Лестница к небу

Ратис не представлял, как умудрился засадить рыболовный крючок себе в палец — но было больно и как-то… по-детски обидно, пожалуй: “Почему именно я? Когда я успел ошибиться?” Отец часто брал их с братьями и сестрой на рыбалку. Не ради улова: милостью лорда Вивека Аскадианские острова изобильны рыбой, но там, где промышляют профессиональные рыбаки, любителям не стоит соваться, а там, где их нет, и поклёв не особо большой. Совсем уж с пустыми руками Даресы, впрочем, тоже обычно не возвращались. Мама любила шутить, что сдуру вышла замуж то ли за маормера, то ли за дреуга: отец и плавал как рыба, и, словно отмеченный благословением лорда Сила, почти безошибочно находил рыбные места. Он учил и Ратиса, и меньших тому, как управляться со снастями, как подбирать наживку, как… Ратис вздрогнул и зашипел сквозь зубы: руку саднило так, словно она угодила под боевой молот. Рывком он достал злополучный крючок, — глупо, конечно… до безобразия глупо… — и отшвырнул в сторону. Боль не ушла, и кровь — густая и чёрная, вязкая, как смола — лениво струилась по занемелым пальцам и с влажным, чавкающим звуком впитывалась в землю. Ратис должен был смыть её, во что бы то ни стало всё смыть, вернуть себе чистоту… и понимал, что нужно спешить к реке. Она была близко, хотя зрение и обманывало: казалось, идти придётся пару минут, но Ратис добрался за каких-то два шага. Вода доходила ему до середины бедра. Прополоскать руки, лицо… Прополоскать мысли — прополоскать сердце, смывая подсохшую чёрную грязь, что с каждым ударом всё дальше и дальше разносилась по телу и отравляла, уродовала, сбивала с пути… Не так уж и просто смыть то, что успело так глубоко впитаться, но Ратис всегда отличался упорством. Кажется, даже татуированная десница АльмСиВи начала поддаваться — облупливалась, словно недобросовестно положенная штукатурка… Но в серебрящемся зеркале речной воды Ратис увидел позади себя чёрный расплывчатый силуэт — и тут же, не думая, метнулся вперёд и вправо. Шлейфом взвились за Ратисом мелкие брызги. Чёрное даэдрическое копьё пропороло водную гладь. В арке радужных капель, искрящихся на солнце, Ратис увидел дремору — доспешного, оружного. Жаждущего боя. Дожидаться новой атаки было бы глупо, и Ратис достал из ножен меч, хотя ни меча, ни ножен при нём… Он не успел додумать мысль — дремора сорвался с места и попытался достать его с правого бока. Ратис отвел первый выпад и попытался контратаковать, но безуспешно: противника не достал и едва ушёл сам — вода чуть задержала кованое древко и подарила пару лишних мгновений. Ратис отпрыгнул, вздымая облако брызг. Ему, бездоспешному, было полегче — но ненамного. Стучало в висках, и рукоять быстро стала скользкой от крови. “Кто призвал тебя?” – пронеслось в голове, однако с губ не сорвалось ни единого звука. Дремора смеялся, словно играя с добычей. Больше не нападал, но держал на дистанции копья, короткими злыми атаками не давая Ратису приблизиться. Выматывал медленно, но неотвратимо. Чего он ждал? Ратис смахнул рукавом проступившие на лбу капли пота... или это была речная вода? В глазах всё двоилось. – Зачем ты здесь? – прохрипел он, сумев наконец справиться с печатью молчания. – Кто призвал тебя? Дремора ответил ему не словами, но новым ударом копья. Оно полетело к печени; Ратис ушёл в сторону, отвёл удар, воспользовавшись инерцией — и рванул вперёд. Он протаранил дремору плечом с отчаянной силой того, кому отступать уже некуда. Враг пошатнулся. Меч Ратиса не достал его — лишь чиркнул бессильно по даэдрическуму нагруднику, — но и этого оказалось довольно. Враг пошатнулся, едва устояв на ногах, и выпустил копьё. Оно отлетело, вспарывая густой, плотный воздух, сверкнуло чёрно-лиловой вспышкой — и вдруг распалось, утратило плотность и цельность, чернильной струёй стекло на воду, растворяясь бесследно… и Ратис, засмотревшись на это диво, пропустил второе копьё — копьё, скованное из чародейского льда, что с размаху пробило ему живот. По-девичьи пухлые губы дреморы