Te amo est verum

Amabilis insania приятное безумие

Когда Эмма слышит сквозь сон Регину, зовущую ее по имени, то честно пытается открыть глаза и с ужасом понимает: не открываются! Она старается изо всех сил, и в итоге ей приходится протереть их, только тогда веки неохотно приподнимаются. Полностью одетая Регина сидит на краю их жутко неудобной – как выяснилось за ночь, полную бесконечных переворотов и попыток устроиться – постели и с интересом смотрит на Эмму. – Не хочется вставать? – любопытствует она, выглядя подозрительно свежей и выспавшейся. Эмма видит ее сквозь застлавший глаза туман и тщательно моргает, не понимая, что происходит. Потом сильно жмурится, трясет головой, и только тогда что-то начинает проясняться. – Не выспалась абсолютно, – вздыхает она и дарит Регине улыбку, давая понять, что все не так уж и плохо. Еще выспится обязательно – просто не здесь и не сейчас. Регина заводит за ухо темный локон и задумчиво кивает. У нее спокойное лицо, и очевидно, что призраки вчерашнего дня сегодня пока далеко. Что-то толкает Эмму под руку, и она судорожно лезет под подушку в поисках своих сокровищ. Все на месте, невольный вздох срывается с губ. Эмме не нравятся собственные реакции на свалившееся богатство, но теперь она боится лишиться его, и ничего с этим не поделаешь. Низкий бархатный смех заставляет ее обернуться. – Чахнешь над златом? – насмешливо интересуется Регина. Потом поднимается и потягивается. – День на дворе, Эмма. Пора делать то, за чем мы сюда пришли. Их все еще обступает тишина, что неудивительно, если учесть, что молельня расположена под землей. Эмма поправляет сползшее одеяло, чувствует, как затекла спина от лежания на полу, и зевает. Пора, конечно, пора. Здесь нельзя надолго задерживаться – ни в одном из случаев. Что если кому-то, как и им, захочется вернуться? Есть люди, сталкиваться с которыми Эмма не хотела бы вовсе. Регина уходит, не говоря ни слова, и слегка озадаченная Эмма одевается, размышляя, удастся ли ей найти хоть какого-то корабела и если нет, то что делать тогда. Теплится слабая надежда, что Наута в Тускуле. В любом случае, чтобы это проверить, нужно выйти из лудуса. Живот урчит так сильно, что становится почти больно. Эмма кладет на него ладонь и уговаривает потерпеть. Она обязательно достанет еды, но чуть позже. Забирая из мешка несколько колец, она думает, хватит ли этого. Сколько вообще захотят взять капитаны за корабль? Ведь не станут же они, как Наута, довольствоваться поцелуем. Да уж… Завоеватель всех подвел. Был такой четкий, хороший план – и что теперь… Эмма не злится – что сделано, то сделано. Но и радости от всех этих мыслей не прибавляется. Ответственность за людей никуда не делась, напротив, возросла многократно, и если корабля не будет… Нет, нет, надо верить в лучшее! Тогда все сбудется. Регина возвращается, когда Эмма уже готова уходить. В ее руках краюха хлеба – черствого, как выясняется чуть позже – и кувшин воды. – Ешь, – говорит она повелительно, и Эмма не смеет отказываться. Давясь сухим куском, она поспешно запивает его, уговаривая себя потерпеть: хоть что-то будет в желудке, а то рыскать голодной по захваченному городу – невеликое удовольствие. Регина внимательно следит за ней, потом раздраженно вздыхает. – Я знаю, что это не еда, – говорит она, и голос ее звучно растекается по молельне, распадаясь на едва слышимое двойное эхо. – Но хоть что-то… Она пожимает плечами, явно досадуя на то, что ничего больше не нашла, и Эмма, торопливо дожевывая и глотая, склоняется к ней, чтобы поцеловать. Регина досадливо уворачивается до тех пор, пока не сдается с усталым вздохом. Эмма наслаждается этим поцелуем так, как не наслаждалась давно: будто путник, приникший в дикую жару к источнику прохладной чистой воды. – Я скоро вернусь, – шепчет она, упираясь лбом в лоб Регины. – Быстрее, чем ты соскучишься. Отражение Эммы в глазах Регины трескается и разлетается на множество осколков. – С чего ты взяла, что я буду скучать? – немного надменно отзывается Регина. – Уж я найду себе занятие, не волнуйся! Эмма примирительно улыбается и тянется еще за одним поцелуем – коротким и прощальным. – Присмотри за ним, – не удерживается она от кивка в сторону мешка с золотом. Ответом ей