Roman Effect

      Хоть первоначально пустыня и кажется безжизненной, это далеко не так. Жизнь вообще весьма интересная штука — даже в самом, казалось бы, непригодном для обитания месте, вроде какого-нибудь регулярно шпарящего кипятком гейзера, можно найти какую-нибудь бактерию. И это на Терре. А на других планетах и подавно. Поэтому, пустыни Конкордии Магны были вовсе не так… пустынны, как кажется. Всевозможные насекомые, ящерки, крыски и прочие, трудно поддающиеся классификации твари вполне жили в пустыне — надо было только их заметить. Вот сейчас Минервина, присев на песок (благо, вечерело, и прожарить задницу на раскалённом песке не вышло бы) и прислонившись спиной к колесу броневика, смотрела за удивительной жизнью пустыни. Удивительная жизнь пустыни пока не впечатляла — песчаная крыса (казалось, что эти твари вездесущи) жрала изловленного ею местного гибрида богомола со скорпионом размером с неё саму. Крыса хрустела членистоногим с таким аппетитом, что Минервина сама подумала о том, что неплохо было-бы чего-нибудь перекусить, но идти пока никуда не спешила, вместо этого погрузившись в раздумья о том, куда привела её жизнь, и куда она приведёт её в дальнейшем, одновременно наблюдая за тем, как пустынный пасюк харчит многолапую жуть. Однако спустя буквально минуту крысу накрыла тень, принадлежавшая какому-то легионеру, из-за чего грызун недовольно пискнул и кинулся восвояси, а Минервина была вынуждена прекратить серьезные раздумья, дабы посмотреть на того, кто испортил животному обед.       Вопреки её опасениям, это был не Вульпес, а всего лишь Аэтос, который сел рядом с ней и спросил: — Не возражаешь если я тут присяду? — Ты уже сел, зачем спрашиваешь? — голос у Минервины был равнодушным. Нет, не подчёркнуто равнодушным формата «я изо всех сил стараюсь сделать вид, что мне всё равно», а именно что равнодушным — наличие рудиария в такой опасной от неё близости почему-то не вызвало у Минервины желания двинуть ему в морду или хотя бы просто обложить изысканно закрученным сквернословием, как обычно. Где-то с минуту они просто сидели молча. Крыса вернулась, снова начав глодать насекомое, а Аэтос спросил: — А где Лукреция? Вы, насколько я помню, неразлучны как сёстры. — В броневике сидит. — будто уточняя, в каком конкретно броневике, Минервина легонько стукнула по стенке броневика, к которому прислонилась, после чего спросила в ответ: — А что? — Довольно необычно видеть тебя одну. — Да просто захотелось побыть в одиночестве… — Минервина продолжала буравить ужинающую крысу своим взглядом. — Что, долгожданная победа не принесла ожидаемого удовлетворения? — поинтересовался Аэтос. С того момента, когда меч рудиария наконец-то таки коснулся земли (ну или в данном случае — песка), прошло уже три дня, и все эти три дня Минервина была какая-то… вялая. — Ай, да ну… — наконец-то проявился облик «той» Минервины, вечно чем-то недовольной заразы. Юлия недовольно махнула рукой, напугав крысу, отчего та уже во второй раз бросила свою еду и отскочила. — Ну если ты ожидала, что грянет гром и с неба протянется золотая лестница, по которой к тебе спустится лично Цезарь, чтобы водрузить тебе на голову лавровый венок, то вынужден тебя разочаровать… Минервина представила себе эту сцену и хихикнула. Опять водрузилась тишина, и снова очень недовольный грызун вернулся за своей добычей. — Слушай, меня давно мучает вопрос… — начал спрашивать у легионера Аэтос: — Что привело тебя в армию? Довольно необычно видеть женщину с оружием, а впечатление набожной беллонитки ты не производишь. Минервина вполне могла ответить в стиле «не твое собачье дело, меньше знаешь — дольше проживешь» и так далее, но тем не менее ответила: — Это долгая история, не уверена, что тебе будет интересно. — Мне спешить некуда. — Вот привязался-то, а… — недовольно протянула Минервина, но тем не менее, согласилась: — Сейчас