***
Италия, которую они исколесили вдоль и поперёк, не зря считалась одним из красивейших мест на земле. Сиэлю (ещё в те давние времена, когда он был человеком) не доводилось бывать здесь раньше, и поэтому совсем небольшая страна оказалась не забавным куском на карте, отчётливо смахивающим на сапог, а чем-то намного большим и явно превосходящим такие скудные представления. Ему услужливо протянули самую надёжную в этом переменчивом мире ладонь, и Себастьян ловко увлёк его за собой в те живописные края, о существовании которых Сиэль только читал. Сначала перед ними промелькнули неизгладимые цветные вспышки, вроде Турина, Генуи и, конечно, Рима, что переливались целым множеством совершенно немыслимых оттенков, которые поражали воображение и радовали взор, а после картинка вновь переменилась и города — большие, шумные и пёстрые, — уступили черёд тем землям, что были намного меньше и несравнимо тише. Крутой разворот, и Сиэля вместе с Себастьяном выбросило в сказочную, словно игрушечную Манаролу, которая застыла на высоких обрывистых скалах, пытливо глядя на недосягаемый горизонт. А потом было знакомство с Питильяно, который возник за крутым виражом и забросил их в путаницу крохотных бежевых улиц, тупичков и переходов, крепко сросшихся между собой. Ну а после него они посетили Сорренто, чьи берега омывала самая чистейшая лазурная вода на свете, и затем (между Неаполем и Беневенто) из пыли веков перед ними вырос совершенно иной город, смело шагающий в пропасть. Перед глазами расстелилась Сант-Агата-де-Готи. И отбросила их на несколько веков назад, обратно в средневековье, в ту самую — особенную — красоту, которая даже в Италии встречалась не часто. Туда, где красные черепичные крыши тесно переплетались и будто льнули друг к другу. Туда, где между домами росли пышные апельсиновые деревья, что с любопытством заглядывали в окна. Туда, где узкие улочки вились и стремительно убегали прочь, а над ними порхали террасы, густо увитые тёмно-зелёным кружевным плющом. И туда, где время замедлило свой шаг или, быть может, даже остановилось. В этом крохотном городке — сонном и глубоком — Сиэлю захотелось остаться навеки, ведь именно здесь в нём зародилась и расцвела настоящая безмятежность... Малиновое закатное солнце уже почти не грело. Они спустились с холмов и на фруктовые сады, которые красочной сеткой уносились вдаль, начал потихоньку опускаться вечер. Воздух слегка закачался и в тонком шелесте сухой местами выгоревшей травы стал отчётливо читаться совсем другой прохладный и сумеречный ветер. Небольшая тропка рассыпалась и стала камнями, а затем круто развернулась и поднялась. Через несколько минут она вывела их на мирно засыпающую окраину, где с другой стороны взгляду открылись аккуратные ряды виноградников, и кусочки возделанных с любовью полей, словно уносящихся в бесконечность. Вновь запетляли улицы, и через несколько мгновений Сиэль и Себастьян оказались между небольшими бедными домишками, что замысловатым лабиринтом уходили в древнее городское сердце. Они прошли ещё немного — кроме них, на улице не было ни души — и среди каменных стен выросла простая крохотная часовня, что скромно выглянула из синеватой глубины невысокого арочного проёма. Они почти проскользнули мимо, но Сиэль плавно замедлил движение... А затем и вовсе остановился. — Мы... — тихо и крайне неловко начал он, а затем и вовсе запнулся: — Всмысле, такие, как мы... Обратив пристальный взгляд на Себастьяна, Сиэль на мгновение замер в нерешительности, но всё же произнёс: — Ведь можем туда войти? Хотя прошло уже довольно много времени с тех самых пор, как юный граф Фантомхайв начал неземное существование, ответов на многие волнующие вопросы он так и не получил. Например, сейчас Сиэль немного страшился того, что после перерождения в священные места путь им был