служит прищуренный взгляд. – Кажется, оно все же захватило тебя, Эмма с северных гор, – констатирует Регина и обещает: – Непременно присмотрю. «Это – наш с тобой залог безбедного будущего», – хочет сказать Эмма, но вместо этого кивает и поспешно уходит, то и дело проверяя прицепленный к поясу кинжал. Возможно, стоило бы взять гладиус, но Эмма не хочет привлекать к себе внимание при случае. Выбраться из лудуса, оказывается, совсем просто: ворота распахнуты и только чуть поскрипывают от то и дело налетающего ветра. Какое-то время Эмма прячется за левым створом, приглядываясь и прислушиваясь. За это время мимо проходят только несколько солдат – и явно не римлян. У них другая одежда и щиты иной формы, да и речь чудится набором странных звуков. Эмма недоумевает, как же так получилось, что Завоеватель взял не такой уж маленький город за пару дней, но потом кое-что понимает. Должно быть, люди Завоевателя поселились в Тускуле задолго до событий. Ведь никто не отличит солдата от мирного жителя, если тот одет в простую тунику. А когда пришло время, то город разорвали изнутри. Эмма пораженно качает головой. И как только она раньше это не поняла? Ведь все на самом деле так просто! У нее нет доказательств, но отчего-то и сомнений в собственной правоте тоже нет. Будто понимание снизошло откуда-то сверху и укрепилось в голове так, словно всегда там было. Эмма усмехается, говоря себе, что при случае обязательно спросит Завоевателя, правда ли все это, потом поддергивает паллу и, продолжая постоянно оглядываться и прислушиваться, выскальзывает на улицу, оставляя лудус позади. Тускул продолжает жить. Без приключений добравшись до рынка, Эмма смешивается с немногочисленной толпой, стараясь ни на кого не засматриваться. Тихие разговоры, бродящие от человека к человеку, помогают ей понять главное: город не разрушен, а превращен в греческий порт, в который вот-вот придут военные корабли. Солдаты с них потянутся вглубь Рима, и вот тогда Цезарю не жить. Продолжая греть уши, Эмма перебирается от прилавка к прилавку, для отвода глаз делая вид, что приценивается к товарам. В какой-то момент она понимает, что добралась до места, где обычно сидела Алти, и вытягивает шею, оглядываясь в поисках гадалки. Алти нет. Что-то ухает внутри у Эммы и опускается вниз. Вряд ли жалость, но… Алти помогла, когда Эмма в том нуждалась. Можно долго рассуждать, кто прав, а кто виноват, но дело сделано – и сделано наилучшим образом. Эмма не пожелала бы Алти смерти. Где же она все-таки? Эмма продолжает бродить и слушать, а жители – торговать и болтать. В воздухе нет уныния и гнева, разве что богатых горожан стало поменьше, в основном заметны лавочники и греческие солдаты. Последние ведут себя абсолютно спокойно, погромов не устраивают, даже что-то покупают. Когда становится понятно, что нового уже никто ничего не скажет, Эмма расправляет плечи и отправляется в порт. Спокойствие, царящее на улицах Тускула, позволяет ей особо не скрываться в тенях и между домами, хоть она и соблюдает известную осторожность. Душу греет надежда все же столкнуться с Завоевателем: ведь он должен быть где-то здесь, неподалеку. Ближе к порту солдаты начинают попадаться навстречу чаще, а вот количество простых горожан неуклонно уменьшается. Вероятно, Завоеватель велел не пускать граждан близко к кораблям. И верно: как Эмма ни старается стать незаметной, греки останавливают ее. Сердце на мгновение замирает от грядущих перспектив, рука под паллой быстро нащупывает кинжал. Греков всего двое. Можно попробовать отбиться. – Куда идешь? – коверкая слова, спрашивает тот солдат, что повыше и пошире в плечах. Второй становится рядом с ним, внимательно глядя на Эмму. Оба они вооружены копьями, а за спинами у них развеваются черные, подбитые серебряной нитью, плащи. Эмма смотрит сначала на одного, затем на другого и не видит в них угрозы. Не чувствует ползущее по коже предчувствие битвы. Решение ложится на язык само, Эмма даже не успевает прикинуть, не обернется ли сказанное против нее. – К мужу. Греки понятливо кивают, переглядываясь: то ли и впрямь многие местные римлянки мужей в порту ищут, то ли просто выражение лица Эммы не подсказывает им о вранье. Так или иначе, но они расступаются, и Эмма