расскажу. Пересев чуть поудобнее, упершись спиной о колесо и бросив очередной взгляд на пустынного пасюка, схомячившего уже половину насекомого, начала: — Всё началось с моего рождения… — от этих слов Аэтос поперхнулся, и уже собирался сказать что-то в стиле «а нельзя отмотать время на чуть попозже?», однако Минервина кинула на него многозначительный взгляд, и Аэтос озвучивать свою просьбу не стал. Юлия же продолжила: — Ну так вот… Родилась я в Кордубе, в Испании, в не сильно богатой, но и далеко не бедной семье. Семья у меня маленькая — только я да отец, мать умерла при родах. Есть, конечно, другие родственники, вроде дяди Марка, ну да не суть. Дело в том, что отец очень, очень хотел сына, «наследника», которому всё оставит. А родилась я. Представь себе его разочарование: вместо сына — дочь, а жена умерла. — Мда, представляю… — Он, конечно, мог бы найти новую жену и попытаться таки «настругать наследников», но он слишком любил мою мать, и даже такой мысли допустить не смог. Но ему очень хотелось сына… — И поэтом он решил слепить сына из дочери, да? — высказал догадку Аэтос. — Нет, не угадал. У меня было такое-же детство как и у других девчонок, но вот каким-то шестым чувством я ощущала разочарование отца. Хоть он и не пытался воспитать меня как мальчика, я сама себя начала воспитывать так, чтобы угодить ему. И пока мои сверстницы учились вышивке и тому, как правильно наносить штукатурку на рожу, я лазила по деревьям в компании мальчишек вся в синяках, ссадинах и с репейником в волосах, училась драться на деревянных мечах и влезала в неприятности. Но, хоть я и выросла эдакой «бой-девкой», каждый раз, когда я смотрела в глаза отца, я видела лишь разочарование и тоску по матери. Не самое приятное зрелище, скажу прямо. Вот я и решила доказать, что отсутствие отростка между ног не делает меня хуже мужчины и, когда мне исполнилось 20 лет, записалась в легион. И знаешь, что самое смешное? Его я об этом не уведомила, просто собрала вещи, оставила записку и ушла на вербовочный пункт. А он прибыл туда спустя пару часов, размахивая этой запиской, брызжа слюной и требуя, чтобы я отказалась от этой «идиотской затеи» и немедленно возвращалась домой. Он так громко орал, что его выкинули на улицу вигилы. Меня это сперва здорово рассмешило, хоть я потом и поняла, что он просто обо мне беспокоился. Да и он потом прислал мне письмо, в котором сообщал, что сильно за меня волнуется, но, тем не менее, понимает мой выбор. Хотя на вербовочном пункте орал, что я пустоголовая дура. — после этих слов Минервина встала, потянулась и задумчиво произнесла: — Старик, наверное, уже поседел от нервов из-за этой сраной войны. Надо будет ему хоть письмо написать… — взглянув сверху вниз на сидевшего на песке рудиария, Минервина произнесла: — Ну, теперь твоя очередь! — Очередь чего? — бывший гладиатор недоумённо посмотрел на легионера. — Рассказывай, как ты в гладиаторы угодил. Явно не от хорошей жизни же, да? — Минервина села обратно. Аэтос напрягся, но, решив, что ничего страшного в том, что он тоже поделится своим прошлым, нет, всё-же решил рассказать свою историю: — Ну ладно, расскажу. — Аэтос глубоко вздохнул и начал: — Родился я в Сарматии, в небольшой деревушке близ Урбс Новума. Семья у меня большая — три старших брата и младшая сестра. Всю жизнь я прожил в этой деревне, и, что называется, «быкам хвосты крутил», правда, меня всё-же умудрились научить латыни и грамоте в деревенской школе. Когда мне исполнилось семнадцать лет, мои старшие братья уехали прочь, в большие города, а я, с сестрёнкой, остался в деревне. Ты, кстати, её весьма сильно напоминаешь — такая-же бойкая оторва с шилом чуть пониже спины, да и лицом схожа, разве что волосы у тебя чёрные, а у неё русые, но я отвлёкся. В общем, я остался в деревне, помогая родителям. Прошел где-то год и… Мне неприятно об этом вспоминать, но… Мою сестру