Te amo est verum

Они крадутся по мрачному ночному лесу молча, и Эмма то и дело оборачивается, будто боится, что в какой-то момент Регина повернет обратно. Видит, что не одна, и на какое-то время успокаивается. А обернувшись в следующий раз, слышит недовольный шепот: – Ты что, думаешь, что я сбегу? Эмма смущенно хмыкает. Она не видит выражение глаз Регины – слабого лунного света недостаточно, – но может предположить, как именно та на нее смотрит. Насмешливо и раздраженно. Не иначе. Безусловно, Эмма не стала молчать о том, куда собралась отправиться среди ночи. Да и планами на следующий день тоже поделилась, не ожидая, конечно же, что Регина соберется пойти с ней: в обоих случаях. Но Регина, свято храня собственное обещание стараться, сказала, что не отпустит Эмму одну, и вот теперь они бредут в неизвестность вдвоем. За спиной остались беглецы и Лилит, которая наутро скажет всем, что Эмма отправилась вперед на разведку, и надо идти следом, так как римские солдаты дышат в затылок. Зимой темнеет рано, так что впереди еще много времени. Ноги скользят по грязи: недавно прошел дождь. Старые сандалии, найденные все в том же удивительном на сокровища сундуке, мало защищают ноги, но все лучше, чем бродить по лесу босиком. Эмма зажимает в ладони кинжал и прислушивается к обилию звуков, стремясь не упустить среди них те, которые стоит опасаться. Еще вечером Регина, выслушав рассказ об убитых охотниках, высказала мысль, что охотились они вовсе не на зайцев или медведей: по ее мнению, неспроста Эмма обнаружила клад неподалеку от места расправы. Эмме все равно. Она надеется только не наткнуться в ночи на беспокойное привидение кого-то из тех, что они с Робином оставили валяться в глуши. А ведь впереди еще Тускул. Эмма то и дело поглядывает в его сторону и думает, успокоилось ли там все или же продолжает бурлить. Быть может, Цезарь успел прислать подкрепление, и армия Завоевателя вынуждена была отступить? Эмма яростно мотает головой, и влажные волосы хлещут по щекам. Тускул захвачен. В этом нет сомнений. Будь все иначе, по лесу уже шныряли бы римские наемники, отправленные найти и доставить обратно сбежавших рабов. Да, времени прошло совсем немного, но иным битвам не нужна вечность, чтобы свершиться. Эмма снова поскальзывается, резко выдыхает сквозь стиснутые зубы и заставляет себя быть внимательной. Конечно, ничего страшного в том, что она вываляется в грязи, но кому это надо? Уж точно не ей. Давно привыкшая мыться ежедневно и в день по несколько раз, она тоскует по купальням и со стыдом радуется предстоящей возможности, ожидающей в городе. Раз уж они все равно будут там, то почему бы не совместить? От этих мыслей начинает чесаться между лопатками, и Эмма поводит плечами – раз, другой, третий, – пока не подпрыгивает от ощущения на спине чужой руки. – Стой спокойно, – велит Регина. И осторожно ведет ногтями по ткани туники: вверх-вниз, вверх-вниз. Эмма благодарно вздыхает. – Хочу помыться, – делится она сокровенным и слышит в ответ низкий смех, в котором нет ничего обидного. Регина подходит ближе, не убирая руки, и шепчет: – Я тоже. Она улыбается, Эмма ощущает это всем естеством. И волнуется, представляя себе, как они с Региной будут совсем одни в каком-нибудь доме. Впрочем… почему в «каком-нибудь»? Лудус наверняка пустует. Туда они и отправятся. Нет никакой неловкости или неприятия от мысли о возвращении. Все это делается с определенной целью, а значит, только на эту цель и должны быть направлены все усилия. Во всяком случае, лудус для Эммы не представляется ловушкой или чем-то ужасным. В конце концов, именно там она познакомилась с Региной, и это может перекрыть собой все остальное. Надеясь, что ни Аурус, ни Паэтус не вернулись в город, Эмма проходит еще несколько шагов вперед и запинается о сапоги, которые мирно лежат посреди тропы. Быстрая волна облегчения проносится внутри – все-таки сомнения в благополучном исходе дела подгрызали сердце, – Эмма