разъехались в хищной, голодной улыбке. Сверкнули зубы — острые, болезненно-белоснежные, каких не бывает у смертных, — загорелись радостью багряные, глубоко посаженные глаза... И Ратис проснулся: так, как и всегда просыпался, резко, и быстро, и с ледяной, пронзительной ясностью мыслей. Он открыл глаза, чуть приподнялся, осматриваясь, и из осколков бодрствования собрал для себя ответы о “что”, “где”, “когда” и “почему”. Тридцать первое Начала морозов; времени — десять-одиннадцать, если судить по теням; странно пустая комната в “Танцующем хоркере” — вещи вроде на месте, но не видно ни Индри, ни Тирано. Вещи... Ратис поморщился и размял деревянно-тяжёлую руку, которую отлежал, когда завёл во сне за спину. Ныла залеченная в спешке рана, оставленная босмерским топором — воспоминание от раны, тень боли, которой быть не должно и в помине… Но ледяное копьё смораживало Ратису нутро, и такой же холод поселился сейчас в его мыслях. Он отчаянно хотел отложить на потом все важные решения, хотя, конечно, и понимал, что не сможет прятаться от них вечно — и оттого лениво взялся за разгадывание своего сна. Ратис невольно нахмурился, воскрешая в памяти битву с дреморой. Отец говорил, что сон — это эхо бодрствующего сознания; обрывки воспоминаний и переживаний, пересобранные по-новому, сшитые полуосознанно, неожиданно — и оттого порой помогающие увидеть то, что прежде умело таилось от взора, маскировавшись за наслоениями привычного, обыденного, незримого... Мать мудро не спорила, но уточняла, что иногда через сны боги оставляют для верных подсказку, которая может помочь принять правильное решение; знамение, что сумеет направить на истинный путь. Был ли нынешний сон из таких? Ратис всегда считал себя верным сыном АльмСиВи, милостивых и всеблагих — и всё-таки в нём оказалось слишком мало тщеславия, чтобы всерьёз поверить, что боги его, такого особенного, станут вести через этот кошмар за ручку. Эхо бодрствующего сознания? Ратис прекрасно понимал, почему ему снились бой и боль, отчаяние и тревога — но остальные детали расшифровать оказалось куда сложнее. Он вернулся в прошлое? Безуспешно попытался найти у семьи защиты? Вошёл в одну реку дважды? Желание как-то смыть с рук кровь Ратиса не покидало не только во сне. Ещё накануне вечером он впервые почувствовал липкий холодный ужас, когда осознал, что убил “парочку разбойников” из-за какого-то недоразумения и, возможно, они не были жадными до денег негодяями, а действовали из других, куда более благовидных побуждений… И через пару часов Ратис совершил новое — и до боли похожее — убийство. Он бы хотел хоть как-то смыть кровь и искупить грызущую сердце вину — так что с этой деталью тоже всё было ясно. Но сама река? Бегущая вода — как очищение? Ускользающее время? Вестник перемен?.. Ратис вздохнул, помассировал переносицу и решил сосредоточиться на подсказках куда более однозначных: тех, что ему — и в одиночку, и с помощью Тирано — удалось наскрести за сутки, прошедшие со смерти Лларесы. Выводы напрашивались неутешительные, и первым пунктом значилось траурное “Ревасу доверять нельзя”. Как ни тяжело было это признать, а мужчина, в которого Ратис влюбился, был не тем, за кого себя выдавал. Он не просто утаил пару деталей из прошлого — само по себе это ничуть не смущало. Ратис признавал за своими возлюбленными право на личное, сокровенное, не разделяемое даже на двоих — или на троих, — право на секреты, на тайны, которыми слишком больно, неловко, страшно делиться, право защищать застарелые душевные раны — в том числе и молчанием. Ратис нутром — леденелым, кровоточащим нутром — чувствовал, что Ревас старался не врать и был временами отчаянно искренен… но его поступки говорили куда больше, чем любые слова — как изречённые, так и не произнесённые вслух, окутанные плотным покрывалом умалчивания. Одежда с чужого плеча. Обжитый дом, сделанный тайным убежищем и обставленный ловушками. Трупы хозяев в подвале. Убийственные заклинания, которыми разбрасывались не глядя, ни на мгновение не