свободно проходит, облегченно выдыхая, когда оказывается на достаточном расстоянии. И обмирает, слыша вдогонку: – Как звать твоего мужа? Только одно имя приходит на ум, заглушая собой бешеный стук крови в висках. – Наута, – бросает Эмма через плечо как можно небрежнее. – Может, слышали? Ответом ей служит немедленный смех и какой-то комментарий на греческом. Тон не дает усомниться: местные римлянки действительно ищут мужей в порту. И всех их зовут Наута. Греки не чинят препятствий, очевидно, сочтя Эмму за очередную полюбовницу пирата, и она пользуется своим положением, чтобы ускорить шаг. Кровь отливает от головы, дышится легче. Эмма шагает широко и давит в себе неуемное желание обернуться. Ни к чему. Нужно сделать дело и уходить. В порту довольно пустынно, у пристани покачиваются на волнах лишь два корабля, и ни один из них Эмме не знаком. Мелькнувшая досада быстро сменяется пониманием: греческие солдаты явно знают Науту и не остановили спешащую к нему женщину, заявив, что объект ее вожделения не в Тускуле. Значит… Эмма останавливается перед первым кораблем и запрокидывает голову, пытаясь разглядеть, кто там суетится на палубе. Некстати вышедшее из-за туч солнце мешает, и даже приложенная ко лбу ладонь положение не спасает. Эмма злится и щурится до тех пор, пока чья-то рука не ложится ей на плечо. – Милашка, ты ли это? Наута за спиной у нее выглядит уставшим и похудевшим. Вечная щетина превратилась в полноценную бороду, глаза запали и кажутся еще более светлыми, чем обычно. Вместо привычных штанов на нем римская туника, и она ему совершенно не идет. – Я, – выдыхает Эмма с облегчением. Краем глаза видит направляющихся к ним солдат и, недолго думая, обвивает руками плечи Науты, оставляя на его обветренных губах звонкий поцелуй. – Я так соскучилась по тебе, красавчик! – преувеличенно громко восклицает она, стремясь добиться нужного эффекта. – Пойдем-ка к тебе! В первое мгновение во взгляде Науты плещется лишь одно недоумение, но он быстро понимает, что к чему, и натягивает широкую улыбку, смеясь. Пользуется случаем и снова целует Эмму, пытаясь пошуровать языком у нее во рту, затем без особых усилий подхватывает ее на руки и отправляется к сходням. Эмма старательно играет роль и хихикает, прижимаясь к нему, одним глазом наблюдая за реакцией греков. Те, убежденные, что стали свидетелями очередной любовной встречи, равнодушно отворачиваются. Но с рук Науты Эмма все равно соскакивает только перед лестницей в трюм. – Туда, – отрывисто велит она, и Наута молча кивает. Свистит своим матросам, что-то объясняет им жестами и спускается вниз первым, откуда подает Эмме здоровую руку. Она не отказывается от помощи: в трюме почти полная темнота, и сломать себе что-нибудь ей не хочется абсолютно. – Я пришла за кораблем, – сходу начинает Эмма, стараясь говорить тихо. Наута отступает от нее на пару шагов, возится где-то, чем-то шуршит. Через пару вдохов нехотя загорается масляная лампа, и теперь хотя бы видно, что к чему. Эмма оглядывается. Трюм забит ящиками и мешками. Что в них? Еда? Оружие? Одежда? – Горожане гудят, что рабы сбежали, – Наута щурится, глядя на Эмму. – Что ж корабля-то не дождались? Он качает головой и разводит руками, хочет что-то добавить, но Эмма его опережает: – Завоеватель пришел в город раньше, чем планировалось. Пришлось соображать на ходу. Остаться мы не могли, сам понимаешь. Наута удивленно присвистывает, потирая подбородок. – Ты знала о планах Завоевателя? В голосе его слышится неприкрытое живое любопытство, вот только Эмма не собирается вдаваться в подробности. – Корабль все еще нужен, – хмурится она. – Не прямо сейчас, но нужен. Как долго ты будешь стоять в порту? Наута отвечает не сразу. Снова отходит в сторону, зачем-то изучает старую, местами прорванную, карту, разложенную на хлипком столе. – Так вот сколько скажут, столько и буду стоять, красавица. Я теперь человек подневольный, – он громко хмыкает, явно видя что-то смешное во всем этом. – Сказано – не уходить никуда, вот и не ухожу. Жду чего-то. А теперь он раздражен. Притопывает ногой и постукивает по карте указательным пальцем. Эмма наблюдает за ним, потом достает мешочек с кольцами и протягивает. – Дождись нас, – просит она. Наута хмурится, берет