***
Перерождение было молниеносным. Как открылось после, Сиэль излечился, став иным всего за одну-единственную ночь, что промелькнула быстрее, чем падающая звезда. И тем разительнее был контраст с последующими днями, которые протянулись во времени нескончаемой чередой. Пока лондонский дом наводняли знакомые и малознакомые люди, прослышавшие о трагедии, бывший граф отсиживался в подвале, куда его после пробуждения отвёл Себастьян, попросив некоторое время побыть тихим и незаметным. И Сиэль, в общем-то, не протестовал. Большую часть времени он спал, а когда просыпался, то пребывал в туманном забытье, иногда обнаруживая следы присутствия Себастьяна, который даже сейчас успевал присматривать за ним. Рядом с импровизированной постелью появлялись то книга и подсвечник, то ещё одно одеяло или кружка воды. Но даже сквозь сон Сиэль слышал абсолютно всё (в особняке распоряжалась тётя Френсис), а несколько дней спустя, когда дом опустел, покинул подвал и впервые вышел на улицу, чтобы ознакомиться со своей «последней» церемонией лично. Кого предъявил высшему свету изворотливый Себастьян, для которого не существовало ничего невозможного, Сиэль так и не узнал. Он больше склонялся к тому, что на эту роль подошёл бы любой несчастливец его возраста или вовсе никто. Ведь роскошный ящик, обитый дорогим сукном и украшенный цветами, был наглухо закрыт. Злосчастная карета перемолола настоящего Сиэля настолько, что Себастьян мог бы наполнить финальное пристанище графа Фантомхайва и камнями. Сиэль видел это сам — набросив капюшон, он сидел в наёмном экипаже через дорогу от церкви и отстранённо наблюдал за пышной процессией издалека, через небольшое окошко. В руке он сжимал горстку камешков, которые подобрал по пути к карете. Зажав в кулаке, он легко превращал их в пыль, а ещё развлекался тем, что приказывал кучеру отвечать на вопросы о том, как устраиваются такие церемонии, и о том, как в целом устроено всё. Возница оказался неграмотным и узколобым, Сиэль — весьма раздражительным и нетерпеливым, а когда через несколько часов внутрь заглянул Себастьян, по его непроницаемому лицу скользнула неприятная тень. Поскольку камешки закончились, Сиэль, отдав новый приказ, переключился на чужие косточки, решив отточить на вознице новое умение — прямое влияние на другой разум. Демоническое внушение оказалось весьма успешным, и домой им пришлось возвратиться в другой карете, поскольку ни один человек не смог бы управиться с экипажем, имея веер собственноручно переломанных пальцев... А через пару недель оставшиеся слуги отправились в поместье, дела компании перешли к временному управляющему, и они впервые остались наедине, осев в затихшем лондонском особняке. Сиэль со странным любопытством слушал, как тикают часы, после чего раскручивал до последнего винтика механизм, листал книги, чтобы затем распотрошить их в клочья, и глядел на картины, пытаясь пальцем повторить те линии и мазки, что составляли нарисованные образы. Он проделывал в полотнах дыры, а затем приподнимал рамы, чтобы заглянуть с обратной стороны, но ничего примечательного не находил. Сиэль слышал, как под домом возятся мыши, ощупывал собственную трость, на набалдашнике которой ярко играло солнце, и долго наблюдал за тем, как качается ветка яблони, которая билась в окно, а на пятый день (тоже проведённый без еды и воды) немножко заскучал, подозвал Себастьяна и потребовал чай. — И ещё что-нибудь... такое, — неопределённо взмахнул рукой он, совсем не представляя, что имеет в виду. Но его, кажется, поняли. Кроме чая, Себастьян принёс незрелое яблоко с той самой ветки, на которую Сиэль неотрывно глядел часами — и он схватился за подношение с жадным любопытством. Сиэль неспешно покрутил его в руке, ощупал со всех сторон, а затем несколько раз понюхал и даже постучал чёрным, как смоль, ногтем. Оно было обычным. Зелёным и твёрдым, чуть тронутым нежно-розовым с одного бока. Подумав ещё немного, он потянул за веточку, торчавшую сверху, погладил бархатный зелёный листочек, а потом взвесил плод на ладони и, наконец, надкусил. Кислота взорвалась во рту, словно Сиэль попробовал неведомый доселе концентрат, и он схватился за расцарапанное изнутри горло, не в силах сделать вдох. Сиэль разжал ладонь, и яблоко укатилось под стол. И с невероятной благодарностью — первым чувством, слишком похожим на нечто человеческое, — принял чашку, которую ему протянули, чтобы погасить пожар, рождённый внутри. Новый мир был таким же, как этот недозревший плод — вот что пытался донести до него Себастьян. Невероятно старым и вместе с тем поразительно новым, Сиэль тысячу раз видел его до этого, но никогда он не врывался настолько пронзительнее и острее, становясь с ним единым целым — вот почему даже совсем простые вещи неожиданно вызывали такой прилив неподдельного интереса. Осознание этого факта стало самым первым открытием в длинной веренице, а неделю спустя Сиэль облазил всё (от подвала до чердака) и в лондонском доме не осталось ничего, что не было бы вновь изучено и разобрано — для лучшего понимания — по кусочкам. И единственным исключением в этом длинном списке оставался лишь Себастьян... Дворецкий протирал каминную полку, когда в гостиной появился Сиэль. — Милорд? — развернулся Себастьян, обратив на него пристальный взгляд. — Стой так, — отрезал Сиэль. — Только брось тряпку. Он обогнул кресло, сократив расстояние между ними в несколько быстрых шагов, и Себастьян, вытянувший руки по швам, стал наблюдать за молчаливыми действиями со странным пониманием, скользнувшим во взгляде. Сиэль пытался определить, что же они такое, и для начала заинтересовался галстуком, который аккуратно вытянул из-под жилета, пропустив гладкую ткань между пальцев и приложив к щеке. Постояв несколько мгновений в задумчивости, он перешёл к пиджаку, изучив пальцами воротник и пробежавшись по застёгнутым пуговицам, а затем обратил взор выше и принялся за лицо. Он прикоснулся к гладкой без единого изъяна коже, и Себастьян прикрыл глаза, а когда распахнул их вновь, Сиэль заметил, что они изменили цвет. Теперь он смотрел прямо в багрянец и гадал, не изменился ли и его собственный взгляд. А затем тронул кончики тёмных волос и, поразмыслив, пришёл к окончательному выводу. — Внешне мы очень похожи на людей, — сказал он, выходя из комнаты, и, помедлив на пороге, заключил: — Но я совсем не понимаю, что происходит внутри.***