навеки заказан. — Я хотел бы... — собравшись с духом, негромко проговорил он. — Остаться там ненадолго. — Совсем один. — Без колебаний добавил Сиэль, и опустил глаза, рассматривая трещинки, которые высушенными изломанными змейками разбегались в разные стороны из-под ног. Выражения лица Себастьяна он не увидел, но не прошло и двух секунд, как на плечи ему ласково опустились другие руки, и Сиэля мягко повернули, будто подталкивая вперёд. — Конечно. — Раздался тёплый голос, так похожий на солнечный луч. Ладони Себастьяна медленно скользнули вниз по предплечьям, прошлись по локтям и обрисовали запястья. Всего на мгновение пальцы Сиэля переплелись с другими, а после руки исчезли, разлетевшись, словно птицы, и оставив за собой лишь ощущение гулкой пустоты. Это было невероятное облегчение. Всего одним движением Себастьян сбросил с Сиэля невидимый груз, развеял ненужные страхи и сомнения, и подарил чувство небывалой доселе свободы. А потом Сиэль сделал пару смелых шагов, взялся за покрытую патиной ручку и кротко ступил внутрь, оставив за закрытой дверью и Себастьяна, и румяный закатный вечер, и даже целый мир... Везде царил полумрак — бледные солнечные дорожки потихоньку угасали и слабо проглядывали через круглые окошки витражей. Сиэль очутился в нетронутой густой тишине, вдыхая мирный воздух, насквозь пропитанный ладаном и воском, а затем робко застыл среди древних камней, задумавшись о своём. Себастьян дал ему, кажется, всё. Но невольно забыл о том, о чём, действительно, стоило бы попросить... И Сиэль пришёл сюда, чтобы сделать это за него. Он всмотрелся в спокойные лики, что несли мудрость и были пронизаны благостным светом, рождённым задолго до начала времён. Однако незнакомых лиц оказалось слишком много, поэтому Сиэль решил просто обратиться к той, чьим именем, возможно, и был наречён этот город. Он позабыл о том, что такое ложь, а все мечты, надежды и чаянья посвятил одному. И облёк их в слова, когда в самом центре маленькой церквушки встал на колени и смиренно прошептал: — ... ****
— Что происхо... Гневно оборвалась заледеневшая речь, а затем что-то бурно и рассерженно зашипело, словно на раскалённую докрасна сковородку с размаху метнули первый кусок. — Ты что творишь?! Яростно выплюнул стылый голос, и от нещадно сгорающего лба отдёрнулась чужая ладонь. Сиэля резко отпустили, а затем... Из безжалостно рассечённой глубины воспоминаний его стремительно выбросило на поверхность — на безвестную лондонскую окраину, в исступлённый клокочущий снегопад. Заключительный вопрос свирепо брызнул обжигающей волной, пронзив барабанные перепонки, после чего с шумом растрескался в голове и оставил за собой лишь острую угловатую боль. Сиэль безвольно раскинул руки в стороны, глубоко зарываясь онемевшими пальцами в снег, густо перемешанный с комковатой мёрзлой землёй, и попытался рвано вдохнуть, но сделал только хуже. Студёный зимний воздух насквозь пропитала неизвестно откуда взявшаяся гарь. Он надрывно закашлялся, пытаясь выплеснуть наружу собственные внутренности, и почти задохнулся, словно сажу, проглатывая успевшее почернеть небо, которое набрасывалось прямо на него, в бешенстве исторгая колкие снежные хлопья. — Я ничего не увидел, — в равнодушном непроницаемом голосе, так отчаянно похожим на лёд, появился слабый проблеск чувств. Неведомое существо, столкнувшись с неожиданной преградой, показалось измученному Сиэлю слегка — самую малость — озадаченным. — Ты сверкнул ослепительным пятном, — бесстрастно пояснили ему. — А такого не случалось раньше. — Чем-то похожим на отблеск. Или на блеск, — педантично уточнил человек, а потом немного помедлил, будто подбирая верные слова. — На солнечный блик... Нет, скорее просто... — На солнце, — зло пояснил незнакомец и здоровой рукой больно схватил Сиэля за волосы, внимательно вглядываясь