изнасиловали. Парочка нажравшихся до поросячьего визга вигилов из города. Когда она, зарёванная, дрожащая, пришла на порог моей избы, во мне что-то надломилось. Я взял топор, пошел к вигилам и зарубил их как паршивых животных, которыми они и были, а затем скинул то, что от них осталось, в реку. Казалось бы, тут и сказочке конец, нет тела — нет дела, но у нас была соседка, вредная склочная баба, которая заметила меня при избавлении от трупов и тут же сообщила об этом в префектуру. Спустя сутки ко мне тут-же вломилась целая прорва вигилов, что арестовали меня и увезли. Суд был очень быстрым — за убийство вигилов приговорили к рабству, и тут-же отправили в гладиаторскую школу в Афинах. Как тогда сказали, мол, «раз ты любишь убивать, то теперь хоть будешь делать это профессионально. Если не сдохнешь». Там меня научили всему, что я знаю. В гладиаторской школе меня обучали несколько лет. Потом я начал выступать. Провинциальные города Терры, Аннона, Аквилея Клара, наконец Фортуна. Восемь лет прошло с того момента, как вигилы скрутили меня в моей избе. Подумать только, каких-то восемь лет назад я пас коров и лепил соседским детям свистульки из глины… — А почему ты, после освобождения, оказался записан в когорту претория? По идее за всё это ты должен Рим ненавидеть лютой ненавистью. — «Психологическая коррекция». Во первых, я чисто физически не могу «ненавидеть Рим». Я отдам жизнь за Рим, если потребуется. — последнее предложение Аэтос произнёс неожиданно холодным голосом, а его глаза перестали выражать хоть какие-то эмоции. Минервину передёрнуло. Она слышала о том, что некоторым рабам, вроде осуждённых на рабство преступников, коим и был Аэтос, делали так называемую «психологическую коррекцию» с целью предотвращения восстания рабов в стиле Спартака. Но слышать об этом, и видеть эффекты «коррекции» воочию — две большие разницы. «Стеклянный взор» и «холодный голос» прошли, и Аэтос продолжил так, будто этой пугающей сцены не было: — Ну, а во вторых — предлагаемая работа была вполне себе нормальная. Куда податься человеку, который ничего не умеет, кроме как мечом махать? Покойный пропретор, мир его праху, предложил служить у него, вот я и согласился. История Аэтоса была куда печальнее истории Минервины. По новому посмотрев на её бывшего противника, Минервина спросила: — Ты скучаешь по своей семье? Аэтос вздохнул: — Скучаю. Мои братья, конечно, не сахар, родители тоже не подарок, но вот сестрёнка всегда была для меня отрадой. Интересно, как она там? Повисло молчание. Легионеры просто сидели и думали о своём. Пустынная крыса окончательно догрызла насекомое и убежала, местное светило на далёком горизонте почти зашло, освещая пустыню последними своими лучами. — О, а вы что тут делаете? — весь момент был испорчен высунувшейся из броневика Лукрецией. — Ничего. — ответила Минервина, подозрительно смотря на Лукрецию, будто ожидая от неё какой-либо пакости. Её ожидания закономерно оправдались — натянув шлем, Лукреция окончательно выбралась из броневика, остановилась перед ними и с насмешливым тоном заявила: — Ну да, конечно, чтобы ты просто спокойно сидела рядом с ним, не осыпая его оскорблениями, не вызывая на поединок, не угрожая засунуть его меч ему-же в одно место? Да не в жизнь не поверю. Но тем не менее, этот момент слишком ценен для истории, я обязана его запечатлеть… — Ты чего удумала? — не успела Минервина произнести эти слова, как тут-же догадалась, зачем она надела шлем, в котором имелись необходимые опции его визора. Догадалась, и тут-же закрыла лицо правой рукой, левой нащупывая шлем: — Даже не вздумай! — Поздно, Минервина, поздно, потомки наверняка оценят эту фотографию по достоинству… — Лукреция Бруттия, готовь плату Харону! — Юлия вскочила и кинулась в сторону своей подруги, целясь своими руками в сторону её головы, собираясь не то стянуть её шлем, не то просто придушить.