Пустая чашка громко затрещала, а после лопнула — Сиэль разжал ладонь. На стол посыпались крошечные кусочки, и он принялся разбирать осколки, перемешанные с ярко-синими блёстками, которые бабочками легко слетали с рук. Как оказалось, те предметы, которые становились объектами пристального изучения, тоже менялись. Сиэль обнаруживал на них сияющие следы в виде россыпей мельчайших искорок, которые пропадали через некоторое время после того, как он их касался. А кроме них дом пронизывала и другая цепочка следов — Себастьян со своими ярко-красными мерцающими сполохами был его полной противоположностью. В дверь аккуратно постучали, и Сиэль вскинул голову — в кабинет вступил дворецкий, который держал в руках небольшую круглую жестянку. — Что ты принёс? — пытливо спросил Сиэль. — Что-то новое? — Возможно, — уклончиво ответил Себастьян и водрузил на стол коробку. — Пожалуйста, посмотрите. На крышке было нарисовано красиво уложенное печенье, но никаких сладостей внутри не оказалось. Там лежала россыпь шёлковых лент, розовых бантиков и дорогих красивых заколок. Другими словами, совсем ненужных Сиэлю вещей. — Это для девочек, — холодно сообщил он и, поскольку Себастьян даже не шелохнулся, продолжил: — А у меня не слишком-то длинные волосы, ты не считаешь? — В них я буду смотреться глупо, — завершил Сиэль и отодвинул подальше коробку. — Я принёс их вам не для того, — ответил Себастьян, с упорством придвигая её обратно. — Это вещи леди Элизабет. — Значит та лента, что ты принёс прошлой осенью, была вовсе не последней? — равнодушно отметил он, окончательно потеряв к происходящему интерес. — Нет, хоть я, действительно, считал, что так оно и было. Эти предметы я нашёл уже после, — пояснил дворецкий и уточнил: — Вы ведь помните леди Элизабет? — Ну да, — отстранённо заметил Сиэль и расколотил блюдце о столешницу. Намного больше почившей невесты его заинтересовали красочные искорки, которые медленно перетекали с тонких пальцев и ложились на фарфоровые осколки сложными витиеватыми узорами, значение которых он пытался разгадать. — Если не помните, то ничего страшного... У меня есть это. — Фотография? — мгновенно оживился Сиэль, отрываясь от созерцания, а затем выдвинул ящик письменного стола и вынул нож для вскрывания конвертов. — Не стоит так делать, — сразу оборвал его Себастьян, резко передумав выпускать снимок из собственных рук. — Тогда чего же ты хочешь? — требовательно спросил Сиэль, сильнее вцепившись в нож. — Чтобы вы взглянули на картинку. — Хорошо, — притворно согласился Сиэль. — Положи и я посмотрю. — Нет, — поколебавшись, сказал Себастьян. — Я лучше оставлю ленты. Если, конечно, вы отдадите нож. Громко фыркнув, Сиэль раскрыл ладонь и уронил на столешницу блик, полоснувший по глазам. Себастьян аккуратно подобрал нож, и металл заискрился в жарком пламени свечей. Дворецкий слегка поклонился, и молча покинул кабинет, прикрыв дверь, а Сиэль довольно улыбнулся. Теперь они были на равных, и поэтому идеальный Себастьян, конечно, не мог предусмотреть всё. В комоде быстро обнаружились ножницы, которые были остро заточены — и блеск у них тоже был чрезвычайно острый... Примерно через полчаса Сиэль забрал изрядно поднадоевшую коробку и принялся бродить по дому в поисках Себастьяна, которого вскоре обнаружил в кухне. Тот, видимо по старой привычке, был занят приготовлением сахарного пирога. Сиэль пересёк комнату в несколько шагов и, не церемонясь, перевернул жестянку, из которой брызнул разноцветный ворох растрёпанных ниток, изодранных лоскутков и гнутых железок. Он поломал заколки, разорвал и изрезал ленты, а потрёпанные остатки бантов сжёг в камине, немного подпалив себе пальцы. Теперь кончики ногтей на правой руке побелели, и от них ощутимо запахло горелым. — Что с твоим лицом? — мимоходом осведомился Сиэль и принялся считать, сколько нитей попало в миску с тестом, стоящую на столе. — А что не так?! — с вызовом обронил Себастьян, скрестив руки на груди. — У тебя очень сердитый вид, — небрежно отметил Сиэль, оторвав глаза от тарелки. — И я не понимаю отчего. Но раз уж я сюда зашёл... Завари мне чай. — Сделайте сами, — вдруг вспылил Себастьян и сдёрнул фартук. — Сразу и без лишних расспросов узнаете, где и что лежит. А заодно с этим... можете смело нарезать вместо лимона пальцы и окунуть руки в кипяток! Сиэль молча пронаблюдал за тем, как Себастьян вышел из кухни и вздрогнул. Звук захлопнувшейся перед самым носом двери ему совершенно не понравился. Он был слишком резким, громким и в целом бессмысленным. Он проводил Себастьяна бездумным взглядом, а затем немного покачался на каблуках и последовал совету. Сиэль с лёгкостью сдёрнул ближайшую створку, которая отвалилась от шкафчика и с грохотом приземлилась на пол, а затем принялся потрошить содержимое кухонных полок... А на следующий день ситуация повторилась, но уже под другим углом. — Ты снова недоволен, — обернулся Сиэль, глядя на хмурого, словно туча, Себастьяна. Он оказался в самом центре гардеробной, которую несколькими часами ранее успел перевернуть вверх дном, выбросив вещи на паркет, и теперь топтался на одном из лучших нарядов, пытаясь превратить его в лохмотья. И поскольку Себастьян не соизволил ответить, Сиэль увлечённо продолжил своё занятие, после чего принялся разглядывать себя в высоком зеркале. — Гляди, какой чистой и светлой стала кожа. На ней больше нет ни шрамов, ни синяков, ни даже крохотных царапин, — дрогнувшим голосом произнёс он. — Теперь я не ношу повязку, и глаза сверкают, словно драгоценные камни. — Всё так, как вы говорите, — кивнул Себастьян, но свёл брови. — Одежда сидит прекрасно и лучше быть просто не может, — продолжил Сиэль со странным раздражением, вдруг проснувшимся внутри. — Совершенно верно, — покорно согласился Себастьян и поджал губы. — Я безупречен, — прошептал он с неизвестно откуда взявшейся злостью. — Да, — подтвердил Себастьян настолько укоризненным тоном, что Сиэлю захотелось развернуться и ударить его наотмашь. — Так почему весь твой вид говорит о том, что меня нужно целиком перекроить и снова исправить?! — взорвался Сиэль и перешёл на крик. — Что ещё ты собрался во мне изменить?! Сиэль резко развернулся и выплеснул накопившуюся ярость, поддев ногой ворох одежды и окончательно разметав его по гардеробной. Ему жутко хотелось свернуть Себастьяну шею, ведь мрачный облик последнего отчаянно говорил о том, что с ним — прекрасным, совершенным, чудесным во всех отношениях Сиэлем, — явно что-то не так! Выпад, однако, не произвёл должного эффекта. Всё произошло, скорее, наоборот. Себастьян перестал