в побелевшее лицо. — На поразительно яркое солнце... — Озарённое перламутром. — Ты меня обжёг. — Пояснил он настолько непримиримым тоном, словно полагал, что такое в принципе невозможно. Проморгавшись, Сиэль с трудом разглядел, что на размытой бледной руке и впрямь возникло довольно большое коричневатое пятно, которое на первый взгляд показалось ему неестественным и даже странным. На внутренней стороне правой ладони возникла чадящая дыра, с рваных краёв которой медленно сочилась и капала в снег мутная вязкая жижа, ничуть не похожая на кровь. Она, как и чужие ленты, имела тот же самый глубокий терракотовый оттенок и при таком раскладе делала бескровную длань слишком похожей на живую оплавленную свечу. Но длилось это недолго. Слепящие кирпичные вспышки мгновенно задвигались и красноватые блестящие нитки, которые вытянулись и стали намного тоньше, мерно закачались из стороны в сторону. А через несколько мгновений от прогара не осталось и следа. Призрачные иглы прочно скрепили то самое место, на которое пришёлся ожог, и мигом растворились среди вихрящихся снежных комьев, будто их не существовало вовсе. — Ну и что же... — Сиэль вздрогнул от взмаха легко зашитой руки. — Ты сказал? Вокруг повисла напряжённая тишина, и между ними остались только резкие ветреные порывы, которые безжалостно рвали остатки быстро затухающих сапфировых нитей, что из последних сил цеплялись за обнажённые деревья. А затем раздался оглушительный треск — и сбоку лопнул вазон. «Человек» в белом одним движением столкнул его с каменного постамента, отправив в недолгий полёт, и тот мигом обратился в пыль, став грудой безобразных белёсых черепков. А мгновением позже хрустнули листья — ногой он раздавил фиалки, оставленные для Лиззи, и сразу схватился за мшистые бока надгробия, приготовившись без усилий выворотить неподъёмную глыбу из земли. — Стой... — сдавленным голосом прошептал Сиэль и умоляюще попросил: — Не надо... Тихий выцветший голос отчаянным эхом пронёсся сквозь содрогавшуюся ночь и мгновенно потонул в темноте, в то время как белоснежный силуэт продолжил размеренное движение среди еле видимых давно покосившихся надгробий, легко и методично уничтожая остатки его прошлого. Сиэль безучастно наблюдал за происходящим, не в силах ничего предпринять, и только на самом краю изломанного сознания отмечал всё новые и новые странности, которых, конечно же, не должно было быть. Мало того, что неведомое создание являлось неуязвимым, сейчас, когда стылые пальцы прикасались к холодному мрамору, Сиэль слышал чужеродный дребезжащий звук, до невозможности напоминающий собой горстку камней, которые с негромким стуком ударяются один о другой. — Ты произнёс что-то важное? Или несущественное? — принялось с деланным безразличием размышлять существо, а потом переменило тему: — И что случилось потом? Светлая фигура резко крутанулась и вмиг подлетела к Сиэлю. — Я спросил. — Мёрзлая рука намертво пристала ко лбу, и Сиэль снова закатался по земле, закричав от невыносимой боли. — Что дальше? Происходило нечто невероятное... Прямо на глазах это хладнокровное существо теряло контроль. Хотя внешне оно оставалось почти невозмутимым, в Сиэля будто вливали кипяток, который свирепо булькал, плевался и своими раскалёнными брызгами касался каждой клеточки несчастного тела. Даже ледяная ладонь слегка нагрелась, и это событие привело Сиэля к устрашающей мысли о том, что с такой разрушительной силой он ни разу не сталкивался прежде. Сиэль встретился с чем-то противоположным свету и противоположным солнцу. И если эта зловещая сила его сейчас погубит, то всё былое тоже сгинет в неизвестности вместе с ним. От него не останется ни кусочка, а Себастьян даже не узнает правду. Вероятнее всего, он подумает, что Сиэль снова «сбежал»... — Потом был святой. — Еле слышно произнёс он и