опасаясь зацепить и отправить к предкам случайную жертву... Да, выводы были настолько неутешительными, что заставляли до судорог стискивать кулаки, оставляя кровящие полукружья ногтей на ладонях. Ратис оставлял себе зазор на ошибку — на чудовищное недоразумение, побуждавшее складывать полунамёки судьбы и странные поступки возлюбленного в куда более мрачную картину, чем на самом деле, — но, верный lex parsimoniae*, не мог закрыть глаза на самое экономичное, стройное объяснение. По всему выходило, что Ревас проник в дом той супружеской пары, убил их, сделал из их жилья временное убежище и воспользовался тем, что нашёл — как минимум добротной одеждой, принадлежавшей покойному владельцу. От этого осознания было гадко — хотелось сунуть в ледяную воду не только окровавленные руки, но и осквернённую подлостью голову. Ратис прикрывал Реваса и отчаянно хотел верить в его невиновность, но порядочные меры не поступают так, как его блудный любовник: не отметают других, словно щепки, и с уважением относятся к чужой жизни — даже если это отнятые жизни врагов. Были ли врагами Реваса женщина, не окончившая вышивания, и её муж, так и не закрепивший ту полку? Меры, чей дом и чью память он осквернил — походя, чуть ли не с улыбкой? Ревас искал кодовую книгу — а мог ли ради неё убить не только данмера-преследователя, но и Лларесу? Актёрствовал ли, изображая влюблённость и очарованность ею ещё с тель-арунских времён? Ратис не знал и уже во всём сомневался, но кое-какие сравнения напрашивались почти против воли. Все, с кем он схлестнулся вчера, были озабочены поисками, но если Ревас искал кодовую книгу, то таинственная троица, из которой в живых осталась одна только рыжая мечница, гналась за Ревасом — а до того зачем-то искала Лларесу. Реваса и Лларесу связывал Тель Арун — но, верно, не только место. Бывший раб, убеждённая аболиционистка… враждебно настроенные Телванни, о которых сам же Ревас — неожиданно мощный и искусный для недавнего раба маг — упоминал… Мог ли быть Ревас как-то с Телванни связан — скажем, получить свободу как аванс за раздобытую в будущем “кодовую книгу”? Ллареса не раз в разговорах упоминала ошибки прошлого, поиски искупления, жизнь с чистого листа… Если верить Ревасовым словам, что она была бывшей танцовщицей и наркоманкой, то многое в её устремлениях становилось понятнее. Ллареса считала, что грядущая — так и не состоявшаяся — встреча с друзьями должна будет освободить её от тягостного прошлого. Стало бы этим желанным освобождением расставание с кодовой книгой? Если так, то дело принимало ещё более мрачный для Ратиса оборот. Ллареса должна была передать книгу своим друзьям, но её убили раньше. Были ли теми самыми друзьями те трое? Но если они знали Реваса и знали, что он представляет опасность, то почему не связались с Лларесой, не предупредили раньше? А если не знали, то зачем так неистово преследовали его? Как и почему начали подозревать, что у него может быть их таинственное сокровище? Но у Реваса книги нет — или по меньшей мере не было ещё накануне ночью. Могло ли это служить оправданием, когда речь заходила об убийстве Лларесы? Ведь если не ради книги, то зачем тогда было её убивать?.. А если её и правда убили ради кодовой книги — книги, которую забрал убийца? Но если в гонку вмешался неизвестный атлет, то его — вместе с книгой — наверняка уже упустили: не было смысла задерживаться в Бодруме, завладев желанным сокровищем. С другой стороны, не стоит списывать со счетов Ратриона. В конце концов, раз он нашёл среди подозрительных приезжих роковую тройку, то мог и найти грабителя-убийцу — среди подозрительно уезжающих… если он вообще был, этот грабитель. Что если книга так и осталась не найденной? Где Ллареса могла её спрятать? Пожитки в ночлежке наверняка уже обыскали — так же, как обыскали комнату в “Императоре квама” или сундук у Мехры Нилено. Если книга ждала своего часа в тайнике, о котором никто не знал, то рисковала так и остаться не найденной: ведь и Ратис о нём не знал, и Ревас