хмуриться и удивлённо вскинул бровь, а после и вовсе смягчился. Шагнув навстречу, он с осторожностью погладил раскрасневшегося от злости Сиэля по макушке. — Что с волосами? — напряжённо откликнулся тот. — Они плохо лежат? — Нет, — мягко сказал Себастьян и провёл рукой ещё раз. — С ними всё в порядке. — Тогда зачем ты так делаешь? — застыл он. Сиэль совершенно его не понимал. Зачем поправлять то, что и так идеально приглажено? В этом нет никакого толка и смысла. Себастьян совершал те самые поступки, значение которых Сиэль был понять не в состоянии, и это являлось одной из тех новых жизненных реалий, которые стали внезапно заводить в тупик. — Что с вами? — ласково, но настойчиво, спросил Себастьян, так и не ответив на последний вопрос. — Н-ничего... — на мгновение поник Сиэль. В этом-то и состояла горькая правда. Как только он по-настоящему проснулся, Сиэль перестал понимать этот мир. Все схемы и таблицы, методы и способы действий, лазейки и уловки, в которых он так хорошо разбирался раньше, безжалостно ускользнули в тот самый момент, когда Сиэль случайно примкнул к потусторонней стороне. Он потратил несколько недель на то, чтобы разобрать по кусочкам дом, но не достиг мало-мальски приемлемых результатов. Сиэль так и не уяснил, что и как в нём устроено, а в призрачной гонке за неведомым знанием увлёкся настолько, что сумел разобрать на детальки даже себя. Только теперь не мог найти тот инструмент, который помог бы вернуть всё обратно. — Ничего!!! — исступлённо завопил Сиэль и гневно отбросил чужую ладонь. Он бросился вон из гардеробной и сорвал собственное бессилие на маленькой дочке местного зеленщика, что этим утром так некстати постучалась к ним в дверь. — Дай. Сюда. Корзинку. — Приказал Сиэль и девочка испуганно попятилась, но смиренно протянула руки. Второй раз повторять не пришлось. Один громкий вскрик и тяжёлая ноша очутилась на полу. Мигом рассыпался водяной кресс, и Сиэль гневно раздавил каблуком первый попавшийся под ногу пучок. — Пошла. Прочь. — Злобно припечатал он и захлопнул дверь. А после набросился на корзину. Он не оставил от неё и клочка, яростно разломав прутья и разметав ветки по коридору, после чего начал ползать по полу, сминая холодный похрустывающий кресс-салат до тех самых пор, пока заледеневшие ладони не стали мокрыми и ядовито-зелёными. — Как некрасиво, — послышался сзади укоряющий голос. — Так займись уборкой! — пропыхтел Сиэль, продолжая с остервенением мять остатки нежной зелени в руках. — Когда я сказал «некрасиво», я не имел в виду беспорядок, — мрачно процедил Себастьян. — Я имел в виду вас.***
Он выглянул в распахнутое настежь окно — день был серый и скучный. В гостиной больше не было развлечений. После очередного «познавательного» набега Сиэля она стала в прямом смысле слова представлять собой графские развалины. Поэтому Сиэль принялся отрывать последние шёлковые кисточки от занавесок, а после царапать оконную раму гвоздём, оставляя на деревянной поверхности уродливые дорожки. Чуть погодя в комнату вкатилась тихо задребезжавшая тележка, которую подталкивал Себастьян, и Сиэль повёл носом, взглядом выцепив из чайного сервиза пиалку с мёдом. Это было что-то вроде перемирия, и он опустился в кресло, подперев щеку рукой, а затем продолжил лениво наблюдать за тем, что происходит за стеклом. Раскрытые зонтики стали похожи на распустившиеся цветы — начался давно собиравшийся дождь. В ушах зашумело. Первые капли быстро сменились тугими плетьми, неистово захлестнувшими расплывающуюся улицу. По тротуару с трудом двигались люди, а по дороге, разбрасывая брызги, слишком быстро неслись в туман экипажи. — Что это такое? — приподнялся с места Сиэль. Сквозь холодное марево медленно шагала хромоножка — та самая девочка, что заглянула в дом и чью корзинку Сиэль безжалостно растерзал. Вчера он видел, как испуганно сверкали пятки, когда девчушка живо бежала вниз по улице, а сегодня она еле шла, тяжело подволакивая ногу, и ледяная вода обволакивала её, словно кокон. Сиэль прекрасно видел и прилипший к подрагивающим плечам платок, и белёсые дрожащие ладони, и стылый голубоватый кончик носа. Она была тусклой невзрачной фигуркой, и только половина бесцветного лица тлела в наступающей темноте. Сегодня она густо зацвела, став сине-лиловой. Себастьян проследил за направлением его взгляда и прикрыл закачавшиеся оконные створки, после чего снисходительно пояснил: — Последствия вашего неосмотрительного поступка. — Моего? — слегка скривился Сиэль, принимая чашку. — Я и пальцем её не трогал. — И всё же... это так, — с нажимом заметил Себастьян, и внезапно сменил тему, перестав хлопотать над заварочным чайником. — Сколько, по-вашему, мы живём? — Несколько сотен, — предположил Сиэль, поднимая глаза, — или даже тысяч лет? — Быть может и так, — не стал спорить Себастьян и поинтересовался. — А как думаете... Сколько отмерено вам? — Бесконечность! — заносчиво пояснил Сиэль, начисто забыв о посторонних страданиях и закинув ногу на ногу. — Боюсь, что нет, — выразил наболевшую мысль Себастьян, и Сиэль поперхнулся очередным глотком. — При таком раскладе, как сейчас, вы не протянете и нескольких лет. — Это ещё почему?! — сдвинул брови он. — Потому что в этой игре совсем другие правила, мой господин. Нас слишком мало. Их слишком много. И оттого мы проигрываем в количественном отношении. А человеческая природа зачастую бывает не менее разрушительна, чем наша. Примите как данность две её главные особенности — люди стихийно объединяются для того, чтобы сразу и без разбора уничтожить тех, кто на них совсем не похож. И что говорить о нас, если даже свои у них имеют обыкновение пожирать своих. Себастьян выпрямился, кивнув в сторону окна, и Сиэль тоже повернулся. Её больше не было — девочка с лепестками лилий, что рассекли бледное лицо, растаяла в дожде. — А теперь возьмём вас. Вот вы сидите и даже пьёте чай, и с виду всё вроде бы прекрасно, но при этом вы говорите и делаете настолько противоестественные любому смертному вещи, что сразу становится понятно... Передо мной совсем иное существо. И как только это заметит кто-либо ещё, вас мигом раздавит эта неуправляемая человеческая масса. — Они с лёгкостью... убьют вас количеством, — заключил Себастьян. Сиэль прикусил губу, внезапно призадумавшись. Да, он без труда поднимал тяжеленные вещи и даже стирал камни в порошок, но все эти умения не добавляли ему главного. С какой стороны ни посмотри, он был совсем один. А людей вокруг было