мерцающе уронил: — Тот неизвестный святой. — А через несколько лет кровь, скрежет и дым, — мучительно пробормотал он. — И тот человек, который сказал... — У этой истории нет конца. — Безжалостно и крайне нетерпеливо оборвали его рассказ, с отвращением отбросив ладонь. Но Сиэль твёрдо знал, что финал всё же был, ведь даже самое хорошее в этом мире не может длиться вечно... В тот самый вечер, когда он принял решение собственноручно расколоть свою жизнь, как дурное предзнаменование, перед Сиэлем предстали разбитая напополам чашка и тот самый — расколотый надвое — небосвод. Незнакомец склонился, и запах тления, слишком тяжёлый и маслянистый, закружился в густом тёмном облаке, начисто забивая собой ноздри. В растревоженном воздухе буйно расцвела плесень. — Раскрой своё сердце... — чётко произнёс тот, кого Сиэль совсем не знал, и вдруг... Отступил на шаг. Больше никто его не касался, и воспалённый мозг пронзило вспышкой озарения. Сиэль вспомнил, что на тех ужасающих фотографиях, виденных несколькими днями ранее, запечатлелась вывернутая наружу клетка из сломанных рёбер и костей. На картинках разливалось целое море крови, а этот «тоже не человек», что возвышался над ним, одевался в ослепительно-белое. На нём не виднелось ни крохотной капли, в то время как руки тех, кто разделил между собой смерть, были густо запачканы багрово-красным. А это могло значить только одно... Последние сомнения отпали — Сиэль понял, что незнакомец не делал ничего сам. Он ими просто управлял, и исключительные умения этого неведомого существа, конечно, не шли ни в какое сравнение с тем, что умел проворачивать Сиэль. Оно играючи подчиняло другой разум собственной воле, и сопротивляться этому процессу не имелось абсолютно никакой возможности. Сиэль не мог сделать этого никак! Кирпичный свет сменился дикой пляской терракотовых огней и рассёк его смертельно уставший взгляд. Сиэль ослеп, и последние размытые линии, позволяющие с огромным трудом угадывать очертания тех предметов, которые находились вокруг, сразу испарились. Его закутало во мрак, а продрогшее тело плотно облепил налетающий снег. — И получи прощение, — завершил хладный голос, растворяясь в темноте. Сиэля скрутило напополам. Его правая рука внезапно поднялась и пришла в неясное движение, а затем зажила собственной жизнью, и — повинуясь враждебной воле — с силой надавила на грудь. Фонтаном брызнули слёзы. Сиэлю вернули те самые чудовищные способности, что существовали в нём первые дни после перерождения, когда он легко перетирал камни в пыль, без усилий сминал медные дверные ручки, превращая их в уродливые комки, и, словно вафли, с треском проламывал паркет. Сиэлю не оставили ни малейшего шанса. Он почувствовал... Как с лёгкостью хрустнуло ребро.***
Когда Сиэль покинул часовню, ему почудилось, что в этом огромном мире больше не было ни души. На крохотной улочке остались только сладко пахнущие распустившиеся цветы и маленькая полуразрушенная скамейка, рядом с которой тихонько бился фонтан. Там над слабо переливающейся водой возвышалась мраморная фигура святого, имени которого Сиэль, естественно, тоже не знал. Именно здесь в тени засыпающих деревьев, его ждал Себастьян и Сиэль тоже присел рядом, отдав себя на молчаливый суд и больше всего на свете страшась стать отринутым. Но в этот раз не было ни грома, ни молнии, а этот неизвестный чудотворец, под сенью которого они случайно оказались, смотрел без осуждения и даже к ним — отверженным — протягивал добрые светлые руки. — Посидим ещё немного? — спросил Себастьян минутой спустя. — Да, — послушно ответил Сиэль и прислонился к его плечу. Вода неспешно текла, чуть слышно журчала и на волнующейся поверхности стайкой серебристых рыбок играли последние тронутые нежно-розовым блики. — Послушай... — поднялся с места Сиэль. А затем легко