не знал, как оказалось — а ближе них в Бодруме никого у Лларесы не было. Где может быть эта проклятая книга? Что, Молаг Бал раздери, это вообще такое? Какие, блядь, коды?! От этих мыслей голова шла кругом. Ратис сглотнул: горло пересохло, словно Эшленд в жару. А ещё банально хотелось есть: многие от волнения не могли ни смотреть на съестное, ни выносить его запах, но Ратиса редко мучило подобное недомогание. Скорее наоборот — в лихие времена тело и разум отчаянно требовали подпитки, и голод терзал куда чаще и настойчивее. Ратис с тоской осознал, что пора вставать. Он рывком стянул одеяло и рывком же сел. Ножны с мечом со вчерашнего так и лежали у изголовья, сапоги со штанами тоже оказались на месте, а вот всего остального явственно недоставало. Ратис озадаченно осмотрелся, не увидел нигде пусть и испачканной кровью, распоротой топором, но всё же родной одежды, и рассудил, что стоит действовать по обстоятельствам. А когда он немного растерянно натянул всё, что сумел отыскать, в комнату завалился Лларен Тирано — с Ратисовой курткой в руках. – Утречка, соня! – воскликнул он, захлопнув дверь, и, не давая возможности вставить слово, — хотя не то чтобы Ратису хотелось что-то вставлять… — зачастил: – Куртку вот я тебе залатал, со штанов всё застирал-оттёр, но остальные тряпки — пиздец, не стал даже браться. Может, что-то из нашего тебе подберём? Пока ты одежду свою не забрал — у тебя же в храмовой норке осталась ещё запасная одежда? От такого напора Ратис поначалу даже растерялся — и только потом нахлынула на него волна благодарности. Это… грело, пожалуй: то, что о тебе позаботились даже до того, как ты что-то попросил. Ратис любил своих младших, но из всех троих только Лланас мог взяться помогать по собственной инициативе. Остальные обычно терпеливо ждали заданий, и иногда эта необходимость держать в голове всё, что нужно сделать, выматывала даже сильнее, чем сами домашние хлопоты. – Спасибо, – только и смог сказать Ратис. – Да херня вопрос, – немного неловко откликнулся Лларен; куртку он бросил себе на кровать. – Давай, не тяни гуара за яйца! Пойди сюда, попробуем что-нибудь тебе сообразить... В его голосе сквозило вполне обоснованное сомнение: Ратис был крепче и шире в плечах, чем оба его товарища, и почти на голову ниже Индри. Но Лларена это, кажется, не смутило — как и своеобразность всей ситуации. Он пристально осмотрел полуголого Ратиса, словно обмеривая невидимой портняжной лентой, и, покопавшись в одной из сумок, извлёк на свет тёмно-бурую рубашку — широкую, сшитую по нордской моде, насколько Ратис мог судить… Да, они с Индри же говорили, что жили какое-то время в Скайриме... – Давай там, принаряжайся, красотка, – отшутился Лларен, указывая Ратису на умывальный кувшин. – А я тут своими делами займусь. И пока Лларен, устроившись у окна, штопал три разномастных носка, — зрелище было престранное, но удивительно умиротворяющее, — Ратис худо-бедно привёл себя в порядок. Рубашка и правда оказалась тесновата и в груди, в плечах, в рукавах, а без сорочки ткань неуютно царапала кожу, но это всё-таки было лучше, чем куртка на голое тело. – Кер пошёл на разведку, – заявил Лларен, управившись с последним носком. – Вернётся, и вместе подумаем, что делать дальше, идёт? Ратис кивнул; на него вновь накатило опустошение. – Жрать будешь? – спросил вдруг Лларен. Ратис прислушался к себе и снова кивнул: жрать всё ещё хотелось так сильно, что — вопреки всем законам природы — желудок то сворачивался узлом, то склеивался стенками. – Здесь или внизу? – уточнил Лларен и, рассеянно поскребя подбородок, решил пояснить: – Жрачку я могу и сюда захватить, если не хочешь с левыми и со стражей локтями толкаться. Мне самому как-то похрен, мы с Кером уже успели перехватить кой-чего, пока ты тут отсыпался. Так что всё за тобой, решайся. Ратис задумался. Наверное, ему было бы много спокойней оставаться здесь, в комнате, не встречаясь глазами ни с кем из незнакомых и полузнакомых меров, не разгадывать в каждом взгляде то ли