делает знак Регине остановиться и опускается на корточки, с волнением погружая руки в углубление в земле. Все на месте, и это служит поводом для второй волны. Эмма издает непонятный звук, а Регина подает ей мешок, взятый из деревни, и призывает поторопиться. – Я бы хотела добраться до города до рассвета, знаешь ли. У Эммы все еще ноют ноги, но без толпы беглых рабов за спиной они с Региной, конечно, войдут в город гораздо быстрее, чем выходили из него – в этом сомнений нет. Драгоценности отправляются в мешок, Эмма не считает, что там: сколько есть, столько есть. Все их. Пока что. Дальше будет видно. Она завязывает горловину тугим узлом, поднимается, оборачивается к Регине и, ухватывая ее за талию, притягивает к себе. Голова кружится, но от этого кружения хорошо отчего-то. Будто впереди только солнце. А разве не так? – Мы построим дом, – говорит Эмма, а перед глазами у нее раскидывается север – и его просторы. – Самый красивый, самый уютный. Там будет горячая печь и свежий хлеб. И ветер с моря, когда мы будем выходить на берег на рассвете. И самая вкусная жареная рыба! Она рассказывает Регине о своих мечтах и только потом спохватывается, что ни разу не спросила о ее мечтах. Но Регина в ответ на вопрос только тянется к Эмме и целует ее в губы, ладонью пробираясь под наполовину расплетенную косу. – Поговорим обо всем в Тускуле, – в ее голосе слышится обещание, замешанное на терпеливом понимании. И Эмма чуть сникает, прекрасно понимая, что Регина права. Никто не мечтает о светлом будущем, стоя в грязи, в ночном лесу, где за каждым деревом может прятаться враг. Им нужно думать совсем о другом. Но как же сладко понимать, что теперь мечты стали гораздо ближе! Дорога до Тускула занимает много времени – весь остаток ночи, – и женщины добираются до подземелий незадолго до рассвета. Тучи еще надежно скрывают небо, когда Эмма, стоя на краю черного провала, дышащего прохладой и влажностью, оборачивается, чтобы посмотреть на то, откуда они пришли. Лес чудится ей местом, куда не захочется вернуться, но ведь сообщить повстанцам о корабле все равно придется, как ни крути. И Эмма успокаивает себя тем, что один день, по крайней мере, у нее есть. У них. У самого входа кем-то запасливым оставлен давно погасший факел. Эмма облегченно вздыхает: без освещения они бы лаз не одолели, она не знает его наизусть. Выудив из мешочка на поясе кремень и кресало, она поджигает факел и тут же отступает в черноту провала, чтобы никто не заметил ярко пляшущий огонь. – Идем, – зовет она Регину, недоумевая, отчего та внезапно медлит, ведь вроде бы недавно поторапливала Эмму. – Да-да, идем, – странно напряженным голосом отзывается Регина и даже делает шаг к Эмме, но потом все же останавливается. Обхватывает плечи руками и мотает головой. – Сейчас, – кривятся ее губы. – Сейчас. Непонимание Эммы длится совсем недолго. Конечно же. Она возвращается туда, где так долго была несчастлива. Туда, где ее заставляли делать страшные вещи. Туда, где она потеряла любимого человека и была изнасилована. Эмма оглядывается, закрепляет факел в держателе на стене и устремляется к Регине. Та стоит с закрытыми глазами и чуть опущенной головой и вздрагивает от крепких объятий. – Не надо, – шелестит она едва слышно куда-то в плечо. – Все хорошо. Я просто… Эмма не дает ей договорить, горячим поцелуем закрывая рот. И целует до той поры, пока не убеждается, что Регина отвечает. – Здесь не осталось ничего и никого, кто бы мог причинить нам боль, – уверенно говорит она, заглядывая в темные глаза Регины и ища там свое отражение в танце огня. – Я с тобой. Я – твоя защита. Твоя опора. Она снова целует ее, на этот раз гораздо мягче. И радуется, чувствуя, что Регина верит ей. Взявшись за руки, они спускаются в подземелья, и чем крепче пальцы обвиваются вокруг ладони Эммы, тем увереннее она идет вперед, зная, что никогда не позволит призракам прошлого завладеть Региной. А где-то внутри таится безбрежная