Правильный ответ

— Пойдем гулять? — неожиданно спросил Николай и потянул Федора за плечи к себе, крепко обнимая, — Хочу выйти на улицу и погулять прямо сейчас! Достоевский свел брови к переносице и вопросительно уставился на чудо, пытаясь понять, серьёзно ли он сейчас говорит или это очередная подводка к непонятному разговору. Гоголь лучезарно улыбнулся, в разноцветных глазах явно промелькнула игривость и оттенки надежды, и Федор понял — говорил чистейшую правду и действительно хотел погулять. Это желание настолько спонтанное, что прежде чем дать ответ, он молчал около минуты с совершенно беспристрастным лицом. Николай тоже молчал, но, в отличие от Федора, ерзал на кровати в ожидании. Последнее время Коля был в апатии, почти не улыбался и приходил постоянно уставший с учебы. На него так влияло отсутствие нормального общения с родителями и почти полное отсутствие какой-либо связи с ними. Конечно Достоевский мог ответить только «да». Ведь когда Коля смотрел на него таким заинтересованным и восхищенным взглядом, ответить что-то другое почти невозможно. Особенно, когда это первый всплеск прежнего жизнерадостного настроя и типичной Гоголю импульсивности за последнее время. Федор посмотрел на часы, не так уж и поздно, но они планировали лечь спать пораньше. На завтра была запланирована поездка к родителям Коли, потребуется много сил, и выспаться не помешало бы. «Наверное, он переволновался, вот и щелкнуло в голове перед поездкой» — мысленно пришел к выводу Достоевский. Признаться, сам парень волновался не меньше, только не показывал этого. Это будет первый раз, когда они покажутся на обозрение семьи в качестве пары, а не как лучшие друзья, как это происходило вот уже на протяжении нескольких лет. Решение выйти из шкафа пришло не сразу, в школе и на первом курсе был страх стать изгоями, дальше — нежелание оказаться бракованными в глазах родственников. Тяжело было строить из себя просто друзей, особенно когда мама Николая начинала расспрашивать Гоголя о девушках на личном фронте, рассказывала о симпатичных дочерях подружек, а Достоевский сидел на соседнем стуле, пил чай и все выслушивал. Он хорошо общался с родителями своего чуда, часто получал свойственные старшему поколению открытки в мессенджерах на всякие праздники и почти каждый день отчитывался о состоянии их сына и общей обстановке в квартире. После каминг-аута все затихло, от родителей не было сообщений. С момента признания уже прошло четыре месяца, все это время Николай был как на иголках и боялся, что больше своим сыном его никто считать не будет. Но все обошлось, и общение вернулось на прежний уровень, словно ничего не было. В случае Федора выход из шкафа ничем хорошим не кончился. После скандала при личной встрече он не общался с родителями и не планировал. Раз уж они не хотят приниматься факт наличия у него парня, то значит не сильно им сын нужен. — Конечно, но только недолго, твоя мама не будет рада, если мы опоздаем или не приедем, — Федор мягко поцеловал Колю в макушку. Достоевский долго молчал, он и не думал, что его размышления заняли столько времени. Кажется, Коля уже морально подготовил себя к отрицательному ответу, о чем говорили надутые губы и опущенный взгляд. Но Гоголь быстро вернул хорошее настроение, как только получил согласие, и сорвался с кровати, начиная собираться на прогулку. Выходя из квартиры, Николай в очередной раз сделал Фёдору замечание касательно расстегнутой куртки. Погода на улице самая обычная. Совершенно ничего особенного: ни огромной полной луны, ни великолепного звездного неба или красивого снега. Просто обычная ноябрьская ночь, спокойная, почти лишенная людей на улицах и шума. Мысль о волнении только подкрепилась, ведь никто не решился бы выскочить из теплой кровати и выйти