пересел, забравшись к Себастьяну на колени. На щеке появилась ласковая рука, но Сиэль отрицательно покачал головой и мягко отвёл эту ладонь, поскольку в этот миг собирался совершить нечто очень и очень важное. Ведь сейчас перед ним находился тот, кто умел не «совершать», не «выполнять», и не «порождать», а умело владел тайным знанием, постигнув значение одного из прекраснейших слов на земле и теперь... Мог создавать. Сиэль прочувствовал это на себе, ощутив прорастающие изменения каждой клеточкой своего существа. И увидел, как огромным цветным полотном перед ним раскидывается целый мир, заново созданный из бесцветных туманов и беспросветной темноты, собранный из угольно-чёрного и превращённый в кристально-белое. А от этого осознания Сиэлю хотелось лишь одного (так, на всякий случай...) запечатлеть в памяти это особенное мгновение. Оставить в себе и это прекрасное догорающее солнце, и этот спокойный безмолвный вечер, и, конечно, запечатлеть того, кто воздвиг для него новый — совершенно иной — мир. Сиэль подался вперёд, оказавшись совсем близко к Себастьяну, и с величайшей на свете осторожностью положил ладони на его лицо. Ему хотелось просто смотреть, и некоторое время он провёл почти в полной неподвижности, вслушиваясь в собственное ровное и спокойное дыхание. А затем неторопливо провёл тонкими пальцами по чётко очерченным скулам, отчего Себастьян прикрыл глаза, позволяя Сиэлю трогать. Он не спеша очертил аккуратные брови, после чего легонько притронулся к ресницам. На подрагивающие веки задумчиво лёг прощальный кусочек пламенеющей вечерней зари, и Сиэль мягко погладил и его, а потом прикоснулся губами к едва заметной голубоватой жилке, быстро пульсирующей на виске. Он тоже закрыл глаза. Внутри родилось подлинное знание о том, что порой даже не нужно видеть, и Сиэль начал двигаться вслепую, продолжая кончиками пальцев неспешно изучать переплетённые линии и тонкие черты. Он бережно обрисовал контур губ и кожей почувствовал, что дыхание Себастьяна заметно участилось. Широкие ладони взлетели и плавно скользнули по спине, крепко прижимая Сиэля к себе, и он, конечно же, не запротестовал, когда его занятие всё же прервали, обменяв на такой долгожданный поцелуй. Себастьян обращался с ним так, словно имел дело с хрупким цветком, который можно смять одним неверным движением, и оттого Сиэль казался себе отчаянно невесомым и поразительно похожим на облако, готовое вот-вот взлететь. Размеренные движения оказались настолько ласковыми и вместе с тем удивительно неуловимыми, что несколько мгновений спустя Сиэль уже не мог с точностью распознать, где заканчивается он сам и начинается Себастьян. А ещё через пару минуток они разомкнулись, чтобы немного перевести дыхание, и Сиэль положил подбородок Себастьяну на плечо, глядя вдаль. Тот неизвестный святой до сих пор смотрел на них — без тени недовольства, без холода и без малейшего упрёка. Мраморное лицо будто светилось изнутри, и Сиэлю пригрезилось, что им готовы простить все прошлые грехи и даже подарить шанс на искупление. Он ощущал это благословление, дарованное свыше, и был готов отправиться дальше, поскольку сейчас ему открылась одна из древнейших истин, которая заключалась в том, что всё значимое в этом мире... Всегда было самым очевидным и простым. И если в самом начале их путешествия Сиэль с невероятной опаской вглядывался в Себастьяна, то сейчас он был готов доверить ему всего себя. В таких объятиях он был готов остаться навеки, и это волшебное чувство, конечно, нельзя было выразить ещё короче и точней. — Себастьян... Сиэль повернулся, задев губами ухо, и с нежностью пропустил сквозь пальцы смоляную гладкую прядь, а затем в последний раз прислушался к себе и тихонько, чтобы не спугнуть новое чувство, проснувшееся внутри, прошептал: — Больше всего на свете... Я хочу стать твоим.