множество. Если Сиэль без труда справится с десятком-другим тех, кто соберется причинить ему вред, то их место сразу же займут сотни других. — Лучшим выходом здесь будет притвориться. Стать на них хоть капельку похожим, — вслух продолжил наставления Себастьян. — В некотором роде тоже стать своим. Или хотя бы попытаться это сделать. — И как этого добиться? В комнату пробрался холодок, и Сиэль вдохнул аромат, идущий от чая. Мёд сегодня пах дождём, а дождь — мёдом. Вокруг блюдца, поданного Себастьяном, крутились звёздные багряные искорки, и всё настолько смешалось, что Сиэль уже не был уверен в том, что из этих двух вещей является сладким, а что — свежим. — Ну, я не знаю, — с лёгкой мстительностью бросил Себастьян. — Раз лент и заколок, действительно, больше не осталось... Вы можете ещё раз посмотреть на последнюю фотографию леди Элизабет или прогуляться по холлу на втором этаже, где есть множество других занимательных портретов. — И это поможет? — Конечно... Как только вы, наконец, научитесь смотреть. Мёдом сегодня пахло и от весьма колкого Себастьяна, а может быть просто день был странный такой — холодный и тёплый одновременно. — Смотреть куда? — напрямик спросил Сиэль, возвращая чашку. — Вглубь. — Смилостивился над ним Себастьян. И укатил свою тележку. Как проделать задуманное Себастьян ему, конечно же, не объяснил. Он пустил Сиэля в свободное плаванье, предоставив разобраться с этим вопросом самостоятельно, и только слегка намекнул на верное направление. И поскольку особого выбора не было, Сиэль решил на время стать послушным и посмотреть, что из этого выйдет. Он начал с кабинета, где на письменном столе обнаружил, словно ждущую его, фотографию Элизабет. Предусмотрительный Себастьян позаботился и об этом, оставив снимок среди вещей, разбросанных на столешнице. Сиэль подержал чёрно-белый квадратик в руках, но чуда не произошло. Будучи весьма дотошным, он взглянул и на обратную сторону листка, но и там ничего примечательного не нашёл. Если подумать, что он о ней, вообще, знал? Да, в общем-то, не так уж и много. Даже распотрошив изрядную часть собственной библиотеки, он так и не понял, из чего фотографы делают краску, каким образом на бумагу попадает изображение и почему его никакими силами нельзя стереть. О фотографии, как новом виде искусства, Сиэль вообще знал немного, но смутно подозревал, что ему вновь предложили посмотреть на снимок совсем не для того, чтобы разбираться именно в этом. Ну, а что касается бывшей невесты... Она восхищалась сомнительными платьями и любила доводить незнакомых девочек до лёгкого заикания и тяжёлого сердечного приступа. Если выразить эту мысль иначе, однажды Сиэль чуть не умер от щенячьего восторга, который неожиданной волной затопил его на балу у виконта Друитта. Временами она пыталась превратить фамильное гнездо Фантомхайвов в празднично оформленный новомодный десерт, а из слуг сделать делегацию представителей всех домов для умалишённых на свете. Потому что великовозрастный малыш, нацепивший слюнявчик и зажавший в зубах сигарету, разрушительная машина, что прикинулась самым милейшим зайчиком в мире, и мужская версия Марии Антуанетты считать себя нормальными людьми, конечно, уже никогда бы не смогли. Тренируясь в оранжерее, она случайно разрубила напополам его любимый кактус, привезённый из-за границы. А после плавания на «Кампании» зачем-то подарила Себастьяну кружевной чепчик и фривольную бабушкину сорочку. Кроме того, она слишком много болтала и постоянно ела приторные на вкус фиалковые леденцы, от которых Сиэля неизменно начинало тошнить. А ещё он прекрасно помнил... что Элизабет всегда радостно смеялась. Сиэль резко нахмурился, поскольку в последнюю фразу закралось нечто неправильное. — Не Элизабет, — пробормотал он, будто пробуя слово на вкус, и поправил сам себя. — Лиззи. С ним определённо что-то происходило. Он отложил картинку и принялся задумчиво перебирать всё то, что лежало на столе. Сиэль проглядел стопку вчерашних газет, немного покатал королеву по шахматной доске, сбив несколько других фигур, и повертел пустую чашку в руках. А затем двинулся дальше, но занёс ногу над порогом и обернулся — на тонкой фарфоровой чашке, которую он вернул на зазвеневшее блюдце, не было даже крохотной трещинки... Следующим пунктом стал второй этаж, где Сиэль не спеша прошёлся по галерее, вглядываясь в то, на что при жизни обращал слишком мало внимания. Портретов было довольно много, да и людей на них тоже. Иногда они открыто смеялись или просто улыбались одними глазами, а иногда выглядели усталыми и печальными. Лица были совершенно разными — чопорными и слегка раздражёнными, несуразными и смешными, величественными и внушающими уважение. Сиэль отстранённо отмечал тонкие морщинки на лбу, приподнятые в удивлении брови или плотно сомкнутые губы, а потом пытался примерить всё увиденное на себя и приходил в загадочное беспокойство. А когда он добрался до последней картины, необъяснимая тревога быстро сменилась крайней степенью раздражения. С огромного полотна, которое Сиэль давным-давно приказал убрать с главной лестницы, на него смотрели родители, которые (как и все предыдущие обитатели картин) тоже неуловимо отличались от него. Остатки терпения внезапно закончились, и он с треском выломал кусок рамы, а затем с силой качнул портрет, заставив его описывать широкие полукруги на стене. Ответов он так и не нашёл. Галерея закончилась тупиком, в котором Сиэль обнаружил мутное зеркало, прислонённое к закрытой намертво двери. После разрушительных набегов вещи в доме превратились в один большой круговорот, постоянно перетекающий с места на место, и теперь разносортные предметы можно было обнаружить зачастую в самых неожиданных местах. Присев на корточки, Сиэль взглянул на себя и замер. Раздался грохот — картина, которую он раскачал, сорвалась с крючка. Он разгадал, к чему всё это время так упорно клонил Себастьян. Сиэль понял, чем отличается от других. На идеальном лице не отражалось ничего. Ни слабого проблеска чувства, ни тени эмоций. Оно было невероятно красивым и абсолютно пустым. И в природе не существовало ничего противоестественней, чем это, поскольку прямо сейчас... Сиэль пребывал в откровенном бешенстве.***