на холодную улицу, если ничего интересного не происходит. Гоголь шел немного впереди, укутавшись в шарф и убрав руки в карманы, он молчал, потупив взгляд в дорогу. И без привычной широкой улыбки Коля оставался ярким пятном на темной улице города, его радужный огромный шарф и красные кроссовки привлекали внимание немногочисленных прохожих, в основном владельцев собак. Федор искал подходящий момент, чтобы хоть что-нибудь сказать, потому что напряжение давило ему на голову, отбивая всякое желание спать, есть или делать что-нибудь еще. Каждый раз, когда мимо проходила собака, Гоголь останавливался и просил хозяина погладить песика. Если ему удавалось получить разрешение, парень опускался на колени и начинал заботливо и аккуратно теребить животных за ухо, широко улыбаясь, словно маленький ребенок. Это было мило. Настолько мило, что сам Достоевский расплывался в улыбке и не решался его торопить. Судя по всему, Николаю хотелось завести еще и собаку… Федор был не то что против, скорее не понимал, куда в их небольшую квартирку еще и собаку, да и неизвестно как отреагируют на это коты. Хотя новый питомец определенно поднял бы настроение чуда до небывалых высот, а в квартире стало бы повеселее, потому что Гоголь младший хоть и игривый кот, породистый сородич отказывается с ним связываться. Они шли по парку, людей стало совсем мало, даже собачники перестали мелькать. От отсутствия контакта с собачками Николай вновь уткнулся носом в шарф, скрыв половину лица в радужном узоре. Достоевский шел рядом, докуривая сигарету. — Не переживай так, все будет нормально. Твои родители понимающие люди, и раз они сами нас пригласили, значит бойкот окончен, и тебя не будут пытаться образумить, — Федор, выкинув окурок в урну, остановился и взял за руку Гоголя, притянул его к себе и крепко обнял. — Знаешь, когда твои родители позвали нас на семейный ужин в тот раз, я тоже думал, что они у тебя понимающие и прогрессивные и проблем с ними точно возникнуть не должно. А возникли… Страшно, что со мной может произойти такая же ситуация. Не понимаю, почему ты ведешь себя так, словно все так и должно быть, — Николай уткнулся лбом в плечо Феди и протяжно выдохнул, голос подрагивал, словно Гоголь сейчас расплачется. — Ну-ну, не надо тут только реветь посреди парка. Моя семья в целом не блистала любовью и пониманием, не удивительно, что все так сложилось. Они бы все равно рано или поздно перестали со мной общаться, так какая разница, по какой именно причине? Не вижу смысла страдать по этому поводу… — Достоевский нежно провел рукой по светлым волосам, затем коснулся спины и сильнее прижал к себе Колю, — Маша недавно написала, что твои родители посещали группы поддержки для тех, чьи дети являются представителями ЛГБТ. И судя по сообщениям твоей матери, она уже спокойно относится к нашим отношениям. Мы вчера с ней созванивались, по голосу тоже не сказал бы, что она хочет убить меня за твое растление, у нас вышел очень милый и повседневный диалог, так что обещаю, ничего завтра не произойдет. На словах про растление Гоголь шмыгнул носом и тихо усмехнулся, поднимая голову. Он еще не плакал, но был почти на грани, пара одиноких слезинок скатилась по покрасневшему лицу, хотя слова любимого человека придавали сил. Федор улыбнулся в ответ и поцеловал его губы, не переставая крепко обнимать. — Ты переписываешься с кем-то из моих сестер? Зачем? — Николай зажмурился и опять уткнулся в плечо, вдыхая приятный запах. — Я переписываюсь со всей твоей семьей, Коль, со всей. Просто чтобы рассказывать им, что ты творишь и спрашивать, как лучше извиняться, если где-то накосячу. А твои сестры… Знаешь, они почему-то не были удивлены, что ты оказался геем, Аня и Лиза чуть ли от радости не визжали, узнав об этом. Правда я не