***

— Так, и что мы тут имеем? — произнёс дукс, барабаня пальцами по голографической карте, из-за чего её часть покрывалась волнами, будто беспокойное море. Карта демонстрировала северную часть Илистой Долины, куда должны были нанести удар его войска. Многочисленные когорты лимитанов, черепашьи, воздушные и другие ауксилии, привезённые с Вулкана катафракты, несколько легионов — каждый раз, когда он смотрел на отображающие их на карте голограммы, он испытывал какое-то странное удовлетворение, будто от осознания, что он контролирует силу, по сравнению с которой любые великие армии древности, будь то фаланги Александра Македонского или легионы Цезаря, казались мелкими и незначительными. Но он не позволял иллюзии силы поглотить себя — Эмилий Павел понимал, что войска противника ничуть не слабее его армии, и у них выгодная позиция. Не такая выгодная, какая была у его войск при обороне других долин, но тем не менее. В конце концов, горы закрывали долину только с востока, на западе было море, а север и юг (по которым дукс и готовился нанести удар) были открыты пустыне. Однако, абсолютно неприкрытыми эти направления не были — там имелись необходимые полосы обороны (которые, к сожалению, не смогли сдержать кроганов при их атаке на долину). А так как кроганы не дураки (хотя ошибочно такими кажутся), они однозначно будут их использовать. Тем не менее, вряд ли у кроганов хватит сил остановить стальную лавину, которую дукс приготовился на них обрушить. Разумеется, у них была артиллерия, укрепления, прикрытие щита, но обычно (за исключением нескольких образцов бронетехники) кроганские машины удар римских тестудо не держат, превращаясь во вскрытые консервные банки с не самым приятным наполнением. А уж удар катафрактов… Каждый раз, когда дукс видел эти машины, он поражался тому, как далеко зашла человеческая мысль в создании орудий смертоубийства. Казалось, будто сам Вулкан вдохнул жизнь в этих исполинов, вооруженных излучателями частиц корабельных калибров, рельсовыми орудиями и другими, не менее смертоносными образцами вооружений. Да, по сравнению с римскими космическими кораблями они весьма «мелкие», всего-то десять метров в высоту, но, тем не менее, вблизи эти десять метров высоты заставят любого ощутить себя клопом. Вдобавок, у катафрактов было ещё одно оружие, помимо излучателей частиц и прочего — их влияние на боевой дух. Один факт наличия на Конкордии этих машин серьезно, судя по донесениям, поднял дух римских войск, и это неудивительно — сам факт того, что на твоей стороне сражаются настоящие великаны, не может не воодушевлять. Что касается кроганов — тут аналитики ещё думали. С одной стороны вид малоуязвимых металлических гигантов мог как подавить волю кроганов, так и наоборот — охотничья натура этих тварей может вызвать усиленное желание «победить» катафрактов. Ещё-бы, такая роскошная добыча… Но, как ни крути, катафракты однозначно внесут свою немаленькую лепту в отвоевывание Илистой Долины, которое должно начаться в ближайшие несколько часов. Единственное, о чём дукс сейчас жалел, так это то, что на Конкордии не было полноценного морского флота, ибо в таком случае он мог нанести удар ещё и со стороны моря, но чего нет, того нет.

***

      Рёв двигателей сотен римских «тестудо» ознаменовал новый день. За те две недели, что прошли с момента последней битвы в горном перевале, ведущем в Глинянную Долину, римские войска сумели пересечь пустыню и добраться до Илистой Долины, и вдалеке уже виднелись тонкие ниточки кроганских укреплений, по которым уже готовилась пристреляться римская артиллерия — щиты, всё-же, прикрывать всё не могли, а орбитальные удары, несмотря на свою мощь, всё-же не самое меткое оружие. Наконец, танковая армада двинулась вперёд. «Черепахи» сразу нескольких ауксилий, среди которых были как и ветераны Фортуны, так и уроженцы Конкордии, взметнули в воздух достаточно песка, чтобы породить небольшую песчаную бурю, укрывшую идущих следом за ними бронетранспортёров с ауксилариями и легионерами. Впрочем, поднявшаяся куча пыли пока не смогла укрыть идущих среди тестудо катафрактов, хоть и укрыла эдакой вуалью их нижнюю часть. Вскоре обе стороны открыли огонь. Завизжали рельсовые орудия, утробно завыли снаряды римских РСЗО, засвистели снаряды