Он забился в пыльный угол, оставшись совсем без сил, и теперь сидел на полу, уронив голову на согнутые колени. Он плавал в пустоте, и внутри тоже была лишь она одна. Сиэль был наполнен ей до краёв, а потом тягучую и вязкую, словно каша, тишину разбавили шаги. В сумрачном коридоре появился Себастьян, который остановил на нём тяжёлый взгляд. — Трансформация завершилась, — бесцветным голосом сообщил Сиэль и смахнул усталую слезу. — Кажется, из меня... Наконец, вышло всё нехорошее. — Теперь ни ты, ни я, ни даже самый лучший в мире мастер не сможет это восстановить, — глухо продолжил он. — Чудес не бывает. Этого не сможет сделать никто. Отчаянные попытки самостоятельно добраться до сути вещей привели к неминуемой катастрофе. Его перерождение завершилось в тот самый момент, когда Сиэль с ужасом осознал, что голыми руками расправился с единственным портретом, на котором были изображены его родители, целиком разодрав полотно в клочья. Озарение, словно меч, пронзило его насквозь. Невозможно существовать в мире людей, если ты будешь настолько бесчувственным — вот та самая мысль, которую всеми правдами и неправдами пытался донести до него Себастьян. Всё это время в него всеми силами пытались вложить одну-единственную капельку человечности. — Бывает так, что и помнить становится особо не о чем, — Себастьян присел рядом, тоже опустившись на пол, и Сиэль порывисто вздохнул. — В моё время не существовало ни книг, ни картин. — Расскажи, — Сиэль судорожно обхватил его руку, прильнув к Себастьяну. — В ту пору люди даже не представляли тех небывалых вершин, которые можно достичь. Они жили по велению природы и подчинялись воле таинственных богов. И хотя небо уже тогда было чрезвычайно древним, рисунки встречались крайне редко. Себастьян, который был в некотором роде его создателем, рассказывал так хорошо, будто знал все тайны вселенной, и Сиэль этим немножко воспользовался, задав один из тех волнующих вопросов, на которые пока не знал ответ: — Почему у нас такие ногти? — Волей случая мы оказались совсем на другой стороне, — неспешно начал Себастьян. Он накрыл его ладонь своей и легонько сжал. — В нас живёт темнота, что пытается просочиться наружу всеми возможными способами. Она медленно льётся с бледных кончиков пальцев, проявляется в тёмных, как смоль, волосах и течёт с наших длинных ресниц. Сиэль заметил это и сам, ведь теперь изо всех зеркал на него смотрели поражающие непроглядной глубиной зрачки в обрамлении угольно-чёрного оперения. — В нас не бывает солнца. — С грустью закончил Себастьян, отпуская его руку. — Рано или поздно это бы всё равно случилось. Без надлежащего ухода через несколько сотен лет вещи бы истлели. В этом мире нет ничего вечного и неизменного, — с сожалением завершил он. — Ничего, кроме нас, — тихо подсказал Сиэль. — Даже если всё вокруг переменится и исчезнет... Мы останемся. — Да... только мы... — Одни лишь мы, — эхом отозвался Сиэль и затих. Мягкий голос Себастьяна зажурчал, как слабый ручеёк, и Сиэль прикрыл глаза, потеряв нить повествования и положив утомлённую голову Себастьяну на плечо. — Что с вами творится? — удивлённо шепнули ему. — Вы засыпаете на ходу. — Я невероятно устал, — ответил Сиэль и зевнул. — Мы не спим, Сиэль, — он точно был в полусне, когда услышал этот растерянный голос. — Нам не нужен сон. — Я уже знаю, — спокойно проговорил он, и, противореча сам себе, пояснил: — Но я ужасно хочу спать... Разве это плохо? К тому же, во снах иногда происходят чудесные вещи. — Какие? — Вот ты, например, — пояснил Сиэль, сворачиваясь калачиком на полу. — Впервые назвал меня по имени... — И как это было? — с неясной заминкой спросили у него. — А знаешь... приятно, — снова зевнул Сиэль и, подумав, уточнил. — Очень приятно. И всё же заснул, уютно пристроившись около Себастьяна... Сиэлю потребовалось несколько долгих месяцев для того, чтобы привыкнуть ощущать всё по-новому. И постепенно он стал собой, с той лишь разницей, что обнаружил в себе невероятную мягкость и податливость, которой не было раньше. Теперь не хотелось ничего портить и ломать, даже наоборот, хотелось создавать. Сиэль перешёл к созиданию, пусть и в совсем скромных масштабах, и начал с того, что, как ему показалось, будет легче всего исправить. Тем ясным утром он поймал её на улице, перегородив дорогу. В этот раз она почти не хромала да и держала в руках совсем другое лукошко. Увидев Сиэля, девочка отпрянула, но уйти он ей не дал. — Я куплю всё! — решительно произнёс он и ссыпал в робко раскрытую ладошку несколько звонких монеток. — Вот, возьми. Он прекрасно помнил, что было в прошлый раз, и поэтому сегодня повёл себя совершенно иначе. Сиэль заплатил не больше, чем требовалось, чтобы никто не посчитал, что она своровала, и не меньше, чтобы не подумали, что часть денег была растрачена или ненароком потеряна. И хотя для него кресс-салат был очень дешёвым (четыре пучка обычно продавались всего за пенни), её глаза раскрылись настолько широко, будто Сиэль вручил маленькой торговке не горстку монет, а сверкающую диадему. — А это тебе, — виновато шепнул он напоследок. — Только никому не говори. Крохотная баночка надёжно спряталась в глубоком кармане передника и девочка растерянно поклонилась. — Как только смажешь синяки, они быстрее сойдут и перестанут болеть, — отводя глаза, мягко заметил он. Вряд ли бы Сиэль мог что-либо сделать с ногой, всё же доктором он не был, но даже от такого небольшого исправления стало чуть легче. Девчушка зашагала по мостовой, а затем обернулась, радостно взмахнув опустевшей корзинкой. И нежная ямочка возникла на кругленькой щеке. Она была ничуть не похожа на Лиззи, но, несмотря на это, Сиэль понял одно. Когда происходило что-то хорошее, все маленькие девочки в этом — временами прекрасном — мире улыбались совершенно одинаково — открыто и светло. — Сделай с этим что-нибудь, — неловко попросил он мгновением позже, аккуратно держа ярко-зелёный букетик в руках. Сиэль только сейчас заметил Себастьяна, внимательно глядящего на него от входных дверей. — Хотите посмотреть, как его готовят? — вдруг улыбнулся он, забирая салат, и Сиэль глянул на него в упор. Такого не случалось прежде. Впервые после перерождения красивое лицо Себастьяна приятно разгладилось. Перестав хмуриться, он смотрел на Сиэля в ожидании, играючи раскидывая перед ним совсем другие — светлые — пути. Себастьян сиял, заставляя понять, что этот мир можно познавать и совсем по-другому. Разрушениям настал конец. — Давай, — робко просиял Сиэль в ответ. Несколько недель спустя он сидел в кабинете, пытаясь склеить порванные ранее страницы, которые ещё подлежали хоть какому-то восстановлению, когда в комнату заглянул Себастьян. — Скоро вам будет нечем заняться, — произнёс он