***
Красивая девушка играла на арфе, смотря как за окном медленно заходило солнце. Медленная и печальная мелодия, которую выводили нежные женские руки, была своеобразной эпитафией всем тем бесчисленным жизням, что отдали римские легионеры, защищая человечество среди далёких звёзд. Можно было с уверенностью сказать, что девушка вкладывала в неё всю свою душу и чувства — у неё даже выступили слёзы на глаза. Выведя ещё несколько аккордов, девушка начала петь песню под стать мелодии — такую-же медленную и печальную песню на греческом языке, о том, как верная жена ждёт мужа с войны. Песня долго не длилась, и вскоре девушка замолчала, продолжая выводить заключительные аккорды. Когда наконец она отпустила арфу, раздались аплодисменты единственного зрителя, что тихо вошёл в комнату во время сего музыкального номера. Девушка встрепенулась и обернулась в сторону вошедшего, и на её лице проступила радость. — Дядя! — после этих слов музыкантка немедленно кинулась на шею стоявшему в комнате Гаю Аквилию Спартиану. Аквилий со смехом заключил племянницу в объятия: — Октавия, девочка моя, как я рад тебя видеть! — Я тоже рада тебя видеть, дядя! — племянница определённо говорила это искренне. Прошедшие десять лет определённо сказались на Аквилии. На его лице прибавилось морщин, а причёска оказалась припорошена сединой. Тем не менее, как и десятилетие назад, взгляд диктатора был твёрдым, а его уцелевшая рука мало уступала в силе руке механической. Отпустив наконец диктатора, Октавия посмотрела ему в глаза и спросила: — А Флавий не прилетел? — Нет, к сожалению твой муж по прежнему на фронте. Но уверяю тебя, с ним всё в порядке. — поспешил ответить Аквилий на ещё незаданный вопрос. Но, судя по выражению лица Октавии, она этим словам верила не сильно: — Я так за него переживаю. И за тебя тоже. — А за меня-то зачем переживать? Я, в конце-концов, диктатор. — Вот именно поэтому и переживаю. — Заявила племянница: — Неужели ты считаешь, что после всех тех репрессий, что ты устроил, тебя не хотят убить? — Было бы более удивительно, если бы меня убить как раз таки не хотели. — хохотнул Цезарь. Но Октавии смешно вовсе не было: — Я серьёзно, дядя. Я боюсь за тебя и за нашу семью. Зачем, ну вот зачем ты начал эти проскрипции? — этот вопрос юная Октавия задавала Спартиану уже на протяжении нескольких лет, и каждый раз получала один и тот же ответ: — Так было надо, девочка моя. Я не горжусь тем, что совершил, но иного выхода не было. — Ты правда так считаешь, или просто успокаиваешь свою совесть? — поинтересовалась Октавия, на что получила ответ: — Я — политик, Октавия. Ты и сама прекрасно знаешь, что совести у политиков нет, она отмирает за ненадобностью. Но да, я так и считаю. В то время передо мной стоял выбор — либо очистить Рим от наших врагов, что непременно нам бы начали мешать, стремясь недопустить нашего усиления, либо оставить их в покое, дабы они непременно ставили палки в колёса каждому нашему начинанию, пока на фронте гибнут люди. Да, я убил тысячи. Но спас при этом миллионы. И если бы я вновь оказался бы перед таким выбором, я бы поступил точно так-же. — завершил свою короткую речь Спартиан. Юная Октавия, судя по поджатым губам, с такой позицией согласна точно не была, но предпочла промолчать. Молчание это затянулось, пока не стало неловким, и диктатор поспешил это молчание нарушить: — Никогда не любил разговоры о политике в кругу семьи. Лучше расскажи мне, как поживает твоя сводная сестра. Кстати где она? — судя по тому, как скривилось лицо Октавии, её любимый дядюшка наступил ей прямо на больную мозоль, ибо свою сводную сестру, Валерию, она, мягко говоря, не любила.***
Комплекс Капитолийского Храма значительно изменился со времён Гая Юлия Цезаря. Храм перестраивался несколько раз, и пятьдесят лет назад закончилась очередная реконструкция. Теперь храм занимал собой значительное пространство на Капитолийском Холме, представляя собой целый многоэтажный комплекс, верхняя часть которого выполняла стандартные ритуальные задачи, и где красовались статуи Капитолийской Триады, но вот нижняя часть… Нижняя часть храма уходила глубоко под землю и ширилась на весь холм и даже дальше, оплетая подземелья Вечного Города своей сетью туннелей, бункеров, засекреченных архивов, хранящих тайны, многим из которых лучше оставаться нераскрытыми. Лишь немногие имели доступ к этим подземельям, и даже для них некоторые секции подземелий Капитолийского Холма были запретны. В одной из таких секций с тихим щёлчком включился свет. Крайне неохотно старые световые панели начали возвращаться к жизни, с недовольным электронным гудением промаргиваясь после долгого сна. Фрументарий, щёлкнувший переключателем, решительно шагнул в освещённый зал и