масс-драйверов. По мере приближения всё новые и новые образцы вооружений по обе стороны боя присоединялись к симфонии битвы, пришел черёд и катафрактов — один катафракт вытянул свою правую «руку» и сорвавшийся с неё ярко-изумрудный луч излучателя частиц, по мощи сравнимого с корабельным, прочертил линию по окопам и ДОТам, оставляя после себя борозду, ничуть не меньшую по размерам, чем окопы, оплавляя песок в стекло. Ответный удар кроганских (на самом деле римских, но затрофееных чрезмерно наглыми ящерами) рельсовых орудий, установленных в ДОТах обрушился на катафракта, заставив того пошатнуться и отступить. Однако щиты выдержали (хоть и просели до пугающей отметки в девять процентов), а пока катафракт приходил в себя от удара, ДОТы с орудиями были оперативно угомонены концентрированным огнём сразу десятка тестудо.       Наконец, до окопов добрались «черепахи», тут-же начавшие сокращать количество алиенов своими более мелкими вариантами излучателей частиц и огнемётами. Следом подоспели и бронетранспортёры, из которых тут-же высыпали легионеры, немедленно начавшие закидывать окопы и другие укрепления гранатами, дабы добить тех, кому не хватило луча излучателя или согревающего пламени, а учитывая живучесть кроганов, таких персон могло быть в избытке. И гарантии, что гранаты добьют кроганов, по прежнему не было, а это значит, что римлянам пришлось прыгать, через некоторое время после хлопков, в окопы. Аэтос и Фалько как раз были среди таких «счастливчиков», и первым делом, что сделал Фалько после попадания в окоп — размозжил башку прикидывающемуся мёртвым ящеру, и сразу-же пальнул из игольника в другого лежащего рядом ящера (впрочем, тот был мёртв уже по настоящему, и Фалько только зря потратил иглу). Стрельба по трупам тут-же кончилась, так как в окопе ещё оставались живые и весьма недовольные алиены, что поспешили выразить своё недовольство методом навязывания рукопашного боя. Однако, учитывая понесённые ящерами потери при «черепашьей» атаке и зачистке гранатами — недовольство кроганов как-то быстро закончилось, вместе с ними.       Однако это была лишь первая линия кроганской обороны, за ними была ещё вторая, третья, и если разведка не ошиблась, четвёртая, так что битва была весьма далека от своего завершения. Римские тестудо продолжали своё движение вперёд, хоть и замедлились, не желая сильно отрываться от пехоты, зачищавшей остатки кроганов в первом эшелоне обороны, впрочем некоторые центурии продолжили движение вслед за тестудо. Среди таких центурий была и центурия Минервины. Минервине сегодня опять «повезло», и сегодня она опять потеряла свой броневик — на этот раз бронемашину просверлило насквозь ударом трофейного рельсового орудия, и Юлия в очередной раз возблагодарила богов за то, что её в тот момент в броневике не было. Однако продолжать движение вперёд надо было, но другого броневика не было. Зато была турма конкордианских «черепах» — выкрашенные в песочный цвет тестудо с фаравахарами на башнях начали переползать окопы, и как раз выбравшаяся из окопа декан контуберния Минервины подбежала к одной из таких черепах и забарабанила по броне. Из люка на башне «черепахи» выглянула недовольная бородатая рожа ауксилария, и представители двух разных родов войск обменялись краткими, но весьма сочными выражениями. Минервина даже не знала, что её декан, оказывается, знает персидский. В шлемах легионеров раздался голос только что матерившейся на восточном языке декана: — Полезайте на тестудо, сейчас доедем с ветерком. Конечно, жесткая броня «черепахи» это далеко не сидения бронетранспортёра, но чего нет, того нет, поэтому Минервине пришлось железной хваткой вцепиться в какую-то железку и молиться Минерве, чтобы её ничем не снесло. Впрочем, мучения на броне продлились недолго — когда танк прополз где-то половину пути, легионеры поспешили с него спрыгнуть, ибо дальше ехать на броне было откровенно небезопасно, уж лучше пройти оставшийся путь пешком, а ещё лучше — ползком, ибо ещё не все средства обороны ящеров были подавлены. Подозрительный свист стал этому подтверждением, а взметнувшие фонтаны песка высотой с катафракта добавили этому подтверждению веса — по римлянам начала работать кроганская артиллерия, по крайней мере та её часть, что не отсвечивала во время