и мальчик поднял глаза. — И что ты предлагаешь? — прошептал Сиэль с интересом. С тех пор, как ему открылись совершенно другие способы познания вселенной, он стал намного спокойнее. Новая реальность всё ещё испытывала ощущения на прочность, поэтому Сиэль предпочитал разговаривать вполголоса и не совершать лишних телодвижений. Когда он был, как сейчас, тихим и плавным, мягким, словно незастывший воск, окружающий мир не проходил с болью сквозь него, а скорее приятно обтекал тело, словно потоки тёплой воды. — Посмотреть на другие места, — ответил Себастьян. И раскрутил глобус, стоявший на столе. Сиэль промолчал, а затем отложил кисточку и прогулялся по дому, чувствуя, что на него давят даже те остатки роскоши, которые вдруг стали ненужными и бессмысленными. Дорогие обои показались ему чересчур цветастыми, лепнина — слишком вычурной, а от обилия позолоты неприятно зарябило в глазах. Он встал посреди коридора, раскинул руки в стороны, словно пытаясь объять предложенное ему необъятное, а затем ещё немного подышал пылью, громко чихнул... И согласился. А на следующий день Себастьян появился перед ним совершенно в другой одежде. Тогда в самом начале их длинного пути он походил на представительного джентльмена, который одним лишь чудом сумел уместить нужные вещи в один-единственный чемодан и теперь с лёгкой улыбкой протягивал Сиэлю руку, на которую тот смотрел с невероятной опаской. Хоть это было целиком и полностью его решение, Сиэль совсем не знал, что выбрал. Собираясь навеки покинуть собственный дом, он совсем не представлял, что его может ждать. Впереди была одна лишь неизвестность, которую Сиэль, признаться честно, ужасно страшился. Сейчас он был абсолютно ни в чём не уверен и поэтому, увидев протянутую ладонь, стал внимательно вглядываться в лицо Себастьяна, совсем не представляя, куда его приведёт слепая доверчивость. Сиэль чувствовал это нутром — нужно было сей же час решить, куда он хочет двигаться дальше, и поэтому с трепетом, коснувшимся каждой части его нового существа, выдохнул и решительно стёр первую из разделяющих их границ. Поскольку графом он больше не был, Сиэль принял руку и отдал последний в новой жизни приказ: — Себастьян... Больше никогда не называй меня на вы.***
— Прежде чем мы отправимся в путешествие, мне бы хотелось кое-кого навестить, — таинственно начал Себастьян, притягивая его к себе. — Но для этого придётся немножко переместиться. Они остановились, и Сиэль с тревогой, просквозившей во всём облике, осторожно обхватил его руками. Как оказалось, боялся он зря, ведь путешествовать по мировой изнанке было вовсе не страшно, а даже интересно. Вселенная потемнела и покачнулась, перевернувшись несколько раз, отчего у Сиэля приятно захватило дух и засвистело в ушах, а затем ноги вновь коснулись земли. Раньше он никогда не перемещался подобным образом, и единственный минус — неожиданный плюс? — состоял в том, что с непривычки закружилась голова, и пришлось некоторое время после приземления подержаться за Себастьяна в качестве опоры. Они переместились на тихую улочку, которая ничем не выделялась среди остальных. Но весь остаток пути, который пришлось преодолеть пешком, Себастьян загадочно улыбался, что привело Сиэля к мысли о том, что ему предстоит нечто особенное. Они завернули за угол, и среди раскидистых деревьев показалось небольшое приземистое здание.* Как только они ступили внутрь, Сиэль понял, что Себастьяна здесь, кажется, прекрасно знают. После звонка их встретила миловидная и приветливая женщина средних лет, с которой они и поздоровались, после чего предоставила его бывшему дворецкому полную свободу действий. — Итак, — помедлил Себастьян, когда Сиэль, растревоженный ожиданием, сам схватился за дверную ручку. — Закрой глаза. Сиэля аккуратно перевели через порог выбранной ранее комнатки, и обострившийся слух наполнился невнятным движением, неясным мельтешением и множеством быстрых маленьких шажков. Звуки показались смутно знакомыми, хотя никогда раньше они не окружали его в таком огромном количестве и не были настолько близко. — Можешь открыть, — прошептал Себастьян и слегка его подтолкнул. Такого Сиэль не ожидал — от обилия оттенков и пестроты приятно закружилась голова, и он сразу застыл, захлопав круглыми, как два блюдца, глазами. И немалому изумлению не было предела, ведь они были везде, куда ни кинь взгляд. Чёрные, белые и пятнистые... Рыжие, серые и полосатые... Цвета жжёного сахара, топлёных сливок и даже молочного шоколада... Стоило Сиэлю шагнуть за порог, как его — в самом буквальном смысле слова — с ног до головы засыпало кошками! От неслабого потрясения он очнулся в тот самый момент, когда одна повисла на ноге, и Сиэль взглянул на Себастьяна с восторгом и ужасом одновременно, потому что совсем не понял, чего она хочет. В те времена, когда разыгрывалась ужасная аллергия, Сиэлю приходилось упорно держать оборону и отгонять от себя этих надоедливых существ за несколько миль кряду. А теперь необходимость в этом отпала (когда он стал демоном, эта проблема испарилась), и ничто не могло помешать ему насладиться этим незабываемым мгновением. Он освоился очень быстро и всего полчаса спустя был готов остаться здесь навеки. Кошки оказались тёплыми и совсем не противными, как ему казалось раньше. И не прошло десяти минут, как Сиэль обнаружил себя сидящим на полу среди пушистого моря, которое всеми силами пыталось к нему прильнуть. Пронаблюдав за тем, как на заднем фоне маячит увешанный кошками сияющий Себастьян, Сиэль выполз из мяукающих облаков, решив посмотреть, кто живёт в коробочках и корзинках, расставленных по углам. — Бедняжка, — его восхищение сменилось сочувствием, когда он заглянул в очередную корзину и увидел там дрожащее розовое нечто, закутанное в одеяльце. — Чем ты болеешь? — Ничем! — выглянул из-за плеча радостный почти до неприличия Себастьян. — То есть, по-твоему, — Сиэль скептически вздернул бровь, — это вполне здоровая кошка? Несмотря на внезапное сочувствие, которое он проявил, прикасаться к «этому» особо не хотелось. На неискушённый — кошками, конечно же, — глаз Сиэля оно и так было практически при смерти, готовясь в самое ближайшее время отдать Богу душу. Он ведь придвинул стул и присел рядом только потому, что решил из жалости скрасить последние минуты этого несчастного существа. — Ты ошибся, причём дважды! — торжественно провозгласил Себастьян, прервав его скорбные размышления, и не менее торжественно объявил: — Во-первых, это