испуг, то ли злость, то ли жалость и не преломлять эти чувства в собственном сердце. Спокойнее, да — однако вечно прятаться он не сможет, и чем дольше откладывать, тем труднее станет решиться… а из Лларена Тирано выйдет не самая плохая компания для “первого раза”. – Вниз, – сказал тогда Ратис, но уже через десяток минут успел пожалеть об этом решении. Немногочисленная публика, собравшаяся в морндас в “Танцующем хоркере”, изучала Ратиса… как танцующего хоркера. Так на него не пялились даже тогда, когда он только обзавёлся шрамом, и окружающие увлечённо строили догадки: откуда у старшего сына Даресов взялось такое приметное украшение? Впрочем, аппетит у него не пропал ни тогда, ни сейчас, и под перекрестными взглядами подавальщиц и трактирных завсегдатаев — в как минимум одном удалось распознать стражника в штатском, — Ратис умял омлет из цельного яйца квама, никсовый стейк по-редорански, четыре рисовые лепёшки и полпалки жирненькой конской колбаски. Лларен, вдохновившись его напором, под конец всё же присоединился — съел пару лепёшек и помог Ратису “уговорить” вторую половину колбасной палки, — однако они так толком и не перемолвились словом: Ратис сосредоточенно жевал, а Лларен словно бы смущался — хотя от языкастого, дерзкого в речи приятеля ждать смущения было немного странно. Закончив трапезу, они — по молчаливому согласию — не стали засиживаться, и тут же, в общем зале, их перехватил Индри — какой-то взъерошенный и чуть ли не танцующий на месте. – Ну чего ты, узнал что-то сочное? – шепнул ему Лларен. – Наверху расскажу, – отмахнулся Индри и, верный плану, повлёк товарищей к лестнице. Узнал он, впрочем, не так уж и много — ни рыжую женщину, ни взявшего Ратиса в плен “таинственного мага” стража так и не поймала, и как эти двое ушли, распространяться отказывалась. Реваса “тоже” не отыскали, — неудивительно! — а нынешним утром служители Трибунала к ужасу обнаружили, что кто-то разгромил кладовую, скрипторий, несколько молелен и, кажется, даже рылся в прахе храмовых предков. Видимо, кто-то очень хотел отыскать тайник Лларесы Ромари — и совсем отчаялся. Тогда-то Ратис, стиснув зубы — метафорически, — и поделился с товарищами своими соображениями: о том, что Ревас опасен и нечист на руку, и что рыжая женщина им, возможно, не враг, и что всё завертелось из-за проклятой книги, которая прямо или косвенно, но связана с телваннийцами. Индри, выслушивая Ратисовы гипотезы, кивал, не перебивая, не задавая наводящих вопросов, а под конец спросил: – И ты не знаешь, где мог бы быть этот тайник? Ратис покачал головой. – Но остальные тоже не знают, где тайник с книгой, – протянул, пожевав губами, Индри, – а Ратрион вообще не в курсе, какая на неё ведётся охота. Мы просто обязаны этим воспользоваться! – Что ты уже задумал, а, Индорил? – ворчливо отозвался Лларен. – Не нравится мне твой тон — от него за милю несёт очередной твоей индорильской затеей. – Всё просто и почти безопасно… – Почти? – хмыкнул Лларен. – Какое такое почти? – Мы сделаем вид, что отыскали тайник с кодовой книгой, – пожал плечами Индри и ровным, менторским тоном продолжил расписывать свой план. – Разделимся, чтобы Ратис оттянул внимание стражи: они-то не знают про книгу и думают, что всё завертелось вокруг него… Мы инсценируем первооткрытие тайника, Ратис отвлечёт стражников, мы с книгой начнём выманивать… того, кто первый выманится, а Лларен будет меня страховать. – Да ты у нас блядский гений, да, Кер? – с сарказмом отозвался явно не согласный с очерченной схемой Лларен. – Скажи-ка, ебать тебя на четыре угла, что здесь может вообще пойти так? – Есть план получше? – подал голос Ратис — переспросил ровно, но с ненаигранным интересом. И Лларен не нашёлся, что на такое ответить... За тридцать первое Начала морозов Ратис ещё не раз пожалеет, что не отговорил своих приятелей от этой во всех отношениях дурной затеи… А впрочем, она оказалась по-настоящему эффективна — пусть даже без доброй части её эффектов Ратис бы с превеликой радостью обошёлся.