артиллерийской дуэли и тем самым продлила своё существование. Один удачно попавший снаряд превратил «черепаху», послужившую Минервине транспортом, в обломки, но поскольку танк уже успел отдалиться на большое расстояние от контуберния, Юлия отделалась лёгким испугом и немедленно кинулась к обломкам, что представляли собой в данной ситуации какое-никакое, но укрытие, ибо артиллерия, она как молния — может, она и может ударить дважды в одно и то-же место, но статистическая вероятность даёт шанс того, что это всё-таки не произойдёт. Вот Минервина сейчас и молила всех известных и малоизвестных богов о том, чтобы артиллерия не шваркнула прямо по ней, вжимаясь в песок и обнимая увязавшуюся за ней Лукрецию. Минервине было по настоящему страшно, она нервно дёргалась с каждым взрывом, что, казалось, с каждым разом звучали всё ближе и ближе. Она не помнила, чтобы она испытывала нечто подобное лицом к лицу с ящерами, или тогда, на Фортуне, перед лицом кроганских танков-транспортёров. В конце концов тогда был относительно честный бой, где от неё зависело, будет ли она жить или нет — сейчас же от неё не зависело ничего. Сейчас всё зависело лишь от богини Фортуны. И у этой богини явно имелись какие-то долгоиграющие планы на Минервину — по счастью, ни один снаряд не ударил по той воронке с обломками «черепахи», в которой прятались легионеры. Более того, артиллерия кроганов начала постепенно «умолкать» под ответным ударом артиллерии римской, и звуки римских орудий заставили её слегка приподнять голову, до того момента вжатую в конкордианский песок (хорошо, что на ней был шлем, и песка она не нажралась). Увиденное её не порадовало — на её глазах в идущего катафракта ударило сразу два артиллерийских снаряда — первый удар катафракт выдержал, второй же удар явно что-то в катафракте повредил — при попытке сделать очередной шаг, чудо римской инженерной мысли застыло, накренилось и бухнулось в песок. Впрочем, третьего удара не было, римляне окончательно заткнули кроганскую артиллерию. Выждав ещё пять минут для верности, Минервина неуверенно поднялась, помогла подняться Лукреции, и попыталась связаться с деканом. — Декан Постумия, каковы дальнейшие приказания? — ответом Минервине послужила тишина: — Декан Постумия? Проклятье, похоже она мертва. — Да, я видела, как по её укрытию ударила артиллерия. От неё и мокрого места не осталось. Легионер Лициния, принимаю командование контубернием. — смену командира Минервина восприняла равнодушно: — Каковы дальнейшие приказания, декан Лициния? — К основной атаке мы явно опоздали… — действительно, второй эшелон кроганской обороны римляне явно если уже не взяли, то довольно к этому близки. Артиллерийский удар, вызванный кроганами «на себя» послужил лишь досадной (но весьма болезненной) помехой, замедлив, но не остановив римский натиск. Впрочем, изрядно ошалевшие от него легионеры Минервины были, пока-что, мягко говоря небоеспособны — Минервине, Лукреции и ещё парочке бой-девок вроде Лицинии ещё повезло, они отделались лишь посыпанными песком лориками, а вот остальные отделались в лучшем случае контузией, в худшем — разделили судьбу Постумии: — Потому спешить не будем, лучше посмотрим кто выжил… — закончила предложение Лициния. Опасаясь очередного удара артиллерии, Минервина с Лукрецией перебежками двинулись к упавшему катафракту — судя по всему при падении он не слишком пострадал, возможно, что его пилот был жив. Катафракт упал весьма удачно, верхний люк, по которому катафрактарий попадал внутрь, был прямиком перед легионерами. Некоторое время Минервина изучала люк на предмет аварийных переключателей, и, обнаружив такой, немедленно дёрнула. С шипением разгерметизации люк печально медленно открылся, и первым, что увидела Минервина, был направленный на неё ствол игольника. — Свои? Хвала Вулкану… произнёс помятого вида катафрактарий. Лысый мужчина в комбинезоне убрал игольник в кобуру, выбрался из кабины и ступил на песок Конкордии: — Тьфу, ну и жара… — только сейчас Минервина заметила, что пилот катафракта был лыс не случайно — на его затылке было что-то, что можно было назвать «разъемом для кабеля», а в глубине кабины, на ложементе пилота, был виден тот самый кабель — теперь Минервина поняла, как катафрактарии так ловко управлялись с такими машинами…