не кошка, а кот! А, во-вторых, он не больной... — Он просто лысый! Той безмерной радости, что заплескалась у него в глазах при последних словах, Сиэль совсем не понял, но сказать по этому поводу ничего не успел, поскольку произошло непоправимое — Себастьян вытащил трясущееся животное из коробки и посадил этот кошмар к нему на колени. — Что мне с ним делать? — замер Сиэль, округлив глаза в совершеннейшем ужасе. — Погладь его. — Ты с ума сошёл?! Боже, нет! Ни за что! Я к нему не притронусь ни за какие сокровища мира!!! — сразу воспротивился Сиэль, глядя на Себастьяна умоляющими глазами, и жалобно попросил. — Сними его немедленно. — Но почему? — искренне удивился Себастьян, во взгляде которого светилось не прикрытое ничем обожание. — Он на меня... смотрит! — выразительно уточнил Сиэль, уже не в состоянии описать словами свои невыносимые страдания. — Ты ему понравился, — «обрадовал» его Себастьян и добил фразой: — Погляди, какой он замечательный... Обними его скорее! — Я ещё рассудок не потерял, — скривился Сиэль, стараясь лишний раз не шевелиться, и посмотрел на Себастьяна самыми жалобными глазами, которые только смог состроить. — Пожалуйста, забери его. Поглядев на такие мучения, Себастьян всё же сдался и выполнил просьбу. Он сделал это с явным сожалением, а потом задумчиво погладил подбородок и рывком поднял Сиэля на ноги, потащив его в другую комнату и по пути заявив о том, что точно знает, кто ему должен понравиться. В соседней клетушке тоже было полным-полно обитателей и разносортных корзинок, одну из которых и выбрал Себастьян. — Это кот? — с сомнением вопросил Сиэль, уже не зная к чему быть готовым и собираясь малодушно свалиться в обморок. — Намного лучше! — бодро заверил Себастьян, порываясь сдвинуть крышку. «Намного лучше, — эхом пронеслось в голове. — Это значит... Их там несколько?!» — Стой! — громко выкрикнул он в самый последний момент и картинно схватился за сердце. — Может, не надо?! Себастьян, второй раз я такого ужаса не переживу... Сиэля совсем не привлекла перспектива стать объектом любви для новой партии голых «крыс», поэтому он зажмурился, а затем набрался храбрости и приоткрыл левый глаз. Он увидел несколько громко пищащих комочков цвета тёмного шоколада, похожих на крохотных плюшевых медвежат. И выдохнул с огромным облегчением, ведь оказалось, что в понимании Себастьяна, лучше кошек могут быть только котята. — Они очаровательные! — заявил Сиэль в совершеннейшем восторге и, осторожно взяв одного на руки, без тени сомнения прибавил: — Вот эти мне нравятся! — Вот и хорошо, — мигом откликнулся Себастьян. — А я пока пойду... Снова полюбуюсь на ту прелесть! И Сиэль не смог удержаться, закатив глаза, потому что из всех возможных вариантов Себастьян выбрал того самого — ужасно лысого — кота. — Что случилось? — поинтересовался Сиэль через некоторое время, заметив, что вернувшийся от своей неземной любви Себастьян пристально на него глядит. — У тебя странный взгляд. Себастьян рассеянно погладил очередную кошку и вдруг подошёл к нему близко-близко. — Я смотрю так, потому что ты... — наклонился он, а затем невесомо погладил Сиэля по щеке. — Наконец, улыбаешься. Сиэля поцеловали в лоб, отчего он застыл, удивлённо захлопав глазами, но ответить ничего не успел. Счастливый до умопомрачения Себастьян не дал ему даже опомниться от изумления и потащил на встречу с новой порцией кошек, которые, к слову, Сиэлю тоже очень понравились. Ведь в целом они были божественно прекрасны... Кроме, пожалуй, лысого кота.***
Их первая остановка, как позже осознал Сиэль, была передышкой перед основным этапом путешествия и предназначалась скорее для того, чтобы немножко его расшевелить. Сделать застывший почти без движения разум более гибким и восприимчивым ко всему новому, ведь Сиэль долгое время находился в одном и том же месте и успел много всего пропустить. Кругом пульсировала целая вселенная — огромная, необъятная, непознанная, — которую неожиданно захотелось потрогать, почувствовать и попробовать на вкус, а после дышать этой новизной до тех самых пор, пока от восторга не пойдёт кругом голова. Старый век умирал и рождался новый, и они вступили в новую эпоху вместе с ним — Себастьян играючи затянул Сиэля в яркий великолепный мир, где от предложенного разнообразия стали неимоверно разбегаться глаза. Они стремительно перемещались (у Себастьяна и это выходило просто великолепно) и зачастую оказывались в совершенно разных местах. Вокруг были кондитерские, зоосады и музеи, всемирные выставки достижений и картинные галереи, первые киносеансы и новейшие изобретения, вроде дирижаблей и даже самолётов. Покинув туманную насыщенную дождями Англию, они побывали во Франции, Германии, Австрии, и даже продвинулись вглубь Европы, посетив Венгрию, Румынию и Болгарию. А однажды Себастьян настолько увлёкся, что забросил их в место, которое Сиэль, хоть и был в ладах с географией, воочию представлял себе очень слабо... В жарком небе не имелось ни облачка, а густой воздух был влажный и жаркий. Пальмовые ветви нависали над головой, а вокруг возвышались деревянные дома на сваях. Смуглые люди носили круглые шляпы и очень много улыбались, а длинные прилавки на местных базарах, поражая своим разнообразием, заполняли овощи и фрукты, каких Сиэль в жизни не видел. В этой неведомой чудесной стране, где он не понимал ни слова, и где перед глазами был только жёлтый, зелёный и синий, а других оттенков словно бы и не существовало вовсе, Сиэль, наконец, согрелся. Его насквозь пропитало солнце, и последние остатки холодности растворились и исчезли, словно призрачная дымка. Сидя на прогретых до основания деревянных мостках и болтая босыми ногами в бирюзовой воде, Сиэль придерживал свою норовящую улететь соломенную панамку и понимал, что сейчас он, как никто другой, больше всего походил на человека. Он даже почти не притворялся. А ещё Сиэль отчётливо понимал, что не будь рядом с ним Себастьяна, он бы в жизни ничего этого не увидел. Прошло уже несколько десятков лет с тех самых пор, как они отправились путешествовать, и за это время Сиэль ни разу не пожалел о том, что юный граф Фантомхайв умер для высшего света. Он и его идеальный дворецкий растворились без следа, словно их никогда и не существовало, а ещё спустя несколько десятилетий Сиэль осознал одну непостижимую истину... Они были окутаны странным светом посреди кромешной темноты. Загадочное противоречие было налицо, и Сиэль стал машинально отмечать каждое изменение — одно за другим — в попытке связать их воедино и выстроить в какую-нибудь правдоподобную цепочку, которая могла бы эти перемены объяснить. Но в чём была причина того, что они больше не были прежними, Сиэль так и не узнал. Подходящих ответов на этот вопрос не находилось. Они просто стали другими — вот тот необъяснимый, но верный, как всё чаще казалось Сиэлю, вывод к которому он пришёл. Два изначально тёмных существа по прихоти судьбы вдруг стали светлыми и выбились из общего ряда, нарушив последовательность и тем самым сломав систему. Два светлых пера среди тёмных, два перламутровых камешка среди гагатовых, два снежно-белых ворона среди угольно-чёрных... Их существование — вопреки всему! — было вполне мирным, и они шли вперёд, разбрасывая вокруг солнце и прокладывая сияющий путь во тьме. Больше не было цифр. Себастьян, читая вслух, неизменно выбирал мифы, легенды или даже сказки, и Сиэль, слегка поворчав, с плохо скрываемым удовольствием присаживался рядом. Больше не было холода. Себастьян, если было свежо, приносил Сиэлю плед или укутывал в одеяло, а затем вручал ему чай или какао, и Сиэль, сделав всего глоток, сладко жмурился от удовольствия. Больше не было темноты, разъедающей изнутри. Себастьян совсем не обращал внимания на редкие вспышки плохого настроения и всё так же улыбался, продолжая легко о нём заботиться. А от этого в груди у Сиэля поднималась тёплая волна, названия которой он совсем не знал. Их контракт был давно разорван, а Себастьян всё ещё находился рядом с ним. Теперь Сиэль даже в мыслях не мог представить своё существование без него, и сопротивляться этому открытию было слишком поздно... Ведь кусочек чего-то хорошего уже положили внутрь.***
Солнце, озарённое по краям ослепительным жемчугом, крутилось в самом центре безоблачной лазури и казалось Сиэлю сказочным и неземным. Далёкая звезда висела высоко — время приближалось к полудню — тем утром судьба занесла их на знойное побережье Испании, где Себастьян смог отыскать этот тихий райский уголок. На скалистом пляже было пустынно, и кроме них виднелось только серое переливающееся пятнышко то исчезающее, то снова видимое вдалеке — маленький кораблик, качающийся на невысоких покладистых волнах. Окончательно разомлев от жары, Сиэль перелёг на полотенце и устроился под полосатым матерчатым зонтиком рядом с Себастьяном, читающим книгу. Перебирая ладонью песок, оказавшийся в тени, он нарисовал пару завитков похожих на солнце и пустил по ним стайку синих мерцающих звёздочек, которые неспешно потекли по кругу. Рисунок на песке тронул настоящий луч и Сиэль проследил взглядом за золотистой дорожкой. Набежал лёгкий ветерок и закачался навес — золото дразняще скользнуло по обнажённой спине Себастьяна, отчего Сиэль слегка заёрзал и неровно задышал. — Жарко? — Себастьян отвёл глаза от страницы, и тёмные волосы тронул дивный глубокий блеск. — Хочешь пить? Сиэль даже не сомневался — Себастьян понимал в этом намного больше, чем он сам. Демонам были не присущи человеческие привычки, качества и черты. Им не требовался отдых или сон, они никогда не болели и не знали усталости. А вот Сиэль и Себастьян снова не вписались в задуманный стройной системой поворот. По неведомой причине они переменились настолько, что стали есть и пить, утомляться и даже частенько ложиться спать. И хотя, как однажды рассказал Себастьян, ощущения с течением времени выцветали и стирались, Сиэль чувствовал нечто противоположное. Например, он до сих пор ощущал вкус. — Налить тебе... — Себастьян не договорил и Сиэль услышал лёгкий беззлобный смешок. Из плетёной корзинки для пикника, что стояла рядом, выглядывали сандвичи, нарезанные треугольничками, парочка яблок, и стеклянная бутылка с лимонадом, плотно завёрнутая в клетчатое полотенце. — Нет уж! — гордо задрал он нос. — Второй раз я рисковать собственной жизнью не собираюсь. Первый опыт общения Сиэля с пузырьками оказался не совсем удачным и при каждой подходящей возможности Себастьян не упускал случая по этому поводу немного подшутить. К тому же с течением времени Сиэль стал намного слабее и теперь — к своему демоническому стыду — частенько не справлялся со всевозможными пробками, а также крышками и крышечками. Даже ту самую злосчастную бутылку лимонада он не мог открыть около десяти минут, пока над ним не сжалился Себастьян, который даже сейчас был, конечно же, в сто крат сильнее. — Тогда может, пойдем? — мгновением позже спросили его. — Я бы с удовольствием перебрался на прохладную увитую зеленью терраску. Книга закрылась, а Себастьян перевернулся на спину, прикрыв глаза рукой. Случайное солнце протанцевало по предплечью, и у Сиэля вырвался нетерпеливый вздох. Его коснулась неясная дрожь, и захотелось повторить этот путь собственной ладонью. Сил Сиэлю хватило только на то, чтобы легонько кивнуть в ответ. Спицы сомкнулись, и сложился зонт. Себастьян — пронизанный светом насквозь — начал неспешно собирать остальные вещи, а отрешённый Сиэль принялся сворачивать полотенца. Он больше не мог это выносить... Солнце было невероятно сверкающим и ярким. Оно выхватывало каждую линию, каждый изгиб и каждую клеточку зазолотившейся кожи — Сиэль никак не мог оторвать от Себастьяна глаз. Он больше не мог ждать! День был жарким и золотым. Тугой воздух обнимал его со всех сторон и был стремительным и плавким — в нём сахарно разливался, а после быстро таял мёд. Скрученный валик упал в песок, и пара шагов решила всё. Его с готовностью обняли самые надёжные в мире руки, и Сиэль привстал на цыпочки, обхватив ладонями сияющее лицо... Чтобы коснуться губами долгожданного солнца. Ослепительная вспышка родилась внутри, а затем всё смешалось. Сиэль приоткрыл глаза и почти ослеп. Раскалённый ветер затрещал, запылал и заискрился — они оказались в центре самого неправильного во вселенной водоворота. Они не втягивали в себя свет, они щедро его раздавали, и разноцветные нити неслись по кругу, переплетая сверкающие цвета и разбрасывая вокруг лучезарные вспышки и отблески. Вдаль выбрасывались длинные ленты и среди ярко-красного и блистательно-синего пышными клубами вихрилась и взлетала призрачная золотая пыль. Себастьян был в корне неправ, когда много лет назад сказал, что в них существует одна лишь темнота. Ведь сияние затопило их до краёв, а золотом стали... И море, и небо, и земля. И странно было обращаться к тому, кто ведал делами совсем другой стороны, но Сиэлю подумалось... Боже, откуда? Откуда в них взялось... Так много солнца!