нежность от того, что Регина, наверняка зная, что почувствует при возвращении, все равно отправилась в Тускул. Вслед за Эммой. От понимания этого горячо внутри так, что искры прожигают кожу. Лаз выводит к лудусу, но перед тем, как выйти, Эмма передает факел Регине и прикладывает палец к ее губам, призывая к тишине, сама же осторожно выглядывает наружу, проверяя, что и как. Тишина. Никаких звуков с улицы, никаких звуков внутри, только ветер подвывает где-то под крышей. Эмма чутко прислушивается, не решаясь довериться интуиции сразу же: город не мог опустеть в одночасье. Или мог? Она не знает, на что способен Завоеватель, однако в Тускуле много жителей, куда же они все делись? Безусловно, из лудуса невозможно это понять. Решив рискнуть, Эмма тушит факел – благо вот уж теперь солнце совершенно точно всходит – и вместе с Региной пробирается к тренировочной арене. Сердце отчего-то сжимается при взгляде на нее – пустую и одинокую. Эмма прибавляет шаг, сердясь на себя. Это место никогда не было ее домом. Нельзя так думать о нем. По лудусу гуляет эхо. Не сговариваясь, Эмма и Регина остаются там, игнорируя домус: где-то там, наверняка, все еще лежит Ласерта. Судя по увиденному, никто не заходил сюда, никого не искали. Пристанище гладиаторов просто опустело, и никому до этого дела нет. Оно и понятно: это было всего лишь развлечение. Развлечением и осталось. – Как ты думаешь, – спрашивает Эмма негромко, идя по галерее лудуса на пару шагов впереди Регины, – куда делся Аурус? Сзади доносится сердитое фырканье. – И знать не хочу! Эмма усмехается. Судя по всему, Регина немного пришла в себя. Это хорошо. Им нужно отдохнуть. Эмма не собирается отправляться в порт прямо сейчас, пройдя через лес и потратив на это всю ночь. Она не уверена, что сможет уснуть, но вот уж сон Регины посторожит непременно. Не сговариваясь, обе они доходят до бывшей комнаты Эммы и останавливаются на пороге. Эмма смотрит на свою старую кровать, на которой ничего нет, и воспоминания касаются губ, срываясь с них: – Пойду поищу нам что-то, на чем спать и чем укрываться. Внутрь медленно, но уверенно заползает солнце. – Поищи, – соглашается Регина, не глядя, и проходит в комнату, добавляя: – И что-то, чем можно занавесить окно. Дует. Словно в подтверждение ее слов ветер пробирается в лудус незваным гостем и обдает холодом. Эмма ежится, мельком думая, не согреть ли воды для купальни, но представляет, сколько это займет сил и времени, и решает отложить все на потом. Немного сна не помешает. Никто сюда не придет. Оставив Регину, она бродит по лудусу, заглядывая во все комнаты и собирая все, что может пригодиться. На ее кровати вдвоем будет слишком тесно, лучше бросить одеяла на пол и устроиться там, благо гладиаторы, покидая насиженное место, не взяли с собой ничего из того, чем сейчас нагружает себя Эмма. Несколько жестких, но все же подушек, и три одеяла… должно хватить. Эмма возвращается и кидает добычу к ногам Регины, спохватываясь, что не нашла ничего, чем бы закрыть окно. – Я сейчас, – обещает она и уходит снова, ощущая, как начинают гудеть ноги: на какое-то время она совсем забыла про них и вот теперь пожинает плоды. Нет, видимо, все же придется наведаться в купальню. Еще пара одеял – тонких и слегка дырявых – находится без труда, и вскоре Эмма хмурится, пытаясь понять, как же заделать ими окно. В итоге приходится признать, что занятие это бесперспективное. Уставшая Регина с тенями, залегшими под глазами, молча наблюдает за стараниями Эммы и, наконец, говорит: – Давай спустимся в молельню. И Эмма кивает. Действительно. Там точно нет окон. Поделив между собой ношу, женщины уходят в молельню, и, пока Регина за одной из колонн обустраивает ложе, Эмма разглядывает помещение так, будто видит его впервые. Надо же, она и забыла, что потолок и стены разукрашены синими узорами, что в центре есть небольшая площадка, и на нее можно подняться, отсчитав три ступеньки. На той площадке все еще