осмотрелся, после чего кивнул двум другим фрументариям и жрецу, а затем направился в сторону стоявших в этом зале стеллажей с ящиками. Группа работников подземелий Храма прошествовала вдоль стеллажей, пока наконец жрец, сверившись с планшетом в руках, не остановился у стеллажа за номером «1138»: — Да, это тут. Посмотрим дальше… Четвёртая секция, третья полка… — жрец пробормотал нужный «адрес» и остановился у нужной части стеллажа, указав на экранированный металлический ящик: — Вот этот, под номером 1138/42. — Фрументарии кивнули, и аккуратно сняли ящик с полки. — Отнесите его ко столу у входа… — так фрументарии и поступили. Вскоре нужный ящик был взгромождён на стол, и жрец, предварительно надев на руки перчатки, вбил необходимый цифровой код на замке, после чего крышка ящика с шипением открылась. Взору четырёх человек предстало цельнометаллическое копьё с прямоугольными узорами, и один из фрументариев присвистнул: — Это что? То самое Копьё Минервы? Разве оно не в храме на поверхности? Жрец снисходительно посмотрел на фрументария и возвестил: — В храме находится дубликат. Пустышка, фальшивка, копия, называйте как хотите, и лежит она там для того, чтобы подлинник… — Жрец аккуратно провёл рукой по священной реликвии: — …Оставался в целости и сохранности. И я бы предпочёл, чтобы копьё продолжало оставаться тут, но предсказания из Сивиллиных Книг и приказы диктатора с Великим Понтификом требуют обратного. Жрец захлопнул крышку ящика, сокрыв копьё от любопытных глаз фрументариев, и приказал: — Берите ящик и несите его к лифту. Сказано — сделано. Вскоре это ящик отправился на верхние этажи храмового комплекса, а уже оттуда, по таким-же многочисленным коридорам, к одному из технических выходов с холма, где уже ждал небольшой челнок, что должен был отвезти копьё в пункт назначения. Пунктом назначения, или, скорее, остановкой на пути к нему, была личная вилла диктатора, на которой тот проводил кратковременный отдых, прежде чем вновь возвратиться к войне. Спартиан все эти года не сидел в уютном тылу, командуя оттуда войсками, но и не вёл легионеров лично в атаку, остановившись на золотой середине посещения флагманов флотов и штабов армий, где он лично контролировал ситуацию. Вот и сейчас он собирался отправиться на далёкий Вулкан, дабы лично возглавить окончательное освобождение этой многострадальной планеты от инопланетной заразы. Правда, учитывая нестабильную ситуацию на фронте и настойчивые советы жречества и ряда соратников, диктатор обратился к Сивиллиным Книгам, как и в начале войны (собственно, благодаря совету оттуда диктатор лично принимал участие в командовании, а не только по собственному желанию). Древние пророчества, как это обычно бывает, трактовать было трудно, но в итоге занимавшиеся этим делом жрецы заявили, что если диктатор хочет, чтобы ему сопутствовал успех, ему надо взять с собой оружие богов. И в списке «оружия богов», по нескольким причинам, первым стояло Копьё Минервы. Челнок наконец снизился и встал на опоры на посадочной площадке близ виллы, где уже ждал диктатор с ликторами. Ступивший на землю фрументарий отсалютовал Спартиану и возвестил: — Мой император, копьё доставлено! — после этих слов ящик с древним орудием смертоубийства был раскрыт перед диктатором, позволяя ему полюбоваться им. Но, судя по его взгляду, диктатор впечатлён не был. Он вообще видел в этой затее с копьём и пророчеством мало смысла, но портить отношения с Великим Понтификом и портить свою репутацию лишний раз он не собирался. А то ещё, не приведи Юпитер, не возьмёт он этот бесполезный кусок инопланетного барахла (а с фактом того, что это копьё было инопланетным оружием, ровно как и «Минерва» была инопланетным ВИ, Спартиан, как диктатор, был знаком), а кампания по освобождению Вулкана продолжит затягиваться, люди ещё начнут думать, что боги недовольны. Хотя вот казалось бы, пятнадцатый век от Основания Рима, люди летают в космос, строят архитектурные чудеса в виде шпилей высотой в целую стадию и наслаждаются чудесами технологий, которые какие-то пару сотен лет назад могли бы показаться их предкам самой настоящей магией — а люди всё равно верят во всякую чепуху, вроде примет и заговоров, или что будто бы миром управляет тайный совет иудеев. И что ещё хуже, они упираются как бараны в своей вере, даже если она им вредит. В очередной раз мысленно посетовав на неисправимую людскую глупость, диктатор всё-таки протянул руку и взял копьё. Хоть он и считал эту вещь инопланетным мусором, он не мог не признавать, что копьё выполнено красиво, да и факт того, что на самом деле оно было излучателем частиц, на основе которого и были созданы римские излучатели, сбрасывать со счетов не стоило. Но ему бы он предпочёл обычный излучатель, им, несмотря на ряд недостатков, вроде так и не налаженной системы охлаждения, хотя бы можно было нормально пользоваться. Вдоволь налюбовавшись на бесполезный кусок металла, Аквилий положил оружие обратно и приказал: — Подготовьте копьё к отправке на мой корабль.***
