоего имени. Может, если женщина поймет, что беседует не со свободной римлянкой, то отвернется и закончит разговор. Но женщина смотрит на Эмму очень пристально. И долго молчит, прежде чем произнести с улыбкой: – Габриэль. Меня зовут Габриэль. Эмме остается только вновь склонить голову. Это ни о чем ей не говорит. И она почти не удивляется, когда женщина по имени Габриэль поднимается со своего места и легко сбегает по ступеням вниз, едва Аурус громогласно, но почтительно приглашает автора на арену.