стоят курильницы – пустые и молчаливые. Эмма подходит и зачем-то заглядывает в них. Что она там надеется обнаружить? Две масляные плошки, оставленные у дверного проема, неспешно чадят, заполняя пространство легким потрескиванием. Будь здесь окно, они бы и вовсе не потребовались, но лучше уж так, чем мерзнуть. Эмма смотрит на кровать, сотворенную Региной. Велик соблазн улечься прямо сейчас, однако ноги по пробуждению будут болеть еще больше – в этом сомнений практически нет. Нужно обмыть их. – Ты ложись, – вздыхает Эмма. – А я пойду… помоюсь. Регина молча смотрит на нее блестящими темными глазами. Потом кивает и принимается раздеваться. Она явно устала, раз даже никак не отзывается на услышанное. Устала и Эмма, иначе обнаженное тело любимой женщины вызвало бы в ней больше эмоций. Она смотрит на грудь, которую хочет покрывать поцелуями, на живот, к которому хочет прикасаться, на бедра и то, что спрятано между ними… Где-то глубоко тлеет огонек желания, однако гудящее пламя усталости не дает ему разгореться как следует. Регина забирается под одеяла и отворачивается. В другое время это насторожило бы Эмму, но сейчас она понимает, что этот жест не продиктован ничем, кроме желания отдохнуть. Она улыбается и выходит из молельни, направляясь к первой же купальне и надеясь, что она полна воды. Надеждам суждено оправдаться, и пусть та вода не слишком уж чистая, но для омовения ног сгодится. Эмма скидывает опостылевшие сандалии, садится на край купальни и кладет рядом мешок с драгоценностями, который все это время носит с собой. Затем со вздохом облегчения опускает ноги в холодную воду и какое-то время сидит так, ощущая, как блаженство поднимается вверх по телу. Такая маленькая радость… Мысль о Регине прорывается сквозь туманную пелену. Эмма спохватывается и принимается оттирать ноги от засохшей грязи. Велик соблазн окунуться полностью, но это можно будет сделать и позже, а вот отосланный сон вернуть сложнее. Да и воду неплохо бы погреть… Тревога за сохранность сокровищ заставляет резко обернуться. Эмма понимает, что мешок рядом, и отсюда вряд ли кто-то его украдет, но… Но раньше у нее не было денег – и поэтому тревожиться было не о чем. А теперь – глаз да глаз. Лучше уж так, чем брести в неизвестность. Когда ноги больше не гудят – или, по крайней мере, гудят гораздо меньше, – Эмма возвращается в молельню, по пути вновь и вновь поражаясь пустоте, царящей в лудусе. Конечно, иного ожидать было трудно, но почему-то такая картина не представлялась вовсе. Теперь они тут вдвоем, хозяйки тишины. Эмма крепче сжимает свой драгоценный мешок, когда ей чудится чья-то тень, поджидающая за углом. Сердце пропускает удар. Там, конечно, никого нет, в чем Эмма убеждается практически сразу же: это все виноват недосып. Да и кто может тут быть? В городе полно других домов, а Завоевателю явно есть, где расположить свою армию. Или же он попросту сюда еще не добрался. Однако звуков сражений нет, пусть даже Эмма специально останавливается и прислушивается. По-прежнему тихо. Быть может, это бродят призраки? Эмма передергивает плечами и зевает. Призраки или нет, но и с ними тоже можно разобраться потом. Зайдя в молельню, Эмма тушит и так уже почти догоревшие плошки – теперь достаточно освещения из коридора – и на цыпочках подходит к постели. Регина спит – и крепко, судя по тому, что никак не реагирует на шум, совсем издавать который не получается. Эмма с нежностью скользит взглядом по разметавшимся по постели слегка отросшим темным волосам. Затем наклоняется, засовывая свой мешок под подушку, и поспешно раздевается, чтобы, забравшись под одеяло, тесно прижаться к Регине. Та просыпается, что-то невнятно бормочет и придвигается ближе. Эмма обхватывает ее одной рукой, вторую просовывая вперед так, что Регина на нее ложится головой и, кажется, тут же засыпает снова. Вот теперь хорошо. Эмма прикрывает веки, под которыми немедленно проплывает корабль, гонимый от Тускула прочь.