Сарилла Т’Кари, посол в Римской Республике от Союза Республик Азари, сидела на балконе выстроенного десять лет назад здания посольства и пила вино, наблюдая за вечной суетой Вечного Города, как его именовали римляне. Что Т’Кари находила самым забавным в этом городе — слово «Рим» не было истинным названием столицы этих почти не отличавшихся от азари существ. Как ей рассказали, первоначальное название города было священным и держалось в строжайшей тайне, чтобы древние враги этого города не навлекли на него какое-нибудь проклятье. Из-за этого истинное название города просто напросто… забылось, и никто его не знает. А само слово «Рим» — это просто обозначение местности вокруг города, которое со временем перенеслось на него самого. Ну, а что касается его населения… По мере того, как Сарилла, в течении десяти лет, знакомилась с культурой, историей и обычаями римлян, ей всё больше и больше казалось, что этот народ представлял собой удивительный сплав если не всех, то многих известных народов галактики. Люди совмещали в себе несовместимое. В них одновременно сочеталось и стремление к знаниям и природное любопытство саларианцев с верностью традициям и ритуалам ханаров. В людях сочеталось тяга к свободе и миру подобная азари, но тем не менее люди могли навязывать себе жесточайшую дисциплину и покорность, подобно турианцам и батарианцам, и без малейшей толики сомнений отправиться на войну, где были способны продемонстрировать как и светлейшие стороны своей души в виде благородства и верности своему слову, подобно тем-же турианцам, так и темнейшие, в виде неприкрытой первобытной жестокости, подобно так сильно ненавидимым ими кроганам. Поэтому Сарилла была уверена в том, что когда война закончится (что по её мнению было довольно скоро, ибо кроганы терпели поражение за поражением, и только чудо могло их спасти), вхождение Рима и человечества в галактическое сообщество ознаменует собой начало новой эры для всей известной галактики. Другой вопрос был в том — какой будет эта эра? Будет ли это эра мира и процветания, где Рим и народы Пространства Цитадели будут мирно сосуществовать? Или наоборот, рано или поздно галактика воспылает огнём войны из-за естественного для жителей Вечного Города желания доминировать во всём, что и привело к тому, что когда-то небольшой городок пастухов вырос в межзвёздную империю? Хотя с другой стороны, римляне могут использовать и другой, менее прямой подход. Как уже говорилось, Сарилла прожила на этой планете уже десять лет — не слишком крупный срок для существ, живущих тысячелетия, но всё равно — эти десять лет в иной среде не прошли для посла азари без последствий. Она медленно, но верно поддавалась влиянию римского общества. Римские культурные обычаи и традиции, римская одежда и предметы обихода, даже привычки, вроде привычки обедать лёжа, а не сидя, медленно, но верно вплетались в жизнь посла. Да и другие члены посольской группы тоже поддавались этому культурному влиянию, которое сами граждане Республики называли «романизацией». Конечно, с одной стороны эта культурная ассимиляция могла быть вызвана банальным отрывом от метрополии, но с другой стороны — может ли подобная «романизация» со временем распространиться по галактике? Быть может, римляне покорят Пространство Цитадели не столько силой оружия, сколько влиянием своего образа жизни? Подобная перспектива искренне пугала К’Тари. Всё-же, она была патриоткой своего вида и своей державы, и мысль о том, как уникальная азарийская культура и государственность исчезают под чужацким влиянием, становясь калькой с римских аналогов, действовала на неё весьма удручающе. Отложив вино, посол поспешила вернуться обратно в свой кабинет, благо сейчас должен был состояться сеанс связи с Цитаделью. — Приветствую вас, советник Арьяла. — поприветствовала возникшую перед ней на голопроекторе голограмму советницы Сарилла. — Приветствую, посол. Каковы новости? — Римский диктатор вчера отправился со своим флотом в систему Саггитарии, руководить освобождением Вулкана. Полагаю, когда диктатор наконец отвоюет эту планету, освободившаяся часть римских сил присоединится к идущему наступлению вглубь кроганских территорий. — возвестила Сарилла, искренне не понимая, почему этим докладом занимается она, а не та сучка Т’Лоак. В конце-концов, Т’Лоак военная, а не она. — Превосходно. — эти новости определённо порадовали советницу: — Такими темпами мы непременно победим в ближайшие несколько лет…