сильно понял с чего такая реакция… — задумчиво протянул Достоевский, прикрывая глаза. — Слышал, что у нынешнего поколения популярная такая штука, как «яой». Если не ошибаюсь, это направление творчества, заключающиеся в описании отношений двух мужчин, — в тон ответил Гоголь, прикусив губу и шмыгнув носом. Он не хотел плакать и держался из последних сил, стараясь говорить максимально заумно. — Хм… Тогда, все становиться на свои места. В общем, твоя семья рада, что ты нашел дорогого тебе человека и ждут нас для миленьких посиделок. — Если что-то пойдет не так, мы сразу уйдем, хорошо? Не хочу, чтобы мама опять начала рассказывать о симпатичных дочерях подруг с работы и насколько им нравятся мои фотографии… — Гоголь вывернулся из теплых рук Федора и, сдвинув брови к переносице, серьезно посмотрел на него. — Конечно, Коль, но все пройдет нормально. Мы приедем, попадем на стереотипное застолье со всей твоей семьей, будем разговаривать и есть огромную кучу оливье, затем твоя мама принесет яблочный пирог, еще немного разговоров, и мы отправимся домой. С вероятностью в девяносто девять процентов все пройдет именно так. Федя говорил настолько уверенно, что Николай спустя минуту перенял уверенность и успокоился окончательно. Если Достоевский был в чем-то стопроцентно убежден, то значит все действительно так и будет, по крайней мере, в это хотелось верить, ведь Федор очень редко ошибается. Гоголь кивнул, соглашаясь с процентом вероятности, и улыбнулся, беря за руку Достоевского. Он потянул его дальше, в глубь парка, явно не собираясь заканчивать прогулку на этом. Теперь он слегка улыбался и начиная что-то лепетать, привычным высоким и громким голосом. Они шли по левой стороне парка, болтали о незначительных мелочах, крепко держа друг друга за руку. Федор не мог сдержать улыбку, чувствуя, как внутри нарастает приятное теплое чувство и ожидание всего самого лучшего. Гоголь был такой превосходный и яркий, совершенно отличный от остальной серой массы, он улыбался и шутил, всегда поддерживал и говорил временами такую чушь, чем мог поднять настроение Феди с Марианской впадины. Он не боялся показаться дураком или клоуном и с таким восторгом временами пересказывал лекции или факты, которые он узнал из книг или научных статей, что не любить Николая Достоевский просто не мог. Коля рассказывал о мопсе, который живет у родителей, о техниках вязания и желании купить швейную машинку, чтобы попробовать пошить весеннее пальто. Ко второму часу прогулки всякое напряжение и страх покинули их головы, заменяясь на приятную усталость. В разговорах проскальзывали зевки, язык Коли начал заплетаться. Федор тоже хотел уже вернуться под одеяло и наконец заснуть. Гоголь идею вернуться в квартиру поддержал, поэтому через полчаса они уже засыпали в объятиях друг друга. Утром следующего дня Достоевский привычно проснулся первым. Кое-как покинув кровать, чтобы не разбудить Гоголя, он отправился варить кофе. Обычно они не завтракали, просто пили сладкий кофе и отправлялись по своим делам. Николай не ел, потому что просыпал и не успевал, а если быстро ел и убегал, то потом непременно жаловался бы весь день на плохое самочувствие. А Федор не видел смысла как-то нагружать желудок утром. Федор посмотрел на часы, прикидывая, сколько времени у них есть, чтобы не опоздать. Со вчерашней прогулки Федя полюбил свое чудо еще сильнее и собирался сообщить об этом при первом же удобном случае. — Доброе утро! — Коля сонно улыбнулся, заходя в комнату, затем обнял Достоевского, скрестив руки на животе. Гоголь выглядел умилительно в пижаме в полосочку. — Утра, чудо, — Федор повернул голову и чмокнул Николая в висок, кофе в турке на плите был уже почти готов, — спешу тебя оповестить, что я люблю тебя до одури, и это не лечится.