мешочек и залезает в него. Снова присвистывает, спрашивая: – Кого ограбила, любимая? – Дождись нас, – повторяет Эмма. – Я найду способ привести остальных. Нужен будет корабль. Ты обещал. – Я обещал – я слово держу, – огрызается Наута, на ладони которого переливаются в неверном свете лампы три кольца, два из которых украшены камнями. Наута прикасается к ним кончиком крюка, разглядывает и едва ли не обнюхивает. Потом поднимает голову. – Знаешь, – вкрадчиво говорит он, – ты могла бы отделаться гораздо меньшей платой. Он подмигивает, и Эмма уговаривает себя не поддаваться на его провокации. – Значит, договорились, – кивает она. Наута морщится и кладет кольца обратно в мешочек, который зажимает в ладони. – Мало что зависит от меня, – буркает он. – Скажут проваливать – придется уводить корабль. Драться с ними из-за рабов я не буду точно. Эмма понимает. Возможно, в его положении и она бы тоже спасала только свою шкуру. Какое-то время они оба хранят молчание. Снаружи слышатся крики и какие-то стуки: матросы выполняют заданное поручение. Наконец Наута говорит: – Тут все мирно прошло, если хочешь знать, красавица. Сожгли пару домишек, конечно, да и все на этом. Горожане сами не захотели воевать, а те солдаты, что были в городе, либо бежали, либо сдались на милость Завоевателя. Многие граждане вообще подняли паруса и уплыли куда подальше, так им тоже препятствий не чинили. Эмма пожимает плечами. Она и сама успела понять, что город Завоевателю важен, а значит, разрушать он его не будет. – И что ты предлагаешь? – усмехается она. – Вести всех обратно прямо сейчас? Едва она это произносит, как понимание обдает ее горячим ветром. Конечно же! Они ведь рабы! Те, кого Завоеватель стремился освободить! Так что же с ними случится здесь по возвращении? Ничего! Греческие солдаты не получали приказов жечь и насиловать, они пришли помочь! Эмма чувствует, как горит у нее лицо. Но откуда она могла знать, что город открыт для них… А что если бы случилось наоборот? Если бы беглецы вернулись и натолкнулись бы на римскую армию и разгневанных горожан? Сколько крестов сколотили бы возле дорог? Она растирает щеки, пытаясь отвлечься от мыслей. А что такого страшного произошло на самом деле? Они просто ушли от двух армий, чтобы не попасть под жернова войны и не превратиться в пыль. Теперь же, судя по всему, настало время вернуться. – Именно, – подтверждает Наута слова Эммы. – Я уверен, что Завоеватель не будет чинить препятствий. Проклятье, милашка, он ведь пришел, чтобы вас всех освободить! А вы сбежали! Он взмахивает рукой, в ладони которой все еще зажат мешочек с платой за корабль, и уходит куда-то вглубь трюма, в сплетение теней, откуда очень долго не возвращается. Эмма, устав ждать, решает, что разговор окончен, и поднимается по лестнице. На последней ступеньке ее настигает голос Науты: – Так что я пока тут, красотка. Но торопись: когда придут корабли Завоевателя, моему места может не найтись. Эмма все понимает. А потом спешит в лудус, чтобы порадовать Регину известиями и вместе с ней решить, как поступить дальше. Правильнее, наверное, вернуться прямо сегодня: ведь беглецы, поднятые Лилит, ушли из деревни, а значит, придется их догонять. С другой стороны, все еще хочется помыться и отоспаться. Так и не придя к нужному выводу, Эмма пробегает насквозь пустой лудус, содрогаясь отчего-то от тишины, царящей в нем. Все это вокруг рождает в ней странный, какой-то далекий страх. Будто они с Региной могут оказаться здесь не одни, и непонятно, что ее страшит больше: готовые вернуться живые или никуда не ушедшие мертвецы. Чем ближе к молельне, тем сильнее разносится в воздухе знакомый аромат. Эмма никак не может вспомнить, что это такое, и ускоряет шаг, вынужденно принюхиваясь. Чуть кружится голова, но это приятное кружение. Регина сидит на возвышении, рядом с ней стоят две курильницы, над которыми вьется призрачный дым. Эмма застывает на пороге, мельком отмечая отсутствие постели, и снова переводит взгляд на Регину. А та открывает глаза, и нет ничего в ее взгляде, кроме тянущей глубины. – Сегодня мы спим в домусе, – говорит Регина лениво и улыбается так, что Эмма почти моментально вспоминает, что это за запах, взявший их в плен. Почему бы и нет.